Текст книги "Вечность на двоих"

Фред ВАРГАС
ВЕЧНОСТЬ НА ДВОИХ

I

Лусио отдернул занавеску и закрепил ее бельевой прищепкой, чтобы удобнее было наблюдать за новым соседом. Невысокий темноволосый мужик, подставив обнаженный торс холодному мартовскому ветру, строил стену из бетонных блоков, даже не пользуясь отвесом. Проведя час в засаде, Лусио встрепенулся, словно ящерица, выходящая из послеполуденной спячки, отлепил от губ потухшую сигарету и поставил диагноз:

– Строит на глазок, в голове туман. Упрям как осел, плывет по воле волн.

– Сдался он тебе, – сказала ему дочь без особой уверенности.

– Я знаю, что делаю, Мария.

– Тебя хлебом не корми, только дай потрепаться.

Лусио прищелкнул языком:

– Ты бы еще не так заговорила, будь у тебя бессонница. Той ночью я видел ее, как сейчас тебя.

– Да, ты уже рассказывал.

– Она проплыла за окнами второго этажа медленно, как привидение.

– Да-да, – равнодушно повторила Мария.

Старик распрямился, опершись на трость.

– Такое впечатление, что она готовилась к встрече с очередной жертвой. С ним, то есть, – добавил он и повел подбородком в сторону сада.

– Он пропустит твои россказни мимо ушей.

– Это его дело. Дай мне сигарету, я пошел.

Мария сунула сигарету прямо ему в рот и зажгла ее.

– Мария, черт возьми, отломи фильтр.

Она послушалась и помогла отцу надеть пальто. Потом запихнула ему в карман крохотный радиоприемник, откуда сквозь помехи с трудом пробивались еле слышные слова. Старик никогда с ним не расставался.

– Ты уж на него особо не наезжай, – попросила Мария, поправляя отцу шарф.

– Ему не впервой, уверяю тебя.

Адамберг преспокойно работал под неусыпным наблюдением старика из дома напротив в ожидании, когда тот наконец явится собственной персоной проверить его на вшивость. Он смотрел, как уверенно и с чувством собственного достоинства вышагивает по палисаднику высокий человек с белоснежными волосами и красивым, изрытым морщинами лицом. Адамберг собрался было пожать ему руку, но заметил, что у того ампутировано правое предплечье. Он поднял мастерок в знак приветствия и безучастно посмотрел на него.

– Я мог бы одолжить вам отвес, – учтиво предложил старик.

– Обхожусь пока, – ответил Адамберг, укрепив очередной блок. – У нас всегда строили стены на глазок, и они все еще стоят. Скособочились, но стоят.

– Вы каменщик?

– Нет, полицейский. Комиссар полиции.

Старик уперся тростью в свежевозведенную стену и, переваривая полученную информацию, застегнул на все пуговицы кофту.

– Наркотики ищете? Что-то в этом роде?

– Трупы. Я из уголовного розыска.

– Ясно, – отозвался старик, когда прошла первая оторопь. – А я вот столярного клея в свое время нанюхался.

Он подмигнул Адамбергу:

– Но не в том смысле. Паркет продавал.

Остряк со стажем, подумал Адамберг, понимающе улыбнувшись новому соседу, который, судя по всему, был способен развлечь себя сам, без посторонней помощи. Явно игрок и весельчак, но темные глаза видят собеседника насквозь.

– Дуб, бук, ель. Если что, обращайтесь. У вас-то одна только плитка.

– Да.

– Паркет теплее. Меня зовут Веласко, Лусио Веласко Пас. Фирма «Веласко и дочь».

Лусио Веласко широко улыбнулся. Не спуская взгляда с лица Адамберга, он изучал его сантиметр за сантиметром. Тянул кота за хвост.

– Мария взяла дело в свои руки. У нее есть голова на плечах, так что не стоит ей всякие небылицы рассказывать, она этого не любит.

– Какие такие небылицы?

– О призраках, например, – сказал старик, прищурившись.

– Ну, это вряд ли, я не знаю никаких небылиц о призраках.

– Все так говорят, а потом в один прекрасный день узнают.

– Может быть. У вас приемник барахлит. Хотите, настрою?

– Зачем это?

– Чтобы слушать передачи.

– Нет уж, hombre. Их вздор я слушать не нанимался. В моем возрасте можно позволить себе роскошь не попадаться им на крючок.

– Разумеется, – кивнул Адамберг.

