Текст книги "Когда выходит отшельник"

Глава 15

Комиссар назначил Ретанкур встречу на заднем дворе комиссариата. Она вышла к нему широким гусарским шагом, едва он захлопнул дверцу машины.

– Дело сделано, – спокойно сообщил Адамберг. – Она никогда ни о чем не узнает.

Он сунул руку во внутренний карман куртки и вытащил детектор дыма.

– Вот, – показал он на черный выпуклый глазок, блестевший на солнце.

– Боже мой, – пробормотала Ретанкур, поморщившись от досады.

– Все закончилось, Виолетта, – ласково проговорил Адамберг.

– Нет, она заметит, что детектор дыма пропал.

– Сейчас, когда мы с вами разговариваем, Ламар устанавливает другой. Очень похожий, только настоящий.

Ретанкур почувствовала прилив восторга, хотя плохо умела выражать это ощущение, как и многие другие.

– Он же показался мне нормальным, этот датчик, – прошипела она сквозь зубы и нахмурилась. – И то, что она его установила при первой же возможности, тоже. Вот дерьмо! Я должна была заметить.

– Нет.

– Должна была. Но я представить себе не могла, что камеры слежения так быстро начнут встраивать в эти штуковины. Еще полугода не прошло, как появилось распоряжение об обязательной установке датчиков. Наверное, это и сыграло роль, и я расслабилась. Черт, мне нужно было догадаться, – повторяла она.

– Нет, потому что вы не могли. По крайней мере, только не вечером, при свете встроенных ламп. Линза не блестит. Я проверил.

Адамберг почувствовал, что она немного успокоилась и перестала корить себя.

– Я тогда сказал “Тем лучше”, помните? Того типа приняли люди Декартье, комиссара девятого округа.

– Черт, и вы не двинули этому гаду в морду?

– Ретанкур, – мягко одернул ее Адамберг.

– Извините.

– Я ведь только что вам говорил, что ей незачем об этом знать. Вот ее ключи. Положите их как-нибудь в ее сумку. Я заберу компьютер и записи, как только представится возможность. А пока уничтожьте эту гадость. – Он положил устройство ей на ладонь. – И гору круассанов Фруасси.

– Круассанов?

– Чтобы она не знала, что я их утром не съел. Это тоже очень важно.

– Хорошо, обязательно.

– Когда она вернется утром домой, она обнаружит, что вода у соседа больше не сливается. И все будет хорошо.

– Она больше не заходит в эту проклятую ванную комнату. Как же она узнает?

– И то верно.

– Вижу только одно решение. Завтра приглашу ее поужинать со мной.

– И?..

– И, заехав за ней, попрошусь помыть руки. И сообщу, что сосед воду не сливает. Еще несколько раз проверю: ничего. Скажу, что сосед, наверное, починил свой бачок, слишком чувствительный к вибрации почвы.

– Такое бывает?

– Нет. Но я ее сумею убедить, приложу все силы.

– Думаю, в этом я могу на вас рассчитывать.

– Проблема в том, что я никогда не приглашала ее вместе поужинать. Правда, есть один способ, – сказала Ретанкур, немного помолчав. – Она помешана на Вивальди, вы ведь знаете.

– Нет, впервые слышу.

– Да, Вивальди! В воскресенье в маленькой церквушке недалеко от моего дома будет концерт. Скажу ей, что мне не хочется идти на него одной. Это сработает.

– Вы все равно собирались туда идти?

– Вот уж нет!

– А как вы объясните, что сами едете к ней, вместо того чтобы ей к вам приехать?

– Я не буду ничего объяснять, я собираюсь ее убедить.

– Ну да, конечно.

– Комиссар, и еще минутку: я против этого паука, совершенно против.

– Я знаю, лейтенант. Впрочем, может, не будем это снова обсуждать? Хотя обсуждения и не было.

– Действительно, какой смысл?

– Значит, на этом и закончим.

– Только вот еще что, комиссар: если займетесь этим поганым пауком и вам кто-нибудь понадобится, я буду тут.

Сунув руки в карманы, с легкой улыбкой на губах Адамберг направился к зданию. Он вошел в кабинет Фруасси, слишком поглощенной поисками, чтобы заметить его появление. Ему пришлось положить руку ей на плечо, и она вздрогнула.

