Текст книги "Мертвые, вставайте!"

– Засыпаешь, солдат, – сказал Люсьен.

– Вовсе нет, – возразил Марк. – Я перемещаюсь, сидя на месте. Тут дело в тектонике, тебе не понять.

Вандузлер встал и взмахом руки заставил Александру повернуться к нему.

– Все убедительно, – повторила Александра. – Старик Симеонидис не убивал Софию, потому что он ее любил. Его пасынок не убивал Софию, потому что он рохля. Его мать тоже не убивала, потому что она дура. Мама – тоже нет, потому что она мама. И еще потому, что она не уезжала из Лиона. Остаюсь я: я уехала, я соврала матери, я продала машину, я не видела тетю Софию десять лет, я озлобленная, я по приезде настояла на расследовании, у меня больше нет работы, я взяла тетину машину, я езжу без всякой цели по ночам, я спеклась. Да я и так уже была в дерьме.

– Мы тоже, – сказал Марк. – Но одно дело – быть в дерьме, и совсем другое – спечься. В первом случае рискуешь поскользнуться, во втором сгореть. Разница очень большая.

– Оставь свои аллегории, – сказал Вандузлер. – Ей этим не поможешь.

– Маленькая аллегория время от времени еще никому не повредила, – возразил Марк.

– Пока Александре больше пользы от моих слов. Она подготовлена. Она не повторит в понедельник все те ошибки, которые совершила этим вечером: не потеряет голову, не будет плакать, выходить из себя, перебивать, кричать «дерьмо», возмущаться, опускать руки и признавать свое поражение. Завтра она будет спать, читать, гулять с малышом в сквере или на набережных Сены. Ле-генек, разумеется, установит за ней наблюдение. Он собирался. Ей не следует даже замечать этого. В понедельник она проводит сына в школу и явится в комиссариат. Она знает, чего ей ждать. Она изложит свою правду, не поднимая шума, ни на кого не нападая, а это лучшее, что можно сделать, чтобы приостановить натиск полицейского.

– Она скажет правду, но Легенек ей не поверит, – сказал Марк.

– Я не сказал «правду». Я сказал «свою» правду.

– Значит, ты считаешь ее виновной? – сказал Марк, снова теряя голову.

Вандузлер воздел руки и уронил их на колени.

– Марк, чтобы «правда» соединилась с «ее правдой», нужно время. Время. Это все, что нам необходимо. Именно его я и пытаюсь выиграть. Легенек хороший полицейский, но ему хочется слишком быстро выловить кита. Он гарпунщик, ему так положено. А я предпочитаю дать киту уйти на глубину, протащить его в кильватере, остудить жар, если припечет, посмотреть, где кит всплывет на поверхность, позволить ему снова уйти под воду и так далее. Время, время…

– Чего вы ждете от времени? – спросила Александра.

– Реакций, – сказал Вандузлер. – После убийства ничто не остается неизменным. Я жду реакций, даже мелких. Они появятся. Достаточно быть внимательным.

– И ты намерен сидеть сиднем у себя на верхотуре и дожидаться реакций? – сказал Марк. – Не двигаться? Не искать? Не шевелиться? Думаешь, реакции сваляться тебе прямо на голову, как голубиный помет? Знаешь, сколько раз мне на голову падало голубиное дерьмо за те двадцать три года, что я живу в Париже? Знаешь? Один раз, один-единственный! Одно жалкое дерьмецо, хотя в городе миллионы голубей, которые гадят целыми днями. Ну и на что ты надеешься? Думаешь, реакции послушно слетятся сюда, чтобы водрузиться на твою внимающую голову?

– Именно, – сказал Вандузлер. – Потому что здесь…

– Потому что здесь – линия фронта, – подхватил Люсьен.

Вандузлер поднялся и кивнул.

– Твой друг Первой мировой неплохо соображает, – сказал он.

Повисло тяжелое молчание. Вандузлер порылся в карманах и выудил из них две пятифранковые монеты. Он выбрал самую блестящую и исчез с ней в подвале, где были сложены все инструменты. Донесся короткий звук дрели. Вандузлер вернулся с просверленной монетой в руке и тремя ударами молотка приколотил ее к стойке в левом углу камина.

– Ты закончил представление? – спросил у него Марк.

