Текст книги "Узник Двенадцати провинций"

Кожаный Нос

Кожаный Нос царил в лазарете. Три десятка раненых и больных, лежавших на соломе, были жертвами его самоотверженности. Когда он подходил пощупать им пульс, бедняги съеживались с тревожным блеском в глазах. Обожженным он накладывал повязки, под которыми ожоги зачастую не заживали, а воспалялись. Слабогрудые сидели, прислонясь спиной к стене, и дрожали в лихорадке, не в состоянии даже пригубить отвар, который, по идее, должен был помочь им продержаться до завтра. Кожаный Нос подбадривал их хлопком по плечу, отчего одни стонали, а другие давились. Его любимым занятием было пускать им кровь. При малейшем приступе лихорадки он освобождал их от лишнего надрезом на сгибе локтя, что действовало безотказно, оставляя их белее простыни, а порой и холоднее мрамора. Все эти препятствия его лечению были ему как острый нож, но он не держал на больных зла, журил, как непослушных детей, и переходил к следующим. В общем, он щедро расточал им свои благодеяния и никогда не обижался на их неблагодарность.

В завершение моего первого визита он сунул мне под нос тетрадь, исписанную каракулями.

– Додогой бой, азы бедициды – это даблюдедие. Бзе забисадо здесь, б этой тетради. Бзе, абсолютдо бзе. Даблюдайте, даблюдайте. Даблюдайте и еще раз даблюдайте. Бы, брачи, дазываеб это ди-аг-дос-дига. Бот баб ключ к исцеледию.

Это было, увы, нечитабельно, к тому же и слушать его оказалось нелегко, ибо этот человек не ходил – передвигался он только бегом. Он рывком распахнул дверь одного кабинета, служившего чем-то вроде аптеки. Громадный детина что-то толок в ступе.

– Поздакобьдезь, это Игнас. Од ухаживает за больдыби. И побогает бде при амбудациях.

Великан, стоявший ко мне спиной, коротко кивнул в подтверждение его слов, не переставая орудовать пестом.

– Тогда я баз остаблю, ладдо? Игнас бам бзе объязнит. Спать будете здесь.

Он указал на простую скамью с брошенным поверх тюфячком, частично скрытую за распахнутой дверью.

Кожаный Нос ушел. Стихали его шаги, удаляясь по коридору, а парень все стучал пестом по ступе. Я немного подождал. Игнас, очевидно, не мог делать двух вещей одновременно: то ли был слишком добросовестным, то ли попросту недалек умом. Я осторожно поинтересовался, что он готовит. Он только ниже нагнул голову в шапчонке и застучал с удвоенной силой, стиснув челюсти. Нет, решительно дело было не в добросовестности: он точно тупой! Чугунный лоб, вот он кто!

Самым примечательным в помещении был длинный деревянный стол с толстой, как колода мясника, столешницей и глубоким желобком по всей окружности. На нем лежал квадрат света от окна напротив. Справа от меня – стенной шкаф с двустворчатой дверцей, за ним – перегонный куб и печь. Прямо напротив нее священнодействовал Чугунный Лоб, склонившись над рабочим столом, от содроганий которого покачивались маленькие медные весы. По стенам тянулись полки, заставленные флаконами и колбами, баночками с мазями, кремами, сушеными травами и пилюлями. На них же я насчитал три ряда книг, все в кожаных переплетах. Я взял одну, положил ее на стол и открыл наугад. Текст оказался на латыни, слова непонятные, но она была иллюстрирована множеством гравюр. Все это оказалось описанием пугающего мира болезней и ампутаций, растений и чудовищ. От шелеста страниц у меня мурашки побежали по спине. Я сел и долго таращился в книгу, с увлечением пытаясь расшифровать строчки одну за другой.

– Ты умеешь читать на латыни?

Стук песта смолк. Надо же! Эти медведи не всегда спят? Дылда Игнас смотрел на меня глазами филина, разбуженного средь бела дня. Я ничего не ответил. Он подошел ближе. Мне мешал его громоздкий остов, но я упорно водил по строчкам кончиком пальца с прилежанием ученика Гиппократа. Он наклонился через мое плечо, накрыв меня своей тенью. Я захлопнул книгу и сказал, глядя ему прямо в глаза:

– Разумеется. Это, я думаю, основа основ.