– Сделайте передышку, лейтенант. Пора немного расслабиться.

– Но я только начала хоть что-то находить.

– Тем более, пойдемте во двор, прогуляемся. Вы заметили, что расцвела сирень?

– Я?! – обиженно откликнулась Фруасси. – Как вы думаете, кто ее поливал, когда она стала засыхать? Когда вы еще были в Исландии?

– Вы, лейтенант. Но есть еще кое-что. Вы помните пару дроздов, которая свила гнездо среди побегов плюща три года назад? Так вот, они вернулись. И самка высиживает яйца.

– Вы думаете, это те же самые?

– Я спросил у Вуазне. Это они. Он уверен. Самец здорово отощал. У вас не найдется немного сливочного кекса? Они от него без ума. Знаете, Фруасси, мне хотелось бы, чтобы сотрудники не ходили по кабинетам и не обсуждали паука-отшельника.

– Я поняла. Подождите меня в коридоре, мне нужно кое-что закончить.

Адамберг удалился. Все знали, что Фруасси никогда не открывает при свидетелях шкаф со своими припасами, считая, что ее тайна нерушима. И в то же время прекрасно зная, что это не так. Она догнала его через несколько секунд, неся два ломтика кекса в руках и свой ноутбук под мышкой.

– Они вон там, – сообщил Адамберг, когда они вышли во двор, и показал на скопление переплетенных травинок, висящее на плюще в двух метрах от земли. – Вы ее видите? Мамашу? Не подходите слишком близко. А это самец.

– Да, вы правы, он хиловат.

Фруасси аккуратно положила компьютер на каменную ступеньку и начала крошить первый ломтик кекса.

– Так вот, о сиротском приюте, – заговорила она. – Речь идет о детском доме “Милосердие”. Это учреждение было реорганизовано двадцать шесть лет назад, теперь это центр помощи подросткам. А значит, архивы могли быть уничтожены или перевезены в другое место.

– Никаких шансов, – вздохнул Адамберг, который раскрошил второй кусок кекса и стал кормить птиц.

– Подождите. Прежний директор умер – ему сейчас исполнилось бы сто одиннадцать лет, – но у него был сын, и он вырос в этом “Милосердии”. Не совсем, он жил отдельно от остальных, но ходил на уроки и ел вместе с воспитанниками. Похоже, пошел по стопам отца: он стал детским психиатром. Лечит детей. Сейчас, одну секунду.

Фруасси белоснежным платком вытерла пальцы, жирные от кекса, и стала что-то искать в компьютере.

– У меня вылетело из головы название книги, – объяснила она, а тем временем Адамберг вытер замасленные ладони о брюки.

– Вы испортите брюки.

– Это вряд ли. Какая книга?

– Сын опубликовал – за свой счет – маленькую книжку под названием “Отец 876 детей”. Текст в свободном доступе, так что прочитать ее не составило труда, – добавила она немного разочарованно. – Он описал тамошнюю жизнь, мальчиков, которые его окружали, драмы, праздники, драки, уловки, чтобы обмануть охрану и пойти смотреть на девочек через высокую решетку, отделявшую один двор от другого. Но главное – тысячу и одну хитрость, которые использовал его отец, чтобы управлять этими брошенными детьми. В связи с этим он анализирует разнообразные последствия родительской безответственности. Написано проникновенно, жестко, но для нас там нет ничего интересного. Кроме того, что сын, совершенно очевидно, очень много знает о “Милосердии”, и он это подчеркивает. Много точных ремарок с указанием дат и имен персонажей: похоже, это сведения из архивов. Они у него, комиссар.

– Прекрасно, Фруасси. Вы знаете, где можно найти этого сына?

– В Мас-де-Пессаке, в семнадцати километрах к северу от Нима. Ролан Ковэр, семьдесят девять лет, Церковная улица, дом пять. Очень просто. У меня есть его номер телефона, адрес электронной почты – все, что нужно, чтобы с ним связаться.

Адамберг схватил Фруасси за руку.

– Не шевелитесь. Видите самца? Он уже нас не боится и подбирается к кексу.