– Раз уж речь зашла о ките, – отвечал Вандузлер, – я прибиваю эту монету к мачте. Она достанется тому, кто загарпунит убийцу.

– Не можешь без этого обойтись? – сказал Марк. – София мертва, а ты развлекаешься. Пользуешься ее смертью, чтобы валять дурака и строить из себя капитана Ахава. Ты просто смешон.

– Это не насмешка, а символ. Разные вещи. Хлеба и символов. Они в основе всего.

– А ты, конечно, капитан? Вандузлер покачал головой.

– Пока я и сам не знаю, – сказал он. – Мы не на бегах. Я хочу этого убийцу и хочу, чтобы все участвовали в погоне.

– Ты бывал и поснисходительнее к убийцам, – сказал Марк.

Вандузлер резко обернулся.

– Этот, – сказал он, – не дождется моего снисхождения. Он – грязная скотина.

– Ах так? Тебе это уже известно?

– Да, известно. Он – мясник. Мясник – ты понял? Всем доброго вечера.

23

В понедельник около полудня Марк услышал, как перед их садовой решеткой остановилась машина. Он бросил карандаш и ринулся к окну: Вандузлер с Александрой выходили из такси. Крестный проводил ее до флигеля и вернулся, напевая. Так вот куда он ездил: забирал ее из комиссариата. Марк сжал зубы. Проворное всесилие крестного начинало выводить его из себя. Кровь стучала у него в висках. Опять этот чертов нервный срыв. Тектоника. Как, черт возьми, Матиасу удается оставаться немногословным и величественным, хотя с ним не происходит ничего из того, о чем он мечтает? Марку казалось, что он тает от отчаяния. Сегодня утром он сгрыз треть своего карандаша, то и дело выплевывая деревянные ошметки на лист бумаги. Попробовать носить сандалии? Смешно. У него не только замерзнут ноги, но он еще и растеряет последние остатки блеска, затаившегося в изысканности его одежды. Никаких сандалий.

Марк затянул серебряный пояс, разгладил черные узкие брюки. Александра вчера к ним даже не заглянула.

Да и зачем ей приходить? Она теперь обрела свой флигель, свою независимость, свою свободу. Эта девушка ревниво оберегает свою свободу, тут нельзя совершать промахи. Однако воскресенье она все-таки провела так, как посоветовал ей Старина Вандузлер. Гуляла в сквере с Кириллом. Матиас увидел, что они играют в мяч, и сыграл с ними партию. Ласковое июньское солнце. Марку это и в голову не пришло. Матиас умел там и сям молча оказывать поддержку, настолько простую, что Марк о ней и не подумал. Без особого энтузиазма Марк вернулся к своему исследованию сельской торговли в одиннадцатом – двенадцатом веках. Проблема излишков сельскохозяйственного производства была слишком вязкой и, чтобы не увязнуть в ней по пояс, приходилось передвигаться по-пластунски. Он погряз в этом дерьме. Лучше бы он поиграл в мяч: по крайней мере видишь, что бросаешь и что ловишь. Ну а крестный все воскресенье провел, взгромоздившись на стул и высунувшись из форточки, наблюдал за окрестностями. Вот придурок. Конечно, в глазах простецов старикан обретал значительность, изображая дозорного в «вороньем гнезде» [3]3
  «Воронье гнездо» (морск.) – наблюдательный пункт на мачте.


[Закрыть] или капитана китобойного судна. Но такой способ пускать пыль в глаза не действовал на Марка.

Он услышал, как Вандузлер поднимается по лестнице. Но не двинулся с места, чтобы не радовать крестного, явившись к нему за новостями. Решимость Марка быстро растаяла, что в мелочах было для него обычным делом, и двадцать минут спустя он уже входил на чердак.

Крестный снова поднялся на стул и высунул голову в форточку.

– У тебя дурацкий вид, – сказал Марк. – Чего ты дожидаешься? Реакции? Голубиного дерьма? Кита?

– Разве я тебе мешаю? – спросил Вандузлер, спускаясь со стула. – Стоит ли выходить из себя?

– Ты изображаешь важную и незаменимую персону. Красуешься на задних лапках. Это и выводит меня из себя.

