Текст книги "Торговцы космосом"

Логан покачал головой и сказал:

– Мне кажется, все могло быть гораздо хуже, Владек. – Он повернулся к жене: – Верн чем-то делится с другим ребенком! Как тебе такое?

– Прекрасно, – сияя, ответила Селия.

– А тот мальчик, что боится Дака… бедняга, когда я такое слышу… еще и дочка Бэра. Я всегда считал, что с девочкой тяжелее. Кто-нибудь ведь может ею попросту воспользоваться, если смекнет, что к чему… но с парнями проще, Владек. Слышали, что сказала мисс Хакетт?

Внезапно Гарри нестерпимо потянуло домой, к жене.

– Что-то мне не хочется на кофе оставаться, – протянул он. – Или это мероприятие – из разряда добровольно-принудительных?

– Нет, конечно! Можете уйти когда пожелаете.

– Мне до дома полчаса езды, – сказал он, как бы извиняясь, и нырнул за дубовые двери. Миновал уродливую жаростойкую лестницу. Вышел на мощеную парковку. Ему так хотелось вернуться домой до того, как Маргарет отойдет ко сну, и рассказать ей про палец. Такие вот большие сдвиги – и всего за месяц. Подумать только, Томми нарисовал лицо! А мисс Хакетт сказала…

Он остановился в центре стоянки. Вспомнил доктора Николсона. В самом деле, а что такого сказала мисс Хакетт? Что-нибудь о нормальной жизни? Об излечении? Перспектива реального улучшения, вот что она сказала – но насколько реального?

Он закурил, развернулся и пошел обратно через родителей к миссис Эдлер.

– Миссис Эдлер, – сказал он, – можно вас на минутку?

Она сразу отошла с ним за пределы слышимости других.

– Вам понравилось собрание, мистер Владек?

– Разумеется. Я позвал вас, потому что хочу принять важное решение. Я… если честно, не знаю, что делать, не ведаю, к кому обратиться. И было бы хорошо, если бы мне сказали прямо – какие у Томми шансы?

– Вы хотите сдать его в психиатрическое учреждение? – спросила она, помедлив.

– Нет, не совсем. Но все-таки – что скажете? Знаю, месяц – срок ничтожный. Но он хоть когда-нибудь станет таким как все?

По ее лицу Гарри понял, что ей уже приходилось слышать похожие слова ранее и что от них ее попросту воротит. Терпеливо, будто втолковывая что-то несмышленому ребенку, она проговорила:

– Все, мистер Владек, – это в том числе и абсолютно жуткие люди, которых формально не считают неполноценными. Наша задача состоит не в том, чтобы сделать Томми таким как все; она в том, чтобы просто помочь ему стать настолько достойным и стойким, насколько это возможно.

– Хорошо… но что потом? Что, если со мной и с Маргарет что-то случится?

– Нам не дано предугадать, мистер Владек, – последовал ее ответ. – Нельзя утрачивать надежду, но и чудес ждать не стоит.

Маргарет не спала; она ждала его в маленькой гостиной маленького нового дома.

– Ну и как он? – спросил Владек, как каждый из них спрашивал другого по возвращении домой в течение семи лет.

Она выглядела так, словно только что плакала, но была достаточно спокойна.

– Не так уж и плохо. Мне пришлось лечь рядом с ним, чтобы он угомонился. Однако на лекарства он сегодня не жаловался. После той железистой дряни – даже ложку облизал.

– Ну и славно, – сказал он и рассказал ей о рисунке, о заговоре с маленьким Верном Логаном, о пальце. Ему хотелось увидеть радость на ее лице, но она лишь кивнула и сказала:

– Доктор Николсон снова звонил.

– Я же просил его тебя не беспокоить!

– Он не беспокоил меня, Гарри. Он был очень мил. Я обещала ему, что ты перезвонишь.

– Уже одиннадцать часов, Маргарет. Я позвоню ему утром.

– Нет, я сказала – сегодня вечером, не важно, в какое время. Он ждет, будь уверен. Даже согласился оплатить звонок.

