Текст книги "Вечность на двоих"

IX

Адамберг попытался прогнать оленя, занимавшего все его мысли. Ему не хотелось заходить в гостиничный номер с полной крови головой. Он постоял за дверью, чтобы прочистить себе мозги и прояснить мысли, насильно вогнав в них облака, шарики и голубые небеса. Потому что в комнате спал девятимесячный ребенок. А кто их знает, этих детей. Может, они способны проникнуть внутрь головы, услышать ворчливые мысли, уловить запах тревожного пота и, не дай бог, увидеть растерзанного оленя в раздумьях отца.

Адамберг бесшумно толкнул дверь. Он солгал почтенным нормандцам. Сопровождал – да, из вежливости – да, но лишь для того, чтобы посидеть с ребенком, пока Камилла будет играть на альте. Их последний разрыв – пятый или седьмой, он уже им счет потерял, привел к неожиданной катастрофе: Камилла безнадежно превратилась в его подругу. Рассеянная, улыбчивая, сердечная, родная – но подруга, во всем отчаянно трагическом смысле этого слова. Это ее новое качество сбивало с толку Адамберга, он пытался обнаружить трещину и вытащить наружу чувство, бьющееся под маской непринужденности, как краб под камнем. Но Камилла, судя по всему, и впрямь ушла на дно, забыв былые ссоры. «А, – сказал он себе, поприветствовав ее вежливым поцелуем, – пытаться вовлечь усталую подругу в новое любовное приключение – задача, увы, непосильная». Поэтому, недоумевая, но покорившись судьбе, он сосредоточился на своей новой роли отца. Будучи новичком в этой области, Адамберг честно пытался втолковать себе, что данный младенец приходится ему сыном. Ему казалось, что это стоило бы ему таких же усилий, найди он мальчика под забором.

– Он не спит, – сказала Камилла, надевая черный концертный пиджак.

– Мы почитаем сказку. Книжку я принес.

Адамберг вытащил из сумки здоровенный том. Его четвертая сестра явно считала своим долгом повышать культурный уровень брата и усложнять ему жизнь. Она подсунула ему четырехсотстраничный труд о пиренейской архитектуре, которая была ему до лампочки, велев изучить его и высказать свое мнение. А если уж кого Адамберг и слушался, так это своих сестер.

– «Строительство в Беарне, – прочел он. – Традиционные строительные технологии XII – XIX вв.».

Камилла улыбнулась, пожав плечами с легкостью верного друга. Главное, чтобы ребенок заснул, – в этом она полностью полагалась на Адамберга, а до его странностей ей не было дела. Ее мысли сосредоточены были на вечернем концерте – этим чудом она наверняка обязана Йоланде, выпросившей его у Могучих.

– Ему понравится, – сказал Адамберг.

– Да ради бога.

Ни упрека, ни насмешки. Белоснежное небытие настоящего товарищества.

Оставшись в одиночестве, Адамберг принялся изучать своего сына, который смотрел на него с важным видом, если вообще можно было употреблять это слово применительно к девятимесячному младенцу. Сосредоточенность ребенка на неизвестно каком, ином пространстве, его безразличие к мелким неприятностям, более того, невозмутимость и отсутствие всяких желаний тревожили Адамберга – слишком уж он узнавал в нем себя. Уже не говоря о густых бровях, носе, который явно собирался стать крупным, и лице, таком, мягко говоря, незаурядном, что ему запросто можно было дать на два года больше. Тома Адамберг пошел в отца, чего комиссар вовсе ему не желал. Правда, благодаря этому сходству до комиссара начало доходить – по капельке, по крохам, – что этот ребенок – плоть от плоти его.

Адамберг открыл книгу на заложенной билетиком странице. Обычно он их просто загибал, но это произведение сестра велела пощадить.

– Том, слушай внимательно, мы сейчас вместе будем повышать свой культурный уровень, и деться нам некуда. Помнишь, что я тебе читал про фасады, обращенные на север? Ты все усвоил? Слушай дальше.

Невозмутимый Тома смотрел на отца внимательно и безучастно.

