Текст книги "Вечность на двоих"

XIII

В маленьком зальчике, где стоял аппарат с напитками, Адамберг обнаружил самодельный диван, собранный прямо на полу из двух больших квадратных кусков пенопласта, покрытых стареньким одеялом. Диван придавал комнате вид дешевой ночлежки. Наверняка задумка Меркаде, известного сони, чей перманентный недосып не давал покоя его же профессиональной совести.

Адамберг вытащил из спасительного агрегата стаканчик кофе и решил испробовать диван на себе. Он сел, поправил спинку и вытянул ноги.

Тут вполне можно было спать. Теплый пенопласт коварно обволакивал тело, создавая иллюзию человеческого присутствия. Почему бы и нет, стоит подумать, но думать Адамберг умел только на ходу. Если вообще это называлось словом «думать». Он уже давно пришел к выводу, что в его случае этот процесс не имел ничего общего с принятым определением. «Мыслить, раз(по)мышлять, доходить своим умом, судить, заключать про себя». И не то чтобы он не пытался размышлять как люди – он честно садился на чистый стул и ставил локти на аккуратно прибранный стол, сжав пальцами лоб и вооружившись ручкой и листом бумаги. Правда, все эти телодвижения только мешали ему выстроить логическую цепочку. Развинченный ум комиссара являл его мысленному взору лишь немую карту, некую магму, которая совершенно не собиралась исторгать из себя хоть что-то, напоминавшее Идею. Зато все состыковывалось, когда он следовал по узким извилистым тропинкам сквозь шумы, слова, запахи, вспышки, воспоминания, образы, пылинки и отголоски. Вот и весь его арсенал, а он при этом руководит двадцатью семью полицейскими уголовного розыска с целью, любил повторять окружной комиссар, достижения Результатов. Ему бы не грех забеспокоиться. Но сегодня Адамберга мучили совершенно иные мушки в глазу.

Он вытянул руки, потом скрестил их на затылке, оценив по достоинству почин несчастного сони. За окном – дождь и тень, между которыми не было ну решительно ничего общего.

Заметив спящего комиссара, Данглар решил не бросать монетку в аппарат. Он попятился и на цыпочках вышел из комнаты.

– Я не сплю, Данглар, – сказал Адамберг, не открывая глаз. – Возьмите себе кофе.

– Этим ложем мы обязаны Меркаде?

– Думаю, да, капитан. Я произвожу испытания.

– У вас найдутся конкуренты.

– Или последователи. Еще немного – и диванов станет шесть, по одному в каждом углу.

– Тут всего четыре угла, – уточнил Данглар, взгромоздившись на высокий табурет и свесив ноги.

– В любом случае это удобнее ваших треклятых табуретов. Не знаю, кто их изобрел, но они слишком высокие. Даже до приступки не дотянуться. Сидишь, словно аист на колокольне.

– Они шведские.

– Значит, шведы слишком высоки для нас. Вы думаете, это имеет значение?

– Что именно?

– Рост. Вам не кажется, что рост влияет на сообразительность, если, например, голова находится на расстоянии 1,9 метра от ступней и кровь тратит столько времени на движение туда-сюда? Может быть, мысли вдали от ног становятся чище? Или наоборот – какой-нибудь Мальчик-с-пальчик соображает лучше остальных, быстрее, точнее?

– Эммануил Кант, – сказал Данглар без особого энтузиазма, – был ростом всего полтора метра. А Кант – это воплощенная мысль, строго и безупречно выстроенная.

– А как там обстояло с телом?

– Он им так и не воспользовался.

– Тоже плохо, – пробормотал Адамберг, закрывая глаза.

Данглар счел, что разумнее будет ретироваться к себе в кабинет, от греха подальше.

– Данглар, вы ее видите? – спросил Адамберг ровным голосом. – Тень?

Майор вернулся и посмотрел в окно, на дождь, от которого в комнате стало совсем темно. Он слишком хорошо знал Адамберга, чтобы подумать, что комиссар спрашивал его о погоде.

– Она тут, Данглар. Она заслоняет свет. Вы не чувствуете? Она окутывает нас, разглядывает.