– Согласен с тобой, это действует на нервы. Однако ты к этому привык и обычно тебе наплевать. Но я занимаюсь Лекс, вот ты и бесишься. Ты забываешь, что я присматриваю за бедной девочкой лишь затем, чтобы она не попала в беду, да и всем нам может не поздоровиться. Хочешь сам попробовать? У тебя нет навыков. А поскольку ты выходишь из себя и не слушаешь, что я говорю, то вряд ли сумеешь их приобрести. Наконец, у тебя нет никаких подходов к Легенеку. Если хочешь помочь, тебе придется терпеть мои вторжения. И даже, может быть, исполнять мои указания, потому что я не вездесущ. Ты с двумя другими евангелистами можешь пригодиться.

– На что? – спросил Марк.

– Подожди. Еще не знаю.

– Ждешь голубиного дерьма?

– Называй это так, если тебе угодно.

– Ты уверен, что оно свалится?

– Почти уверен. Александра хорошо держалась утром на допросе. Легенек сбавил обороты. Но кое-что серьезное у него на нее есть. Хочешь знать или тебе плевать, что я затеваю?

Марк сел.

– Они исследовали машину тети Софии, – сказал Вандузлер, – и нашли в багажнике два волоса. Без всяких сомнений, это волосы с головы Софии Симеонидис.

Вандузлер потер руки и расхохотался.

– Тебя это радует? – спросил пораженный Марк.

– Спокойно, юный Вандузлер, сколько раз тебе повторять! – Он снова расхохотался и налил себе вина. – Хочешь? – предложил он Марку.

– Нет, спасибо. Волосы – это очень серьезно. А ты еще смеешься! Смотреть противно. Ты злой циник. Если только… Если только ты не думаешь, что из этого можно что-нибудь извлечь? В конце концов, машина принадлежит Софии, и нет ничего удивительного в том, что там остались ее волосы.

– В багажнике?

– Почему бы и нет? Упали с пальто.

– София Симеонидис была не из таких, как ты. Она не клала пальто прямо в багажник. Нет, у меня другое на уме. Не теряй голову. Расследование в два счета не закончишь. У меня есть запас времени. И если ты соблаговолишь успокоиться, перестанешь опасаться, что я в том или ином смысле пытаюсь завлечь Александру, вспомнишь, что я тебя отчасти воспитал, и не так уж плохо, несмотря на твои и мои заскоки, словом, соблаговолишь оказать мне некоторое доверие и спрячешь кулаки в карманы, я попрошу тебя о небольшой услуге. Марк с минуту поразмыслил. Два волоса в багажнике не давали ему покоя. Старик, казалось, что-то об этом знает. В любом случае, что толку раздумывать, у него не было желания выкидывать дядю за дверь. Или крестного. Это оставалось основой основ, как сказал бы сам Вандузлер.

– Продолжай, – вздохнул Марк.

– Сегодня днем мне придется отлучиться. Будут допрашивать любовницу Реливо, а потом еще раз – самого Реливо. Пойду поразнюхаю. Мне понадобится дозорный на случай, если сюда вдруг свалится голубиное дерьмо. Ты займешь мой наблюдательный пост.

– Что нужно делать?

– Быть на месте. Не уходи, даже за покупками. Мало ли что. Стой у окна.

– Но что мне высматривать, черт возьми? Чего ты ждешь?

– Не имею представления. Именно поэтому и нужно все отслеживать. Даже самое безобидное происшествие. Идет?

– Ладно, – сказал Марк. – Но я не понимаю, к чему все это. Не забудь купить хлеба и яиц. Люсьен ведет уроки до шести часов. Я должен был сходить за покупками.

– У нас есть что-нибудь на обед?

– Осталось малосъедобное жаркое. Может, сходить лучше в «Бочку»?

– Она закрыта по понедельникам. И я же сказал, чтобы ты не уходил из дома. Помнишь?

– Даже чтобы пожрать?

– Даже. Прикончим жаркое. Потом ты пойдешь к своему окну и будешь ждать. И не вздумай читать. Просто стой у окна и смотри.

– Я подохну со скуки.

– Да нет, на улице происходит много интересного.