Долго ждать случая проявить себя мне не пришлось. Нас разбудили среди ночи. Что-то случилось в кузнечном цеху. Закутанный в плащ Кожаный Нос бежал впереди, высоко вскидывая ноги, Игнас нес фонарь, а я, зевая, поспешал следом. Даер пребывал на диво в хорошем настроении: высунув голову из кармана, он принюхивался к ночному воздуху с довольным видом буржуа, выглянувшего на балкон.

Кузнечный цех был далеко, по другую сторону порта. Жара там стояла – просто адское пекло. Расплывчатые силуэты двигались вокруг огненных потоков. Кожаный Нос увлек нас к группе из десятка рабочих, суетившихся возле двух тел, придавленных бронзовой отливкой. Он оценил ситуацию с первого взгляда. Одному уже ничем нельзя было помочь, он принял на себя основную тяжесть и распространял ужасающий запах горелого мяса. Второй, чья нога была зажата под этим телом, был жив, но без сознания. Рабочие запустили таль с мокрыми веревками, чтобы приподнять еще дымящуюся массу металла.

Кожаный Нос пощупал пульс раненого. Его нога была лишь наполовину придавлена телом товарища. Таль мало-помалу делала свое дело, нескольких сантиметров хватило, чтобы освободить ее полностью. Открытых ран не было. Нога посинела от середины бедра до щиколотки, на колене вздулась огромная опухоль.

Раненого уложили на носилки. Кожаный Нос выбрал двоих рабочих и велел им помочь нам перенести его в лазарет.

Едва войдя в «аптеку», Кожаный Нос сбросил плащ и распорядился положить пострадавшего на большой стол. Он потянул на себя створки стенного шкафа, и тот раскрылся, обнаружив в сумраке своего деревянного чрева ряд таких инструментов, что дрогнуло бы и самое крепкое сердце: там были пилы, ножи, крючья, ланцеты, всевозможные щипцы, расширители и зажимы, полный арсенал для резки жил и кройки плоти. Надев большой передник с пятнами засохшей крови, он принялся точить лезвие большого тесака. Игнас тем временем, крепко связав жертву на столе, готовил корпию и поддерживал огонь под котлом, в котором кипятилась вода. В движениях обоих, отлаженных, как балет убийц, было что-то от бойни, живодерни и высокой кулинарии. Кожаный Нос велел мне наложить жгут на бедро; в руке он уже держал зловеще поблескивающее, остро заточенное лезвие. И тут я вставил слово:

– Если позволите, господин доктор, я бы попробовал другое лечение. Его ногу можно спасти.

Я ощупал ее сверху донизу, но перелома не нашел.

– Вздод! Она уже бзя чеддая. Амбудация – ужаздое сдедство, до едидстведдо действеддое, поведьте бде: сдазу пдидосит облегчедие! Сботдите и учитесь, бой додогой, копите здадия!

– Я могу вылечить его иначе. Прошу вас, дайте мне всего неделю.

– Вылечить, говодите? А я что делаю? Вы здаете, что такое гангдена? Дет, кодечдо же дет. Эта сдашдая болездь божет удести пациедта за пару ддей. Убавьте.

– Пять дней.

– Убавьте, говодю.

– Четыре.

Кожаный Нос поднял лорнет, чтобы рассмотреть меня внимательнее. Он не привык, чтобы оспаривали его приказы. Раненый пришел в себя; рот его был заткнут кляпом, и он только вращал обезумевшими от страха глазами. Я понял, что в круговой желобок по краю деревянной столешницы потекут его кровь и прочие телесные жидкости.

– Игды со бдой затеяли? Отличдо. Даю ваб тди ддя. Тди, бой додогой. Если потерпите деудачу, я отдежу бам палец. Это даучит бас послушадию.

– Согласен!

Стоя по другую сторону стола, Игнас прислушивался к нашему разговору восхищенно и недоверчиво. Услышав угрозу, он раздвинул губы, обнажив роскошные десны и огромные желтые зубы в широкой лошадиной ухмылке.

– Спасибо, господин доктор. Вам не придется об этом пожалеть.

