Текст книги "Вечность на двоих"

XV

В десять утра плиту наконец сняли, обнаружив под ней ровную утрамбованную землю. Сторож не соврал: почва казалась нетронутой, тут и там валялись ошметки почерневших роз. Полицейские, усталые и расстроенные, крутились вокруг, не зная толком, что предпринять. «Какое решение принял бы старик Анжельбер, увидев кучку сбитых с толку мужчин?» – спросил себя Адамберг.

– Сделайте все-таки снимки, – сказал он веснушчатому фотографу, милому способному парню, чье имя он, как всегда, запамятовал.

– Бартено, – шепнул ему Данглар, считавший, что исправление светских просчетов комиссара тоже входит в его обязанности.

– Бартено, сделайте несколько снимков. Детали крупным планом.

– Я вас предупреждал, – проворчал сторож, насупившись. – Они тут ничего не делали. Даже крохотной ямки нет.

– Что-то тут есть все равно, – не сдавался Адамберг.

Комиссар сел по-турецки на сдвинутую плиту и подпер руками подбородок. Ретанкур отошла в сторону и, прислонившись к соседнему надгробному памятнику, закрыла глаза.

– Она сейчас вздремнет, – объяснил Новичку Адамберг. – Она одна у нас умеет спать стоя. Как-то раз она объяснила, как это делается, и мы попробовали. У Меркаде почти получилось. Правда, заснув, он упал.

– Еще бы, – сказал Вейренк. – А она что, не падает?

– В том-то и дело, что нет. Пойдите посмотрите, она правда спит. Можете говорить в полный голос. Ее ничто не разбудит, ибо она так решила.

– Все дело в преобразовании энергии, – разъяснил Данглар. – Она ею вертит как хочет.

– Нам от этого не легче, – заметил Адамберг.

– Может быть, они просто на нее пописали, – предположил Жюстен, севший рядом с комиссаром.

– На Ретанкур?

– На могилу, черт побери.

– Слишком муторно и дорого, чтобы просто пописать.

– Да, прошу прощенья. Я так просто сказал, чтобы развеяться.

– Я вас ни в чем не упрекаю, Вуазне.

– Жюстен, – поправил Жюстен.

– Я вас ни в чем не упрекаю, Жюстен.

– Впрочем, развеяться мне все равно не удалось.

– Развеяться можно только двумя способами. Поржать или заняться любовью. А мы сейчас не делаем ни того, ни другого.

– Я заметил.

– А если поспать? – спросил Вейренк. – Не развеешься?

– Нет, лейтенант, просто отдохнешь. Это разные вещи.

В наступившем молчании сторож спросил, может ли он уже идти. Да, может.

– Пока подъемное устройство здесь, надо положить плиту на место, – предложил Данглар.

– Не сейчас, – сказал Адамберг, все так же подпирая руками подбородок. – Посмотрим еще. Если ничего не найдем, вечером Наркотдел заберет у нас дело.

– Не будем же мы тут сидеть день и ночь только лишь в пику Наркотделу.

– Его мама сказала, что он не притрагивался к наркотикам.

– Ну, мама… – Жюстен пожал плечами.

– Вы что-то слишком развеялись, лейтенант. Мамам следует доверять.

Вейренк слонялся чуть поодаль, бросая время от времени заинтригованные взгляды на Ретанкур, которая и впрямь крепко спала. Иногда он что-то бормотал себе под нос.

– Данглар, попытайтесь разобрать, что там лопочет Новичок.

Майор с отсутствующим видом прошелся по дорожкам и, вернувшись, сел рядом с комиссаром.

– Вы уверены, что вам это интересно?

– Я уверен, что это поможет нам развеяться.

– Он бормочет приличествующие случаю стихи. Что-то о земле.

– Что именно? – обескураженно спросил Адамберг.

 
– «Напрасно жду ответ, к тебе, земля, взывая:
Невыносима ночь – конца ей нет и края.
Не знаю, это ты таишься или это
Я сам не слышу стон печального ответа?»
 

И так далее, я всего не запомнил. Автор мне неизвестен.

– Еще бы. Это его собственное. Он стихи печет как нечего делать.

– Любопытно, – сказал Данглар, наморщив высокий лоб.

– И как все любопытное – это у них семейное. Ну-ка, повторите мне стихи, капитан.

– Это не бог весть что.