В тринадцать тридцать мрачный Марк занял пост у окна третьего этажа. Шел дождь. На этой улочке и всегда мало прохожих, а в дождь – и того меньше. Все равно под зонтами ничего не видно. Как Марк и предчувствовал, ровным счетом ничего не случилось. Две дамы прошли в одну сторону, один мужчина – в другую. Потом, около половины третьего, укрывшись под большим черным зонтом, отважился на вылазку брат Жюльет. Этого увальня Жоржа редко когда увидишь. Работал он от случая к случаю, если издательство посылало его пополнять склады в провинции. Иногда он уезжал на неделю, а потом подолгу сидел дома. В такие дни его можно было встретить, когда он слонялся по округе или пил пиво. Такой же белокожий, как сестра, славный тип, вот только из него слова не вытянешь. Он дружелюбно здоровался с ними, никогда не стараясь завязать разговор. В «Бочке» его никогда не видели. Марк не решался расспрашивать о нем Жюльет, но этот почти сорокалетний толстяк, все еще живший при ней, похоже, не был предметом ее гордости. Она о нем почти не говорила. Словно прятала его ото всех, укрывала. Никто не видел его с женщиной, и Люсьен, со свойственной ему деликатностью, выдвинул, конечно, предположение, будто он любовник Жюльет. Чушь. Их внешнее сходство бросалось в глаза, хотя один был неказист, а другая красива. Разочарованный, но вынужденный признать очевидность Люсьен переметнулся и теперь утверждал, что видел, как Жорж украдкой входил в специализированный магазинчик на улице Сен-Дени. Марк пожал плечами. У Люсьена все шло в ход, чтобы мутить воду, – и грязь, и мыло.

Около пятнадцати часов он увидел Жюльет, которая бежала домой, прикрывшись от ливня коробкой, а следом с непокрытой головой неторопливо вышагивал Матиас, направляясь к дому. По понедельникам он часто помогал Жюльет запасаться продуктами для «Бочки» на неделю. На нем сухой нитки не осталось, но такого, как Матиас, этим не проймешь. Прошла еще одна дама. Потом, четверть часа спустя, какой-то тип. Прохожие спешили, ежась под дождем. Матиас постучал в его дверь, чтобы одолжить ластик. Он даже волосы не высушил.

– Что это ты делаешь у окна? – спросил он.

– У меня задание, – устало ответил Марк. – Комиссар поручил мне отслеживать любые происшествия. Вот я и отслеживаю.

– В самом деле? Какое именно?

– Неизвестно. Нечего говорить, что никакого происшествия и не будет. Они нашли два волоса Софии в багажнике машины, которую брала Лекс.

– Дерьмово.

– И не говори. Но крестного это забавляет. Смотри-ка, почтальон.

– Хочешь, я тебя сменю?

– Благодарю. Я привык. Я один здесь ничего не делаю. Поэтому я на задании, пусть и на дурацком.

Матиас положил ластик в карман, а Марк остался на своем посту. Дамы, зонтики. Конец занятий в школе. Прошла Александра с маленьким Кириллом. И даже не посмотрела в сторону лачуги. Да и зачем ей смотреть?

Незадолго до шести часов припарковал машину Пьер Реливо. Его машину тоже уже исследовали. Он сильно хлопнул садовой калиткой. Допросы никого не приводят в хорошее настроение. Он, должно быть, опасался, что про любовницу, которую он содержит в тринадцатом округе, узнают у него в министерстве. По-прежнему неизвестно, когда состоится погребение злосчастных останков Софии. Их все еще нельзя было забрать. Но Марк не ожидал, что Реливо раскиснет на похоронах. Он выглядел озабоченным, но не сраженным смертью жены. По крайней мере, если он и был убийцей, то не пытался ломать комедию – тактика не хуже любой другой. Около половины седьмого вернулся Люсьен. Конец затишью. Потом – промокший до нитки Вандузлер Старший. Марк расслабил затекшие мышцы. Ему вспомнилось, как они следили за полицейскими, копавшими под деревом. О дереве уже и думать забыли. Однако все началось с него. И у Марка оно не шло из головы. Дерево.

Пропащий день. Ни происшествия, ни самого завалящего случая, ни малейшего голубиного дерьма, вообще ничего.

Марк спустился вниз отчитаться перед крестным, разводившим огонь, чтобы обсушиться.

– Ничего, – сказал он. – Я битых пять часов тупо пялился в пустоту. А у тебя? Как допросы?