– Черная меланхолия? – предположил майор.

– Наверно. Вокруг нас.

Данглар провел рукой по затылку, дав себе время подумать. Какая тень? Где, что, когда? После потрясения, пережитого в Квебеке, Адамберг вынужден был на месяц отойти от дел, и Данглар пристально наблюдал за ним. Он видел, как быстро тот восставал из руин, которые почти похоронили под собой ясность его ума. Казалось, все довольно быстро вошло в норму – в норму Адамберга, само собой. Данглар чувствовал, что страх вновь возвращается к нему. Может быть, Адамберг недостаточно далеко отошел от пропасти, в которую чуть было не свалился?

– И давно это с вами? – спросил он.

– Началось почти сразу после моего возвращения, —• сказал Адамберг, внезапно открыв глаза и выпрямившись на пенопластовой лежанке. – Она, может, и раньше меня подкарауливала, бродила тут у нас.

– Тут у нас?

– В Конторе. Это зона ее обитания. Когда я уезжаю в Нормандию, например, я перестаю ее ощущать. Когда возвращаюсь, она тут как тут, серенькая, скромненькая. Может быть, Молчальница.

– Это еще кто?

– Кларисса – монахиня, которую прикончил дубильщик.

– И вы в это верите?

Адамберг улыбнулся.

– Я слышал ее прошлой ночью, – сказал он с каким-то даже удовольствием. – Она гуляла по чердаку, и ее платье шуршало по полу. Я встал, пошел посмотреть.

– И там никого не было.

– Во-во, – ответил Адамберг, мысленно послав привет разметчику из Аронкура.

Комиссар обвел взглядом комнату.

– Она мешает вам жить? – деликатно спросил Данглар, чувствуя, что вступает на минное поле.

– Нет. Но эта тень нам счастья не принесет, поверьте мне, Данглар. Она не за тем сюда явилась.

– После вашего возвращения не произошло ничего особенного, разве что Новичок появился.

– Вейренк де Бильк.

– Он вас и беспокоит? Тень пришла вместе с ним?

Адамберг обдумал предположение Данглара.

– Ну, какие-то неприятности он с собой принес, это очевидно. Вейренк родом из соседней долины. Он вам рассказал? О долине Оссо? О волосах?

– Нет. А зачем?

– В детстве на него напали пятеро парней. Они распороли ему живот и изрезали голову.

– И что?

– А то, что эти парни пришли из моей деревни. И Вейренк в курсе. Он сделал вид, что удивился, но на самом деле он все прекрасно знал еще до того, как попал в Контору. И лично я считаю, что именно за этим он к нам и пожаловал.

– За чем «за этим»?

– За воспоминаниями, Данглар.

Адамберг снова вытянулся на пенопласте.

– Помните медсестру, которую мы взяли два года назад? До нее я никогда старух не арестовывал. Мерзкая история.

– Она была чудовищем, – сказал Данглар дрогнувшим голосом.

– Ариана считает, что она – двойняшка. С одной стороны – Альфа, человек как человек, с другой – Омега, ангел смерти. Кстати, что такое альфа и омега?

– Греческие буквы.

– Допустим. Ей было 73 года. Помните, как она на нас посмотрела в момент ареста?

– Помню.

– Не очень бодрящее воспоминание, а, капитан? Может, она по-прежнему на нас смотрит? Вдруг она и есть Тень? Вспомните.

Данглар помнил. Все началось дома у пожилой дамы, умершей естественной смертью. Они приступили к рутинной проверке. Лечащий врач и Ромен, судебный медик, который тогда еще не впал в прострацию, управились минут за пятнадцать. Внезапная остановка сердца, телевизор еще работал. Два месяца спустя Данглар и Ламар произвели ту же дежурную операцию дома у мужчины девяносто одного года, умершего в своем кресле с открытой книгой в руках. Книга, как ни странно, называлась «Искусство быть бабушкой». Адамберг появился, когда его коллеги заканчивали отчет.

– Разрыв аневризмы, – объявил врач. – Это всегда как гром с ясного неба. Но если уж грянет, так грянет. Возражений нет, коллега?