– Зато в рифму. Что-то в этом есть… Прочтите еще раз.

Адамберг очень внимательно выслушал его и встал.

– Он прав. Земля все знает, а мы нет. Мы не способны ее услышать, в этом-то вся загвоздка.

Комиссар в сопровождении Данглара и Жюстена вернулся к могиле.

– Если звук есть, а мы его не слышим, это значит, что мы оглохли. Не земля нема, а мы никуда не годимся. Поэтому нам нужен специалист, переводчик, парень, который сумеет услышать пение земли.

– И как это называется? – обеспокоенно спросил Жюстен.

– Это называется археолог, – сказал Адамберг, вынимая телефон. – Или говнокопатель, если вам так больше нравится.

– И у вас такой есть в запасе?

– Есть. – Адамберг набрал номер. – Классный специалист по…

Комиссар запнулся, подыскивая слово.

– Ископаемым остаткам, – подсказал Данглар.

– Вот-вот. Именно он нам и нужен.

К телефону подошел старый циник Вандузлер, [8]8
  См.: Фред Варгас.Мертвые, вставайте.


[Закрыть] полицейский в отставке. Адамберг объяснил ему в двух словах, в чем дело.

– Завал, тупик, аврал – правильно я понимаю? – усмехнулся Вандузлер. – Но герой победил дракона?

– Да нет, раз я позвонил. Не дразнитесь, у меня очень мало времени.

– Ладно. Кто из них вам нужен? Марк?

– Нет, первобытник.

– Он в погребе. По уши в каменном веке.

– Скажите ему: руки в ноги – и ко мне, на кладбище Монружа. Это срочно.

– Он бы вам ответил, что на глубине 12 000 лет до нашей эры ничего срочного быть не может. Матиаса ничто на свете не оторвет от кремневых орудий.

– Я оторву, черт побери! Если вы мне не поможете, Наркотдел получит от вас роскошный подарок.

– А, тогда другое дело. Я вам его пришлю.

XVI

– И что он сможет сделать? – спросил Жюстен, грея руки на чашке с кофе в каморке сторожа.

– То, о чем говорил Новичок. Заставит землю расколоться и выдать нам свой секрет. В ваших шестистопных завихрениях что-то есть, Вейренк.

Сторож с любопытством взглянул на лейтенанта.

– Он стихи сочиняет, – объяснил Адамберг.

– Когда такое вокруг творится?

– Именно когда такое вокруг творится.

– Бывает, – уступил сторож. – Но поэзия все только усложняет, ведь так? С другой стороны, если усложнить, может быть, станет яснее. А прояснив, мы все упростим. В итоге.

– Правильно, – удивился Вейренк.

Ретанкур уже присоединилась к ним, и вид у нее был отдохнувший. Комиссар разбудил ее, дотронувшись пальцем до плеча, только и всего – словно кнопку нажал. В окно ей виден был светловолосый великан, переходящий улицу, – одет весьма приблизительно, волосы до плеч, штаны подвязаны веревочкой.

– Вот и наш переводчик, – сказал Адамберг. – Он часто улыбается, но не всегда понятно чему.

Через пять минут Матиас уже стоял на коленях возле могилы и изучал почву. Адамберг знаком приказал своей команде молчать. Земля говорит тихо, надо быть начеку.

– Вы тут ничего не трогали? – спросил Матиас. – Никто не перекладывал стебли роз?

– Нет, – сказал Данглар, – в том-то и дело. Родственники покойной рассыпали розы по всей могиле, сверху положили плиту. То есть земли никто не касался.

– Стебель стеблю рознь, – сказал Матиас.

Ползая на коленях вокруг могилы, он быстрым движением коснулся по очереди всех роз и пощупал грунт в разных местах, словно ткач, проверяющий качество шелка. Потом, улыбнувшись, он поднял глаза на Адамберга.

– Видел? – спросил он.

Адамберг помотал головой.

– Некоторые стебли, стоит их задеть, отделяются от земли, а остальные в ней утоплены. Вот эти лежат на своем месте, – указал он на розы в нижней части могилы. – А верхние были сдвинуты. Видишь?

– Слушаю, – нахмурился Адамберг.

– Это значит, что тут копали, – продолжал Матиас, осторожно снимая стебли в изголовье могилы, – но только в одном месте. Потом увядшие цветы положили на холмик, чтобы замести следы. Но это все равно заметно. Ты вот сдвинешь стебель розы, а тысячу лет спустя об этом все равно узнают, понял?