– Легенек начинает придерживать информацию. Хоть мы и друзья, у него своя гордость. Он топчется на месте, вот и не хочет, чтобы все это видели. Учитывая мое прошлое, его доверие ко мне, несмотря ни на что, отнюдь не безгранично. И потом он же теперь получил повышение. Его раздражает, что я все время путаюсь у него под ногами, ему кажется, что я веду себя вызывающе. Особенно когда я посмеялся над волосами.

– А почему ты посмеялся?

– Тактика, юный Вандузлер, тактика. Бедный Легенек. Он-то думал, что нашел настоящую преступницу, и вот у него полдюжины потенциальных преступников, в равной степени подозрительных. Надо будет пригласить его перекинуться в картишки, пусть расслабится.

– Полдюжины? Появились новые претенденты?

– Я дал понять Легенеку, что если бедняжка Александра оказалась первой подозреваемой, это еще не повод совершать оплошность. Не забывай, что я пытаюсь его притормозить. В этом все дело. Я нарисовал ему целую кучу других убийц, которые вполне подходят на эту роль. Ему понравилось, как Реливо держался сегодня днем. Пришлось мне добавить свою ложку дегтя. Реливо уверяет, что не притрагивался к машине жены. Что отдал ключи Александре. Ну и мне пришлось сказать Легенеку, что дубликат ключей он припрятал. И я их ему принес. Ну? Что скажешь?

В камине, потрескивая, разгоралось пламя, а Марк всегда любил этот краткий миг беспорядочного воспламенения, вслед за которым рушились сложенные дрова и огонь становился ровным, – стадии не менее завораживающие, хотя и по-другому. Спустился вниз Люсьен, чтобы погреться. Стоял июнь, но по вечерам в комнатах наверху мерзли пальцы. У всех, кроме Матиаса, который явился с голым торсом готовить обед. Торс у Матиаса был мускулистый, но почти безволосый.

– Потрясающе, – сказал Марк с сомнением. – И как ты раздобыл эти ключи?

Вандузлер вздохнул.

– Понятно, – сказал Марк. – Ты взломал дверь в его отсутствие. У нас из-за тебя будут неприятности.

– Ты сам давеча стащил зайца, – парировал Вандузлер. – Трудно отделаться от своих привычек. Мне хотелось оглядеться. Найти хоть что-нибудь. Какие-то письма, счета, ключи… Реливо осторожен. Дома – ни единой компрометирующей бумажки.

– Как ты нашел ключи?

– Проще простого. За томом «С» Большого Ларусса девятнадцатого века. Чудо, а не словарь. То, что он припрятал ключи, не значит, что он виновен, поверь мне. Может быть, он перетрусил, вот и предпочел сказать, что у него никогда не было дубликата.

– Почему тогда их не выбросить?

– В такие смутные времена машина, от которой у тебя якобы нет ключей, может оказаться кстати. Его собственную машину исследовали. Ничего не обнаружили.

– А любовница?

– Уступает натиску Легенека. Святой Лука поставил неверный диагноз. Девица не довольствуется Пьером Реливо, а использует его. Он дает средства к существованию ей и ее сердечному дружку, который не стыдится убираться из дома, когда Реливо проводит с ней выходные. По мнению девицы, этот осел Реливо ни о чем не догадывается. Однажды оба они случайно столкнулись. Он решил, что это ее брат. Ее такое положение устраивает, и я правда не вижу, к чему ей замужество, которое лишит ее свободы. И не понимаю, что мог бы выиграть при этом сам Реливо. София Симео-нидис была для него куда полезней, чтобы помочь ему попасть в те социальные круги, к которым он стремится. И все-таки я намекнул, что девица – ее зовут Элизабет – могла врать с начала до конца: не исключено, что она жаждет выйти за Реливо, освободившегося от жены и получившего наследство. Ей бы удалось женить его на себе, ведь она недурна, гораздо моложе его и удерживает его при себе уже шесть лет.

– А кто же другие подозреваемые?

– Я, конечно, обвинил мачеху Софии и ее сына. Они обеспечивают друг другу алиби на ту ночь в Мезон-Альфоре, но ничто не мешает предположить, что один из них мог отлучиться. Дурдан ведь недалеко. Ближе, чем Лион.

– Это еще не полдюжины, – сказал Марк. – Кого еще ты сдал Легенеку на растерзание?

– Ну, в общем, святого Луку, святого Матфея и тебя. Это его займет.