– А вы хотите? Кусочек кекса? Я узнала, что Кромс остался там. Думаю, с тех пор вы питаетесь кое-как. И еще я узнала кое-что о третьем умершем, Клоде Ландрие. Сущий пустяк. Он не был воспитанником “Милосердия”.

– Ландрие? Торговец?

– Да. Точнее, владелец шоколадной лавки. Когда ему было пятьдесят пять лет, его допрашивали по делу об изнасиловании в Ниме.

– Когда именно это было? Изнасилование?

– Тридцатого апреля восемьдесят восьмого года. Жертва – Жюстина Повель.

– Ландрие был подозреваемым?

– Нет, он сам на следующий день пришел как простой случайный свидетель. Он видел ту девочку почти каждый день. Ее родители работали, а Жюстина приходила в его лавку делать уроки после занятий в коллеже. Он был давним другом семьи, чуть ли не крестным. Ему были известны имена самых близких школьных друзей девочки, поэтому он и пришел в полицию. Но ни одна из версий ничего не дала.

– Найдите мне нынешний адрес жертвы. Мне никогда не нравились случайные свидетели. Из тех, кто сам бежит в полицию, не дожидаясь, пока им позвонят. А первые двое никак не связаны с какими-нибудь делами об изнасилованиях?

– Сначала я искала в судебных архивах департамента Гар: пока ничего. Потом по всей территории Франции, хотя насильники обычно нападают там, где живут. А эти типы никогда не выезжали из своего департамента. Но кто знает, может, на выходные или в отпуск?

– По поводу первых двух можно предположить, что им отомстили за их грязные выходки в сиротском приюте. Но почему шестьдесят лет спустя? А Ландрие – за изнасилование? Но почему тридцать лет спустя? Кто-то убивает медляков?

– Медляки – это кто, комиссар?

– Жуки-вонючки. Они питаются крысиным пометом. Может, эти трое и были жуками-вонючками. Но мы все время возвращаемся к сути проблемы: можно ли убить с помощью пауков-отшельников? Нет. Это невозможно.

– Вам не пригодилось то, что я нашла?

– Наоборот, Фруасси. Продолжайте и тащите мне все, что вам попадется под руку. Возможно или невозможно, но жуки-вонючки в этой истории точно есть.

Часом позже Адамберг, уже собравшись уходить, получил сообщение от комиссара Декартье:

Отпечатки OK. Это он.

Адамберг ответил:

Компьютер и записи у тебя?

Да. Никто не в курсе. Забирай, когда хочешь.

Потом пришло еще одно:

Будь здоров, Берг, спасибо тебе.

Адамберг положил телефон перед Ретанкур. Лейтенант молча прочла.

– Завтра меня не будет, Ретанкур. Съезжу в провинцию, туда и обратно. Но я на связи.

– Хоть в воскресенье можно развеяться, да?

Адамберг понял, что она вздохнула с облегчением по поводу Фруасси.

– Да, так и есть. Хочу прогуляться.

– Может, вам съездить в Лангедок? Там неплохо.

– Совсем неплохо. Я еду в небольшую деревушку недалеко от Нима.

– Будьте осторожны, комиссар, там развелось много пауков-отшельников. Кажется, в это время года они кусаются.

– Вы так много знаете, лейтенант. Может, тоже поедете?

– Нет, не могу, у меня завтра Вивальди, вы помните?

– Ах да. Тоже очень неплохо.

Комиссар задержался у двери кабинета Вейренка.

– Поезд на Ним завтра в восемь сорок три. Подойдет?

– Буду.

– А сегодня вечером в половине девятого в “Гарбюре”?

– Буду.

Вейренк оказался прав. Расследование по делу о пауке-отшельнике, хотя все были о нем извещены, превратилось в тайный заговор, и теперь, чтобы поговорить, Адамберг вынужден был шушукаться под дверями или выходить во двор. И это, конечно, было заметно. Атмосфера секретов и секретных разговоров никому не шла на пользу. Следовало снарядить войска и объединить умственные усилия.

– Берем с собой Вуазне? – осведомился Вейренк.

– Хочешь увеличить численность армии? Я уже завербовал Ретанкур.