– Никаких, – ответил Ромен.

– Тогда поехали.

Врач достал ручку и бланк медицинского заключения.

– Нет, – сказал Адамберг.

Все взгляды обратились на комиссара, который, прислонившись к стене и скрестив руки, смотрел на них.

– Что такое? – спросил Ромен.

– Вы ничего не чувствуете?

Адамберг отлепился от стены и подошел к телу. Он обнюхал лицо, коснулся ласковым движением редких волос старика. Потом, задрав голову, обошел квартиру.

– Разгадка носится в воздухе, Ромен, – отвлекись от тела, поищи в другом месте.

– В каком – другом? – спросил Ромен, подняв очки к потолку.

– Этого старика убили.

Лечащий врач раздраженно убрал в карман толстую черную ручку. Этот коротышка с туманным взглядом, такой загорелый, будто все время торчал на солнце, валандался тут, не вынимая рук из карманов потрепанных штанов. Он не внушал Адамбергу ни малейшего доверия.

– Мой пациент уже дышал на ладан, в нем жизни было не больше, чем в дряхлой кляче. Если уж грянет, так грянет.

– Бывает, что грянет, но не с неба. Вы чувствуете запах, доктор? Это не духи, не лекарства. Ромашка, перец, камфара, флердоранж.

– Диагноз уже поставлен, а вы, насколько мне известно, не медик.

– Нет, я полицейский.

– Оно и видно. Если вам что-то не нравится, позвоните комиссару.

– Я комиссар.

– Он комиссар, – подтвердил Ромен.

– Черт, – сказал врач.

Человек опытный, Данглар смотрел, как доктор постепенно начинает реагировать на голос и манеры Адамберга, поддаваться исходившей от него силе убеждения, какой бы подспудной она ни была. Он наблюдал, как медик сдается, гнется, словно дерево под порывом ветра, как гнулись до него многие другие, стальные мужчины и железные женщины, не устояв перед обаянием комиссара, начисто лишенным показухи и блеска, которое нельзя было ни понять, ни объяснить. Уникальное явление, вызывавшее в Дангларе удовлетворение и досаду одновременно, – он разрывался между привязанностью к Адамбергу и состраданием к самому себе.

– И правда, – сказал Данглар, принюхавшись. – Это дорогущее масло, оно продается в крошечных ампулах как успокоительное. Надо выдавить по капельке на виски и на затылок, вот вам и панацея. У нашего Керноркяна оно есть.

– Вы правы, Данглар, вот почему мне знаком этот запах. Не думаю, доктор, что ваш пациент пользовался дорогущим маслом.

Врач обвел взглядом две жалкие комнатушки, с которыми крайняя бедность вязалась гораздо больше, чем ароматы роскошных притирок.

– Это еще ни о чем не говорит, – бросил он пробный камень.

– Потому что вы не были дома у женщины, умершей два месяца назад. Там пахло точно так же. Вспомните, Данглар, вы же там были.

– Я ничего такого не заметил.

– А вы, Ромен?

– Ничего, извините.

– Это тот же запах. То есть и тут и там побывал один и тот же человек, незадолго до смерти стариков. Кто его медсестра, доктор?

– Очень компетентная женщина, я сам ее рекомендовал.

Врач в растерянности почесал плечо:

– Она уже на пенсии, поэтому ей платят вчерную. Благодаря чему многие пациенты могут вызывать ее ежедневно, не разоряясь. Когда кончаются деньги, приходится обходить закон.

– Как ее зовут?

– Клер Ланжевен. У нее за плечами сорок лет работы в больницах, она специалист по гериатрии.

– Данглар, свяжитесь с Конторой. Пусть они разыщут лечащего врача той старушки, позвонят ему и спросят, как звали ее медсестру.

Пока Данглар спускался к служебной машине, они болтали о работе. Врач вытащил из-под кровати своего пациента бутылку дешевого вина.

– Он всегда наливал мне стаканчик, жуткое пойло.

Он расстроенно засунул бутылку обратно. Тут вернулся Данглар.

– Клер Ланжевен, – объявил он.

