Текст книги "Интимные места Фортуны"

– Капитан Моллет сегодня не в духе, – сказал он. – Ему пришлось временно принять на себя обязанности адъютанта, так что их хорошим отношениям со взводными офицерами пришел конец. И с гулькин хрен не останется, уж ты мне поверь. И потом, есть еще одна штука, эта старая сука штаб-сержант из ротной канцелярии. Будь у него хоть полшанса воткнуть шило в зад ницу полковому штаб-сержанту, он не промахнется, давно точит залупу. Шаришь? Ну а как тебе наш капитан Моллет? Не, я ничего против него не имею. Он понимает разницу между хорошими и плохими ребятами, лучшего офицера и не пожелаешь. Да только он едва ли знает, какими уебками могут быть самые уебищные из наших уебков. И как начнешь про такое думать, сразу видишь, что у капитана Моллета понятия не больше, чем у первоклашки.

– Да все у него нормально, – спокойно ответил Берн. – По-любому будет гнуть свою линию.

– А будет он гнуть свою линию с ротными офицерами? Да уж, он будет; и такая херня из-за этого заварится! Ведь майор-то сам только на временной должности. А на че похож человек, если он на временной должности, а хочет сделать ее постоянной? И чего б это гвардейцам не порадовать этого пидора. Возьми капрала, пришедшего из первого батальона или из второго, как я, и спроси, что он думает об этой чертовой банде, а? Ну что может быть хуже офицера из другого полка, который командует твоим батальоном? Все у него через жопу. Он уже запросил Бригаду, чтобы ему прислали компетентного офицера, который бы исполнял обязанности адъютанта. Капитану Моллету такая должность на хуй не нужна, но он все равно не хочет, чтобы в Бригаде думали, что он не способен на большее, чем просто быть хорошим ротным. Так ведь? А ротный штаб-сержант[18]18
  После нескольких лет службы в звании сержанта обычно следует повышение до штаб-сержанта. Он играет главную роль в управлении воинским формированием численностью до 120 человек, может также командовать взводом.


[Закрыть] хочет оставаться в сторонке, чтобы тот сам со всем разбирался. Он только о дембеле думает и пытается отработать свой билет домой. А тут тебе полковой штаб-сержант.

– Ну кто ж будет учить полкового штаб-сержанта уму-разуму? – решительно заметил Берн.

– А я ничего и не говорю против него, – ответил капрал. – Он тебе друг, я знаю. Хотя честно скажу: я от него не в восторге. Я не против, чтобы человек был полковым штаб-сержантом, но он уж слишком выебывается, показывает, что с нами и срать на одном поле не сядет. И с офицерами пытается фамильярничать, как будто не знает, что лучше сидеть и помалкивать. Но за него-то я не волнуюсь. А вот что будет, если он и штаб-сержант поднимут кипиш в канцелярии?

Мысль о кипише в канцелярии немного согрела измученную душу Берна, и он невольно улыбнулся. Капрал поднялся на ноги и отряхнул брюки от прилипшей соломы. Пришла пора собираться в дорогу.

Теперь, рассеянно слушая Шэма с Мартлоу и видя приближающегося полкового штаб-сержанта, Берн вновь прокрутил в мозгах все обстоятельства этого дела. Он ни секунды не сомневался, что Тозер выложил ему все как есть, чтобы Берн мог намекнуть полковому, если сочтет это нужным. Тозер – порядочный человек и никогда не станет вымещать на других свои обиды или строить козни. Положение дел было именно таким, как представил его капрал, но Берн смотрел на все это под другим углом. Во время их разговора это чуть было не слетело у него с языка, и он едва не сказал капралу, что майор Блесингтон – джентльмен, так что каким бы ни было его личное отношение к капитану Моллету, он никогда не сделает ничего бесчестного. Берн понимал, что лучше воздержаться от такого высказывания, не допуская даже намека, что моральные принципы капрала в данном случае неизбежно уступают его принципам, поскольку они просто другие. В конце концов, честь в таком деле – всего лишь некоторое дополнение к тому, что называется достойным поведением нормального человека, но если копнуть глубже, обязательно найдется некая уловка, которая вывернет все наизнанку. Война, которая уже испытала на прочность и отправила в небытие так много условностей, еще не поставила под сомнение главный тезис – возможность отказаться от условностей в каждом конкретном случае. И Берн подумал о многих людях, в том числе и людях со званием, с военным прошлым, чьи честь, благородство и порядочность по мере разрастания войны превратились в скрытое, глубоко упрятанное достоинство, которое, возможно, приобретет свой утраченный лоск в более подходящие времена.