Если соседу приспичило таскать в кармане приемник с испорченным звуком и обращаться к нему hombre, его воля.

Старик выдержал паузу, внимательно наблюдая за тем, как Адамберг укладывает бетонные блоки.

– Вы довольны своим домом?

– Очень доволен.

Лусио что-то съязвил себе под нос и сам же рассмеялся Адамберг вежливо улыбнулся. В смехе Лусио было что-то юношеское, но его манера держаться говорила о том, что, в общем-то, именно он несет ответственность за судьбу людей на этой планете.

– Сто пятьдесят квадратных метров, – вновь заговорил он. – С садом, камином, погребом и сараем. Большая редкость для Парижа. Как вы думаете, почему этот дом достался вам за гроши?

– Наверное, потому, что он в плачевном состоянии.

– А как вы думаете, почему его не снесли?

– Дом стоит в конце переулка и никому не мешает.

– И все-таки, hombre. За шесть лет ни единого покупателя. Вас это не встревожило?

– Дело в том, господин Веласко, что меня крайне трудно встревожить.

Адамберг одним взмахом мастерка соскреб остатки цемента.

– Предположим, это вас встревожило, – не отступал старик. – Предположим, вы удивились, что этот дом никому не приглянулся.

– Тут уборная во дворе. Кому это надо в наше время.

– Можно построить стену и соединить ее с домом, как это делаете вы.

– Я не для себя стараюсь. У меня жена и сын.

– Боже праведный, вы же не собираетесь поселить тут женщину?

– Пожалуй, нет, но они будут приезжать иногда.

– А она? Она-то не будет тут спать?

Адамберг нахмурился. Старик положил ему руку на плечо, стараясь привлечь его внимание.

– Не надейтесь, что вы сильнее всех, – сказал он, понизив голос. – Продайте дом. Это выше нашего разумения. Есть вещи, нам недоступные.

– Какие именно?

Лусио пожевал потухшую сигарету.

– Видите? – спросил он, подняв обрубок правой руки.

– Вижу, – уважительно ответил Адамберг.

– Я лишился руки в девять лет, во время гражданской войны.

– Понимаю.

– А она все равно чешется. Чешется отсутствующая рука, шестьдесят девять лет спустя. В одном и том же месте, – объяснил старик, указывая на точку в пустоте. – Мама знала почему – меня туда укусил паук. Я потерял руку, не дочесав укус. Он и сейчас зудит.

– Да, конечно, – сказал Адамберг, беззвучно помешивая раствор.

– Потому что он не закончил своего существования. Понимаете? Укус требует своего и мстит. Вам это ничего не напоминает?

– Звезды? – предположил Адамберг. – Они продолжают светить несмотря на то, что давно погасли.

– Ну, допустим, – удивленно согласился Лусио. – Или чувство – например, парень все еще любит девушку, или наоборот, хотя между ними все кончено. Улавливаете ситуацию?

– Да.

– А почему парень по-прежнему любит девушку, или наоборот? Как это объяснить?

– Не знаю, – терпеливо признал комиссар.

Улучив момент между порывами ветра, мартовское солнце ласково согревало спину – Адамбергу очень нравилось строить стену в этом заброшенном саду. Лусио Веласко Пас может болтать сколько угодно, его это не смущает.

– Просто чувство не закончило своего бытия. Эти вещи существуют вне нас. Надо подождать, пока что-то завершится, то есть дочесать до конца. Если умрешь, не поставив в жизни точку, произойдет то же самое. Убиенные шатаются в пустоте, и мы чешемся из-за всяких выродков.

– Укусы паука, – сказал Адамберг, возвращаясь на круги своя.

– Привидения, – серьезно поправил его старик. – Догадываетесь теперь, почему никто не захотел покупать ваш дом? Потому что он с привидениями, hombre.

Адамберг доскреб цемент из лотка и потер руки.

– А что такого? – сказал он. – Я не против. Я привык к вещам, которые от меня ускользают.

Лусио вздернул подбородок и грустно взглянул на Адамберга:

– Ты сам, hombre, не ускользнешь, если будешь умничать. Что ты себе воображаешь? Что ты сильнее ее?

– Ее? Это женщина?

– Это призрак из стародавнего века, с дореволюционных времен. Зловредная старуха, тень.

Комиссар медленно провел рукой по шершавой поверхности камня.

– Да ну? – вдруг задумался он. – Тень?