– «Широкое использование речной гальки при сооружении низких стен в сочетании с конструктивным подходом применительно к наличию местных ресурсов представляет собой систематическое, хотя и не повсеместное явление». – Нравится, Том? – «Привнесение в подавляющее число этих стенок кладки в стиле opus piscatum, имитирующем узор листа папоротника или рыбьего хребта, отвечает потребности компенсировать, с одной стороны, незначительные размеры элементов строительного материала, с другой – низкую связующую способность порошкообразного строительного раствора».

Адамберг отложил книгу, встретившись глазами с сыном.

– Понятия не имею, что такое opus spicatum, и мне плевать, сын мой. Тебе тоже. Так что по этому вопросу у нас разногласий нет. Но я тебе объясню, как решать такого рода проблемы, поскольку ты наверняка еще с ними столкнешься. Что делать, когда ничего не понимаешь. Учись, пока я жив.

Адамберг достал мобильный телефон и набрал номер под рассеянным взглядом сына.

– Ты звонишь Данглару, – пояснил он. – Вот и все. Запомни это и имей всегда при себе его телефон. Все проблемы такого рода он решит тебе в одну секунду. Сейчас увидишь, следи внимательно.

– Данглар? Адамберг. Извините, что побеспокоил, но малыш тут запнулся на одном слове, и ему нужны разъяснения.

– Давайте, – сказал Данглар устало. Он привык соответствовать неожиданным закидонам комиссара и смирился со своей негласной ролью.

– Opus spicatum. Он интересуется, что бы это могло значить.

– Как же. Ему девять месяцев, черт возьми.

– Я не шучу, капитан. Он правда интересуется.

– Майор, – возразил Данглар.

– Скажите, Данглар, вы долго меня будет доставать своим званием? Майор, капитан, нам-то что? И вопрос не в этом. А в opus spicatum.

– Piscatum, – поправил Данглар.

– Вот именно. Привнесение этого opus в деревенские стенки отвечает потребности компенсировать. Мы с Томом зациклились на этой штуке и ни о чем другом не можем думать. Хотя месяц назад в Бретийи какой-то вандал растерзал оленя и даже рога его не взял, зато вырвал сердце. Что скажете?

– Маньяк, сумасшедший, – угрюмо сказал Данглар.

– Во-во. Робер тоже так считает.

– Какой еще Робер?

Данглар мог брюзжать сколько душе угодно, когда Адамберг дергал его по всяким пустякам, но ему никогда не удавалось прекратить эти дурацкие разговоры, заявить о своих правах или, дав волю гневу, бросить трубку. Голос комиссара действовал на майора как теплый зыбкий ветер, который легко подхватывал его и, не встречая отпора, уносил куда хотел, словно опавший листик или одну из этих проклятых галек из проклятой пиренейской речки. Данглар очень на себя злился, но уступал. В итоге побеждает вода.

– Робер – мой новый друг из Аронкура.

Майору Данглару можно было не объяснять, где находится поселок Аронкур. Обладая мощной и идеально организованной памятью, майор знал назубок все округа и коммуны страны и мог, хоть ночью его разбуди, мгновенно выдать фамилию полицейского, ответственного за данный участок.

– Хорошо время провели?

– Очень хорошо.

– Вы по-прежнему товарищи? – отважился Данглар.

– Законченные, беспросветно. Мы остановились на opus spicatum, Данглар.

– Piscatum. Если вы собрались чему-то учить ребенка, делайте это, по крайней мере, добросовестно.

– Потому я вам и позвонил. Робер считает, что убил молодой человек, юный маньяк. Но старейшина, Анжельбер, уверяет, что это как посмотреть и что с возрастом юный маньяк становится старым маньяком.

– И где вы это обсуждали?

– В кафе, за аперитивом.

– Сколько бокалов беленького?

– Три. А у вас как на этом фронте?

Данглар напрягся. Комиссар контролировал его запои, и ему это было неприятно.

– Я вам вопросов не задавал, комиссар.

– Задавали. Вы спросили, по-прежнему ли у нас с Камиллой товарищеские отношения.

– Ладно, – сказал Данглар, сдавшись. – Opus piscatum – это способ кладки елочкой плоских камней, черепиц и продолговатой гальки, получается что-то вроде рыбьего хребта, откуда и название. Его еще римляне придумали.

– Понятно. А дальше что?

– Дальше ничего. Вы спросили, я ответил.