– Ретанкур? Как тебе это удалось?

– Чудом.

– Итак? Приглашаем Вуазне? Сегодня вечером.

– Почему нет?

 
– Мы двинулись вдвоем; но воинство росло,
И к берегу реки три тысячи пришло,
Настолько, видя нас шагающими смело,
Ободрились и те, чье сердце оробело[7]7
  Пьер Корнель. Сид (IV, 3). Перевод М. Лозинского.


[Закрыть].
 

– Это твой фальшивый Расин?

– Нет, это подлинный Корнель, кроме одной детали: у него было “Нас двинулось пятьсот”.

– Поэтому-то я и подумал: это лучше. Ты считаешь, что у Вуазне “сердце оробело” из-за расследования по поводу паука?

– Ничуть. Кто способен столкнуться лицом к лицу с муреной, того паук-отшельник вряд ли испугает.

– Тогда зови его.

Адамберг разворачивался во дворе, собираясь уехать, когда у окошка с его стороны возник Данглар. Комиссар опустил стекло и дернул стояночный тормоз.

– Вы видели дроздиху, Данглар? Она вернулась к нам высиживать яйца. Это к счастью.

– Только что арестовали насильника из девятого округа, – возбужденно сообщил майор.

– Я знаю.

– А несколько часов назад вы узнавали у меня контакты Декартье.

– Да.

– Значит, этот арест организовали вы?

– Да, это был я.

– Никого не предупредив? Один?

– А я так и так один, разве нет?

Это был удар ниже пояса, подумал Адамберг, когда увидел, как исказилось лицо его заместителя. На лице его все эмоции отразились так же ясно, словно были нарисованы мелом на черной доске. Адамберг только что причинил ему боль. Но Данглар становился для команды серьезной проблемой. Весомостью своих знаний и точностью аргументов – кто поверит, что этих людей убили при помощи пауков-отшельников? – Данглар подрывал сплоченность коллектива. Собрав большинство сотрудников под свои знамена против комиссара. Второй раз за год. Второй раз, черт бы его побрал! Конечно, с одной стороны, майор был прав. Но, с другой стороны, Данглар проигрывал ему в силе воображения, а еще больше – в открытости ума, и уж совсем вчистую – в терпимости. И он подвергал его, Адамберга, опасности. Опасности потерять авторитет, но на это комиссару было плевать. Опасности сойти за психа, но на это ему тоже было плевать. Опасности, что над ним будут смеяться подчиненные, но и на это ему тоже было плевать, правда, немного меньше. Опасности, что история получит огласку – но она и так уже ее получила, – опасности быть уволенным за бредовые идеи и неспособность работать, а на это ему было совсем не наплевать. Не говоря уж о том, что если Данглар продолжит в том же духе, столкновение станет неизбежным. Или один, или другой. Два оленя дерутся – деревья трещат. Так или иначе, нужно как-то выпутываться.

– Данглар, мы еще вернемся к этому разговору.

– О насильнике из девятого округа?

– О вас и обо мне.

И Адамберг уехал, оставив майора в растерянности посреди двора.

Глава 16

Третий вечер подряд Эстель наблюдала, как офицеры полиции устраиваются за столиком ее ресторана. На сей раз два беарнца пришли в сопровождении низкорослого лохматого мужчины с красноватым лицом. Он был ей незнаком. Полицейский с рыжими прядями улыбался ей, держался приветливо, что, видимо, свидетельствовало о том, что он проявляет к ней интерес. Накануне комиссар ушел, а он задержался и рассказывал ей о горах. Но эти регулярные собрания за кастрюлькой с супом вряд ли устраивались ради того, чтобы повидаться с ней. Нет, у них, очевидно, возникли трудности, которые требовали ежевечерних встреч. Все трое почти не разговаривали, пока она не принесла заказанное блюдо.

– Вуазне, вы не обязаны есть гарбюр, – сказал Адамберг.

– Надо же, – заметил Вуазне, улыбаясь и похлопывая себя по животу, – когда вы меня сюда позвали, то я решил, что нужно пройти обряд, чтобы быть принятым в тайное общество. Съесть ваш беарнский суп, сваренный из чего придется, так?