Адамберг ошарашенно кивнул. Получается, тронь он сегодня тайком и под покровом темноты лепесток какого-нибудь цветка, через тысячу лет такой вот Матиас вычислит его. Мысль о том, что все его жесты оставляют несмываемый отпечаток в Истории, встревожила комиссара. Но он быстро успокоился, взглянув на Матиаса, который, вынув из заднего кармана мастерок, ласково протирал его пальцами. Такие парни на дороге не валяются.

– Трудно придется. – Матиас скривился. – Яму сразу засыпали той же землей, и границы не видно. Рыть-то они рыли, только где?

– Ты не сможешь ее найти? – вдруг забеспокоился Адамберг.

– Глазами – нет.

– А как?

– Пальцами. Когда нельзя увидеть, можно почувствовать. Просто времени уйдет больше.

– Что почувствовать? – спросил Жюстен.

– Границы ямы, стык между краем и насыпью. Земляной шов на месте склейки. Он есть, просто надо его обнаружить.

Матиас провел рукой по гладкой поверхности земли. Потом словно зацепил ногтями невидимую трещинку и медленно стал продвигаться по ней. Сосредоточив все чувства в кончиках пальцев, он почти не смотрел вниз, словно слепец, опасающийся, что несовершенство зрения может помешать его поискам. Так, постепенно, он нарисовал неровную окружность в полтора метра диаметром и обвел ее мастерком.

– Вот оно, Адамберг. Я сам возьму лопату, чтобы пройти точно по стенкам раскопа, а твои ребята будут выносить землю, так мы быстрее управимся.

На глубине восьмидесяти сантиметров Матиас распрямился, снял рубашку и провел рукой по стенкам ямы.

– Не думаю, что твой землекоп тут что-то спрятал. Мы и так уже слишком глубоко зашли. Он рыл до гроба. Их было двое.

– Точно.

– Один копал, второй опоражнивал ведра. На этой глубине они поменялись ролями. Все копают по-разному.

Матиас снова взялся за мастерок и нырнул в яму. Ведра и лопаты они одолжили у сторожа. Вейренк и Жюстен выносили грунт.

Матиас протянул Адамбергу серые камешки.

– Закапывая яму, они занесли сюда камешки с аллеи. Они устали и лопату стали вонзать по наклонной. Ничего не спрятали. Тут все чисто.

Молодой человек продолжал рыть еще в течение часа, прервав молчание только два раза, чтобы объявить: «Они снова поменялись ролями» и «Они перешли с заступа на кирку». Наконец Матиас поднялся, облокотившись о край ямы, которая была ему уже почти по грудь.

– Учитывая состояние роз, покойник попал сюда недавно.

– Три с половиной месяца назад. Это женщина.

– Вот тут наши дороги расходятся, Адамберг. Теперь твоя очередь.

Матиас оперся о края ямы и выпрыгнул наружу. Адамберг взглянул на дно раскопа.

– Ты не докопал до гроба. Они остановились раньше?

– Я докопал. Но гроб открыт.

Полицейские обменялись взглядом, Ретанкур сделала шаг вперед, Данглар и Жюстен – назад.

– Деревянная крышка взломана ударами кирки и сорвана. Внутри полно земли. Ты же про землю у меня узнать хотел, а не про тело. Я предпочитаю не смотреть на это.

Матиас засунул мастерок в карман и вытер огромные ладони о штаны.

– Дядя все ждет тебя на ужин, – сказал он Адамбергу, – ты в курсе?

– Да.

– У нас кончились деньги. Скажи, когда придешь, и Марк сворует бутылку и что-нибудь вкусненькое. Ты кролика любишь? Или лучше лангустинов? Пойдет?

– Просто отлично.

Матиас пожал комиссару руку, коротко улыбнулся всем остальным и ушел, перебросив рубашку через руку.

XVII

Побледневший Данглар с постным видом изучал свой десерт. Он терпеть не мог эксгумацию и прочие издержки своей профессии. Мысль о том, что по милости какого-то психа-гробокопателя он обязан заглядывать в открытый гроб, доводила его до умоисступления.

– Съешьте уже свое пирожное, Данглар, – настаивал Адамберг. – Сладкое вам сейчас не помешает. И допейте вино.