Он не винил их. Пытаясь понять возможные причины таких изменений, он чувствовал, что заходит в тупик и не может их осуждать. Но не мог и оправдать в готовности судить всех прочих, уже прошедших испытание. Похоже, они желали оправдать этим собственное падение. Но даже если так, то люди, презревшие законы чести, не годятся в судьи. Если общепринятые понятия о чести не вписываются в привычную для капрала схему, он может смело отбросить такие понятия. Но это допустимо только до тех пор, пока рассматриваешь армию как профессио нальное поприще, особую касту. Но война превратила ее в мировой порядок, в ней сосредоточилось все многообразие божьих творений: для одних честь была божьим даром, для других – частью должностных обязанностей; однако в той или иной мере собственный интерес был присущ каждому из них. Даже в подлинном исступлении боя, когда человеческий дух во всем величии взмывает ввысь, сверкнув, точно выхваченный из ножен клинок, он ненадолго остается вдали от тела. Вернувшись в лагерную рутину, всякому приходится перестраиваться на более практичный и шкурный лад. И если прекрасное чувство порядочности не может обуздать взаимной неприязни между майором и капитаном Моллетом, то личный интерес каждого мог бы стать эффективным механизмом сдерживания этой антипатии. Точно так же, пусть и не столь изящно, это работало и в отношениях полкового и ротного штаб-сержантов, правда, с учетом того, что в их случае интересы были разнонаправлены. Ротный штаб-сержант в открытую отрабатывал свой дембель, и его некомпетентность, если разобраться, даже помогала достичь этой цели, ее можно было рассматривать как подтверждение его преклонных лет. И если у него не было возможности выместить старые обиды, то по крайней мере оставалась возможность найти удовлетворение в текущем положении вещей, тут капрал прав. Но ему-то, Берну, какое до этого дело, кроме той мысли, что полковой, будучи сержантом-инструктором в тренировочном лагере, неплохо относился к нему. Так или иначе, а теперь нужно было идти к нему. Сказав Шэму, что вернется через пару минут, он догнал Полкового у самой палатки штаб-сержантов.

– Капрал Тозер сказал, что вы хотели меня видеть, сэр.

– А! Привет, Берн! Ты, бля, смотрю, везунчик! Проскочил и в этот раз. Капитан Моллет о тебе расспрашивал, похоже, подумывает направить тебя на комиссию[19]19
  Комиссия по представлению на офицерское звание. Прошедший комиссию получает документ, подписанный монархом.


[Закрыть], когда нас отведут в тыл. Нас отводят на отдых. Только мне, сука, никакого отдыха не светит. Пашешь тут за весь батальон. Я че думаю, заходи-ка ты ко мне в палатку вечерком. Хотя, сука, в этом сраном лагере у меня и палатки-то своей нету, приходится хороводиться с ротными штаб-сержантами. Так давай, заруливай часам к девяти. Есть немного халявного рома. Хотя по-любому в девять будут выдавать пайковый ром, так что лучше подгребай чуть позже.

– Мне бы лучше повидаться с вами наедине, сэр. Не хотелось бы вкрячиться туда, где столько штаб-сержантов. Да и им, поди, это не сильно надо. Мне вообще-то до фонаря, что капрал Тозер останется в одиночестве в нашей палатке, но, похоже, придется доложиться о том, куда я направляюсь.