Кожаный Нос вышел, громко хлопнув дверью. Недолго думая я бросился к полкам с лекарствами и, обнюхав несколько бутылочек, выбрал масло арники. Старый Браз всегда превозносил целебные свойства этого горного цветка. Из корпии я приготовил компрессы. Игнас, низко нагнув голову, убирал инструменты с видом голодного пса, у которого отобрали косточку. Я начал тихонько массировать ногу, чтобы арника проникла под кожу. У раненого был жар, но сердце его билось ровно. Мне удалось успокоить его, и он уснул. Утром Игнас помог мне перенести его в палату.

Я не отходил от его постели три дня.

Кожаный Нос не сомневался в моей неудаче. Однако, убедившись, что необходимости в ампутации больше нет, он признал себя побежденным и позволил мне лечить раненого на свое усмотрение. Долгими манипуляциями я сумел поставить на место поврежденные связки и вправить вывихнутое колено. Я очень точно чувствовал, куда приложить пальцы, как повернуть коленную чашечку, выпрямить ногу и зафиксировать ее. Затем оставалось только ждать.

Мой пациент – звали его Матиас – был крепким парнем. Поэтому меньше чем через месяц он встал на ноги. Конечно, еще некоторое время он будет припадать на больную ногу, и, скорее всего, хромота останется на всю жизнь, но как-никак ногу его я спас. У меня было немало случаев побеседовать с ним, но перед уходом ему загорелось меня отблагодарить. Я поднял руку, протестуя.

– Я, прямо скажем, сильно рисковал. Кожаный Нос хотел оттяпать тебе ногу, но у него были свои резоны.

– Приятно все-таки ходить на своих двоих. Он любит крутые меры: попадешь к нему в руки целым, а каким выйдешь – сам не знаешь.

– Да, я это видел. Больные его боятся.

– Точно. Но он их – еще больше.

– Как это – еще больше?

– Я говорю, он сам их, больных, боится.

– Это Кожаный-то Нос? Не может быть. Он ни перед чем не спасует. Ни перед чем и ни перед кем.

– Разве ты не знаешь, что с ним случилось? Этот его шрам на лице…

– …?

– Ты не знаешь? Все очень просто: он слишком низко наклонился к пациенту, которому ампутировал руку.

– Ну?

– Ну, до этого у Кожаного Носа был нос, как у тебя и у меня, как у всех людей. Но когда пила дошла до кости, бедняга обезумел от боли и откусил ему нос.

– Напрочь?

– Напрочь. Разом. Заметь, он неплохой малый, Кожаный Нос. Может показаться, что ему плевать на больных, но это не так. Он держит дистанцию – нюанс. К тому же он отличный хирург. Знаешь, обожженным рано или поздно ампутации не избежать, иначе начинается гангрена, и они гниют заживо. А в этом деле он дока. Конечно, по большей части они так и остывают на столе, но кое-кого он все же спас. Ты прогуляйся в порт, там больше всего калек. Они обслуживают корабли. Ведь даже без руки или ноги можно драить и смолить. Да, от ожогов здесь мрут как мухи: в кузнечном цеху то и дело случаются аварии. От ожогов да еще от легочных болезней. Выхаркивают легкие по кусочкам: жара-то душит, дым разъедает, и еще много чего.

– Сколько же человек здесь работают?

– С тысячу, пожалуй, будет, в арсенале и в порту. Пушки-то мы делаем для военного флота. По десятку в день отливаем, для тридцатифунтовых ядер. Строится целая армада.

– Матиас, а ты Заблудший?

– Нет.

– Как же ты сюда попал?

– Как все, я думаю. Промышлял контрабандой, не платил таможне. Ты оглядись, тут одна босота вокруг: воришки, бродяги, рыбаки без судна, крестьяне без земли, сплошь нищеброды. Выбора-то нет, если тебя сцапали. Вот и отправляют нас сюда – рабочие руки нужны, куда денешься.

– А Заблудших ты знаешь?

– Немного. Всех, кого отлавливают на побережье, летучая таможня прижимает к ногтю, она и посылает их к нам. После недавней бури прибыло большое пополнение. Даже рыбаки из Фрисландии – представь, какой они проделали путь.

– А рыжий парнишка чуть постарше меня тебе не попадался?

– Когда?