– Лучше бы я никогда не отвечал на письмо этого сукиного сына, – выпалил он и затем, извиняясь, добавил: – А кофе есть? После собрания наливали, но я не остался.

Она поставила кипятить воду, едва заслышала рокот автомобиля на подъездной дороге, и растворимый кофе уже дожидался в чашке. Она залила его кипятком и сказала:

– Поговори с ним, Гарри. Ему нужно знать сегодня.

– Знать сегодня, ах вот как. Сегодня! – передразнил он и ойкнул, ожегшись о горячий напиток. – Чего ты добиваешься от меня, Маргарет? Как я могу принять такое решение? Сегодня я снял трубку и позвонил психологу компании и, когда ответила секретарь, сказал, что ошибся номером. Просто слов не нашел.

– Я не пытаюсь давить на тебя, Гарри. Но ему нужно знать.

Владек отставил чашку кофе и закурил свою пятнадцатую за день сигарету. Маленькая столовая – которая, по сути, столовой не являлась, просто небольшая ниша для завтрака рядом с крошечной кухней, но они называли ее столовой друг для друга, – была полна следов присутствия Томми в их жизни. Вот пятно свежей краски – на стене, где Томми ободрал обои с узором в виде чашек-ложек. Вот – защелка на ручке духовки, не дающая Томми распахнуть ее. А вот – пустой стул цвета морской волны, не сочетающийся с остальными на кухне, его сидушку Томми методично продолбил ручкой ложки насквозь.

Наконец Гарри произнес:

– Я знаю, что сказала бы моя мать. «Поговори со священником». Может, так и следует поступить. Но мы здесь даже ни разу не были на мессе.

Маргарет села и взяла одну из его сигарет. Она все еще была красивой женщиной. Она не прибавила ни фунта с тех пор, как родился Томми, хотя обычно выглядела усталой. Она сказала, осторожно и прямо:

– Мы договорились, Гарри. Ты сказал, что поговоришь с миссис Эдлер, – ты поговорил. Договорились, что если она не думает, что Томми когда-нибудь поправится, мы потолкуем с доктором Николсоном. Я знаю, что тебе тяжело, и знаю, что от меня мало толку. Но я не знаю, что делать, так что решать только тебе.

Гарри взглянул на жену с любовью и отчаянием – и в этот момент затрезвонил телефон. Разумеется, это был доктор Николсон.

– Я еще не принял решения, – сразу бросил Гарри в трубку, едва ее сняв. – Вы торопите меня, доктор Николсон.

Далекий голос звучал спокойно и уверенно:

– Нет, мистер Владек, не я вас тороплю. Сердце другого мальчика отказало час назад. Вот что вас торопит.

– Хотите сказать, он умер? – воскликнул Владек.

– Он на аппарате искусственного кровообращения, мистер Владек. Мы сможем его так продержать еще как минимум восемнадцать часов или даже целые сутки. Мозг в порядке. На осциллоскопе очень хорошие ритмы. Совместимость тканей с вашим мальчиком не просто удовлетворительная – она завидная, я бы сказал. Самолет вылетает из аэропорта Кеннеди в шесть пятнадцать утра, и я зарезервировал место для вас, вашей жены и Томми. Вас встретят прямо там. Вы сможете быть здесь к полудню, так что у нас есть время. Все в ваших руках.

– Я не могу решить! – яростно выпалил Владек. – Да как вы не понимаете! Я просто не знаю, как поступить правильно!

– Я понимаю, господин Владек, – промолвил далекий голос, и, как ни странно, Владеку показалось, что он не лгал. – У меня есть предложение. Может, все-таки приедете? Я думаю, если вы увидите этого другого мальчика, если поговорите с его родителями – определитесь. Они чувствуют себя в долгу перед вами – уже хотя бы за то, что вы согласились подумать. И они хотят поблагодарить вас.

– Этого еще не хватало, – пробормотал Гарри.

