Текст книги "Октябрь. Память и создание большевистской революции"

Празднования, состоявшиеся год спустя, имели общие цели с годовщиной 1918 года, хотя финансовые трудности урезали их в соответствии с потребностями страны, раздираемой Гражданской войной. Сообщения о планах предстоящих торжеств производили впечатление не столько амбициозной и тщательной организации, сколько несогласованных и торопливых проектов[255]255
  Так, например, рабочая комиссия Дворца Труда «окончательно» решила украсить площадь Восстания, «где началась первая русская революция» (К октябрьским торжествам // Жизнь искусства. 1919. № 284–285. 5 нояб.). См. также «Правду» от 6 ноября 1919 года.


[Закрыть], многие их которых носили экспериментальный характер[256]256
  Художественной секцией Профсоюза работников искусств в Петрограде был объявлен конкурс, в котором приняли участие 18 художников и архитекторов, которые должны были разработать проекты оформления Смольного, площади Восстания и площади Жертв Революции. Еще четыре художника разрабатывали плакаты, лучшие из которых должны были получить денежные премии (Жизнь искусства. 1919. № 268.15 окт.). Среди других проектов было изготовление торжественных табличек с такими громоздкими лозунгами, как «Каждый раз, когда великая идея проникает в сознание эпохи, она распространяет вокруг себя такой же ужас, как спущенный на улицы и рынки» (К октябрьским торжествам // Жизнь искусства. 1919. № 267. 14 окт).


[Закрыть]. Петроградский губернский отдел труда объявил, что Октябрьская революция в этом году будет праздноваться только в один день – 7 ноября[257]257
  Красная газета. 1919. 5 нояб.


[Закрыть]. Пышное оформление в честь первой годовщины контрастировало с гораздо более простыми украшениями торжеств 1919 года. Несмотря на скромные масштабы, писала «Красная газета», их значение было даже больше, чем годом ранее. Теперь главным украшением города служили орудийные установки и баррикады из колючей проволоки: «В железную броню, под ударами, последними ударами издыхающей контрреволюции оделся Красный Петроград и в железной броне встречает свой великий праздник». По мнению автора статьи, это свидетельствовало о неуверенности осажденного режима: «Какая же другая власть рискнула бы соорудить внутри города эту грозную сеть укреплений, если бы она не опиралась на величайшее доверие и величайшую поддержку со стороны трудовых масс?»[258]258
  Там же. 1919. 7 нояб.


[Закрыть] Ушли в прошлое амбициозные планы 1918 года накормить огромное количество людей в столицах. На смену им пришла более скромная цель – обеспечить «праздничное питание» для детей в разных районах Москвы, а также дополнительный паек в виде мяса, икры, варенья, белого хлеба, шоколада, красного вина и папирос для раненых красноармейцев[259]259
  Правда. 1919. 6 нояб.; Красная газета. 1919. 5 нояб. Десять тысяч рублей было выделено Оргкомитетом регионам на питание для детей (Петроградская правда. 1919. 7 нояб.).


[Закрыть]. В день праздника были объявлены бесплатные концерты и представления, сопровождаемые массовыми митингами, а также спектакли революционного содержания, хотя и не в таких масштабах, как в 1918 году[260]260
  Красная газета. 1919. 5 нояб.; Там же. 1919. 7 нояб.


[Закрыть]. Шествия демонстрантов вновь направились из местных рабочих районов Петрограда к Смольному, но в этом году бывший эпицентр революции стал лишь немым свидетелем революционного торжества: «А там, наверху, в одно из окон фасады Смольного высунулась детская головка. Широко открытыми глазечками смотрит она на невиданнее зрелище. Неизгладимый отпечаток останется в ней от шествия питерских рабочих»[261]261
  Петроградская правда. 1919. 9 нояб. Запланированные маршруты шествий см. в «Петроградской правде» от 6 ноября 1919 года.


[Закрыть]. В этом году в полдень 6 ноября в Зимнем дворце (к этому времени переименованном в Дворец искусств) должно было состояться торжественное заседание Петроградского Совета[262]262
  Петроградская правда. 1919. 6 нояб.