– А зачем это нужно, Данглар?

– А мы зачем нужны, комиссар? Мы, люди, – здесь, на земле?

Когда Данглару было плохо, его снова и снова терзал вопрос о бескрайнем космосе, на который не существовало ответа, а вместе с ним – вопросы о взрыве солнца через четыре миллиарда лет и о злосчастном и тревожном недоразумении по имени Человечество, посаженном на комок земли, заблудившийся во Вселенной.

– У вас неприятности? – встревожился Адамберг.

– Приятного мало.

– Дети спят?

– Спят.

– Выйдите куда-нибудь, Данглар, послушайте Освальда или Анжельбера. В Париже их тоже хоть отбавляй.

– С такими именами вряд ли. И что они мне скажут?

– Что сброшенные рога не идут ни в какое сравнение с рогами убитого оленя.

– Я знаю.

– Что у плотнорогих лоб растет наружу.

– Я знаю.

– Что лейтенант Ретанкур тоже наверняка не спит и можно пойти поболтать с ней часок.

– Да, возможно, – сказал Данглар, помолчав.

Адамберг почувствовал нотки облегчения в голосе своего помощника и повесил трубку.

– Понимаешь, Том? – он положил руку на головку сына. – Они добавляют в стенку рыбий хребет, только не спрашивай зачем. Раз Данглар в курсе, мы можем про это забыть. А книгу мы выкинем, нас от нее мутит.

Стоило Адамбергу положить руку на головку малыша, как тот засыпал, как, впрочем, и любой другой младенец. И взрослый. Через несколько секунд, когда Тома закрыл глаза, Адамберг убрал руку и внимательно посмотрел на свою ладонь, не очень, впрочем, удивившись. В один прекрасный день он, может быть, поймет, сквозь какие поры его пальцев выходит сон. А нет – и не надо.

Заверещал его мобильный. Ариана Лагард звонила из морга, и бодрости ее голоса можно было позавидовать.

– Минутку, я только малыша положу.

Что бы ни послужило поводом для ее звонка – а звонила она явно не просто так, – на создавшемся безрыбье сам факт, что Ариана о нем вспомнила, взбудоражил его.

– Разрез на горле – я говорю о Диале – представляет собой горизонтальную линию. То есть рука, державшая лезвие, находилась не ниже и не выше точки удара, что было бы в случае ранения, нанесенного по касательной. Как в Гавре. Улавливаешь мысль?

– Конечно, – сказал Адамберг, перебирая пальчики на ножке младенца, круглые, как горошины, выложенные рядком в стручке. Он растянулся на кровати, чтобы вникнуть в модуляции ее голоса. По правде говоря, на технические подробности ему было решительно наплевать – просто хотелось понять, почему Ариана считает, что убила женщина.

– Рост Диалы – 1,86. Основание сонной артерии находится на высоте 1,54 метра.

– Допустим.

– Удар будет нанесен горизонтально, если кулак нападающего находится ниже уровня его глаз. Что нам дает убийцу ростом 1,66. Произведя такие же расчеты с Пайкой – а ему нанесли удар под легким уклоном, ангуляция налицо, – получаем убийцу ростом от 1,64 до 1,67 – в среднем 1,655 метра. Скорее всего – 1,62, если вычесть высоту каблука.

– 162 сантиметра, – зачем-то уточнил Адамберг.

– Что гораздо ниже среднего роста мужчины. Это женщина, Жан-Батист. Что касается уколов на сгибе локтя, то в обоих случаях она попала прямо в вену.

– Профессионалка?

– Да, вооруженная шприцем. Учитывая размер отверстия и то, как был сделан укол, это не просто иголка или булавка.

– Им что-то ввели до того, как убить?

– Ничего им не вводили. То есть им ввели именно ничто.

– Ничто? Ты хочешь сказать – воздух?

– Воздух – это все, что угодно, только не ничто. Она ничего им не ввела, она просто сделала укол.

– Торопилась?

– Или не хотела. Она уколола их уже после смерти.

Адамберг нажал на отбой и задумался. О старом Лусио и о том, не чешется ли у Диалы и Пайки незаконченный укол на мертвой руке.