– Надо совсем сбрендить, чтобы засунуть что-нибудь в гроб, черт возьми, – проворчал Данглар.

– Засунуть или вынуть оттуда.

– Какая разница. В этом мире и так достаточно тайников, нет?

– А если его застали врасплох? А если ему пришлось спрятать свой клад в гробу до того, как завинтили крышку?

– Ценный, должно быть, клад, если они рискнули вернуться за ним через три месяца, – сказала Ретанкур. – Бабки или дурь, третьего не дано.

– Дело не в том, что этот тип сбрендил. Непонятно, почему он копал в изголовье, а не в ногах. Хотя в изголовье меньше места и добраться туда труднее.

Данглар молча кивнул в знак согласия, продолжая поедать взглядом свой десерт.

– А может, эта штука уже лежала в гробу, – сказал Вейренк. – Может, он не сам это туда положил и не сам место выбирал.

– Что, например?

– Ну, ожерелье, сережки на покойнице.

– Кражи драгоценностей меня в тоску вгоняют, – пробормотал Данглар.

– Испокон века могилы грабят именно с этой целью, капитан. Нам надо справиться о благосостоянии покойной. Что вы там вычитали в книге записей?

– Элизабет Шатель, незамужняя, бездетная, родилась в Вильбоск-сюр-Риль, возле Руана, – отрапортовал Данглар.

– Что за напасть, никуда мне от нормандцев не деться последнее время. Во сколько приедет Ариана?

– Какая еще Ариана?

– Судебный медик.

– В шесть часов.

Адамберг провел пальцем по краю бокала, и тот издал жалобный стон.

– Съешьте же это чертово пирожное, майор! Вы не обязаны нас сопровождать.

– Если вы останетесь, я тоже останусь.

– У вас иногда какой-то средневековый образ мыслей. Слышали, Ретанкур? Я останусь – и он останется.

Ретанкур пожала плечами, и Адамберг вымучил из бокала очередной протяжный стон. На экране телевизора мелькали кадры шумного футбольного матча. Комиссар задержал взгляд на футболистах, бегающих туда-сюда по полю. Посетители кафе, задрав голову, но не переставая жевать, с упоением следили за каждым их движением. Адамберг никогда ничего не смыслил в футболе. Если мужикам так нравится загонять мячик в ворота – что ему как раз было понятно, – зачем нужна еще одна такая же команда, единственная цель которой – помешать им это сделать? Ведь в мире и без того хватает парней, которые только и делают, что мешают вам забросить мячик туда, куда хочется.

– А вы, Ретанкур? – спросил Адамберг. – Вы останетесь? Вейренк пойдет домой. Он на ногах не стоит.

– Я останусь, – пробурчала Ретанкур.

– Надолго?

Адамберг улыбнулся. Ретанкур развязала, потом снова завязала хвост и отправилась в туалет.

– Чего вы к ней пристали? – спросил Данглар.

– Потому что она от меня ускользает.

– Куда?

– К Новичку. Он достаточно силен, чтобы увлечь ее в свой водоворот.

– Если ему захочется.

– Знать бы, чего ему хочется. Это тоже у нас на повестке дня. Вейренк пытается забросить куда-то свой мячик, но что это за мячик и куда он его бросает? В такого рода матчах главное – не позволить застать себя врасплох.

Адамберг достал блокнот со склеившимися страницами, записал четыре фамилии и вырвал листок.

– Если у вас будет минутка, Данглар, наведите справки об этих ребятах.

– Кто это?

– Парни, которые в детстве исполосовали ему башку. От этого остались не только наружные шрамы, но и внутренние, куда более страшные.

– Что я должен выяснить?

– Я просто хочу убедиться, что они живы-здоровы.

– До такой степени?

– Скорее всего, нет. Надеюсь, что нет.

– Вы сказали, их было пятеро.

– Да, пятеро.

– А как же пятый?

– Что – пятый?

– Что мы с ним будем делать?

– Пятым, Данглар, я займусь сам.