[Закрыть]. На следующий день шествия проходили мимо зданий, украшенных красной материей, с флагами и транспарантами. Лозунги «Да здравствует наша доблестная Красная Армия!» и другие, предложенные в этом году Московским комитетом, отражали преобладающее в тот момент отношение к Гражданской войне и тем лишениям, которые она с собой принесла[263]263
  Ср. «Вперед к победам над всеми врагами коммунистической революции»; «Голод, холод, разруху хозяйства мы победим лишь дружной борьбой работниц и рабочих» (Правда. 1919. 6 нояб.).


[Закрыть].

Юбилей 1919 года был реализованной метафорой революции в осаде, причем комментаторы проводили явные исторические параллели с другими подобными событиями[264]264
  Петроградская правда. 1919. 26 окт.; Красная газета. 1919. 7 нояб.


[Закрыть]. Октябрь стал объяснением повседневных невзгод, выпавших на долю населения в условиях Гражданской войны. На газетных страницах статьи о предстоящих торжествах сопровождались сообщениями о Гражданской войне[265]265
  Правда. 1919. 31 окт.; Там же. 1919. 6 нояб.; Там же. 1919. 7 нояб.


[Закрыть]. В Петрограде Зиновьев связывал тяжесть повседневных условий (резкое обезлюдение, голод, болезни, убийства рабочих лидеров) с важнейшим местом, которое занимал сам город как абсолют Октябрьской революции: «Нигде в России не чувствуется так живо биение пульса пролетарской борьбы, как в Петрограде <…> Пройдитесь по улицам и площадям Петрограда. Тут, можно сказать, каждый камень есть кусок истории русской революции»[266]266
  Петроградская правда. 1919. 7 нояб. Троцкий также ставил город в центр внимания как символический центр революции (Правда. 1919. 7 нояб.).


[Закрыть].7 ноября 1919 года Ленин, поздравляя рабочих Петрограда с праздником, писал, что «знамя пролетарской революции», поднятое рабочими и трудящимся крестьянством, все еще развевается, «вопреки всем трудностям и мучениям голода, холода, разрухи, разорения… несмотря на бешеную злобу и сопротивление буржуазии, несмотря на военные нашествия всемирного империализма»[267]267
  Петроградская правда. 1919. 7 нояб.


[Закрыть]. Как бы избегая сравнения с прежними лишениями войны при царе, пресса старалась представить невзгоды народа как естественное следствие справедливой революции, которую он сам совершил: «Многочисленны, бесконечны те жертвы, которые несут российские рабочие, все трудящиеся России в этой борьбе. Им первым пришлось у себя зажечь этот красный факел»[268]268
  Правда. 1919. 7 нояб. См. также: Петроградская правда. 1919. 7 нояб.; Правда. 1919. 7 нояб.; Красная газета. 1919. 9 нояб.


[Закрыть]. Ораторы с нетерпением ждали третьего года революции, который, по их заверениям, должен был стать «годом победы»[269]269
  Красная газета. 1919. 9 нояб.


[Закрыть].

Как отмечает Дональд Рали, жесткий партийный контроль организации этих публичных праздников затрудняет оценку того, в какой мере они действительно «могли бы пробудить воображение участников» [Raleigh 2002:222]. Описания в прессе не могут свидетельствовать о том, что эти первые торжества обладали «свежим, спонтанным импровизированным характером, атмосферой хаотического энтузиазма и чувством общности», в отличие от рутинной структуры последующих празднований [Binns 1979: 588][270]270
  Более детальный анализ трудностей выявления народной реакции на торжества 1918 года см. в [von Geldern 1993: 97-102].


[Закрыть]. Каждый аспект праздника – форма, содержание, описание реакции публики – был призван передать гармонию и ясность смысла. Коммунистическая пресса утверждала: праздники были популярны, потому что население понимало их значение. Газета «Правда» восторженно восклицала: «Какой энтузиазм, какое ликование» на лицах людей на улицах, которые «идут, взявшись под руки, и смеются, и поют свободные и гордые песни». За символическим сожжением старого режима в 8 часов вечера на Лобном месте (дореволюционном месте оглашения указов на Красной площади) с одобрением наблюдали толпы, которые, по мнению обозревателя, уже «вполне сознают значение великого праздника октябрьской революции»[271]271
  Правда. 1918. 9 нояб. Объектом одного из таких символических сожжений стал, по-видимому, манекен, изображавший кулака (Известия. 1918. 9 нояб.). Примером одного из особенно масштабных сожжений может служить сожжение на московском стадионе «Динамо», где сотни пионеров атаковали гигантское пугало, изображавшее врагов Советского Союза.