– Все, чего они хотят, – чтобы у их мальчика была жизнь. Они не просят ничего сверх. У вас останется опека над ребенком – вашим и их. Он очень хороший мальчик, мистер Владек. Восемь лет, читает прекрасно. Делает модели самолетов. Они отпустили его покататься на велосипеде, потому что он был благоразумным и бдительным для своих лет мальчиком, и тот инцидент случился не по его вине. Грузовик въехал прямо на тротуар и сбил его.

Гарри весь дрожал.

– Это все равно что дать мне взятку, – резко бросил он. – Лишь бы только убедить в том, что если я променяю Томми на кого-то посмекалистее да понормальнее, мне же будет лучше.

– Я вовсе не это имел в виду, мистер Владек. Я лишь хотел, чтобы вы знали, кого можно спасти.

– Вы даже не гарантируете успех операции!

– Не гарантирую, – признал доктор Николсон. – Полной уверенности нет. Могу сказать, что мы проводили трансплантацию у животных, включая приматов, успешно выходили пару-тройку безнадежных больных, пересадив их мозги в функциональные трупы. Но ваша правда – мы никогда еще не производили пересадку из функционального трупа в здоровое тело. Для вас я предоставил все записи, мистер Владек. Мы обсудили их с вашим врачом, когда только-только обсуждали перспективы пять месяцев назад. Наш случай – первый, имеется высокая совместимость и реальная надежда на успех, но вы правы – он еще не проверенный. Только вы можете помочь нам его проверить. Как бы там ни было, я считаю, что все получится. Но никто не может знать наверняка.

Маргарет вышла из кухни, но Гарри понял, где она, едва в телефонной трубке щелкнуло – в спальне, на параллельной линии. Она слушала их. И он наконец ответил доктору:

– Я ничего толкового вам прямо сейчас не скажу. Перезвоню через полчаса. Это все, что я могу.

– Это уйма времени, мистер Владек. Я с места не сойду – буду ждать вашего звонка.

Гарри сел и допил остаток кофе. Приходится разбираться во множестве вещей, чтобы решиться, размышлял он. Что ему было известно о трансплантации мозга? С одной стороны, многое. Он знал, что хирургическая часть операции – не главная проблема. Куда сложнее все с отторжением пересаженных тканей. Но и эту трудность доктор Николсон почему-то считал преодоленной. Все доктора, с которыми Гарри разговаривал – а он переговорил с семерыми, – соглашались, что с медицинской точки зрения все звучит достаточно убедительно, но все они тактично замолкали, когда речь заходила о правомерности решения. Это твой выбор, не наш, отвечало ему их красноречивое молчание – но кто он такой, чтобы выбирать?

Встав в дверях, Маргарет окликнула его:

– Гарри… Давай поднимемся наверх. Посмотрим на Томми.

– По-твоему, после этого я с легкой душой убью сына? – сухо спросил он.

– Мы все обсудили, Гарри, и пришли к выводу, что это не убийство. Что угодно, но – не оно. Я только думаю, что Томми должен быть с нами, когда мы решаем… пусть даже он не знает, что мы решаем.

И они застыли рядом с огромной колыбелью, где лежал их сын, разглядывая в свете ночника длинные светлые ресницы, пухлые щеки, сомкнувшиеся на большом пальце губы.

Чтение… модельки самолетов… прогулки на велосипеде. Против абстрактного лица в стиле Пикассо и случайных бурных слюнявых поцелуев – таких желанных, почти заветных.

Гарри простоял там все полчаса, а потом, как и обещал, вернулся на кухню, снял трубку и стал набирать номер.

Фредерик Пол. Ловушка

Мое место было у иллюминатора, в передней части салона. Я бросил взгляд на табличку: соседнее место забронировано для Горди Маккензи. Не раздумывая, я прошел мимо, и тут меня остановила стюардесса:

– О, доктор Грю, рада приветствовать вас на борту…

Я стоял, загородив проход.

– Вы не поможете мне перебраться куда-нибудь подальше, Клара? Хотя бы туда. На том кресле не было таблички.