– А, не бери в голову. С сержантами я улажу. В конце концов, не кто иной, как я затеваю эту тусовку, почему бы мне не порадовать себя разок. А тогда, в Треггели, что-то ты не был таким привередливым, когда, помнишь, свистнул сержантскую шинелку и приперся с нами в сержантскую столовую на Великую субботу перед Пасхой. Не вижу особой разницы. И Тозера тащи с собой. Он в приказе на очередную лычку, и мы не обидимся, если он придет обмыть ее. Сержант Робинсон, похоже, будет ротным штаб-сержантом. Бедняге Глассполу, я слыхал, здорово досталось. Скажи сержанту Тозеру, что я сказал тебе привести его.

– Пригласите его сами, сэр. И пусть меня захватит. Так будет лучше. Он ведь здорово скромный парень. А на комиссию я не хочу. Но я бы хотел дать вам один полезный совет. Не уверен, стоит ли сейчас об этом волноваться, но не точит ли на вас зуб штаб-сержант из канцелярии?

– Ох же ты и стервец! Каждая некомпетентная жопа в батальоне точит на меня. Только не зуб, а залупу. И что с того?

– Ну, я не особо много знаю, чтобы говорить. Просто сложил вместе пару фактов. Может, я слышал чуть больше вашего. Но если у него нет оснований, то не стоит и думать об этом.

– Основания ты мне оставь. Дело-то в чем?

– Ну, говорят, что теперь, когда полковой командир и адъютант выбыли, а майор не совсем доволен капитаном Моллетом как адъютантом, ему, возможно, удастся воспользоваться случаем и подыскать замену. На вашем месте я бы…

– Ну, говори, говори, я не прочь услышать твои советы, даже если не намерен им следовать.

– Не стоит бежать впереди паровоза и рваться вперед. Дайте канцелярии сделать свою работу вместо того, чтобы пытаться сыграть свою игру. И уж если ввязываетесь с ним в спор, стойте на своем, а не принимайте его предложений. Он вообще-то очень ушлый, к тому же считает, что видит вас насквозь.

– По ходу, и ты так считаешь. Однако выходит, эта скотина более скользкая, чем всегда казалось. Ладно, скажу сержанту Тозеру, чтоб прихватил тебя с собой.

Он пошел прочь, а Берн вернулся к Шэму с Мартлоу.

Несколько ротных штаб-сержантов и сержантов-снабженцев сидели вместе с полковым, когда сержант Тозер, еще не привыкший к своему новому чину, зашел к ним по делам службы. Полковой использовал ситуацию, чтобы согласовать со всеми приглашение Берна на этот небольшой подобающий ситуации сабантуй.

– Я чертовски рад, что твое представление на новый чин прошло гладко, сержант. Приходи посидеть с нами вечерком, когда раздадут пайковый ром. Обмоем твои лычки. И прихвати с собой Берна, если хочешь. Ребята, никто не будет возражать, если сержант Тозер прихватит с собой Берна, верно? Он ведь в доску свой парень, играет понятную игру, так что лишним не будет. Ну и хорошо, сержант, тащи его с собой. Мы с Берном были на короткой ноге в Треггели; ну понятно, в этой стрелковой учебке мы все более-менее валандались вместе. Я был его наставником там, а когда он сюда попал и увидал, что я стал полковым, можно было подумать, что в жизни меня не встречал. Можете сказать ему, сержант, в приватном разговоре, конечно, что капитан Моллет собирается отправить его на комиссию. Говорит, что он чертовски ценный парень.

Штаб-сержант Робинсон косвенно поддержал его, что немного удивило полкового.

– Я собирался попросить вас за Берна, Старшой, – сказал он. – Думал, его можно двинуть в отделение связи, там бы ему полегче было. Он неплохо себя ставит и, похоже, не сачок. Однако если уж его на комиссию…

– Тут, бля, все не так просто, – сказал полковой. – Готов спорить, что, когда капитан ему предложит, Берн ответит, что предпочел бы остаться тем, что есть. Конечно, если он так ответит, можно будет засунуть его к связистам, захочет он того или нет. При условии, что мы не получим подготовленных связистов с новым пополнением. Мы не можем сунуть неподготовленного парня в связисты, если на очереди стоят подготовленные. Вот и получается, что у нас нет никаких шансов самим подготовить людей.

– Ну, что до меня, – упрямо провозгласил штаб-сержант Робинсон, – я бы этим чертовым новобранцам дал сперва как следует пропотеть.