[Закрыть]. «Улицы Петрограда, – писал другой обозреватель в юбилейной публикации, – прекрасно убранные и разукрашенные, лучше слов и статей говорят о великой силе, мощи государственного аппарата. Серый день стал праздником для всего населения <…> в шествиях и собраниях участвуют самые широкие круги, только сейчас затронутые движением»[272]272
  Год пролетарской революции. 1918. 7 нояб. Курсив наш. – Ф. К.


[Закрыть].

Шествия состояли из празднично одетых рабочих, солдат и матросов, лозунги были революционными, пение «Интернационала» – спонтанным и окрыляющим. Везде царил «образцовый порядок» – доказательство того, что пролетариат «вырос и не нуждается больше в няньках в виде городовых»[273]273
  Там же. 1918. 7 нояб.


[Закрыть]. Толпы людей были «словно подавлены красотой зрелища» при виде иллюминации[274]274
  Известия. 1918. 9 нояб.


[Закрыть]. «В радостно красном революционном Петрограде, – писал старый большевик Владимир Бонч-Бруевич, – народ торжествовал победу над оторопевшим классовым врагом»[275]275
  Там же. 1918. 10 нояб.


[Закрыть]. Часто атмосфера шествий описывалась как настолько заразительная, что захватывала не только рабочих, «но и широкие массы мещанства и интеллигенции, до сих пор относившихся к празднику революции безучастно, или даже со скрытой враждебностью»[276]276
  Настроение масс в дни праздника // Год пролетарской революции. 1918. 9 нояб. К этой категории людей, невольно заразившихся атмосферой, был отнесен и «обыватель», прятавшийся во время майских демонстраций пролетариата (Известия. 1918. 9 нояб.).


[Закрыть]. Украшение зданий и площадей приводило в восхищение «даже самых отпетых врагов рабоче-крестьянской революции»[277]277
  В Красном Питере (впечатления) // Год пролетарской революции. 1918. 9 нояб.


[Закрыть]. Пение хором было описано как метафора силы, присущей совместным действиям: «Каждая в отдельности на виду у всех ни за что не подала бы голос, а здесь, вместе с другими, идя рядом, каждой хочется спеть громче». Даже погода свидетельствовала о положительной реакции на торжества и часто становилась метафорой надежды Октября, когда серый дождливый день неизменно уступал место более благоприятному небу: «Небо синее. Солнце светит ярко. Оно хочет согреть ноябрьский день за то, что велик он»[278]278
  Правда. 1918.12 нояб. Ср.: Выборгская А. Наш праздник // Год пролетарской революции. 1918. 8 нояб.; Луначарский А. Праздник // Там же. 1918. 7 нояб.; Красная газета. 1918. 9 нояб.


[Закрыть].

Введение жесткой цензуры в июне – июле 1918 года сократило количество альтернативных прочтений торжеств. Статья в одной из небольшевистских газет, опубликованная до введения цензуры, позволяет представить себе, как могла звучать их публичная критика. Репортаж о массовой демонстрации конца 1917 года описывал это событие как пример официального принуждения и изоляции. На демонстрацию «казенного характера», говорилось в заметке, удалось собрать меньше рабочих и солдат, чем обычно, и меньше рабочих, чем солдат. Заводы отказались участвовать в акции в ответ на призыв Союза защиты Учредительного собрания и вместо этого провели массовые митинги на своей территории. Самым зловещим, заключала статья, было то, что необычный маршрут шествия проходил мимо немецкой делегации[279]279
  Газета для всех. 1917. 19 дек.