В наступившем молчании все взгляды обратились к комиссару.

– Медсестры-убийцы, – сказал Адамберг. – Так называемые ангелы смерти. Они спускаются на землю и косят направо и налево. Если уж грянет, то грянет.

– Черт побери, – выдохнул врач.

– К кому еще она ходит? Кому вы ее рекомендовали?

– Черт побери.

Менее чем за месяц, переходя от больниц к клиникам, от квартир к диспансерам, они составили скорбный список из тридцати трех имен. Более полувека, скитаясь между Францией, Германией и Польшей, медсестра сеяла смерть, впрыскивая в вены пузырьки воздуха.

Как-то февральским утром Адамберг и четыре его помощника окружили ее домик в пригороде, с аллеей, посыпанной гравием, и безукоризненными грядками. Четверо видавших виды мужчин, бывалые полицейские, привыкшие иметь дело с убийцами крупного калибра, потели от неловкости и являли собой весьма жалкую картину. Если женщины выйдут из колеи, мир рухнет, подумал Адамберг. «В сущности, – доверительно сказал он Данглару, когда они шли по узкой аллее, – мужчины позволяют себе убивать друг друга только потому, что женщины этим не занимаются. Но если дамы перейдут черту, мир не устоит». – «Может быть», – ответил тогда Данглар, которому было так же не по себе, как и всем остальным.

Дверь им открыла опрятная женщина с прямой спиной и морщинистым лицом и попросила их быть поосторожнее с цветами и грядками. Адамберг посмотрел на нее, но ничего не увидел, ни блеска ненависти в глазах, ни ярости смерти, которую ему приходилось замечать у других. Перед ним стояла тощая невыразительная особа. Полицейские надели на нее наручники в гробовом молчании, нарушив его только для того, чтобы бесцветными голосами пробормотать ей ее права, а Данглар добавил тихо: «Не стоит за грехи дочь Евы поносить, / Ей ношу тяжкую приходится носить». [7]7
  В. Гюго.Из сборника «Песни сумерек».


[Закрыть] Адамберг кивнул, так и не уяснив, к чьей помощи взывал майор, пропев песню сумерек при свете дня.

– Конечно, помню, – сказал Данглар, и его аж передернуло. – Но она далеко, в тюрьме Фрейбурга. Оттуда она на вас свою тень точно не отбросит.

Адамберг встал. Опершись обеими руками о стену, он смотрел на дождь.

– Дело в том, что десять месяцев и пять дней тому назад она убила охранника и сбежала из тюрьмы.

– Черт возьми, – сказал Данглар, хрустнув стаканчиком. – Почему мы об этом ничего не знали?

– Немецкие коллеги забыли нас предупредить. Административные заморочки. Я узнал об этом, вернувшись с гор.

– Ее нашли?

Адамберг смутным жестом указал на улицу:

– Нет, капитан. Она бродит где-то там.

XIV

Эсталер протянул руку с таким видом, будто на его ладони лежали бриллианты, а не три серых камешка из кафе Эмилио.

– Что это, бригадир? – спросил Данглар, с трудом оторвавшись от монитора.

– Это ему, майор. То, что он просил меня найти.

Ему. Он. Адамберг.

Данглар взглянул на Эсталера, даже не пытаясь вникнуть в его слова, и быстро нажал на кнопку громкой связи. Уже стемнело, и дети ждали его к ужину.

– Комиссар? Эсталер тут что-то вам принес. Сейчас придет, – сказал он, обращаясь к молодому человеку.

Эсталер стоял не шелохнувшись, с протянутой рукой.

– Расслабься, Эсталер. Пока его нет. Он медленно передвигается.

Когда минут через пять Адамберг вошел в комнату, Эсталер практически не изменил позу. Он ждал, и надежда превратила его в соляной столб. Он повторял про себя фразу комиссара, произнесенную на коллоквиуме: «Возьмите с собой Эсталера, у него глаз – алмаз».

Адамберг изучил трофеи на ладони молодого человека.

– Лежали и только нас и ждали, да? – улыбнулся он.

– Снаружи, у самой двери, слева от ступеньки.