– Не могу сказать. Он трижды бежал из Железных садов. Летучая таможня задержала его два месяца назад. Я его видел у сторожевого поста на дороге в Варм. У него такой же акцент, как у меня. И он наверняка говорил про черную телегу.

– А, про Анку?

– Ты знаешь Анку?

– Это больше не работает.

– Не работает?

– Ну да, таможня-то имеет права только на то, что выброшено морем, вот хитрюги и придумали байку, что, мол, приехали на берег в телеге. Легенду такую сочинили. Лишь бы не попасть в Железные сады. Хуже всего, что они крепко держатся за свою выдумку, бедолаги. Поди знай почему – даже одеваются как на карнавал. Надо видеть, как они обряжены! Жалкое зрелище. Они из ума выжили, до того верят в собственные россказни. Дофантазировались. Вот они-то и есть Заблудшие. Что-то вроде секты. Таможня давным-давно их больше не слушает. Отправляют всех прямиком сюда, работать у печей или на отливке, все равно что в аду. Они здесь не заживаются, поверь.

– Так ты его знаешь? Его зовут Ивон.

– Да встречал, кажется, но мы с ним не пересекаемся… Ему как пить дать надели кандалы. Не хотел бы я быть на его месте.

Из моего кармана послышался чих. Даер высунул клюв наружу.

– А! Вот и маленький доктор, – приветствовал его Матиас. – До встречи с тобой я никогда не видал пибила-свистуна. Сколько ты за него заплатил? Эти птахи стоят целое состояние.

– Я его поймал. В ловушку собственного изготовления.

– Так ты настоящий знахарь? Теперь я понимаю.

– Ты о чем?

– О моей ноге. Ты ее вылечил. Ты знаешь, что Кожаный Нос до сих пор опомниться не может? Тебе он этого не показывает, но ты его очень впечатлил своим первым практическим опытом.

– А ты откуда знаешь?

– Игнас мне сказал.

– Что? Этот чугунный лоб двух слов связать не может!

– Мозгов бы ему прибавить, что правда, то правда. Но уши-то у него есть. Для Игнаса Кожаный Нос – царь и бог. Он его спас, сделал операцию на черепе. Попроси его, чугунного лба, снять шапчонку, сам увидишь: в голове у него дырка величиной с монету. Трепанация, вот как это называется. Ну вот, а ты для него первый после Кожаного Носа. Умом он недалек, конечно, но за тебя пойдет в огонь и в воду.

– Он? Да почему?

– Потому что ты ученый, Гвен. Все это знают.

Даер фыркнул.

– Ученый?

– Ты, я слышал, читаешь на латыни. Для Игнаса это вершина человеческого знания. А Кожаный Нос, если на то пошло, вовсе не мясник, как говорят злые языки. Он вправду хочет лечить больных, вот только они повергают его в священный трепет. Положа руку на сердце, это можно понять, с его-то откушенным носом.

– Матиас, ты вернешься в кузнечный цех?

– Нет, меня переводят в порт, к калекам.

– Как отсюда выбраться?

Он наклонился ко мне, понизив голос:

– Никому отсюда не выбраться, Гвен. Никому. Даже вплавь. Порт, корабли, дороги, каналы – все охраняется. Таможня повсюду, куда ни кинь, и их, воронов, все больше, чтоб ты знал. Не зря ее зовут летучей таможней. От нее не уйти. А ведь отсюда всего четыре дня пути до Брюгелюде.

– Ах да, большой город… Йорн мне о нем говорил.

Матиас насторожился, быстро огляделся и, схватив меня за руку, перешел на шепот:

– Этот Йорн – который тебя сюда привез, он, да?

– Он самый.

– Остерегайся его, Гвен. Он посулил изрядные деньги тому, кто вздует тебя хорошенько. И об этом уже многие знают.

Информации требовалось переварить много. Последняя новость меня не удивила, я принимал угрозу Йорна всерьез. Но кое-какие козыри у меня были: Кожаный Нос ко мне благоволил, Игнас принимал за ученого, а Матиас был у меня в долгу за спасенную ногу. Благодаря всему этому я мог надеяться, что великан из Варма не скоро до меня доберется. Однако встреча с Анку оставалась еще менее вероятной. Но ведь должна быть возможность проделать путь этой окаянной телеги в обратном направлении. И если другие тоже о ней говорили, значит, мне это не приснилось. Моей жизнью была Бретань, а не эта огромная пустошь в окружении туманов и болот. И тем более не Железные сады, пожиравшие живую плоть людей, чтобы делать из нее пушки.