[Закрыть]. После введения цензуры в печати остались лишь отдельные косвенные критические замечания подобного рода. Так, в одной из статей отмечалась более ранняя «буржуазная» критика подобных праздников, указывавшая на их «узкоклассовое» содержание и характеризовавшая первомайский парад 1918 года как «военный»[280]280
  В великие дни // Год пролетарской революции. 1918.9 нояб. Ср. упоминания о том, как люди «с подхихикиваньем» реагировали на потрепанные и оборванные красные знамена, которые оставались висеть на зданиях Петрограда в течение всего года (Красная газета. 1918. 12 нояб.).


[Закрыть].

Противоположное официальному прочтение октябрьских торжеств, как правило, ограничивалось личными дневниками и частной перепиской. Известный историк Юрий Готье записал в своем дневнике 5 ноября 1918 года, что Москва готовит к революционной годовщине «эмблемы и украшения с кровожадными лозунгами». Увеличение пайка ученый воспринимал лишь как взятку, чтобы задобрить население. 7 ноября он присоединился к толпе на Тверской: «Как всякая русская толпа, она была мрачна и скучна; на боковых улицах было темно и тихо, и даже флагов было немного. Газет нет, нет и известий, даже урезанных и искаженных; одни веселятся, другие скрывают, третьи ждут» [Готье 1997: 193–194]. В опубликованных за рубежом воспоминаниях о своем пребывании в России Джон Поллок, англичанин, занимавшийся оказанием помощи беженцам с начала 1915 до середины 1919 года, описывает торжества как убогие и принудительные. Значительная часть из 30 миллионов рублей, выделенных на юбилейные украшения в Петрограде, по его словам, была распределена по разным карманам: «Никогда еще украшения не были так скупы… Много было старых первомайских знамен, красночерных кричащих загадок, теперь несколько обветшавших. Новые попытки оказались жалки, а ночная иллюминация была недостойна танцев в приморском городке». Никакой гармонии и целеустремленности – только принуждение к участию, отраженное на лицах участников, только равнодушие в глазах наблюдающих:

В первый день торжеств процессии старательно тащились по центральным улицам, не отрывая глаз от земли. Это было жалкое зрелище, представлявшее гораздо меньший интерес, чем то, как их собирали <…> Ночью любопытные толпы деревенской «бедноты» и горожан молча сновали по улицам, не проявляя ни энтузиазма, ни каких-либо эмоций. Ибо что праздновали?.. Праздник, чтобы быть успешным, должен иметь какую-то причину [Pollock 1919: 128–130].

Год спустя более скромные торжества вызвали у Готье еще более глубокое уныние своей безнадежностью и пустотой. В дневниковой записи от 8 ноября 1919 года они стали метафорой его собственной неутешимой тоски из-за положения России:

Так можно определить мое миросозерцание последних дней. Мрак без просвета. Остается ждать, что будет, не строя никаких планов и расчетов. Вчерашние празднества были много скромнее, чем в прошлом году. Никаких выдач обывателям, кроме полфунта белого хлеба детям. Завтраки в школах намного тощее, чем в прошлом году. Все, что было, выдавалось красноармейцам. Манифестаций я не видал, но местами они были жидки, местами на них сгоняли принудительно. Такими средствами набирались толпы манифестантов, которые вместе с войсками составляли в нужных местах достаточное количество людей [Готье 1997: 324].

Конечно, внутри Советской России торжества подвергались критике, но в тех выражениях, которые лишь укрепляли целостность повествования о революции. По мнению некоторых критиков, если торжества и терпели неудачу, то только в технической или эстетической неспособности их создателей отдать должное Октябрю[281]281
  Советские историки оценивали художественную продукцию этого времени по тому, насколько удачно или неудачно она передавала необходимые революционные элементы. Один из исследователей критиковал отдельные элементы торжеств – например, революционные панно «Штурм Зимнего» В. Волкова и «Революция» И. Владимирова – именно за отсутствие в них «плакатной броскости и праздничной эмоциональной выразительности». Характерно, что «безликость образов» первой годовщины автор объясняет тем, что после Октябрьской революции прошло слишком мало времени, чтобы художники «до конца разобрались в сущности происходящих событий» [Немиро 1973: 22, 24].