– Да без базара, – отвечал полковой. – Нам чего надо? Нам надо сделать из них лучших. А как только они прибудут сюда, ты уже не сможешь делать различий между ними и ветеранами, гонять их больше. Они сразу окажутся перемешанными, сам знаешь не хуже меня. А ведь многие из них просто пацаны, которых не скоро приведешь в порядок.

Относительно малыша Мартлоу и Эванса, которым не было и семнадцати, штаб-сержант остался при своем мнении; но аргументы были существенными, и он не стал дальше спорить. Сержант Тозер вышел. Он был удивлен и польщен как приглашением, так и формой, в которой оно было озвучено. Определенно, его значимость возросла.

– Да не хочу я идти, тусоваться там с кучей штаб-сержантов, – возразил Берн.

Тон этого капризного ответа показывал, что он вовсе не считает штаб-сержантов солью земли. Потом с заметной неохотой, после настойчивых уговоров Шэма, он все же сдался и позволил себя уломать.

– Котелок прихвати, – добавил этот хитроумный советчик, – сойдет за кружку. А если сможешь заныкать немного халявного рома для утреннего чая, крышечка-то как раз пригодится, чтоб не расплескать. Глянь, как четко прилегает.

Ром в армии – вещь мощная, особенно когда хромает снабжение чаем и водой, так что один глоток рома стоит котелка воды. Они только что с удобством расположились, и полковой принялся рассказывать о похождениях Берна в Треггели, когда снаружи послышался голос майора Блессингтона, возвращавшегося из гостей. Полковой застегнул свой китель, нацепил фуражку и вышел. Оставшиеся в палатке услышали голос старшего офицера:

– Сержант, вам не кажется, что в лагере слишком много света? О нет, я не имел в виду вашу палатку.

Затем они услышали голос полкового, полный рвения и фальшивой строгости.

– Тушить свет! Тушите свет! – по удаляющемуся голосу было ясно, что он обходит лагерь. – Тушите этот чертов свет!

– Потушите парочку этих сраных свечек, Томпсон, порадуйте пердуна, – посоветовал кладовщику один из участников вечеринки в палатке штаб-сержантов, квартирмейстер роты В Холс. – Он такой капризный теперь, на пятерых бы хватило. Все потому, что вырвался с передовой. А там шуму от него не больше, чем от мыши. Да нам-то без разницы, мы мимо рта не пронесем и в темноте. Нет ли там еще кусочка сыра, чувак? Я б затащился от кусочка сыра.

Майор Блессингтон удалился в свою палатку, решив для себя, что теперь, когда они покинули передовую, он приведет эту разболтанную толпу в нечто более-менее напоминающее норму.

– Этот пидор принимает меня за поганого младшего капрала, – вернувшись, горячо возмущался полковой. – Кто погасил свечи?

– Я сказал Томпсону загасить пару, просто порадовать этого ублюдка, – сказал Холс. – Если хотите, он снова их зажжет.

– Ждет, что я полезу в койку в такой темноте, надо думать? Плесни-ка мне еще этого поганого рома, Томпсон. Я наорался до хрипоты. О чем я рассказывал? А, да! О том, как нам с Берном обрыдло в этом Треггели. Там еще ланкаширцы проходили подготовку. И были среди них два таких черта, морды такие тупые, что не различишь между собой этих педиков. А в субботу пошли они кутнуть в Сэндби ну и разосрались там. Подцепили там какую-то деваху или что-то другое, и она часть обратного пути шла с ними вместе через поле, где в гольф играют. Уж не знаю, что там между ними произошло, только, вернувшись в лагерь, давай они друг друга обкладывать такими словами, которые только их поганый язык и может произнести. И чем дальше, тем хуже, пока наконец один не въехал другому в челюсть так, что тот педик рухнул как подкошенный. А когда на ноги поднялся, был, слышь, просто о-ху-ев-ший, ваще башню снесло! Выхватил штык и всадил своему дружку в жопу. Тот, конечно, засрал кровью весь их дерьмовый барак, и это его немого протрезвило; а в это время все, кто там был, пытались вырвать штык из рук у этого придурка. Старина Тэдди Кумбз отобрал. Помните старину Тэдди? Вот. А потом этот в жопу раненный увидал своего дружка в центре толпы не хуже той, что бывает при схватке за мяч в регби – все ведь знают, как эти ланкаширцы ногами хреначат, как подметки отрывают, – и тот навалился сзади с криком «Я тута, Билл! Вмажь этим пидорам!» А Билл в этот самый момент так врубил одному по голени, что по всему было видно – не нужно ему никакого воодушевления.