– Сейчас посмотрю. – Она взглянула на схему. – Перенести вашу сумку?

– Пожалуйста. Мне надо поработать.

Мне действительно надо было поработать – вот почему меня не устраивало соседство Маккензи. Я устроился в кресле и насупил брови, показывая соседу, что болтать не намерен. Он ответил мне столь же хмурым взглядом. В салон вошел Маккензи, но меня он не заметил. Клара наклонилась над ним, будто проверяя ремень, и невзначай убрала карточку с моим именем. Умница!

Мне бы не хотелось, чтобы у вас сложилось впечатление, будто я воздушный волк, который знает по именам всех стюардесс. Я и знаю-то всего одну-другую на линии Нью-Йорк – Лос-Анджелес, да еще в аэропорту О’Хэйр, ну и, может быть, кое-кого на линии между Хантсвиллем и Кейпом… Да, и еще та девушка, с которой я летал из Орли, – но только потому, что она подбросила меня однажды на своей машине, когда на метро была забастовка и такси нельзя было поймать. И все же… Мне приходится колесить по свету. Такая работа. Я защищался по физике атмосферных явлений, моя специальность – инструментальные измерения, а это сейчас модная область, и меня приглашают на тьму конференций. Притом приглашают так, что «нет» не ответишь: прощай научный престиж, а с ним и возможность свободных исследований. Впрочем, все это, как правило, шикарно обставлено и довольно занятно – когда есть время для развлечений. Я ко многому уже попривык и могу с ходу отыскать приличный ресторан в Кливленде или Альбукерке.

Странно. Все представлялось мне совсем не так, когда я мальчишкой зачитывался статьями Уилли Лея и разыскивал женьшень, чтобы набрать денег на учебу в Массачусетском технологическом институте и строить потом космические корабли. Я думал, что стану худым, неряшливо одетым ученым с пылающим взором, думал, что не буду вылезать из лаборатории (в ту пору мне казалось, что космические корабли делают в лаборатории) и подорву здоровье, просиживая ночи напролет над логарифмической линейкой. А вышло так, что я подрываю здоровье коктейлями и резкими сменами климата.

Но, по-моему, я знаю, что надо делать.

Вот почему я не хотел тратить полтора часа на Горди Маккензи, переливая из пустого в порожнее. Я и в самом деле знаю, что надо делать.

Это не моя область, но я поговорил кое с кем из тех, кто занимается системными исследованиями, и не встретил того вежливого взгляда, который появляется у людей, когда вы пытаетесь втолковать им что-то такое, что они сами знают лучше. Попробую объяснить.

В каждой уважающей себя отрасли науки за месяц собирают десятка два конференций, симпозиумов и коллоквиумов, не считая всяческих семинаров и встреч типа «немедленно иди сюда, не то дотацию получат другие». И все это почему-то в разных местах. С прошлого года, когда меня свалил грипп, не было недели, чтобы я все дни подряд ночевал дома.

Но давайте подумаем: а для чего эти сборища? Когда-то у меня была теория, что мотания из конца в конец света устроены нарочно. Этакий источник энергии, который держит нас постоянно на взводе, – в конце концов, если вы мчитесь со скоростью 1000 километров в час, то, надо полагать, по крайне важному делу. Иначе к чему такая спешка… Но кто в состоянии такое устроить?

В сущности нет более глупого способа обмена информацией, чем лететь неведомо куда, чтобы, сидя на золоченом стуле, выслушать двадцать пять человек. На двадцать три доклада вам вообще начихать, а двадцать четвертый невозможно разобрать из-за акцента докладчика. Выходит, что единственный интересный доклад обошелся вам в четыре дня, а его можно было бы преспокойно прочесть у себя в кабинете за пятнадцать минут. И с большей пользой.