[Закрыть]. В статье, опубликованной в журнале Отдела изобразительных искусств Наркомпроса, звучало сожаление, что из-за недостатка времени и опыта была реализована лишь пятая часть планов. Но еще большее беспокойство вызывало то, что праздничные мероприятия и оформление поразительно напоминали дореволюционные «царские дни». Проблема заключалась не в недостаточно развитом «пролетарском вкусе», а в тех художниках, которые не слишком задумывались о значении праздника[282]282
  Искусство коммуны. 1918. 7 дек. См. также: Пламя. 1919. № 35. 5 янв.


[Закрыть]. Художники, писал критик Л. В. Пумпянский, «еще не “вчувствовались” в революцию, не впитали в себя той великолепной грозовой энергии, которой насыщен самый воздух современности». Они не смогли уловить дух Октябрьской революции, потому что не являлись «конденсаторами и хранителями этой энергии для будущих поколений»[283]283
  Пламя. 1919. № 3. 5 янв. Аналогичные настроения высказал В. Керженцев в неопубликованной рукописи от 10 февраля 1919 года [Из статьи… 1984: 83–84]. Анализ различных новых проявлений послеоктябрьского искусства см. в: Творчество. 1919. № 10–11. С. 38–45.


[Закрыть]. Футуристы особенно критиковали роль интеллигенции, не осознавшей, что пролетариату нужно искусство, «которое родилось из шума фабрик, заводов, улиц», а не «тихие жалкие звуки гитар и скрипок, ласкавших слух буржуа, замкнувшегося в уютной квартире»[284]284
  Искусство коммуны. 1918. 15 дек.


[Закрыть]. Такая критика «молчания искусства» после Октября требовала новых подходов в соответствии с изменившимся временем[285]285
  Подробнее об этом см. [Nilsson 1979: 9-53].


[Закрыть]. «Все участники спора о стиле, – по словам фон Гельдерна, – были согласны с тем, что художники должны посвятить себя революции. Настоящее разногласие заключалось в характере этого долга и способах его выполнения» [von Geldern 1993: 93][286]286
  О художественных спорах в области театра см. [Кларк 2018:154–187]; о спорах, связанных с празднованием 1918 года, см. [von Geldern 1993: 93-102].


[Закрыть]. Художественные споры часто представляют как борьбу полных воодушевления художников, добивающихся свободы творчества от консервативного по своей сути большевистского режима, однако партия большевиков на тот момент не имела решающего влияния на работников искусства. Как отмечает Катерина Кларк, в период военного коммунизма петроградская интеллигенция работала практически без ограничений со стороны большевистских властей, а органы культуры возглавлялись в основном беспартийными интеллигентами [Кларк 2018: 156–157]. В те первые годы интеллигенция еще могла поддерживать революцию, не поддерживая непосредственно большевиков.

У тех, кто создавал все эти «красные похороны», политические демонстрации и революционные праздники в 1918 и 1919 годах, легитимность Октября не вызывала сомнений. Они сознательно и неосознанно противопоставляли порядок и смысл революционной приверженности – беспорядку и пустоте пассивности. В напряженной атмосфере Гражданской войны все идеологические и эстетические усилия были направлены на поляризацию политической жизни, которая в конечном итоге потребовала бы от все более широких слоев населения бескомпромиссного выбора: рабочий или буржуазия, мы или они, красные или белые[287]287
  Например, [Jangfeldt 1979: 111].


[Закрыть]. Гражданская война в представлениях большевиков была войной между революцией и контрреволюцией, а не, как утверждали на конференции меньшевистской РСДРП в конце декабря 1918 года, гражданской войной внутри различных демократических сил [Партийное совещание… 1919:4]. Большевики не видели причин для объединения таких «сил» для борьбы с «настоящей» контрреволюцией, ведомой иностранцами, российскими капиталистами и помещиками, как ее определяли меньшевики и эсеры. Большевики считали, что революцию можно обеспечить только через резкую социальную и политическую поляризацию.