II

Адамберг варил кофе в новой необъятной кухне, где все еще чувствовал себя не в своей тарелке. Солнечный свет, проникая сквозь окна в мелком переплете, падал на старинные матовые красные плиты – из стародавнего века. Запах влажности, горелого дерева, новой клеенки, что-то, если вдуматься, схожее с ароматом его домика в горах. Он поставил на стол две разномастные чашки, прямо на высвеченный солнцем прямоугольник. Его сосед сидел прямо, единственной рукой сжимая колено. Широченная лапа, способная удушить быка, казалось, удвоилась в объеме, чтобы возместить отсутствие второй руки.

– Не найдется ли у вас чего-нибудь выпить, извините за беспокойство?

Пока Адамберг рылся в поисках спиртного в еще не разобранных после переезда коробках, Лусио окинул сад подозрительным взглядом.

– Дочка не разрешает?

– Не поощряет.

– Вот, например. Что это у нас такое? – спросил Адамберг, вытаскивая из ящика бутылку.

– Сотерн, – прищурившись, постановил старик, словно орнитолог, издалека определяющий породу птицы. – Рановато будет для сотерна.

– У меня больше ничего нет.

– Тогда ладно, – согласился сосед.

Адамберг наполнил его бокал и устроился рядом, подставив спину солнечному прямоугольнику.

– Что, собственно, вам известно? – спросил Лусио.

– Что предыдущая владелица повесилась в верхней комнате, – Адамберг ткнул пальцем в потолок. – Вот почему никто не хотел покупать этот дом. Мне лично все равно.

– Потому что вы навидались висельников на своем веку?

– Навидался. Правда, с мертвыми у меня проблем никогда не возникало. Чего нельзя сказать об их убийцах.

– Мы же не о настоящих мертвецах говорим, hombre, а о тех, что не хотят уходить. Она так и не ушла.

– Та, что повесилась?

– Нет, та, что повесилась, как раз ушла, – объяснил Лусио, сделав глоток словно для того, чтобы отметить это событие. – Знаете, почему она покончила с собой?

– Нет.

– Ее свел с ума этот дом. Всех женщин, которые поселяются здесь, губит тень. Они умирают из-за нее.

– Из-за тени?

– Это привидение из монастыря. Не зря же наш тупик назвали Молом чаек.

– Не понял, – сказал Адамберг, разливая кофе.

– Тут был когда-то женский монастырь. В стародавнем веке. Монашкам запрещалось говорить.

– Обет молчания.

– Вот-вот. Тогда говорили «улица молчания». Потом она превратилась в Мол чаек.

– Это никак не связано с птицами? – разочарованно спросил Адамберг.

– Не, это про монашек. «Молчания» труднее произнести. Молчания, – усердно проговорил Лусио.

– Молчания, – медленно повторил Адамберг.

– Вот видите. Когда-то давно одна молчальница осквернила этот дом. Говорят, без дьявола тут не обошлось. Но доказательств нет.

– Где ж они есть, господин Веласко? – улыбнулся Адамберг.

– Можете звать меня по имени. Доказательства есть. Тогда, в 1771-м, состоялся процесс, монастырь опустел, а дом был очищен от скверны. Молчальница называла себя святой Клариссой. Она обещала женщинам за определенное вознаграждение отправить их в рай. Старухи, правда, не предполагали, что отъезд будет незамедлительным. Они являлись с туго набитыми кошельками, и сестра Кларисса, совершив никому не ведомый обряд, перерезала им горло. На ее счету семь трупов. Семь, hombre. На восьмом она прокололась.

Лусио по-мальчишески захохотал, но тут же спохватился:

– С такими чертовками шутки плохи, – сказал он. – Вот, мой укус опять чешется, что за наказание.

Адамберг, спокойно ожидая продолжения, смотрел, как он шевелит пальцами в пустоте.

– Если почесать, становится легче?

– На какое-то время да, потом опять зудит. Вечером 3 января 1771 года одна старушка пришла к Клариссе за билетом в рай. Но ее сын-дубильщик что-то заподозрил и, будучи страшным скупердяем, потащился за ней. Он-то и прикончил святую. Вот так вот, – Лусио изо всех сил трахнул кулаком по столу. – Буквально расплющил ее своими лапищами. Вы внимательно слушали?

– Да.

– А то я могу начать сначала.

– Нет, Лусио, давайте дальше.