Конечно, в перерыве за чашкой кофе можно оказаться рядом с человеком, который расскажет о последних методах измерений, потому что его компания занимается телеметрией; такие подробности в статье не найдешь. Однако, по моим наблюдениям, времени на общение становится меньше и меньше. Да и тяга пропадает, когда число знакомых переваливает за три сотни. Невольно начинаешь думать о грудах бумаг, которые накопились на письменном столе и ждут твоего возвращения.

Вы понимаете, куда я клоню. Пустая трата времени и топлива, верно?

А ведь как легко и удобно общаться с помощью электронных средств связи! Хороший видеофон – это же чудо! Воспринимаешь все, кроме разве табачного дыма. Почему мы не пользуемся такими средствами?

Идем дальше. Знаете, как можно сократить звуковую запись – убрать лишние междометия, ужать паузы… И все остается понятным, только информация поступает со скоростью четыреста слов в минуту вместо каких-то семидесяти, половина из которых – прямые повторы или обороты вроде «вот что я хотел сказать».

Я читал кое-какие статьи, в которых предлагалось упростить и конкретизировать конференции, чтобы люди могли в самом деле обмениваться мнениями. У меня родилась по этому поводу собственная идея. «Квант спора» – минимальный необходимый довод, который может привести участник полемики для доказательства (или опровержения) чего-то одного, прежде чем перейти к следующему. Если мои ожидания верны, то специалисты вроде меня могли бы управиться со своими делами… ну, будем сдержанны… за четвертую часть того времени, которое уходит сейчас.

А тогда три четверти времени – на что? На работу, конечно же! На дела, позарез необходимые, но откладываемые из-за вечного цейтнота. Я говорю серьезно. Я действительно уверен, что мы можем сделать вчетверо больше. Приземлиться на Марсе через пять лет, а не через двадцать, вылечить лейкемию за десять лет, а не за сорок и так далее.

Убивать время на болтовню с Горди Маккензи? Нет уж. Как только мы взлетели, я откинул столик и разложил бумаги.

Ничего не вышло.

Просто удивительно, как часто ничего не выходит. На сей раз мне помешала Клара, которая обносила всех напитками. Из вежливости я отодвинул бумаги, а потом она принесла закуски, и еще почти два часа ушли на обед. Меня совсем не тянуло смотреть фильм, но мельтешение на экранах отвлекает, а как только кончился фильм, принесли кофе. Тут загорелось табло «пристегнуть ремни», и мы пошли на посадку. Ладно, не привыкать. Я ведь так и не нашел женьшень, пришлось жить на стипендию.

Я зарегистрировался, умылся, спустился в конференц-зал и угодил на скучнейшее занудство о турбулентных потоках в атмосфере. Народу собралось немало, человек восемьдесят, но какая им от этого польза, я даже представить себе не мог, поэтому взял программу и тихонько улизнул.

– Привет, Чип! – окликнули меня.

Это был Резник, он работал в маленьком колледже, где я получил степень бакалавра. С ним был какой-то высокий мужчина.

– Доктор Рамос, позвольте представить – Чесли Грю. Чип, это доктор Рамос. Из НАСА, не так ли?

– Нет, я работаю в одном фонде. Рад познакомиться, доктор Грю. Я следил за вашими трудами.

– Благодарю и прошу меня простить, мне надо зарегистрироваться…

– Бросьте, Чип, – сказал Ларри Резник. – Вы уже зарегистрировались. Просто хотите смыться в номер и поработать.

Неловко получилось. Ладно бы еще один Ларри, но я совсем не знал его приятеля… Рамос улыбнулся.

– Когда вы входили в зал, Ларри предупредил меня, что через тридцать секунд вы убежите. Так и вышло.

– Турбулентные потоки мне, знаете…

– Умоляю вас, не оправдывайтесь. Кофе хотите?

Мне оставалось только сделать хорошую мину при плохой игре, и я согласился. Доктор Рамос казался смутно знакомым.

– Мы не встречались на семинарах в Далласе?

– Вряд ли. С сахаром? Я очень редко посещаю конференции, ваши статьи действительно читал.