Я как раз в это время возвращался из сержантской столовой, поэтому начал проявлять живой интерес к происходящему. А в следующий момент было уже две кучи дерущихся там, где только что была одна. Короче, под конец этого базара – а это была схватка что надо, доложу вам, – Тэдди Кумбз с десятком новобранцев сидели на одном из этих ебаных героев, а я, еще с десятком, – на другом; и когда уже не было других звуков, кроме громкого дыхания, появились двое из военной полиции и полюбопытствовали, с чего бы это, так вас и эдак, такой шум. Поверите? Эти два пидора все это время стояли под дверью, но все ссали зайти, пока все не закончилось, и у них появилась уверенность, что они уже не нужны. Конечно, на этом все было кончено, однако потребовалась небольшая армия, чтобы заставить двух этих ланкаширских придурков помириться. Хороша была парочка. Когда, утерев с лица пот, я овладел ситуацией, первое, что попалось мне на глаза, был сидящий на своей койке Берн. Сидит тише воды ниже травы и папироску курит, и с таким видом, мол, как же все это дурно пахнет.

– В тот вечер я не брал крепостей, – удовлетворенно подтвердил Берн.

Он потягивал ром из эмалированной кружки. Котелок, крышку которого не закрывали во избежание скользких намеков, перешел к кладовщику.

– Я просто озверел, видя, что он сидит как не свой. Где ж тут, спрашивается, великий esprit de corps[20]20
  Esprit de corps (фр.) – «корпоративный дух», «чувство локтя».


[Закрыть]? Ну, пидоры, погодите, говорю сам себе, имея в виду, естественно, его. Я тогда его не знал. Знаете сержанта Трента? Парень из Первого батальона. Я в столовой был как раз с ним, и он еще не знал об этой склоке, поскольку сразу пошел в главное помещение казармы просить увольнительную до полуночи понедельника, мол, хочет повидаться с женой. Ну, эти два бычка из Ланкашира, один из которых получил… короче, то, что наш медик определяет как легкое ранение мягких тканей… Хотя не таким уж легким оно оказалось бы, получи его он сам… Короче, на все воскресенье их закрыли на губе, а в понедельник, когда мы вернулись со стрельбища, отправили на рапорт к коменданту лагеря. Конвоировал их Берн. Надо было видеть, как он вел эту парочку великанов-ланкаширцев, каждый из которых мог бы запросто спрятать его в своем кармане! Им было нечего сказать, кроме того – и это было очень мудро, – что они друг другу как братья и что весь этот инцидент – чистой воды случайность. Комендант был человеком черствым и неделикатным. Он прямо спросил их, что они предпочтут: его наказание или трибунал? И опять же очень мудро они выбрали его наказание. Вы вообще не видали в жизни парочки, слаще этой, если не принимать во внимание их дурных манер. Ну, он и выдал им максимум, что мог. А это сто шестьдесят восемь часов карцера.

Их, понятно, нужно было отконвоировать в Милхарбор, и я согласовал с офицером, что конвоировать будем мы с Берном. Конечно, основная идея состояла в том, что, случись какие неприятности, он будет выкручиваться сам, а если будет тишь да гладь, то Берн и сержант Трент, ну и я, конечно, сможем устроить веселую вечеринку в Милхарборе, когда сдадим их с рук, и Берн, само собой, будет председателем. Мы, конечно, намекнули ему, что эти двое – закоренелые преступники, и он, похоже, повелся. Отправились на станцию, и тут мы с сержантом Трентом увидали в поезде двух девах, которых знали еще по Сэндби, на одну из которых Трент глаз положил…

– Ты вроде говорил, что у него жена была в Милхарборе? – прервал его ротный квартирмейстер Холс с серьезностью человека, который уже хлебнул, но еще недостаточно.