Владимир Маяковский ярко запечатлел этот процесс поляризации в драме 1918 года «Мистерия-буфф». Восхваляя ее как редкую пьесу, отвечающую запросам времени, «понятную всякому», Луначарский выражал опасение, что футуристы, которым предстояло ее ставить, совершат «миллион ошибок», добавив в нее «экстравагантности», унаследованные от «старого мира»[288]288
  Петроградская правда. 1918. 5 нояб.


[Закрыть]. По замыслу Маяковского, пьеса была одой Октябрьской революции, созвучной времени:

 
Славим
восстаний,
бунтов,
революций день —
тебя,
идущий, черепа мозжа!
Нашего второго рождения день – мир возмужал
 

[Маяковский 1955–1961, 12: 169].

По сюжету пьесы, семь пар «чистых» (буржуа) и семь пар «нечистых» (пролетарии) спасаются в ковчеге от стихийного потопа революции. Пьеса показывает главных героев начиная с восстановления буржуазией старого порядка до момента, когда рабочие возвращаются из изгнания в трюме ковчега, чтобы захватить власть и выбросить буржуазию за борт. В финальных сценах они вновь встречаются в аду: буржуазия, не измененная своим опытом, обречена томиться в прошлом, а пролетариату, закаленному в революции, суждено отправиться в Землю Обетованную и наслаждаться будущим[289]289
  Описание сюжета см. в: Жизнь искусства. 1918. № 1.29 окт. Интересный анализ эстетики и стиля пьесы см. в [von Geldern 1993: 63–71; Кларк 2018:179–181].


[Закрыть]. «Мистерия-буфф» отличалась отсутствием оттенков и нюансов в характеристиках и сюжете. Ее мир, по словам фон Гельдерна, «отличался неспособностью к компромиссу <…> На сцене встреча миров была невозможна <…> Конфликт – революция – был встречей противоположностей, которая не могла закончиться перемирием» [von Geldern 1993: 67–68]. Маяковский опирался на общую тенденцию к поляризации послеоктябрьской политической и культурной жизни, а другие, в том числе Горький и Луначарский, выступали против «полутонов» в театре, стремясь сделать пьесы более доступными и однозначным для зрителей [Кларк 2018: 181][290]290
  О «народном» приеме пьесы, особенно о ее «недоступности», см. [Февральский 1971: 66 и далее].


[Закрыть].

Однако на данном этапе эта тенденция к поляризации не предполагала выбора за или против большевиков как таковых. В «Мистерии-буфф» не было большевиков, но не потому, как полагает фон Гельдерн, что она была задумана до октября 1917 года [von Geldern 1993: 63–64]. Ведь Маяковский писал ее большей частью в 1918 году, завершив незадолго до юбилейных торжеств. Да и вообще в это время было нормой писать про Октябрьскую революцию, не упоминая большевистскую партию. Вездесущая фигура рабочего, изображавшаяся на советских плакатах, стала явно большевистской только в 1920-е [Bonnell 1997: 27–28].

Нежелание большевистских лидеров прописать однозначную роль большевистской партии в Октябрьской революции контрастировало с тем центральным местом, которое отводилось ей в перевороте оппозиционной прессой. Это также несколько противоречило усилиям самих большевиков по созданию международного облика партии, где бы они выступали в качестве полноправных лидеров нового Коммунистического Интернационала (Коминтерна), созданного в марте 1919 года. Зиновьев, сильно обеспокоенный плохой узнаваемостью большевиков в России, утверждал (видимо, без иронии), что в международном плане «правда, теперь, “большевизм” стало почетным словом, ибо, когда Карл Либкнехт вышел на волю, он послал первую свою телеграмму большевикам, а не меньшевикам. Теперь уже говорят о мирном большевизме»[291]291
  Год пролетарской революции. 1918. 7 нояб.


[Закрыть]. На иностранное признание (и, надо сказать, критику) большевизма режим часто ссылался, когда пытался заявить о его жизнеспособности[292]292
  Петроградская правда. 1918. 22 сент.; Известия. 1918. 25 окт.


[Закрыть].