Анатомия пибила

Кожаный Нос и вправду был славным малым. Не мясник и не палач, он просто делал все, что мог. Он учил меня ставить зонды и пускать кровь. Приятного мало, но облегчение дает. А по большей части мне приходилось менять повязки. Стоило ему отвернуться, я пытался испробовать свою силу. Если добивался успеха – заслуга, разумеется, по праву принадлежала ему.

Он был доволен моей работой, и поэтому жилось мне вольготно. Помимо долгих часов в лазарете, я мог ходить, где мне вздумается, в стенах завода.

Когда Игнас поведал ему, что я читаю на латыни, Кожаному Носу загорелось учить меня. Я не стал его разочаровывать, хотя все это для меня было китайской грамотой. Он дал мне толстенную книгу об анатомии человеческого тела, Anatomica Omnium Humani Corporis Partium Descripto. Такие атласы иллюстрированы изображениями человека, с которого сняли сначала кожу, потом мускулы, потом органы, нервы, сосуды и так далее до костей.

Поздно ночью, когда Игнас мирно храпел в своем углу, я открывал фолиант на операционном столе и при свете свечи познавал этот диковинный мир. Просто не верилось, сколько всего помещается в теле. Я шепотом произносил слова, пытаясь их запомнить: humerus, cubitus, clavicula, oculi, lingua и т. д. Запоминал и то, что они обозначали на рисунке. Даер присоединялся ко мне, ему тоже было интересно. Покачивая клювом в такт, он вслушивался в этот мертвый язык, выложенный на бумажный труп.

Старому Бразу – тому плевать было на анатомию. Он верил только в силу да в движение.

«Тело, Гвен, – оно как море. Меняется по часам, по месяцам и временам года. Всегда в движении.

Недуг – дело иное: он кочует из тела в тело. Так и путешествует с луной, в наших снах, в тени деревьев, цвете камней и следах животных, а когда найдет себе дом, располагается в нем, как зверь в норе. Глазами этого не понять, надо уметь видеть иначе и много дальше. Ничто никогда не происходит случайно, даже с тем, кто упал с лестницы.

Мы, знахари, ищем недуг, затаившийся в теле, в точности как гончая, пущенная по следу дичи: чуем его, преследуем, облаиваем и, подняв из логова, крепко хватаем клыками с первого прыжка. (Тут он смеялся и кашлял.) Пересчитывать кости, еще чего! Это хорошо для городских господинчиков в белом. Кости – это всего лишь скалы, обнажающиеся при отливе: на вид красиво, но ничего нам не говорит о волнах, о туманах и течениях».

Старый Браз был не вполне прав. Можно многое открыть в книге с такими иллюстрациями и многое понять. Я учился, и Кожаный Нос меня всячески поддерживал. Я потерял сон, с головой погрузившись в архитектуру нервов и костей, географию плоти с протекающими по ней реками крови.

Я даже пытался найти соответствия с Даером. Извлекал его из кармана, где он хоронился в своем уютном гнездышке из соломинок и лоскутов. Взъерошенный и возмущенный, он все же давал себя осмотреть, притворяясь мертвым. Из открытого клюва веяло тошнотворным запахом перебродившего ячменя. Найти в этом тельце органы я не мог. Даже биение сердца прощупывал с трудом: слишком упитан был пибил. Жирненький, что твоя фаршированная перепелочка. А вскоре он начинал квохтать, потому что чертовски боялся щекотки.

Как бы то ни было, кончалось это всегда одинаково: терпение маленького доктора приходилось вознаграждать продолговатым зернышком, которое он требовал, вереща, как резаный поросенок. Анатомия пибила-свистуна проста: это огромная печень в перьях. Печень с клювом, чтобы орать.

Однажды в лазарет привезли скончавшегося на месте рабочего из кузнечного цеха. Он просто упал и умер, без видимой причины. Кожаный Нос решил, что пора мне получить урок анатомии. Настоящий, наглядный. По его мнению, сердце умершего остановилось в результате разлития черной желчи. В ходе урока мне предстояло отыскать это разлитие, а заодно ознакомиться с различными частями тела. Труп, с которого сняли всю одежду, лежал на большом столе, глядя мертвыми глазами в потолок.