XVIII

Нацепив респираторы, Мордан и Ламар, сменившие ночную команду, вытаскивали из открытого гроба остатки земли. Адамберг, стоя на коленях у ямы, передавал ведра Жюстену. Данглар сидел на могильном камне в пятидесяти метрах от места действия, закинув ногу на ногу, словно английский лорд, упражняющийся в отрешенности. Он остался, как и обещал, но держался на расстоянии. Чем мрачнее становился окружающий мир, тем усерднее Данглар работал над собственной элегантностью и самообладанием, сдобренным своеобразным культом непринужденности. Майор всегда отдавал предпочтение одежде британского покроя, призванной компенсировать недостатки его внешности. Его отец, не говоря уже о деде, шахтере из Крезо, пришел бы в ужас от подобных экзерсисов. Но отец мог бы постараться, чтобы сын вышел не таким уродом, а теперь он пожинал только то, что посеял, в буквальном смысле этого слова. Данглар почистил лацканы пиджака. Будь он способен изобразить, как Новичок, кривую улыбку на нежном лице, он сам бы вырвал Ретанкур из поля притяжения Адамберга. «Больно уж жирная», – говорили парни в Конторе. «Овчинка не стоит выделки», – жестоко добавляли они, сидя в «Философском кафе». Данглар же считал, что она – само совершенство.

Со своего наблюдательного поста он увидел, как Ариана спустилась по лесенке в яму. Она надела защитный комбинезон прямо поверх одежды, но, как и Ромен в свое время, проигнорировала маску. Данглар всегда поражался судебным медикам, они редко теряли самообладание, непринужденно похлопывали покойников по плечу и вели себя по-детски жизнерадостно, несмотря на то что жизнь их была наполнена всякого рода ужасами. Но на самом-то деле, рассуждал Данглар, они просто испытывают облегчение, имея возможность не сталкиваться с тревогами живых людей. В этой области мертвой медицины можно было обрести долгожданный покой.

Уже стемнело, и доктор Лагард заканчивала работу при свете прожекторов. Данглар видел, как легко она поднялась по лесенке, сняла перчатки, небрежно бросила их на кучу грунта и подошла к Адамбергу. Издалека ему казалось, что Ретанкур дуется. Ее явно раздражала некоторая интимность, связывавшая комиссара с патологиней. Тем более что авторитету Арианы Лагард можно было позавидовать. И что даже в запачканном землей комбинезоне она была неотразима. Адамберг снял респиратор и увел Ариану на противоположный край ямы.

– Жан-Батист, тут ничего нет, кроме головы мертвой женщины трех-четырехмесячной давности. Не было никакого посмертного надругательства, ее не изуродовали. Все на месте, в целости и сохранности. Ничего не взяли, ничего не подложили. Я даже не предлагаю тебе перевезти ее в морг, труп как труп – ничего интересного.

– Я должен понять, Ариана. Осквернители могилы слишком дорого заплатили за содеянное. Их убили, чтобы заткнуть им рот. Почему?

– Не гоняйся за призраками. Мотивы психов для нас не очевидны. Я сравню с этой землей грязь, найденную под ногтями Диалы и Пайки. Ты взял образцы?

– С каждых тридцати сантиметров.

– Прекрасно. Пойди поешь и поспи, пожалуйста. Я тебя подвезу.

– Что-то ведь преступнику понадобилось от этого тела.

– Преступнице . Это женщина, черт побери.

– Допустим.

– Я в этом уверена.

– Рост еще не доказательство.

– У меня есть и другие улики.

– Ладно. Преступнице понадобилось что-то взять на этом теле.

– И она взяла. На этом след обрывается.

– Если покойница носила серьги, ты бы это поняла? По проколотым мочкам?

– Там уже нет никаких мочек, Жан-Батист.

Внезапно в ночном мраке, выплюнув струйку дыма, лопнул один из прожекторов, словно сообщая почтенной публике, что погребальный спектакль окончен.

– Ну что, поехали? – спросил Вуазне.

XIX

Ариана вела слишком резко, на вкус Адамберга, он любил сидеть в машине, привалившись головой к стеклу, и чувствовать, как его качает, словно в колыбели. Проезжая по темным улицам, Ариана смотрела по сторонам в поисках ресторана.

– У тебя хорошие отношения с этой толстухой в погонах?

– Это не толстуха в погонах, а божество о шестнадцати руках и двенадцати головах.

– Вот оно что. А я и не заметила.

– И тем не менее. Она ими пользуется, когда ей вздумается. Скорость, масса тела, неприметность, сериальный анализ, переноска тяжестей, физическая мутация – в зависимости от обстоятельств.