X

Утром 21 марта комиссар, не спеша, поприветствовал все без исключения деревья и веточки по дороге от дома на работу. Даже в дождь, который лил не переставая с того дня, как град обрушился на Жанну д'Арк, дата заслуживала почета и уважения. Даже если в этом году Природа явно запаздывала, отвлекшись на какие-то свои неведомые свидания, или просто валялась в постели, как Данглар, раз в три дня позволявший себе такую роскошь. Природа – дама капризная, думал Адамберг. Нельзя от нее требовать, чтобы все было готово к утру 21-го, учитывая астрономическое число почек и невидимых глазу личинок, корней и ростков, на которые тоже требуется бешеная энергия. По сравнению с ее подвигом нескончаемые будни уголовного розыска казались маковой росинкой, детской забавой, и поэтому Адамберг со спокойной совестью то и дело застывал на краю тротуара.

Данглар бросился навстречу комиссару, не дожидаясь, пока тот неторопливо пересечет так называемый Зал соборов, где проходили общие совещания, чтобы разложить по цветку форситии на столы шести представительниц прекрасного пола в уголовном розыске. Долговязое тело майора, которое, казалось, оплыло когда-то, как свеча, лишив своего обладателя плеч, размягчив ему торс и искривив ноги, не было приспособлено к быстрой ходьбе. Адамберг всегда с интересом наблюдал за своим замом в забеге на длинные дистанции, опасаясь, что рано или поздно тот просто потеряет руку или ногу.

– Мы вас искали, – задыхаясь, выговорил Данглар.

– Я отдавал дань, капитан, а теперь чествую.

– Уже начало двенадцатого, черт побери.

– Мертвые часов не наблюдают. С Арианой я встречаюсь только в четыре. Утром она спит. Никогда не забывайте об этом.

– Я не о мертвых, а о Новичке. Он вас прождал два часа. Он уже трижды записывался к вам на прием. Приходит и сидит тут, как бедный родственник.

– Извините, Данглар. У меня было свидание поважнее, назначенное год назад.

– С кем?

– С весной, а она такая обидчивая. Если вы не окажете ей должного уважения, она уйдет и будет дуться. Пойди ее поймай потом. А Новичок сам вернется. Какой такой Новичок, кстати?

– Черт возьми, новый лейтенант, который замещает Фавра. Два часа прождал.

– Какой он из себя?

– Рыжий.

– Отлично. Хоть какое-то разнообразие.

– Вообще-то он брюнет, но с рыжими прядями внутри. Полосатый, как зебра. Я впервые такое вижу.

– Тем лучше, – сказал Адамберг, положив последний цветок на стол лейтенанта Виолетты Ретанкур. – Если уж на то пошло, в новичках должно быть хоть что-то новое.

Данглар, сунув вялые руки в карманы весьма элегантного пиджака, наблюдал, как огромная Виолетта Ретанкур вставляет желтый цветочек в бутоньерку.

– Наш-то совсем новый, даже чересчур, на мой вкус. Вы читали его дело?

– Урывками. В любом случае испытательный срок – полгода.

Адамберг собирался уже распахнуть дверь в свой кабинет, но Данглар остановил его:

– Он ушел. Заступил на пост в чулан.

– Почему Камиллу охраняет именно он? Я просил опытных полицейских.

– Потому что никто, кроме него, не согласился на эту чертову каморку. Все остальные сломались.

– А новичок – козел отпущения.

– Конечно.

– И давно ли?

– Да уж три недели как.

– Пошлите ему на смену Ретанкур. Она-то уж точно высидит.

– Да она сама вызвалась. Но тут есть одна неувязочка.

– Какая может быть неувязочка с Ретанкур?

– Одна-единственная. Она в этом чулане пошевелиться не может.

– Слишком толстая, – задумчиво сказал Адамберг.

– Слишком толстая, – подтвердил Данглар.

– Ее волшебные формы спасли мне жизнь.

– Я понимаю, но она все равно не в состоянии двинуться в чулане. А это значит, что она не может сменить Новичка.

– Хорошо. Сколько ему лет?

– Сорок три.

– И на что он похож?

– В каком смысле?

– В смысле эстетики и соблазнибельности.

– Нет такого слова – соблазнибельность.