– Я знал, что ты мне их принесешь.

Эсталер выпрямился со счастливым видом птенца, вернувшегося из первого полета с дождевым червяком в клюве.

– Езжайте в Монруж, – решил Адамберг. – У нас остался всего один день, придется работать ночью. Отправляйтесь туда вчетвером, а лучше вшестером. Жюстен, Меркаде и Гардон поедут с тобой. Они сегодня дежурят.

– Меркаде дежурит, но в данный момент спит, – напомнил Данглар.

– Тогда возьми Вуазне. И Ретанкур, если она снизойдет до второго путешествия. Она, если захочет, может прожить без сна, сидеть за рулем десять ночей подряд, пересечь Африку пешком и догнать самолет в Ванкувере. Преобразование энергии – великая вещь.

– Я знаю, комиссар.

– Обшарьте все парки, скверы, аллеи и пустыри. Не забудьте про стройки. Отовсюду привезите образцы.

Эсталер бросился вон, сжимая в кулаке свое сокровище.

– Хотите, я тоже поеду? – спросил Данглар, выключая компьютер.

– Нет, идите кормить ужином детей, и я займусь тем же. Камилла играет в Сент-Юсташ.

– Я могу попросить соседку покормить их. У нас остались всего сутки.

– Глаз-алмаз справится, и ему помогут.

– Почему, как вам кажется, Эсталер так пучит глаза?

– Наверное, в детстве что-то такое увидел. Мы все в детстве что-то такое видели. Некоторые после этого слишком широко открывают глаза, другие толстеют, у третьих туман в голове или…

Адамберг запнулся и мысленно послал подальше рыжие пряди Новичка.

– Думаю, Эсталер сам нашел эти камешки. Думаю, Ретанкур было наплевать, и она выпивала с Новичком. Пиво, скорее всего.

– Скорее всего.

– Я все еще ее раздражаю порой…

– Вы всех раздражаете, комиссар. Что, она исключение?

– Всех, кроме нее, – вот такой расклад меня бы устроил. До завтра, Данглар.

Адамберг вытянулся на своей новой кровати, положив себе на живот младенца, который вцепился в него, как обезьяний детеныш в отцовскую шерсть. Оба были сыты, умиротворены и молчаливы. И оба утопали в необъятном красном пуховом одеяле, подаренном второй сестрой Адамберга. Монахиня на чердаке не подавала признаков жизни. Лусио Веласко не преминул исподволь расспросить его о присутствии Клариссы, и Адамберг успокоил его.

– Я расскажу тебе одну историю, сын мой, – сказал Адамберг в темноту. – Тоже про горы, но без opus spicatum. Надоели нам эти стенки хуже горькой редьки. Я расскажу тебе сказку про горного козла, который познакомился с другим козлом. Имей в виду, что козлы не любят, когда к ним приходят их братья по крови Они любят других зверей – зайцев, птиц, медведей, сусликов, кабанов – кого угодно, только не себе подобных. Потому что пришлые козлики хотят отнять у них землю и жену. И бодаются огромными рогами.

Тома пошевелился, как будто вник во всю сложность ситуации, и Адамберг сжал в руке его кулачки.

– Не беспокойся, все кончится миром. Но сегодня меня чуть было не забодали. Тогда я боднул в ответ, и рыжий козлик убежал. Ты тоже научишься бодаться, когда вырастешь. Горы тебе помогут. Не знаю, хорошо это или плохо. Но это твои горы, что ж теперь делать. В один прекрасный день рыжий вернется и снова нападет на меня. Мне кажется, он в ярости.

Сказка усыпила Адамберга раньше, чем ребенка. Прошло полночи, а они так и лежали, не шелохнувшись. Внезапно Адамберг открыл глаза и протянул руку к телефону. Ее номер он знал наизусть.

– Ретанкур? Вы в постели или в Монруже?

– А вы как думаете?

– В Монруже, месите грязь на стройке.

– На пустыре.

– А остальные?

– Кто где. Ищем, подбираем.

– Общий сбор, лейтенант. Вы где?