– И еще дурное настроение.

– Если ее это устраивает в данный момент. Я часто ее раздражаю.

– Она в связке с пестроволосым парнем?

– Это Новичок. Она занимается его обучением.

– Не только. Он ей очень нравится. Он хорош собой.

– Очень ничего себе.

Ариана резко затормозила на светофоре.

– Но поскольку жизнь устроена неправильно, – продолжила она, – твоей лейтенантшей интересуется тот развинченный франт.

– Данглар? Интересуется Ретанкур?

– Если Данглар – это долговязый элегантный мужик, державшийся подальше от нас, то да. С манерами брезгливого академика, который явно не прочь пропустить стаканчик, чтобы взбодриться.

– Он самый, – подтвердил Адамберг.

– Так вот, он влюблен в толстую блондинку. Но бегая от нее, он не станет ей ближе.

– Любовь, Ариана, – единственное сражение, которое можно выиграть, отступая.

– Что за идиот это сказал? Ты?

– Бонапарт, а у него со стратегией было все в порядке.

– А ты что делаешь?

– Отступаю. У меня нет выбора.

– У тебя неприятности?

– Да.

– Тем лучше. Обожаю чужие истории, а главное, чужие неприятности.

– Давай паркуйся, – сказал Адамберг, указывая на свободное место. – Поужинаем здесь. Какого рода неприятности?

– Когда-то муж ушел от меня к мускулистой санитарке на тридцать лет моложе его, – продолжала Ариана, паркуясь. – Вечно они поперек дороги становятся. Санитарки.

Она уверенно потянула на себя ручной тормоз, издавший сухой скрежет, и этот звук послужил единственным заключением ее истории.

Ариана была не из тех врачей, что терпеливо дожидаются конца ужина, чтобы перейти к делу, стремясь из вежливости отделить мерзости морга от радостей застолья. Не переставая жевать, она нарисовала на бумажной скатерти раны Диалы и Пайки в увеличенном размере, чтобы комиссар вник в проблему. Уголки и стрелки отмечали характер нанесенных ударов.

– Помнишь, какого она роста?

– Метр шестьдесят два.

– То есть это женщина, на 90 процентов. Есть и еще два довода: первый – психологического порядка, второй – ментального. Ты меня слушаешь? – неуверенно спросила она.

Адамберг несколько раз кивнул, не прекращая раздирать кусочки мяса, нанизанные на шпажку, и размышляя, пытаться ли ему переспать сегодня с Арианой или ну его. Ее тело чудесным образом – возможно, благодаря ее любви к необычным смесям из разных напитков – забыло, что ему шестьдесят лет. Эти мысли отбрасывали его на двадцать три года назад, когда он, так же сидя напротив нее в кафе, пожирал глазами ее плечи и грудь. Но Ариану занимали только покойники. По крайней мере внешне, потому что женщины, тщательно следящие за собой, так умело скрывают свои желания, что часто забывают о существовании оных и изумляются, внезапно обнаружив их. Камилла же, напротив, будучи неудержимо естественной, на такое притворство неспособна, и ее просто заставить задрожать и вспыхнуть. Ариана такого прокола себе не позволит, Адамберг даже не надеялся.

– Психологическое и ментальное – это не одно и то же?

– Под «ментальным» я понимаю компрессию «психологического», накопившегося в течение длительного времени, последствия чего столь подспудны, что их иногда по ошибке принимают за врожденные черты личности.

– Понял, – сказал Адамберг, отодвигая тарелку.

– Ты меня слушаешь?

– Конечно.

– Очевидно, что мужчина ростом 1,62 метра, а таких немного, никогда бы не решился напасть на громил вроде Диалы и Пайки. Тогда как женщины им бояться нет резона. Уверяю тебя, когда их убивали, они стояли себе и в ус не дули. Второй аргумент, ментального характера, даже интереснее: в обоих случаях первой раны с лихвой хватило бы, чтобы свалить жертву на землю и прикончить. Такую рану я называю первичным надрезом. Вот тут, – Ариана поставила точку на скатерти. – Оружие – острый скальпель, рана была смертельной.

– Скальпель? Ты уверена?

Адамберг, нахмурившись, наполнил бокалы, пытаясь отделаться от неуместных эротических грез.