– Спасибо, доктор Рамос. – Жизненный опыт научил меня повторять имя собеседника как можно чаще, чтобы не забыть. Хотя обычно я все равно забываю. – Мой доклад завтра утром, доктор Рамос. «Фотометрическое определение рельефа местности с орбитальных станций».

– Да, я видел в программе.

– Который по счету в этом году? – спросил Ларри. Он был в плохом настроении.

– Далеко не первый, – признался я.

– Мы как раз об этом говорили, – сказал Ларри. – То статья, то доклад, а в промежутках отчеты. Когда в последний раз вы месяц не отрывались от работы?

Я почувствовал интерес, и мне это не понравилось – надо было посидеть над бумагами.

– Однажды Фред Хойл сказал, что как только человек добивается чего-то путного, весь мир вступает против него в заговор, чтобы он больше ничего не мог сделать. Его приглашают читать доклады, вводят в оргкомитеты, берут у него интервью и вместе с комиком, поп-группой и эстрадной певичкой втягивают в телевизионную дискуссию на тему, есть ли жизнь на Марсе.

– А почитатели ловят его в коридорах, – закончил доктор Рамос и засмеялся. – Не беспокойтесь, доктор Грю. Мы не обидимся, если вы уйдете к себе.

– Я не уверен даже, что этот мир – наш, – пробормотал Ларри.

Он был раздражен и плел что-то несуразное.

– Между прочим, я еще ничего не сделал, – добавил Ларри. – В отличие от вас, Чип. Но когда-нибудь сделаю.

– Не прибедняйтесь, – сказал доктор Рамос. – По-моему, мы чересчур расшумелись. Не поискать ли какое-нибудь место, где можно спокойно поговорить? Если, конечно, вы не возражаете, доктор Грю…

К тому времени я был почти убежден, что обязан побеседовать с Ларри и доктором Рамосом. Мы поднялись ко мне, потом перешли к Ларри. Нам принесли обед, и мы продолжали разговор за столом. Я рассказал все, что когда-либо думал о системном подходе к передаче информации. Доктор Рамос оказался идеальным слушателем. Он схватывал с полуслова. Я не сомневался в своей правоте и, как ребенок, предвкушающий Рождество, с восторгом вычислял, сколько работы можно сделать за год. Мы стали прикидывать, как скоро можно запустить флот межзвездных кораблей, если работать все рабочее время. И вдруг наступила тишина. Ларри поднялся и распахнул дверь на балкон. Двадцатью этажами ниже лежал Лос-Анджелес, с южных холмов надвигалась гроза. От свежего воздуха я сразу пришел в себя и вспомнил, что через семь часов мне предстоит читать проклятый доклад.

– Пожалуй, пора расходиться, – сказал доктор Рамос. Ларри начал было возражать, но потом согласился.

– Ладно, – сказал он. – А я еще посижу над вашими заметками, Чип.

– Только не потеряйте, – отозвался я и вернулся к себе в номер. Счастливый, я долго лежал с открытыми глазами, прежде чем провалиться в сон о пятидесяти рабочих неделях в году.

Проснулся я легко. Мы договорились позавтракать у Ларри, чтобы я мог забрать бумаги перед утренним заседанием. Выйдя в коридор, я увидел идущего навстречу доктора Рамоса.

– Доброе утро! – весело сказал он. – Я только что разбудил молодоженов, и они, кажется, остались этим недовольны. Разве номер Ларри не 2051?

– 2052. С другой стороны.

Мы пошли к Ларри вместе, и доктор Рамос рассказал по дороге довольно скабрезный анекдот. Я постучал в дверь, но ответа не было. Все еще смеясь, я сказал:

– Неужели он забыл о встрече?

– Давайте толкнем дверь.

Я попробовал, и дверь открылась.

Ларри в комнате не было. Постель смята, двери в ванную и на балкон распахнуты.

– Вряд ли он ушел, – сказал доктор Рамос. – Вот его туфли.

Я вышел на узкий балкончик. Там стоял вымокший под ночным дождем шезлонг и валялись окурки.