Марк вскочил, а Люсьен только улыбнулся.

– Нас? Да ты свихнулся!

– Ты ведь хочешь помочь бедной девочке?

– Черта с два! И ей это не поможет! Из-за чего, по-твоему, Легенеку нас подозревать?

– Да запросто, – вмешался Люсьен. – Трое мужчин тридцати пяти лет, без руля и без ветрил, живут в хаотической лачуге. Отлично. Иными словами – подозрительные соседи. Один из трех типов увел даму на прогулку, зверски изнасиловал ее и убил, чтобы она не проболталась.

– А как же полученная ею открытка? – крикнул Марк. – Открытка со звездой и назначенное свиданье? Ее тоже мы отправили?

– Это несколько усложняет дело, – согласился Люсьен. – Допустим, дама рассказывала нам о Стелиосе и об открытке, полученной тремя месяцами ранее. Чтобы объяснить нам свои страхи и уговорить нас выкопать яму под деревом. Ведь мы ее выкопали, не забывай.

– Можешь быть уверен, что я-то помню о чертовом дереве!

– Итак, – продолжал Люсьен, – один из нас использует эту грубую уловку, чтобы выманить даму из дома, перехватывает ее на Лионском вокзале, куда-нибудь увозит, и свершается драма.

– Но София никогда не говорила нам о Стелиосе!

– Полиции на это наплевать! У нас есть только наше слово, а оно не в счет, когда сидишь в дерьме.

– Прекрасно, – сказал Марк, дрожа от ярости. – Прекрасно. У крестного просто потрясающие идеи. А он сам? Почему не он? С его-то прошлым и его в разной степени достославными пинкер-тоновскими и любовными похождениями он хорошо вписался бы в картину. Что скажешь, комиссар?

Вандузлер пожал плечами.

– Знай, что насиловать женщин начинают не в шестьдесят восемь лет. Это случилось бы раньше. Все полицейские в курсе дела. Тогда как от одиноких тридцатипятилетних мужчин, которые малость не в себе, можно ждать чего угодно.

Люсьен расхохотался.

– Сногсшибательно! Вы сногсшибательны, комиссар. Ваши подсказки Легенеку здорово меня повеселили.

– А меня – нет, – сказал Марк.

– Потому что ты чистоплюй, – Люсьен похлопал его по плечу. – Не можешь смириться с тем, что твой образ замарают. Но, мой бедный друг, твой образ здесь совершенно не при чем. Надо спутать им карты. Легенек ничего не может нам сделать. Но зато у него уйдет целый день, чтобы узнать нашу подноготную, наши передвижения и подвиги, да еще двое его подручных будут заниматься пустяками. И то хлеб!

– По-моему, это идиотизм.

– Да нет же. Я уверен, что это рассмешит Матиаса. Верно, Матиас?

Матиас слабо улыбнулся.

– Мне совершенно все равно.

– Тебе совершенно все равно, что тебе будут докучать легавые, подозревая в изнасиловании Софии? – спросил Марк.

– Ну и что? Я знаю, что никогда не изнасилую женщину. Поэтому мне наплевать, что думают об этом другие, я-то знаю.

Марк вздохнул.

– Охотник-собиратель – мудрец, – изрек Люсьен. – К тому же с тех пор, как работает в бочке, он стал разбираться в гастрономии. Не будучи ни чистоплюем, ни мудрецом, я предлагаю пожрать.

– Ты только и говоришь что о жратве и о войне, – сказал Марк.

– Давайте жрать, – согласился Вандузлер.

Он прошел у Марка за спиной и быстро сжал ему плечо. Его привычка сжимать Марку плечо не изменилась с тех пор, как тот был мальчишкой и они ссорились. Он словно хотел сказать: «Не беспокойся, юный Вандузлер, я не причиню тебе вреда, не нервничай, ты слишком нервничаешь, успокойся». Марк почувствовал, что гнев его утихает. Обвинение Александре все еще не предъявлено, а именно об этом и пекся старикан вот уже четыре дня. Марк бросил на него взгляд. Арман Вандузлер как ни в чем не бывало садился за стол. Мешок дерьма, мешок с чудесами. Как тут разберешься? Но это был его дядя, и Марк, хотя и кричал, доверял ему. Кое в чем.