Однако в условиях все более поляризующегося общества времен Гражданской войны понятия «большевик» и «коммунист» обретали все большую определенность, поскольку призывы новой власти становились день ото дня все более бескомпромиссными. Празднование годовщины 1918 года ознаменовало год «лихорадочной борьбы… с темнотой в низах, не понимавших своей собственной выгоды, с безразличием уставших от трехлетней бойни и постоянных лишений товарищей»[293]293
  Год пролетарской революции. 1918. 7 нояб. Автор обвинил тех, кто ранее выступал против нового революционного режима, в застарелой пустоте и недостаточной целеустремленности, что лучше всего иллюстрировалось их призывами во время выборов в Учредительное собрание выбрать «только, ради Бога, не большевика».


[Закрыть]. При этом объектом призывов к самоотверженности были, как правило, не бывшие революционные конкуренты, такие как меньшевики или эсеры[294]294
  Просьбы небольшевистских радикалов (в том числе интернационалистов, революционных коммунистов, эсеров, меньшевиков и т. д.) в 1919–1920 годах о выделении средств на издание собственных газет и сборников статей, о разрешении выступать на массовых митингах и вести агитацию на фронте, о разрешении преподавать в МГУ рассматривались, а зачастую и отклонялись, на самом высоком уровне Коммунистической партии – в Политбюро (см. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 4. Л. 1–2; Д. 5. Л. 2; Д. 6. Л. 3; Д. 29. Л. 1; Д. 33. Л. 1–2; Д. 37. Л. 1–3; Д. 43. Л. 1; Д. 48. Л. 3; Д. 49. Л. 1; Д. 58. Л. 3; Д. 75. Л. 2; Д. 84. Л. 1; Д. 85. Д. 88. Л. 3; Д. 89. Л. 3; Д. 108. Л. 2; Д. 125. Л. 2.


[Закрыть], а все еще не до конца определившиеся в своих политических симпатиях «народные массы». Беспартийные конференции были характерны для политической жизни масс вплоть до 1921 года, и на них часто высказывались пожелания всем партиям объединиться в интересах рабочего класса[295]295
  О политической пассивности и преобладании беспартийных настроений на заводах и фабриках Петрограда в 1917–1921 годах см. [Яров 1999а: 6, 53–55, 62; Яров 19996: 24, 86–88; Левина 1965: 30–56].


[Закрыть]. Беспартийные считались людьми с менее запятнанным революционным авторитетом, чем те, кто в то или иное время был приверженцем одной из оппозиционных радикальных партий. В редакционной статье «Петроградской правды» в сентябре 1918 года среди беспартийных была выделена категория «сочувствующих». Эти люди не просто руководствовались убеждением, что «против нас идти опасно, и с нами быть – опасно», но и должны были на деле поддерживать революцию, поскольку в противном случае «Октябрьская революция была бы авантюрой»[296]296
  Петроградская правда. 1918. 21 сент.


[Закрыть]. Стихотворения, появившиеся в прессе в 1918 году, призывали население не сомневаться, не быть слабовольными: «О, знаю! тяжкое сомненье / На сердце черною змеей / Тебя терзает»[297]297
  Там же. 1918. 29 сент. См. также [Потемкин 1918: 18; Королев 1918: 23].


[Закрыть]. Пришло время выбирать, – обращается к «колеблющимся» другое стихотворение: «Не может быть средь боя беспартийных, / Где в смертной схватке бьется ратью рать»[298]298
  Красная газета. 1918. 30 нояб.


[Закрыть].

Год спустя лидеры большевистской партии, возможно, несколько удивленные, что им все еще удалось удержаться у власти, и ободренные успехами в Гражданской войне, стали более открыто продвигать свою идеологическую программу, теперь уже прямо ссылаясь на победы большевиков. Большевистские газеты часто цитировали враждебные сообщения иностранной прессы о неспособности держав Антанты остановить «эпидемически распространяющееся влияние» большевизма[299]299
  Петроградская правда. 1919. 1 нояб.


[Закрыть]. Объявленный к октябрьским праздникам «День раненого красноармейца» предполагал явное отождествление красноармейцев с коммунистами[300]300
  Правда. 1919.4 нояб. Курсив наш. – Ф. К. В этом же ключе см.: Правда. 1919. 2, 11 нояб. Народный рассказ об образцовом мужестве и отваге красноармейцев-коммунистов во время атаки на Юденича см. в «Петроградской правде» от 7 декабря 1919 года. Кроме того, красноармеец и коммунист прямо связаны в статье о всплеске популярной поэзии как признаке «революции в сознании» после октября 1917 года: одно из таких стихотворений написал красноармеец под псевдонимом «Коммунист», «очевидно гордящийся этим своим, вероятно, недавно приобретенным званием» (Уральский рабочий. 1919. 7 нояб.).