Комиссар почесал в затылке, что свидетельствовало о крайней степени растерянности. Каким бы изощренным ни был ум Данглара, он терпеть не мог, как и все мужчины, комментировать внешний вид собратьев по полу и прикидывался, что ничего не слышал, ничего не знает. А Адамбергу позарез надо было выяснить, что собой представляет мужик, который вот уже три недели несет вахту у дверей Камиллы.

– Как он выглядит? – не отступал Адамберг.

– Очень ничего себе, – с сожалением признал Данглар.

– Ему не обломится.

– Нет. Но меня не Камилла беспокоит, а Ретанкур.

– А ей не все равно?

– Говорят, нет.

– Очень ничего себе до какой степени?

– Строен как тополь, кривая улыбка, печальный взгляд.

– Ему не обломится, – повторил Адамберг.

– Всех мужиков на земле не перебьешь.

– Всех – нет, а мужиков с печальным взглядом – да.

– У нас совещание, – внезапно сказал Данглар, взглянув на часы.

Название «Зал соборов» придумал, конечно, Данглар. Сейчас на общий сбор явились все двадцать семь служащих уголовного розыска. Майор на этом не остановился. Он пытался, например, вбить в голову полицейских термин «коллоквиум», призванный сменить удручавшее его «совещание». Интеллектуальный авторитет Адриена Данглара был столь велик, что все подчинялись его выбору, даже не задаваясь вопросом о его уместности. Новые слова, предложенные майором, словно лекарство, в благотворном действии которого никто не сомневается, усваивались так быстро, что дать задний ход уже было невозможно.

Данглар делал вид, что мелкие лингвистические неурядицы не имеют к нему никакого отношения. Его послушать, получалось, что эти устаревшие термины сами вынырнули из глубины веков, чтобы пропитать собою стены зданий, словно древняя вода, сочившаяся по подвалам. «Приемлемое объяснение», – признал Адамберг. «А что такого?» – отозвался Данглар.

Коллоквиум начался с обсуждения убийств на Порт-де-ла-Шапель и смерти шестидесятилетней женщины в лифте от сердечного приступа. Адамберг быстро пересчитал своих подчиненных – троих не хватало.

– Где Керноркян, Меркаде и Жюстен?

– У «Философов», – сказал Эсталер. – Они уже почти закончили.

Даже множество убийств, свалившихся за эти два года на Контору, не смогли погасить изумленную радость, сиявшую в зеленых глазах бригадира Эсталера, самого юного в их компании. Длинный, тощий Эсталер вечно жался к массивной и несокрушимой Виолетте Ретанкур, к которой он относился почти с религиозным благоговением и ни на шаг от нее не отходил.

– Поторопите их, – приказал Данглар. – Не думаю, что они уже «почти закончили» обсуждать философскую концепцию.

– Нет, майор, всего лишь пить кофе.

Адамбергу было решительно все равно, как именовать рабочие совещания – собраниями или коллоквиумами. Он никогда не испытывал особой страсти к коллективным обсуждениям, увиливал как мог от раздачи поручений, и эти массовые пятиминутки доставали его до такой степени, что он даже не помнил, удалось ли ему хоть раз дослушать все до конца. Рано или поздно мысли уносили его прочь от этого зала, и издалека – откуда, интересно? – до него доносились только обрывки фраз, лишенные смысла, что-то на тему местожительства, допросов и слежек. Данглар внимательно следил за уровнем тумана в карих глазах комиссара и дергал его за руку, когда мутная дымка достигала опасной отметки. Что он и сделал в данный момент. Адамберг реагировал на сигнал и спускался на землю, выйдя из ступора – так многие определяли его состояние, – который был для него жизненно необходимой лазейкой в иные пространства, где он в одиночку нащупывал ходы и двигался в непредсказуемом направлении. Весьма туманном, по мнению Данглара. Весьма, соглашался Адамберг. Сейчас речь шла о смерти в лифте. Героями дня стали лейтенанты Вуазне и Морель, которые догадались, что тут не все чисто, и доказали, что лифт был поврежден специально. Готовился арест супруга покойной, развязка драмы была близка. Эта история оставила в душе Адамберга лишь легкий печальный след, как бывало всегда, когда он неожиданно сталкивался с грубой реальностью.