– Уверена. А когда убийца вместо ножа или бритвы выбирает скальпель, это значит, что он умеет им пользоваться и ему известен результат. И тем не менее она нанесла еще два удара Диале и три – Пайке. Эти надрезы – я назову их вторичными – были нанесены, когда жертва уже лежала на земле, поэтому они не горизонтальны.

– Я внимательно тебя слушаю, – сказал Адамберг, не дожидаясь, пока Ариана его об этом спросит.

Она подняла руку, прося передышки, глотнула воды, потом вина, потом опять воды и снова взялась за ручку.

– Вторичные надрезы свидетельствуют о том, что убийца позволил себе роскошь перестраховки, то есть налицо стремление к образцово-показательному результату и по возможности безупречному исполнению. А избыточный контроль, проверка для очистки совести – безусловные пережитки школьной дисциплины, ведущие к неврозу перфекционизма.

– Да, – сказал Адамберг, подумав, что Ариана вполне бы могла написать книгу о компенсаторной кладке в пиренейской архитектуре.

– Эта жажда совершенства – всего лишь защита от угрозы окружающего мира. И она, как правило, – привилегия женщин.

– Угроза?

– Жажда совершенства, проверка мира. Такие симптомы наблюдаются лишь у незначительного числа мужчин. Вот я, например, проверила сейчас, хорошо ли закрыта машина. А ты – нет. А также, что ключи в сумке. А твои где, ты в курсе?

– Полагаю, что на месте, висят на гвоздике в кухне.

– Ты полагаешь?

– Да.

– Но не уверен.

– Иди ты, Ариана, поклясться я не могу.

– По одному этому, даже не видя тебя, я могу заключить, с погрешностью 12 процентов, что мы европейцы, ты мужчина, а я женщина.

– Проще все-таки посмотреть.

– Не забывай, что убийцы Диалы и Пайки я не видела. Но это женщина, ростом 1,62 с вероятностью 96 процентов, исходя из результатов сопоставления наших трех параметров. Вывод сделан при допущении, что средняя высота каблуков – 3 сантиметра.

Ариана отложила ручку и выпила вина, глотнув воды до и после.

– Остаются следы от уколов на руке. – Адамберг взял ее роскошную ручку, но ограничился отвинчиванием и завинчиванием колпачка.

– Уколы сделаны для отвода глаз. Преступница, возможно, пыталась представить их наркоманами и направить следствие по ложному пути.

– Шито белыми нитками, тем более что укол всего один.

– Ну, Мортье-то поверил.

– Если уж на то пошло, она могла всадить им героин.

– А может, у нее его не было? Отдай мне ручку, ты ее сломаешь, а она мне дорога.

– Как память о бывшем муже?

– Именно.

Адамберг перекатил ручку по столу, и она застыла в трех сантиметрах от края. Ариана убрала ее в сумку, к ключам.

– Кофе будешь?

– Да. Попроси еще мятной настойки и молока.

– Ну разумеется. – Адамберг поднял руку, подзывая официанта.

– Все остальное – мелочи, – продолжала Ариана. – Думаю, убийца – дама в возрасте. Молодая женщина не рискнула бы остаться ночью наедине с такими парнями, как Диала и Пайка, и к тому же на пустынном кладбище.

– Действительно. – Адамберг тут же вспомнил о своем намерении переспать с Арианой, не отходя от кассы.

– И наконец, я считаю, как и ты, что, скорее всего, она не чужда медицине. На это указывают не только выбор скальпеля в качестве орудия убийства и умение вонзить его прямо в сонную артерию, но и использование шприца, твердой рукой вколотого в вену. Она расписалась трижды.

Официант принес кофе, и Ариана занялась приготовлением смеси.

– Ты не закончила.

– Нет. Я припасла тебе небольшую загадку.

Ариана задумалась, барабаня пальцами по скатерти.

– Не люблю говорить, когда я не уверена.

– А я как раз это предпочитаю.

– Возможно, у меня есть доказательство ее безумия и, более того, – объяснение природы этого психоза. Во всяком случае, она достаточно безумна, чтобы разделять миры.

– От этого остаются следы?

– Убийца поставила ногу на грудь Пайки, чтобы нанести последние надрезы. Она натирает подошвы воском.

Адамберг посмотрел на Ариану бессмысленным взглядом.

– Она натирает подошвы воском, – повысила голос его собеседница, как будто надеялась вывести комиссара из спячки. – На футболке Пайки остались следы воска.