– Не из чего придется, а из капусты, картошки и свиной рульки, если она есть, – поправил его Вейренк.

– Годится, – сказал Вуазне, – я не привередлив.

– Что касается тайного общества или, во всяком случае, секретов, – тут вы не ошиблись, – подтвердил Адамберг. – И это отвратительно. Атмосфера в комиссариате нездоровая.

– Это еще слабо сказано. Снова разделились на три лагеря. Те, кто против, и те, кто не то чтобы за, а скорее попутчики, я бы сказал. Потому что есть ли на самом деле те, кто за? И третья часть – те, кто колеблется, держит нейтралитет, предпочитает не вмешиваться. Но некоторых нейтральных можно отнести к сочувствующим, например Меркаде, или к критикам, как Керноркян. Вы это хотели узнать? Что происходит в комиссариате? Но вы это понимаете так же хорошо, как и я.

– Да, так же хорошо, лейтенант, и я не использую вас в качестве шпиона. Я попросил вас прийти, чтобы проинформировать о некоторых неприятных вещах.

– Почему меня?

– Потому что вы первым обратили внимание на похождения паука-отшельника.

– Я вам уже говорил, почему они меня заинтересовали.

– Не важно. Вас все это беспокоило, и не только из-за вашего деда.

– Что пауки-отшельники убивали – конечно, беспокоило. Все эти слухи о мутации, инсектицидах, быстром росте популяции никого не оставляют равнодушными. А он совсем неплох, этот гарбюр. О каких неприятных вещах вы говорили, комиссар?

– Эти два покойника, Клавероль и Барраль, продолжали всю жизнь встречаться и за рюмкой-другой пастиса обмениваться воспоминаниями о боевой юности.

– Ним невелик, как сказал Мордан, но допускаю, что это любопытный факт.

– Особенно если знать, что они были членами банды “плохих парней” в сиротском приюте.

– Из тех, кто мучит маленьких, хилых и толстых. Мне такие знакомы, еще бы, столько от них натерпелся… Иногда мне хотелось, чтобы они сдохли. Но много лет спустя пойти и замочить прежних мучителей – нет, никогда. Вы ведь об этом подумали, да, комиссар?

– Такой вариант тоже нельзя исключить, – вмешался Вейренк. – Во время расследования нельзя упускать из виду совпадения, вы знаете это не хуже нас.

– Расследование. Данглар, услышав это слово, взбесится.

– Ничто не говорит о том, что они перестали быть негодяями.

– Жуками-вонючками, – уточнил Адамберг.

– Жуками-вонючками? – удивился Вуазне. – Вы имеете в виду жуков-медляков?

– Да.

– Но третий умерший, Ландрие, не воспитывался в приюте.

– Остается выяснить, были ли они знакомы.

– И этот Ландрие, – снова заговорил Вейренк, – давал показания как случайный свидетель в деле об изнасиловании девочки-подростка.

– Не люблю я этих случайных свидетелей, – проворчал Вуазне.

– То же самое сказал и я, – согласился Адамберг.

– Виновника нашли?

– Нет.

– Когда это было?

– Двадцать восемь лет назад.

– Тоже очень давно, – вздохнул Вуазне и протянул пустую тарелку, чтобы ему положили добавки. – Но это уже не так невероятно. Молодая женщина, так и не оправившись от случившегося, в зрелом возрасте решила убить насильника. Прошло столько лет, так что никто на нее не подумает. Особенно если скрыть эту смерть среди других. Тех, кто пострадал от укусов.

– И снова мы возвращаемся к тому, с чего начали: пауку не отдашь приказ укусить, тем более шестидесяти паукам сразу.

– Шестидесяти?

– Знаете ли вы, Вуазне, сколько яда паука-отшельника нужно, чтобы убить человека?

– Ну, наверное, – попытался прикинуть Вуазне, – от трех до пяти гадюк, из расчета пятнадцать миллиграммов от каждой. Паук-отшельник маленький, значит, понадобится раз в пять больше укусов, так?

– Вы почти угадали. Понадобится полное содержимое сорока четырех желез, то есть двадцать два паука.

– Не считая сухих укусов или с ядом из одной железы.

– Совершенно точно.