Следствие по делу об убийстве на Порт-де-ла-Шапель вполне вписывалось в обычный набор преступлений с целью ограбления. Одиннадцать дней назад чернокожий громила и белый толстяк были найдены мертвыми, один в тупике Ге, другой в тупике Кюре. Удалось выяснить, что Диала Тунде, чернокожий верзила двадцати четырех лет, продавал шмотки и пояса под мостом возле Порт-де-Клиньянкур, а белый толстяк Дидье Пайо по прозвищу Пайка, двадцати двух лет, облапошивал народ в бонто [5]5
  Игра, в которой надо угадать три перевернутые карты.


[Закрыть] в центральном ряду блошиного рынка. Они не были знакомы, и их единственным общим знаменателем оказались невероятные размеры и грязь под ногтями. И вот тут Адамберг уперся и, непонятно почему, ни за что не хотел передавать дело в Наркотдел.

Допрос соседей в безнадежных лабиринтах промозглых комнатушек и навечно запертых туалетов ничего не дал, равно как и посещение всех забегаловок означенного сектора. Матери умерших, вне себя от горя, заверили, что их сыночки были чудными мальчиками, одна продемонстрировала маникюрные щипчики, другая – шаль, подаренные месяц назад. Бригадир Ламар, съежившись от смущения, вышел оттуда сам не свой.

– Старушки мамы… – сказал Адамберг. – Если бы только мир мог соответствовать мечтам старушек мам.

Внезапно воцарилось ностальгическое молчание, словно каждый из присутствующих, вспомнив о розовых мечтах собственной старушки мамы, задумался, удалось ли ему или ей хоть как-то этой мечте соответствовать и сильно ли они отклонились от курса.

Ретанкур исполнила мамину мечту не в большей степени, чем все остальные. Мама воображала ее обворожительной блондинкой-стюардессой, успокаивающей пассажиров в салоне самолета. Но едва Виолетта достигла половой зрелости, как этот светлый образ сошел на нет под давлением 110-килограммового веса при росте 1,80. Остались от него лишь цвет волос и выдающиеся способности к утешению. Позавчера, например, ей удалось пробить брешь в глухой стене, выросшей на пути следствия.

Протоптавшись неделю на одном месте, Адамберг отчаялся и решил забрать у Ретанкур убийство на семейной почве в элегантном особняке в Реймсе, следствие по которому она уже заканчивала, и перебросил ее на Клиньянкур – словно волшебной палочкой взмахнул, сам не зная зачем. Он пристегнул к ней лейтенанта Ноэля – амбала с оттопыренными ушами, вечно закованного в кожаную куртку. У Адамберга не сложились с ним отношения, но Ноэль был способен защитить Ретанкур, если что. В итоге она встала на его защиту, чего и следовало ожидать. Допрос в кафе закончился потасовкой, которая выплеснулась потом на улицу. Массивное наступление Ретанкур утихомирило распалившихся драчунов, и ей удалось вырвать Ноэля из лап трех отморозков, которые явно собирались его замочить. Этот эпилог весьма впечатлил хозяина бистро, уставшего от вечных разборок. Забыв на время о законе молчания, царившем на блошином рынке, и впав, вероятно, в тот же экстаз, что и Эсталер, он догнал Ретанкур и переложил свое тяжкое бремя на ее плечи.

Прежде чем доложить, Ретанкур быстро развязала и снова завязала короткий хвостик – жалкие остатки детской робости, подумал Адамберг.

– Эмилио, хозяин кафе, говорит, что Диала и Пайка действительно не были раньше знакомы. Они промышляли в разных секторах огромного рынка и никогда не пересекались, хотя их и разделяли каких-нибудь пятьсот метров. Такое густое зонирование привело к возникновению целых племен, представители которых никогда не смешиваются между собой во избежание стычек и проблем. Эмилио уверяет, что Диала и Пайка просто вместе попали в одно дерьмо, и не по своей воле, а по вине чужака, незнакомого с законами рынка.

– Чужак, – сказал Ламар, выйдя из спячки.

Адамберг вспомнил, что застенчивый Ламар был родом из Гранвиля, то есть из Нижней Нормандии.