– От нее и в Треггели проку никакого не было, так ведь? К тому же она не жила в Милхарборе, и уж по-любому он не рассчитывал встретить ее там. А на самом деле он был от нее без ума и не сделал бы ничего такого, что могло ранить ее чувства. Так ведь, Берн?

– Эти двое были просто предназначены друг для друга, сэр, – лаконично ответил Берн.

– Вот, значит, мы с сержантом Трентом влезли в поезд с теми двумя девахами и оставили Берна с двумя арестантами. И как ты с ними нашел общий язык?

– О, мы нормально поладили, сэр, – произнес Берн с напускным безразличием. – Однако вы же дали мне приказ обходиться с ними построже, быть бдительным. Это были двое здоровенных шестифутовых верзил, которые привыкли шутя перебрасывать тонны угля, и у меня было бы мало шансов, реши они устроить бардак. К тому же у каждого был вещевой мешок и винтовки в придачу, так что могли размозжить мне голову хоть тем, хоть этим. Возможно, я и выглядел неплохо со штыком на ремне, но во мне точно не было лишней самоуверенности. Моей задачей было обозначить моральное превосходство над двумя представителями криминальной среды. Как только поезд тронулся, один из них повернулся ко мне и спрашивает: «Можно нам покурить, браток?» Я, как дурак, говорю «нет», и они тихо отвернулись и давай глядеть на море сквозь окно. Мне, конечно, стало их жаль, да и самому курить хотелось. И если им не полагалось курить как арестантам, то я тоже не имел права, поскольку был при исполнении. Вы хоть и сказали мне, что я должен обращаться с ними строго, но, вообще-то, сэр, сами-то бросили свой пост…

– Вот нравится мне твоя борзость запредельная, – воскликнул полковой штаб-сержант с изумлением, в котором, однако, можно было уловить нотку восхищения. И Берн спокойненько продолжал:

– …так что мне пришлось принять некоторые меры по своему усмотрению, и я вытащил свою пачку сигарет и отдал им. А парень, который был ранен, чувствовал себя не очень-то. Думаю, на заднице у него был нарыв. Я тащил его вещмешок, когда мы пересаживались на поезд в Пемброке, а потом еще на холм до самых ворот. Вы с сержантом Трентом так и не появились на сцене до тех пор, пока я не выгрузил своих преступников в караулке, и сержант отказался принимать их у меня, поскольку сопроводиловка была у вас. За это время я сдружился со своими подопечными.

– Удивляюсь, как ты не посоветовал им смазать лыжи, – иронично проговорил Полковой.

– Как только я сбыл с рук этих арестованных, – продолжал он, – мы с сержантом Трентом зашли в чипок и взяли по бутылке «Басса»[21]21
  Известная марка английского эля.


[Закрыть] и одну через заднее крыльцо передали Берну. Затем все вместе мы заглянули к сержанту Виллису, попили чаю, скоротали время, пока не открылись пивные. Мы-то думали, что знаем Берна как облупленного, держали его за шута и придурка, а он оказался шарящим малым. Придя в пивную, мы принялись накачиваться пивом, и он не отставал от нас, накатывал попеременно то пиво, то стаут. А потом заявляет, что ему надоели эти слабоалкогольные напитки, и предложил бухнуть джина с тоником. Мы последовали совету, перешли на крепкое, но и оно не оказало никакого действия на Берна, он просто сказал, что нужно чего-нибудь поесть. Мы тогда спустились к «Зайцу и гончим» и расположились в отдельном кабинете. Он заказал мясо с луком. Но есть мы уже не могли, хотя он-то, Берн, вроде и был здорово голоден. Когда мы расселись за столом, он предложил превратить эти посиделки в настоящее застолье и заказал шампанского. Он устроил все как в лучших домах и вел себя подобающим образом. А потом он захотел десерта, но так как у них не было ничего, кроме консервированных персиков, он заказал персики и сказал нам, что бренди – это именно та штука, которую стоит пить под консервированные персики. И там была пара девчонок, и на одну из них сержант Трент раскатывал губы…