– Я слышал. Я пытаюсь понять, при чем тут ее миры.

– Я дважды с таким сталкивалась – в Бристоле и Берне: мужчины натирали подошвы своих ботинок несколько раз в день, чтобы прервать контакт между собой и грязью земли и мира, пытаясь на свой лад обособиться, защититься.

– Расщепиться?

– Я не зацикливаюсь на раздвоении личности. Но ты прав, мой клиент из Бристоля недалеко ушел от «двойняшек». Самоизоляция, создание непроницаемой прослойки между телом и землей, напоминает их внутренние перегородки, особенно если речь идет о земле, на которой совершено преступление, или о земле мертвецов, то есть о кладбище. Но это еще не доказывает, что наша убийца каждый день натирает себе подошвы воском.

– Только ее Омега, если она двойняшка.

– Ошибаешься. Альфа стремится отгородиться от почвы своих преступлений, тогда как Омега совершает их.

– Отгораживается воском. – Адамберг скорчил недоверчивую гримасу.

– Воск воспринимается как непроницаемый материал, защитная пленка.

– Какого он цвета?

– Синего. Лишнее доказательство того, что преступница – женщина. Туфли из синей кожи обычно выбираются к деловому, строгому костюму того же оттенка, который носят представительницы целого ряда профессий вроде секретарш и чиновниц. Авиация, преподавательский состав религиозных школ, больницы… далее по списку.

Адамберг мрачнел на глазах, не выдержав груза информации, свалившегося на его плечи. Ариане казалось, что его лицо меняется: растет горбинка на носу, впадают щеки, заостряются черты. Ничего она не увидела и не поняла двадцать три года назад. Не разглядела этого человека, не поняла, как он красив, не догадалась задержать его в своих объятиях тогда, в гаврском порту. Но Гавр остался далеко позади, да и вообще поезд ушел.

– Чем ты недоволен? – спросила она, сменив профессиональный тон на обычный. – Как насчет десерта?

– Почему бы и нет, – ответил он. – Выбери за меня.

Адамберг съел кусок пирога, так и не разобравшись, с яблоками он или со сливами, и не выяснив, переспит ли он сегодня с Арианой и куда он мог деть ключи от машины, вернувшись из Нормандии.

– Не думаю, что они висят на кухне, – выдал он, выплевывая косточку.

Значит, со сливами.

– Это ключи на тебя так подействовали?

– Нет, Ариана. Тень. Помнишь старую медсестру и ее тридцать три жертвы?

– Нашу двойняшку?

– Да. Знаешь, где она?

– Естественно, я несколько раз к ней ездила. Она отбывает наказание в тюрьме Фрейбурга. Ведет себя тише воды ниже травы и существует в режиме Альфы.

– Нет, Омеги. Она прикончила охранника.

– Черт. Когда?

– Десять месяцев назад. Свихнулась и сбежала.

Ариана наполнила до половины свой бокал и выпила вино, на сей раз не перемежая водой.

– Ну-ка скажи мне. Ты сам ее разоблачил? Ты один?

– Да.

– Если бы не ты, она бы по-прежнему была на свободе?

– Да.

– Она в курсе? Она это поняла?

– Думаю, да.

– Как ты ее засек?

– По запаху. Она мазала себе виски и затылок релаксолом, это бальзам из камфары и апельсинового экстракта.

– Тогда берегись, Жан-Батист. Потому что ты для нее – человек, пробивший брешь в стене, о которой Альфа ни за что на свете не должна была узнать. Ты – тот, кто знает и поэтому должен исчезнуть.

– Почему? – спросил Адамберг, отпив глоток вина из бокала Арианы.

– Чтобы она где-нибудь в другом месте и в другой жизни снова стала безмятежной Альфой. Ты угрожаешь устойчивости ее конструкции. Она, наверно, тебя ищет.

– Тень.

– Думаю, тень отбрасываешь ты сам, пока испаряется то, что засело в тебе.

Адамберг встретился глазами с умным взглядом Арианы, и в памяти его всплыла ночная тропинка в Квебеке. Он намочил палец и обвел им край бокала.

– Кладбищенский сторож в Монруже тоже ее видел. Тень прошла по кладбищу за несколько дней до того, как сдвинули плиту. И передвигалась она как-то странно.