– Эмилио считает, что их выбрали за мускулатуру: для насильственных действий, запугивания или драки. В любом случае дело было сделано, потому что за два дня до убийства они зашли к нему выпить. Он впервые видел их вместе. Было около двух часов ночи, Эмилио собрался закрывать кафе, но побоялся их трогать, потому что оба парня были на взводе, выпивши и с полными карманами бабок.

– Денег не нашли – ни при них, ни дома.

– Убийца мог все забрать.

– Эмилио удалось что-то услышать?

– Да ему плевать было, он просто сновал туда-сюда, пока убирал. Но поскольку парни остались одни, они трепались без всяких предосторожностей. Трещали, как поддатые сороки. Эмилио понял, что им классно заплатили за работу, которая заняла всего один вечер. Никаких намеков на разборки, ничего такого. Дело было в Монруже, и заказчик бросил их там, как только они все закончили. В Монруже – в этом Эмилио уверен. Больше ничего особенного они не сказали. Эмилио сделал им сандвичи. Они все повторяли, что и тут плита сломалась. Почему-то их это очень веселило. Часов около трех они убрались восвояси.

– Наркотой тут и не пахнет, – упорствовал Адамберг.

Накануне вечером в Нормандии он получил кучу сообщений от Мортье, но так и не ответил ему. Конечно, он мог бы в качестве аргумента привести ему неколебимую уверенность матери, клявшейся, что Диала не притрагивался к наркотикам. Но для начальника Наркотдела уже сам факт, что у подозреваемого имеется чернокожая старушка мама, указывал на его вину. Адамберг добился от окружного комиссара отсрочки, которая истекала через два дня.

– Ретанкур, – продолжил комиссар, – Эмилио ничего не заметил у них на руках, на одежде? Грязь, землю?

– Понятия не имею.

– Позвоните ему.

Данглар объявил перерыв, Эсталер вскочил. Бригадир питал страсть к вещам, которые решительно никого не интересовали, – он запоминал, например, мелкие детали, касающиеся каждого из присутствующих. Сейчас он поспешил принести двадцать восемь пластиковых стаканчиков на трех подносах, поставив перед каждым его любимый напиток – кофе, какао, чай – слабый, крепкий, с молоком и черный, с сахаром и без, один, два кусочка, ни разу при этом не сбившись. Он знал, например, что Ретанкур пьет крепкий кофе без сахара, но тем не менее ей нужна ложечка, чтобы помешивать просто так. Он бы не забыл это ни за что на свете. Неизвестно, какое такое особое удовольствие доставляло бригадиру это упражнение, превращавшее его в юного услужливого пажа.

Ретанкур вернулась с телефоном, и Эсталер подвинул ей кофе без сахара с ложечкой. Она поблагодарила его улыбкой, и счастливый молодой человек сел рядом с ней. Судя по всему, Эсталер так и не осознал, что работает в уголовном розыске, и существовал тут с беззаботностью подростка, попавшего в компанию своих ребят. Еще немного, и он ночевал бы тут.

– У них были грязные руки, все в земле, – сказала Ретанкур. – И ботинки тоже. Когда они ушли, Эмилио вымел из-под их столика засохшую грязь и гравий.

– И что нам это дает? – спросил Мордан, вытянув голову прямо из сгорбленного туловища, – он напоминал большого пузатого аиста, опустившегося на край стола. – Они, что ли, в саду работали?

– В земле копались, в любом случае.

– Проверим скверы и пустыри Монружа?

– Что они забыли в сквере? И при чем тут тяжелый груз?

– Подумайте, – сказал Адамберг, внезапно ослабив хватку и потеряв всякий интерес к коллоквиуму.

– Сейф перевозили? – предположил Меркаде.

– Что ты будешь делать с сейфом в саду?

– Ну придумай что-нибудь такое же тяжелое, – ответил Жюстен. – Настолько тяжелое, что понадобились два амбала, не чурающиеся никакой работы.

– Щекотливая, должно быть, работенка, если им пришлось потом пасть заткнуть, – сказал Ноэль.

– Они рыли яму, чтобы закопать тело, – предположил Керноркян.

– Подумаешь, – отмахнулся Мордан, – тут можно и самому справиться.

– Тяжелое тело, – уточнил Ламар. – Из бронзы или камня – типа статуи.

– Зачем тебе хоронить статую?

– Я не сказал, что мне надо похоронить статую.