– Сержанта Трента понесло, сэр, – прервал его Берн. – Я ничего не знаю о тех двух девицах из поезда, но эта девчонка в пивной – ваша история. И я не думаю, что вы хотели бы, чтобы об этом стало известно, поскольку ваша пассия якобы находилась совсем в другой части города. В конце концов, сержант Трент мой хороший друг, и я не могу…

– Да ты думай, чего хочешь, это без разницы. Как только они услышали, что Берн выставляет джин с тоником, и шампанское, и бренди, они сразу прилипли к нему. Одна села на один подлокотник его кресла, другая на другой, и он принялся скармливать им кусочки персика с вилки, как будто они были комнатными собачонками или парочкой сраных попугаев. А потом он рассеянно изрек, что не хотел бы обламывать праздник, но вынужден сообщить, что последний поезд отправляется в восемь тридцать, а теперь уже четверть девятого, так что самое время «накатить на посошок», как он выразился, и пора двигать.

Так что я вам говорю, ребята, если кто с Берном просто поссать пойдет и тот предложит «принять на посошок», будьте уверены, он вас кинет. Он заказал бренди с содовой для пятерых, и девчонки стали еще оживленнее, поскольку они уже махнули по несколько рюмок, прежде чем пришли сюда. И тут он говорит, что нам действительно нужно распрощаться. Распрощаться, сука, было легко, да только сержант Трент как встал, так и сел обратно, при этом хихикал, как придурок. Мы были пьяны до усрачки, а вот Берн был расторопен и ретив, как сержант Чорли на построении, хотя и был без фуражки, а шевелюру его взлохматила одна из девок. Мы слышали, как свистнул этот сраный паровоз, и поезд ушел, и нам не осталось ничего, кроме как тащиться миль десять или одиннадцать пешком в Треггели, чтобы поспеть на утреннее построение. Берн отнесся к этому философски, сказал, что это нас протрезвит и что нет ничего лучше дальней прогулки, чтобы все выветрилось, но это займет некоторое время. Я собрал глаза в кучу и сразу завелся, а потом прикинулся, мол, все это шутка, и хохотал до усрачки. И сержант Трент тоже: оба мы были в говно пьяны.

Тут Берн говорит, мол, ему нужно прогуляться, так что он выйдет минут на десять, а нам пока не стоит что-либо пить. Эти две сучки на нас никакого внимания, говорят, мы, мол, их оскорбили, мы не джентльмены; а Берн мог с ними делать что угодно, настолько он вежливый. Ну, шепнул он что-то этим девчонкам и вышел, а они с нами остались. Минут через десять – пятнадцать он вернулся. Мы выпили еще по несколько рюмок, но он на нас не давил; он только пил рюмку за рюмкой наравне с нами, клянусь вам. Кажись, я видел, что вот он сидит тут, как бы прикидывая и сомневаясь, сможем ли мы идти, а потом следующее, что понимаю, – я просыпаюсь в койке, прям в ботинках, в нашей казарме в Треггели, а на соседней койке сержант Трент лежит, и выглядит он просто ужасно. Наши освободили казармы еще с утра в понедельник, когда мы отправлялись Милхарбор, а другая команда уходила из лагеря в тот день. Я так и не узнал, как мы вернулись. Но капрал Барнс рассказал мне, что около половины первого заходит Берн и просит его выйти к забору и помочь занести нас. И когда капрал вышел и глянул, то увидел за стеной автомобиль с водителем и двумя девчонками. Им пришлось подавать нас через забор, поскольку в ту ночь караул выставлял другой полк, и Берн остановил автомобиль и велел водителю погасить фары и сдать назад. Капрал Барнс рассказал мне, что они потом немного поболтали у огонька, а потом Берн как ни в чем не бывало отправился спать.