– Но я все равно настаиваю на том, что жертвами были старики, – заметил Вуазне. – Предположим, трех укусов хватит, чтобы ослабить иммунную защиту старого человека. Все-таки этот яд – не ерунда какая-нибудь. Это некроз, сепсис, гемолиз. Почему не от трех укусов?

– Я об этом не думал, – произнес Вейренк.

– А это уже вполне вероятно, – с горячностью произнес Вуазне и протянул стакан, чтобы ему налили еще вина. – Что это за вино?

– Мадиран.

– Очень вкусное. Вполне возможно, что какой-то парень разработал технику отлова пауков. В темноте, ночью.

– Или он вытягивает их при помощи пылесоса из укрытий, – предположил Вейренк. – Они живучие, эти пауки. Потом нужно только разрезать мешок пылесоса и вытащить их оттуда.

– Блестящая идея! – одобрил Адамберг.

– Могу подтвердить, пауки в мешке выживают, в этом нет сомнения. Итак, предположим, что наш убийца… Я сказал “наш”, но это еще не значит, что я во все это верю.

– Это мы уже усвоили, Вуазне, – сказал Вейренк.

– Предположим, что наш убийца обзавелся порядочной коллекцией пауков-отшельников. Подкладывает их по три-четыре штуки в каждый ботинок, в брюки – это очень удачно, потому что из брюк они никуда не денутся, – в носки или в постель старику, где тот их наверняка заденет, и они его укусят.

– Про две смерти известно, что жертвы были укушены на улице, вот в чем досада, – заметил Адамберг.

– Черт! – расстроился Вуазне.

Адамберг и Вейренк переглянулись. Вуазне огорчился, когда его теория развалилась, и это был добрый знак. Ни один человек, у которого есть своя теория, даже если он ее только что выстроил, не может спокойно смотреть, как в ней пробивают брешь. Наметился путь, едва-едва, но наметился.

– Или же оба старика соврали и их укусили в помещении, – медленно проговорил Адамберг.

Все трое некоторое время сидели молча, размышляя над этой гипотезой. Эстель принесла сыр томм.

– Не понимаю, зачем им врать, – задумчиво произнес Вейренк.

– Я тоже, – слукавил Адамберг, который нащупал серьезный мотив, но хотел, чтобы Вуазне сам до него додумался.

– Это, конечно, притянуто за уши, – произнес наконец Вуазне, – но давайте вообразим, что они солгали, потому что знали.

– Знали что? – спросил Адамберг.

– Что стали жертвами мести. В таких случаях люди, совершившие нечто до того мерзкое, что приходится за это расплачиваться, предпочитают об этом не рассказывать.

– И им мстят при помощи пауков?

– Предположим к тому же, – продолжал Вуазне, – что пауки были знаком мести и старикам это было известно. Например, если они мучили малышей в приюте, подбрасывая им пауков. Например, ловили паука и подкладывали в кровать выбранному ими козлу отпущения.

Вуазне выпрямился, отпил глоток вина и торжествующе улыбнулся, гордясь своим выступлением. Адамберг и Вейренк снова переглянулись.

– Конечно, придется разузнать о том, что происходило там, в этом сиротском приюте, – добавил лейтенант. – И как это происходило. Ведь прошло уже больше шестидесяти лет!

– Фруасси нашла сына тогдашнего директора, детского психиатра. По ее словам, почти нет сомнений в том, что он сохранил архивы этого учреждения.

– Фруасси в деле? – спросил Вуазне, перейдя на жаргон преступников. – Она ищет информацию для вас?

– Тема для нее не имеет значения. Искать и находить – без этого она жить не может.

– Надо обязательно встретиться с этим типом, – твердо проговорил Вуазне.

– Вот завтра и встретимся, – откликнулся Адамберг. – Мы с Вейренком утром едем в Ним.

– А эта изнасилованная женщина?

– Я о ней не забуду. Но нас только двое.

– А она далеко живет, эта женщина?

– Не очень. Она работает в Сансе.

Вуазне в задумчивости допил вино. Адамберг молча придвинул ему листок, на котором был записан адрес той женщины, Жюстины Повель. Лейтенант кивнул.

– Я съезжу, – сказал он.