– У дома 123 по проспекту Жан-Жорес.

– Никуда не уходите. Я еду.

Адамберг потихоньку встал, надел брюки, пиджак, повесил ребенка на живот. Пока он будет держать одну руку на его голове, а другую – на попке, Тома не проснется, можно даже не волноваться. И пока Камилла не узнает, что промозглой ночью он повез сына в Монруж погулять в дурной компании легавых, все будет замечательно.

– Ты-то уж меня не продашь, а, Том? – прошептал он, укутывая его в одеяло. – Не говори ей, что мы отправились в ночной поход. У меня нет выбора, у нас остался всего один день. Пошли, зайка, спи спокойно.

Через двадцать пять минут Адамберг вышел из такси на проспекте Жан-Жорес. Подчиненные уже ждали его, сбившись в тесную кучку на тротуаре.

– Ты с ума сошел – ребенка притащил, – сказала Ретанкур, подойдя к машине.

Иногда, и во многом благодаря слиянию тел, которому они были обязаны жизнью, комиссар и лейтенант резко переключали тональность своих отношений, словно поезда, меняющие пути, и переходили на «ты», ощущая почти интимную близость до гроба. Они знали, что склеены намертво. Нерушимая любовь – из тех, что остается навеки платонической.

– Не беспокойся, Виолетта, он спит сном праведника. Если ты не выдашь меня Данглару, который выдаст меня Камилле, все будет отлично. Что тут делает Новичок?

– Он вместо Жюстена.

– Сколько у вас машин?

– Две.

– Бери одну, я поведу вторую. Встретимся перед главным входом на кладбище.

– Зачем? – спросил Эсталер.

Адамберг легко потрепал его по щеке:

– Ваши камешки оттуда, бригадир. Помните, что так развеселило Диалу и Пайку?

– А их что-то развеселило?

– Да.

– Они все шутили про сломанную плиту, – вспомнил Вуазне.

– Да, и очень смеялись. Только горячий ужин был явно ни при чем.

– Надгробная плита, – внезапно сообразил Гардон. – На кладбище в Монруже.

– Они ее разбили. Пойдем. Не забудьте фонарики.

Кладбищенского сторожа было нелегко добудиться, но просто расспрашивать. В эти нескончаемые ночи любое разнообразие, будь то даже полиция, принималось им с радостью. Да, там сдвинули плиту. Сломали и вытащили. Она валялась рядом с могилой, расколотая пополам. Семья заказала новую.

– А могила? – спросил Адамберг.

– Что – могила?

– Что с ней сделали после того, как сняли плиту? Раскопали?

– Да нет. Просто наговнять захотелось.

– Когда это произошло?

– Недели две тому назад. В ночь со среды на четверг. Сейчас я вам точно скажу.

Сторож снял с полки толстый гроссбух с засаленными страницами.

– В ночь с шестого на седьмое, – сказал он. – Я все записываю. Хотите номер могилы?

– Потом. Пока что проводите нас туда.

– Нет уж, – сторож отступил в глубь своей каморки.

– Проводите нас, черт побери. Как мы, по-вашему, ее найдем? Это кладбище размером с хорошее озеро.

– Нет, – повторил он. – Даже не просите.

– Вы сторож или что?

– Нас тут двое. И лично я туда ни ногой.

– Что значит – двое? У вас есть сменщик?

– Нет, сюда кто-то приходит. Ночью.

– Кто?

– Не знаю и знать не хочу. Призрак. Поэтому я туда больше ни ногой.

– Вы его видели?

– Как вас сейчас. Но это не мужчина и не женщина, просто серая тень, и двигалась она очень медленно. Она не шла, а скользила, казалось, вот-вот упадет. Но не упала.

– Когда это было?

– За два-три дня до того, как сдвинули плиту. Так что я туда ни ногой.

– Чего о нас не скажешь, и вам придется нас туда отвести. Мы вас одного не оставим, лейтенант будет вас охранять.

– У меня нет выбора, да? С полицией шутки плохи. И вы с собой еще ребенка тащите? Вам-то, поди, совсем не страшно.