– Только эта сука Кларисса так и не ушла отсюда насовсем. Потому что ей, видите ли, было всего двадцать шесть лет. Зато всех женщин, которые жили тут после нее, выносили вперед ногами. Они умирали страшной смертью. В шестидесятые годы, до повесившейся Мадлен, здесь жила мадам Жене. Она ни с того ни с сего выкинулась из окна второго этажа. А до мадам Жене, во время войны, некая Мари-Луиза сунула голову в печку – так ее и нашли. Мой отец знал их обеих. Хорошего мало.

Мужчины разом покачали головой, Лусио Веласкес – с серьезным видом, Адамберг – не без известного удовольствия. Комиссару не хотелось огорчать старика. И в сущности, его история с призраками им обоим была весьма кстати – они посмаковали ее с видом знатоков, пока она не растаяла как сахар на дне кофейной чашки. Ужастик со святой Клариссой в главной роли взбодрил Лусио и на мгновение отвлек Адамберга от банальных убийств, которыми он занимался. Призрак этой дамочки показался ему куда более поэтичным, нежели два вполне реальных парня, зарезанных на прошлой неделе возле Порт-де-ла-Шапель. Еще немного, и он бы рассказал Лусио об этом деле, потому что у старого испанца, похоже, на все был ответ. Ему нравился этот серьезный однорукий остряк, вот только радио безостановочно бубнило у него в кармане. По знаку Лусио он снова наполнил его бокал.

– Если все убиенные слоняются в пространстве, – заговорил Адамберг, – сколько же тут у меня привидений? Святая Кларисса плюс семь ее жертв? Плюс две женщины, которых знал ваш отец, плюс Мадлен? Одиннадцать? Или больше?

– Только Кларисса, – успокоил его Лусио. – Ее жертвы были слишком уж старенькие, такие не возвращаются. Разве что к себе домой, это не исключено.

– Конечно.

– Что касается трех последних женщин, то тут другая история. Они же не были убиты, в них просто вселился дьявол. А вот сестра Кларисса еще не завершила свой жизненный путь к тому моменту, когда дубильщик расплющил ее кулаком. Теперь вы поняли, почему этот дом не снесли? Потому что тогда бы Кларисса перебралась куда-нибудь по соседству. Ко мне, например. А мы тут все в округе предпочитаем точно знать, где она окопалась.

– У меня.

Лусио только подмигнул ему в ответ:

– И пока сюда никто не суется, все спокойно.

– Она домоседка в известном смысле.

– Даже в сад не выходит. Подстерегает свои жертвы наверху, у вас на чердаке. А теперь у нее снова есть компания.

– Я.

– Вы, – подтвердил Лусио. – Но вы мужчина, она к вам особо приставать не будет. Она женщин с ума сводит. Главное, не перевозите сюда жену, послушайтесь моего совета. Либо продайте дом.

– Нет, Лусио. Мне он нравится.

– Упрям как осел, да? Откуда вы такой?

– Из Пиренеев.

– Высокие горы, – сказал Лусио почтительно. – Пытаться вас уговорить – пустая трата времени.

– Вы там бывали?

– Я родился по другую сторону, hombre. В Хаке.

– А что стало с телами семи старушек? Их хотя бы искали, когда начался процесс?

– Нет. В то время, в стародавнем веке, искали не так, как сейчас. Может, они все еще там лежат, – сказал Лусио, ткнув в сторону сада палкой. – Поэтому там лучше не копать. От греха подальше.

– И то верно.

– Вы как Мария, – улыбнулся старик, – вам все хихоньки. Но я часто ее вижу, hombre. Появляется какая-то дымка, морось, и вдруг я ощущаю ее ледяное дыхание, как зимой на горных пиках. А на той неделе я увидел ее по правде, когда писал ночью под орешником.

Лусио осушил свой бокал и почесал укус.

– Она так постарела, – заметил он почти с отвращением.

– Лет-то сколько прошло, – сказал Адамберг.

– Ну да. У нее лицо сморщилось, стало как грецкий орех.

– Где она стояла?

– На втором этаже. Ходила туда-сюда по комнате.

– Там будет мой кабинет.

– А спальня где?

– Рядом.

– А вы не робкого десятка, – сказал Лусио, поднимаясь. – Я вам хотя бы не нахамил? А то Мария будет недовольна.

– Ну что вы, – сказал Адамберг, ставший в одночасье счастливым обладателем семи зарытых трупов и одного призрака с грецким орехом вместо головы.

– Тем лучше. Может, вам удастся ее улестить. Хотя говорят, что с ней сможет покончить только дряхлый старик. Но это все легенды и мифы. Не верьте всяким россказням.

Оставшись один, Адамберг допил остатки остывшего кофе. Потом взглянул на потолок и прислушался.