Кожаный Нос достал свои хирургические инструменты и письменные принадлежности. Игнас, насвистывая в своем углу, готовил емкости. Кожаный Нос завязал мне рот тряпицей. Мне было не по себе. Я чувствовал, что не создан для этого. Ноги едва держали меня. Я много бы дал, чтобы оказаться подальше отсюда. Если вдуматься, никто для этого не «создан». Только в одном старый Браз и господин кюре были согласны: вскрывать тело – это хуже, чем преступление, это кощунство.

Кожаный Нос сделал мне знак, что готов начать. Я попятился к стене, с трудом превозмогая тошноту. Он пристально посмотрел на меня, но ничего не сказал. В этом взгляде, полном решимости, была и какая-то доброта, почти отеческая. Он ждал. Ждал меня. Я видел, как его кожаная маска проседает при каждом вдохе с тихим шипением. Лицо его казалось от этого странным, в нем проступала оцепенелая морда зверя, застигнутого на повороте дороги. Даер же не выглядел особо встревоженным. Я чувствовал, как он весь подобрался, с нетерпением ожидая начала действа.

Я нехотя подошел к столу. Кожаный Нос помахал в воздухе лезвием и быстро сделал большой вертикальный разрез от шеи до паха. Вновь подняв лезвие, пересек этот разрез вторым, горизонтальным, на уровне диафрагмы. Потом взял пилу, чтобы вскрыть грудную клетку. Я едва не потерял сознание. Он еще немного подождал.

Любопытство, однако, взяло верх. Я наклонился к зияющему отверстию. Кожаный Нос действовал методично. Резал мембраны, придерживал мышцы, рассекал сосуды, извлекал внутренности. По ходу дела он задавал мне вопросы, показывая на тот или иной орган, и я скупо отвечал заученными наизусть словами: sternum, costae, clavicula, pulmo, stomachus, intestinum… – а доктор опускал веки в знак одобрения, коротко пояснял и продолжал свое исследование, без жалости, но и без гордыни. Он был в своем деле царь и бог. Шли часы, и с каждым его движением мертвец становился все меньше, от разрывов сухожилий сотрясался остов, и я, тоже содрогаясь, ожидал, что он сейчас привстанет на своем ложе. Слезы застили мне глаза. Игнас сновал туда-сюда, лучась благоговением перед своим господином.

Наконец Кожаный Нос устало отложил инструменты. Причину остановки сердца он так и не нашел. Но наглядно доказал, что оно перестало биться, шепнул мне на ухо Игнас, с довольным видом обнажив свою лошадиную челюсть. Увиденного было мало, чтобы прошибить его чугунную голову.

Я же не спал после этого целую неделю. Тем более что постель моя находилась в двух шагах от окаянного стола, и впечатления от первого урока переполняли меня до тошноты. Я просыпался, тяжело дыша, со слипшимися от пота волосами, выгнувшись дугой; моя грудная клетка была вскрыта, как двустворчатый алтарь, бронхи ревели, точно орган на мессе, дышали вырезанные легкие, и обезумевшее сердце, алое, обнаженное, билось на столе. Это был не только бред воспаленного рассудка – все мое тело пошло вразнос. Я щупал свои ребра, чтобы убедиться, что все на месте, цело-невредимо и в безопасности. Держась рукой за шею, я пытался уснуть. И по утрам просыпался выжатый, как лимон, от этих ночных кошмаров.

Однако все увиденное так крепко врезалось в мое сознание, что с тех пор, накладывая руки на больное тело, я неизменно видел перед глазами чудесную слаженную механику всего, что пульсировало так близко, прямо под кожей.

После этого Кожаный Нос требовал, чтобы я ассистировал его жутким операциям, когда пила и нож приходят на помощь медицине. Сама необходимость приблизиться к столу повергала меня в несказанную панику. Но он настаивал так по-доброму, что я сумел преодолеть себя и стал ему помощником. Под его руководством я научился укрощать страх, отвращение и усталость – трех демонов, одолевающих того, кто постигает страшные тайны человеческой машинерии.