– Капрал Барнс был странный парень, – равнодушно заметил Берн, – иногда сидит ночь напролет, смотрит в огонь и весь в своих мыслях. Не знаю почему, но кто-то говорил, что он, когда еще был в другом полку, в стремной ситуации просто сбежал, и командование знало об этом, но он был на хорошем счету, и меры принимать не стали. Умел он подавать команды, как настоящий гвардеец. Симпатичный был парень. Помню, захожу, а он сидит у камина, и когда мы разложили вас по койкам, я говорю ему, что вид у него такой, вроде как выпить не прочь. У него было немного сахару, так что мы вскипятили воды и выпили по стакану горячего рома перед сном.

– Да, – продолжил полковой сержант, – именно этот сукин сын посоветовал нам наутро хлебать побольше горячего чаю, чтобы прочистить почки. А у него в ранце была припрятана почти полная бутылка рома. Мы с сержантом Трентом выпили чая, и стало нам совсем хреново. Но минут за десять до начала утреннего построения он выдал нам по бутылке пива, которое припас еще со времен Милхарбора, и это нас спасло. Он любезно сообщил нам, что он дневальный и не собирается на утренний развод. Мистер Клинтон вывел нас на пробежку, и, когда мы вернулись, нам опять поплохело. А Берн всегда знает, как помочь беде, и мы умоляли его смотаться к начальнику столовой и добыть нам еще пива; но он сказал, что сперва нам нужно поесть, а после завтрака он посмотрит, что можно сделать. Ну, пришли мы на кухню, попробовали затолкать в себя пищу, но ничего в нас не лезло. Тут внезапно за нашими спинами появляется Берн – а он тоже всегда ходил пожрать на кухню вместо того, чтобы вместе со всеми ходить в столовую, – и в руках у него медицинская склянка, и он плескает нам в чай по паре рюмок рома. Я слова вымолвить не мог, но Трент глядит на него со слезами благодарности в глазах и сдавленным голосом говорит: «Ты просто чудо!» А сам Берн не выпил ни капли.

– Мне в то утро нужно было стрелять на четыре, пять и шесть сотен ярдов, – объяснил Берн, – и бутылку я прихватил с собой на построение. И пока стрелял расчет передо мной, я отошел за дюну и махнул глоточек, чтобы успокоиться. И как только я достал бутылку, появляется мистер Клинтон и все видит – он тоже тогда стрелял, помните? «Берн, а что это у вас в бутылке?» – спрашивает он. «Масло, сэр!» – отвечаю. «Именно то, что мне нужно», – говорит он. «Вот, сэр, – говорю, – вот кусок тряпки для протирки приготовлен. Секундочку, сэр, вот как раз чистое место», – и протягиваю ему протирку. «Спасибо, – говорит он, – огромное спасибо, Берн». И когда он удалился, я залил в себя весь этот ром так быстро, что чуть не проглотил бутылку. А стрелял я тогда лучше некуда, выбил семнадцать с четырех сотен ярдов, восемнадцать с пяти и семнадцать с шести сотен. Лучший результат из всех расчетов, и я получил нашивку со скрещенными винтовками и заработал в придачу пару очков. Ну, сэр, думаю, пора мне отбиваться.

– Всё, нам пора по койкам. Но прежде чем идти, нужно тебе еще хлебнуть рому. Так что теперь все вы знаете, что я думаю о Берне. Он никогда не просил меня об одолжениях, и когда мы с сержантом Трентом брали его с собой, чтобы макнуть его в сортир и выставить дураком, он напоил нас до обездвижения. Ты не бросил нас там, Берн, и вытащил нас из этой сраки, в которую мы сами себя загнали наилучшим образом, а ведь мог преспокойно отправиться назад поездом. Но ты доставил нас назад живыми-здоровыми, хотя это было нелегко, и отправил по койкам; и сделал из нас посмешище, но только перед собой. И не напоминаешь об этом. Короче, думаю, сука, ты отличный парень. Спокойной ночи, Берн; спокойной ночи, сержант.

– Большое спасибо, сэр, – смущенно проговорил Берн. – Спокойной ночи, сэр. Всем спокойной ночи.

Уже на выходе снабженец как бы невзначай вручил ему его же котелок.

– Спасибо. Спокойной ночи, Томпсон. Увидимся завтра в Мельте. Не забудьте, сержант, здесь веревка от колышка палатки. Вот здесь. Дайте мне руку.