IlI

Спокойно проспав всю ночь в ненавязчивом обществе святой Клариссы, комиссар отправился в Институт судебной медицины. Девять дней назад двум парням перерезали горло возле Порт-де-ла-Шапель – их трупы лежали в сотне метров друг от друга. «Да шпана это, мелкие жулики с блошиного рынка» – такова была краткая эпитафия полицейского из местного комиссариата. Адамберг твердо решил снова на них взглянуть, после того как комиссар Мортье из Отдела по борьбе с наркотиками пожелал забрать у него дело.

– Два подонка с Порт-де-ла-Шапель – мои, Адамберг, – заявил ему Мортье. – Тем более один из них черный. Чего ты ждешь, чтобы мне их передать? Первого снега?

– Жду, пока выяснят, почему у них земля под ногтями.

– Потому что они все грязные, как поросята.

– Потому что они рыли землю. А земля – это епархия уголовного розыска. То есть моя.

– Ты что, никогда не видел идиотов, которые прячут наркоту в цветочных горшках? Теряешь время, Адамберг.

– Ну и пусть. Я не против.

Два обнаженных тела покоились рядом в неоновом свете морга – белый и чернокожий, оба здоровенные, но один волосатый, а другой нет. Ноги вместе, руки вдоль туловища – казалось, после смерти им далось наконец недоступное ранее школьное послушание. «Вообще-то, – подумал Адамберг, созерцая покорные тела, – их жизнь несла на себе отпечаток классицизма наизнанку. Дни расписаны по часам: утром – сон, после обеда – торговля наркотиками, вечерами – девочки, по воскресеньям – матери. На задворках общества, как и везде, рутина берет свое. А это зверское убийство неожиданно положило конец мерному течению их унылой жизни».

Доктор Лагард смотрела, как Адамберг кружит вокруг тел.

– Что вы от меня хотите? – спросила она, беспечно барабаня пальцами по бедру огромного негра, словно успокаивая его напоследок. – Мелкие наркодилеры из подворотни, зарезанные бритвой, – клиенты Наркотдела.

– Вот именно. Они буквально рвут у меня дело из рук.

– Ну и что? В чем проблема?

– Во мне. Я им не хочу его отдавать. И вы должны мне в этом помочь. Раскопайте что-нибудь.

– Зачем? – спросила она, не снимая руки с бедра покойника, видимо, в знак того, что, пока он находится в ее ведении, ей одной пристало решать его судьбу и по своему усмотрению отдавать тело на милость уголовного розыска или Отдела по борьбе с наркотиками.

– У них свежая земля под ногтями.

– Наркотдел знает, что делает. Они стояли у них на учете?

– Вот именно, что нет. Они мои, и все тут.

– Меня предупреждали на ваш счет, – спокойно сказала она.

– В каком смысле?

– В том смысле, что у вас проблемы со смыслом. Отсюда и конфликты.

– Ариана, нам с вами не впервой.

Носком она притянула к себе табурет на колесиках и устроилась на нем, скрестив ноги. Двадцать три года назад Ариана казалась Адамбергу красавицей, да и сейчас, в свои шестьдесят, элегантно восседая на морговской табуретке, она была совсем недурна.

– Вот оно что. Вы меня знаете.

– Да.

– А я вас нет.

Она зажгла сигарету и задумалась на несколько секунд.

– Нет, – заключила она, – ничего в голову не приходит. Извините.

– Мы общались несколько месяцев, двадцать три года назад. Я помню вас, ваше имя, фамилию и что мы были на «ты».

– До такой степени? – спросила она холодно. – И чем же мы таким занимались?

– Мы страшно разругались.

– Любовная сцена? Жалко, что я забыла.

– Профессиональная разборка.

– Вот оно что, – повторила она, нахмурившись.

Адамберг опустил голову, отдавшись воспоминаниям, внезапно пробужденным ее громким голосом и повелительным тоном. Его, молодого тогда человека, привлекла и сбила с толку ее двойственность – строгий костюм и растрепанные волосы, высокомерный тон и непринужденность, тщательно отрепетированные позы и естественные жесты. Впору было задаться вопросом: что она такое – блестящий ум или просто трудоголичка, которой плевать, как она выглядит? Уже не говоря о бесконечных «вот оно что», которыми она часто начинала фразу, – непонятно было, чего в этих словах больше – снобизма или провинциальности. Не один Адамберг побаивался ее. Доктор Ариана Лагард была самым известным судебным медиком страны, вне конкуренции.