– А что ты будешь с ней делать?

– Я ее своровал из общественного места, – заявил, подумав, Ламар, – и собираюсь увезти и продать. Спекуляция произведениями искусства. Знаешь, сколько стоит статуя с фасада Нотр-Дам?

– Там сплошь подделки, – вмешался Данглар. – Давай лучше из Шартра.

– Знаешь, сколько стоит статуя с фасада Шартрского собора?

– Откуда я знаю? Немереные бабки.

До Адамберга доносились уже только бессвязные обрывки фраз – сад, статуя, бабки. Данглар тронул его за руку.

– Зайдем с другого бока, – сказал он, глотнув кофе. – Ретанкур вернется к Эмилио. Взяв с собой Эсталера, у него глаз – алмаз, и Новичка – пусть учится.

– Новичок сидит в чулане.

– Мы его оттуда вынем.

– Он уже одиннадцать лет в полиции, разве нет? – сказал Ноэль. – Чего его учить, тоже мне мальчика нашли.

– Если вы все вместе возьметесь за его обучение, это ему пойдет на пользу.

– Чего нам надо от Эмилио? – спросила Ретанкур.

– Остатки гравия.

– Парни заходили к нему две недели назад, комиссар.

– Там на полу плитка?

– Да, черно-белая.

– А то, – усмехнулся Ноэль.

– Вы когда-нибудь гравий выметали? Так, чтобы ни одно зернышко никуда не закатилось? У Эмилио бистро, а не хоромы. Если нам повезет, какой-нибудь камешек лежит себе в углу и только нас и ждет.

– Если я правильно поняла, – уточнила Ретанкур, – мы идем туда искать камешек?

Порой былая неприязнь Ретанкур к Адамбергу давала о себе знать, хотя они раз и навсегда выяснили отношения в Квебеке, выиграв сражение, сплотившее их на всю жизнь. [6]6
  См.: Фред Варгас.Игра Нептуна.


[Закрыть] Ретанкур, приверженка позитивистов, полагала, что расплывчатые указания Адамберга вынуждали членов его команды действовать вслепую. Она упрекала комиссара в наплевательском отношении к умственным способностям коллег и в нежелании сделать усилие, чтобы хоть что-то прояснить и перекинуть им мостик через болото. Ретанкур прекрасно все понимала. Это было выше его сил. Комиссар улыбнулся ей:

– Именно, лейтенант. Терпеливый беленький камешек в густом лесу. Он приведет нас прямиком на поле брани, как камешки, которые бросал Мальчик-с-пальчик, привели его к дому людоеда.

– Там было не совсем так, – поправил Мордан, специалист по сказкам, легендам и прочим страшилкам. – Камешки привели его к дому родителей, а не людоеда.

– Разумеется, Мордан. Но мы-то ищем людоеда. Поэтому и действовать будем иначе. В любом случае шестеро мальчиков попали к людоеду, не так ли?

– Семеро, – сказал Мордан и показал на пальцах, – но к людоеду они попали только потому, что у них не было камешков.

– А мы их ищем.

– Если они там есть, – не сдавалась Ретанкур.

– Конечно, есть.

– А если нет?

– Есть, Ретанкур.

Это утверждение Адамберга, взятое с потолка, а вернее, с его личного небосвода, куда никому другому не было доступа, положило конец коллоквиуму. Все встали, сложили стулья, выбросили стаканчики, и Адамберг знаком подозвал к себе Ноэля.

– Кончайте базар, Ноэль, – сказал он мирно.

– Зачем она полезла, я бы и без нее справился.

– Один против трех отморозков с железными прутьями? Нет, Ноэль.

– Я бы от них отделался, но Ретанкур решила поиграть в ковбоев.

– Как же. И если женщина помогла вам, это еще не значит, что вы опозорены на всю оставшуюся жизнь.

– Это не женщина, а трактор, тягловый скот, ошибка природы. И я ей ничем не обязан.

Адамберг провел по щеке тыльной стороной ладони, словно проверяя степень небритости, – верный признак того, что его флегма дала трещину.

– Вспомните, лейтенант, почему ушел Фавр вместе со своей бесконечной зловредностью. Свято место пусто не бывает, но в данном случае его совершенно необязательно занимать.