– Ребенок спит. Ребенок ничего не боится. Если уж он решился на это предприятие, то вы и подавно не струсите, не так ли?

Зажатый между Ретанкур и Вуазне, сторож быстрым шагом проводил их к могиле – ему не терпелось вернуться в надежное укрытие.

– Вот, – сказал он. – Мы пришли.

Адамберг направил луч фонарика на надгробный камень.

– Молодая женщина, – сказал он. – Умерла в 36 лет, чуть больше трех месяцев назад. Вы не знаете, от чего?

– Попала в аварию – вот все, что мне удалось узнать. Грустная история.

– Да.

Эсталер, согнувшись в три погибели в проходе между могилами, рылся в земле.

– Гравий, комиссар. Наши камешки отсюда.

– Конечно, бригадир. Но все-таки возьмите образцы.

Адамберг направил фонарик на свои часы:

– Скоро полшестого. Через полчаса разбудим родственников. Нам необходимо получить разрешение.

– На что? – спросил сторож, почувствовав себя увереннее в обществе полицейских.

– На то, чтобы снять плиту.

– Черт, вы сколько раз собираетесь ее двигать?

– Если мы не сдвинем плиту, как мы узнаем, почему они это сделали?

– Логично, – пробормотал Вуазне.

– Так они ж не рыли, – возразил сторож. – Я ж вам сказал, черт побери. Там ничего нет, даже самой крохотной ямки. Мало того, сверху остались засохшие стебли роз, как лежали, так и лежат. Это ведь доказывает, что они ничего не тронули, разве нет?

– Может, и так, но надо проверить.

– Не верите мне?

– Из-за этого через два дня погибли два парня. Их зарезали. Слишком дорого они расплатились за то, чтобы всего-навсего сдвинуть могильную плиту. Просто чтоб наговнять.

Сторож в задумчивости почесал живот.

– Следовательно, они сделали что-то еще, – продолжил Адамберг.

– А что еще, не понимаю.

– Вот мы и посмотрим.

– Ну-ну.

– И для этого надо снять плиту.

– Ну-ну.

Вейренк вытянул Ретанкур из плотной группки.

– Почему комиссар носит две пары часов? – спросил он. – Он, что ли, на Америку настроен?

– Он скорее расстроен. По-моему, у него уже были свои часы, а подруга подарила ему еще одни. Он и их надел. И теперь ничего не поделаешь, приходится носить и те и другие.

– Ему трудно выбрать?

– Нет, думаю, все гораздо проще. Что есть, то и носит.

– Понятно.

– Ты скоро сам во всем разберешься.

– И еще я не понял, как он догадался про кладбище. Он же спал.

– Ретанкур, – позвал Адамберг. – Мужчины пойдут передохнуть. Я вернусь с подкреплением, как только сдам Тома матери. Вы можете тут пока побыть? Займетесь разрешением?

– Я останусь с ней, – предложил Новичок.

– Правда, Вейренк? – спросил он, напрягшись. – Вы еще держитесь на ногах?

– А вы нет?

Лейтенант быстро опустил веки, и Адамберг почувствовал угрызения совести. Горные козлики ударили друг друга рогами, и Вейренк запустил пальцы в свою странную шевелюру. Рыжие прожилки отчетливо виднелись даже в темноте.

– У нас много работы, Вейренк, грязной работы, – продолжил Адамберг, смягчаясь. – Мы ждали тридцать четыре года, подождем еще несколько дней. Предлагаю перемирие.

Вейренк, казалось, засомневался, потом молча кивнул.

– Вот и отлично, – сказал Адамберг, удаляясь. – Я вернусь через час.

– О чем это вы? – спросила Ретанкур, следуя за комиссаром.

– О войне, – сухо ответил Адамберг. – О войне двух долин. Ты лучше не вмешивайся.

Ретанкур обиженно остановилась, подбросив ногой несколько камешков.

– И серьезная война? – спросила она.

– Скорее да, чем нет.

– Что он сделал?

– Главное – что он сделает? Он ведь тебе нравится, да, Виолетта? Не суйся меж двух огней. Потому что рано или поздно придется выбрать. Между ним и мной.