– Мы были на «ты»? – переспросила она, стряхнув пепел на пол. – Двадцать три года назад я уже была состоявшимся медиком, а вы, верно, простым лейтенантом.

– Меня как раз назначили бригадиром.

– А вообще вряд ли. Я с трудом перехожу с коллегами на «ты».

– Мы неплохо ладили. Но все закончилось диким скандалом в Гавре – стены бара ходили ходуном. Я даже пиво не допил. Хлопнул дверью, и мы расстались навсегда.

Ариана раздавила ногой окурок и устроилась поудобнее.

– Я случайно не сбросила на пол вашу кружку с пивом? – спросила она с неуверенной улыбкой.

– Так точно.

– Жан-Батист, – сказала она по слогам. – Юный кретин Жан-Батист Адамберг, истина в последней инстанции.

– Что ты мне и заявила, прежде чем кокнуть кружку.

– Жан-Батист, – повторила Ариана еще медленнее, потом встала и положила руку ему на плечо. Она, казалось, готова была его поцеловать, но тут же снова засунула руку в карман халата.

– Ты был мне симпатичен. Ты, сам того не сознавая, разбирал мир на составные части. И судя по тому, что мне рассказывали о комиссаре Адамберге, у тебя это не прошло. Теперь я понимаю: он – это ты, а ты – это он.

– Можно и так.

Ариана облокотилась о прозекторский стол, отпихнув для удобства тело белого парня. Как и все патологоанатомы, она не выказывала покойникам ни малейшего уважения. Зато, воздавая должное, на свой лад, бесконечной и непостижимой сложности каждого человека, она неутомимо копалась в тайнах их тел, и равных ее таланту не было. Трупы простых смертных прославились благодаря трудам доктора Лагард. Пройдя через ее руки, они прямиком попадали в Историю. Увы, посмертно.

– Потрясающий был труп, – вспомнила она. – Самоубийца оказался муниципальным советником – его скомпрометировали, разорили, и он вспорол себе живот на японский манер, оставив утонченное прощальное письмо. Тело обнаружили в спальне.

– Надрался джину для храбрости.

– Как сейчас его вижу, – мечтательно продолжала Ариана. С такой интонацией обычно припоминают забавный случай из жизни. – Самоубийство по учебнику, отягченное застарелой компульсивной депрессией. Муниципальный совет с облегчением узнал, что дело никуда передано не будет, помнишь? Я сдала отчет, не придерешься. Ты снимал ксерокопии, подшивал дела, выполнял поручения, но не больно-то меня слушался. По вечерам мы выпивали на набережной. Я шла на повышение, ты увяз в мечтах. В то время я в пиво добавляла гренадин, пены было…

– Ты и потом изобретала всякие смеси?

– Еще как, – сказала Ариана с ноткой сожаления в голосе, – но на этом поприще я успеха пока не добилась. Помнишь «Фиалку»? Взбитое яйцо, мята и малага.

– Меня никогда не тянуло это попробовать.

– С «Фиалкой» я завязала. Больно энергетический напиток получался. Но для нервов – самое оно. Чего мы только не смешивали в Гавре!

– Кое на что мы так и не решились.

– Вот оно что.

– На смешение тел.

– Я была еще замужем и, как больная собака, хранила верность. Зато для составления полицейских отчетов мы были парочка что надо.

– До тех пор, пока…

– Пока один кретин, мелкая сошка по имени Жан-Батист Адамберг, не вбил себе в голову, что гаврский муниципальный советник был убит. А почему? Потому что ты подобрал на портовом складе десяток дохлых крыс.

– Дюжину, Ариана. Дюжину крыс, заколотых ударом клинка в живот.

– Ну, дюжину, ради бога. Из чего ты заключил, что убийца тренировался на крысах, прежде чем пойти на дело. И еще. Рана показалась тебе слишком горизонтальной. Ты говорил, что советник должен был бы держать клинок наклонно и бить снизу вверх, а он был пьян в стельку.

– И тогда ты бросила мою кружку на пол.

– Черт, как я называла свой коктейль из пива с гренадином…

– «Гренадер». Ты сделала все, чтобы меня выперли из Гавра, и сдала отчет без меня, подтвердив версию самоубийства.

– Да что ты соображал тогда? Ничего, ровным счетом.

– Ничего, – согласился Адамберг.

– Пошли, выпьем кофе. Расскажешь, чем тебе так приглянулись эти трупы.