[Закрыть]. Успехи, достигнутые в стране сетью Советов за последние два года, теперь однозначно связывались с Коммунистической партией. Неуклонно растущий процент большевиков на съездах Советов с октября 1917 года, утверждали «Известия», свидетельствует о том, что «советское строительство все время находилось под руководством Российской коммунистической партии»[301]301
  Известия. 1919. 6 нояб. Автор добавил, что по партийной принадлежности большевики – члены исполкомов распределялись следующим образом: 4 % имели историю в партии до 1905 года, 18 % работали в подполье с 1905 по 1917 год, 14 % вступили в партию после февраля, но до октября 1917 года, 65 % – после октября. Аналогичную связь удачи профсоюзов с партией см. в «Петроградской правде» от 7 ноября 1919 года. Для сравнения: в брошюре, посвященной достижениям трех лет после октября 1917 года, партия почти не упоминается [Невский 1920].


[Закрыть]. Быть «беспартийным» перестало означать просто быть непричастным. Беспартийность все чаще представлялась как угроза Октябрьской революции. «В советской прессе, – писал в своих воспоминаниях об этом периоде Андрей Терне, – постоянно встречаются указания на то, что отсутствие политических убеждений есть абсурд. Каждого гражданина Советской России коммунисты хотят втянуть в занятия политикой» [Терне 1922:64]. Терне имел в виду, что подавляющее большинство людей в эти годы не причисляли себя ни к одной из политических партий. Тем не менее в годы Гражданской войны беспартийность стала означать приверженность врагу. «“Будь беспартийным!” – говорят наши враги рабочим, – писал Зиновьев. – Будь беспартийным – стой в стороне, не разбирайся в той борьбе, которая сейчас разделила весь мир на белых и красных. Не поддерживай коммунистов… Будь ни теплый, ни холодный»[302]302
  Правда. 1919. 14 окт.


[Закрыть]. Объявляя 7 ноября 1919 года о начале недельной вербовки, «организация коммунистов-большевиков» г. Екатеринбурга обратилась ко всем «беспартийным трудящимся массам» с призывом подумать «серьезно и глубоко о том, что такое партия коммунистов, за что она борется», отдельно выделив красноармейцев, которые «много и много раз… хоть мимолетно» задумывались над этими вопросами[303]303
  Уральский рабочий. 1919. 7 нояб.


[Закрыть]. Беспартийным предстояло решить вопрос уже не о вере в революцию, а о вступлении в ряды Коммунистической партии: «Петроградские рабочие знают, что в случае победы враг [белые] не будет делать различия между рабочими и коммунистами, они понимают, что он будет вешать всех, у кого мозолистые руки, и они спешат в ряды своей партии»[304]304
  Петроградская правда. 1919. 30 окт. См. также [Минин 1919]. Подобные обращения к беспартийным включали в себя даже «евангельских христиан», которых в Петрограде насчитывалось несколько тысяч и которых большевики называли «сектантами-коммунистами» (Петроградская правда. 1919. 11 нояб.).


[Закрыть]. В ноябре 1919 года в прессе появились воспоминания вновь вступивших в партию работниц[305]305
  Правда. 1919. 6 нояб.


[Закрыть]. Точно так же «примитивные и малограмотные» стихотворения, наводнившие прессу в это время, предлагались в качестве доказательства спонтанного, хотя и плохо сформулированного желания рабочих вступить в партию[306]306
  Уральский рабочий. 1919. 7 нояб.


[Закрыть]. К последним неделям 1919 года пространство для неопределившихся постепенно исчезало: «Ты должен твердо знать, / С кем хочешь рядом стать»[307]307
  Там же. Аналогичное отношение см. в «Правде» от 31 октября и 7 ноября 1919 года.


[Закрыть].