– Похоже, что он был здесь! – крикнул я и, осознавая мелодраматизм своего порыва, перегнулся через перила. Там, далеко внизу, у фонтана, что-то лежало, а рядом стоял человек и кричал. В тишине раннего утра звук голоса пронизывал все 20 этажей, которые отделяли нас от Ларри Резника.

Утреннее заседание отложили. Был долгий и неприятный спор с Горди Маккензи, который желал читать свой доклад точно по расписанию, в три часа, а мое выступление перенести на то же время. Утро я провел с полицией, которая пыталась установить, случайно или намеренно Ларри упал с балкона. Во всяком случае, он держал в руке мои заметки, и теперь листки можно было искать у сточных решеток Лос-Анджелеса. Проклятый день.

Однажды Краффт Эрике прочитал доклад, рассчитанный на двенадцать минут, за три минуты сорок пять секунд. Я попытался побить его рекорд и почти достиг успеха. Потом пошвырял вещи в чемодан и спустился вниз, намереваясь отправиться домой ближайшим рейсом. Но портье сказал:

– Доктор Рамос очень просил вас о встрече.

Я заколебался. Впрочем, дальнейшее от меня уже не зависело – через вестибюль ко мне спешил Рамос.

– Уделите мне двадцать минут, – проговорил он.

Доктор Рамос, когда хотел, мог быть твердым и властным. Мы сели за столик, подошла официантка, и, не спрашивая меня, доктор Рамос отправил ее за кофе и бутербродами.

– Чип, я очень сожалею о потере ваших бумаг. И не хочу, чтобы вы сдавались.

На меня навалилась усталость.

– Не беспокойтесь, доктор Рамос…

– Зовите меня Ласло.

– Я не сдамся, Ласло. Сошлюсь на что угодно, лишь бы освободить время, и постараюсь восстановить по памяти. За неделю… Нет, вряд ли, придется разыскивать статьи, но рано или поздно…

– Вот об этом я и хотел поговорить. – Девушка принесла кофе и бутерброды, Рамос жестом отослал ее. – Видите ли, я прилетел сюда ради вас.

– Вы интересуетесь фотометрией? – удивился я.

– Меня интересует не доклад, а идея. Та, о которой мы говорили ночью. Пока Ларри не познакомил нас, я и не подозревал, что мне нужны именно вы. Теперь я в этом уверен.

– Но у меня уже есть работа, доктор… Ласло.

– Я и не предлагаю вам место.

– Тогда что же?

– Возможность осуществить вашу идею. У меня, вернее у фонда, есть деньги, которые нужно истратить. Мы ищем исследования, которые не укладываются в привычные рамки. Грандиозные. Как ваша работа.

Это было похоже на сказку.

– Я уже звонил в Вашингтон секретарю правления, он у нас на крючке. На следующей неделе собирается совет попечителей, и я хочу, чтобы вы там были.

– В Вашингтоне?

– Нет. Фонд международный, мы встречаемся у озера Комо. Вы получите все что нужно. Сотрудников. Помещения. У нас есть центр в Эймсе, штат Айова, но ездить туда придется не часто – скажем, раза два в месяц. И, – Рамос улыбнулся, – я понимаю, вам это безразлично, однако появится строка в «Кто есть кто»… И еще я уполномочен предложить вам войти в совет попечителей.

– Все это так неожиданно, Ласло…

– Попечители собираются во Флэгстаффе – там у нас загородный клуб. Всего шесть раз в год. Вам понравится. Дело стоит того, Чип.

Он продолжал говорить, а я слушал, боясь шелохнуться. Сбывалось все, о чем я мечтал. И уже на следующей неделе, в огромном светлом зале с окнами на озеро Комо, я стал директором проекта, почетным членом оргкомитета, получил статус попечителя и сорок одного подчиненного.

На днях мы открываем в Эймсе Мемориальный комплекс Лоренса Резника. Название предложил я, все поддержали. Год был нелегкий. Чертовски обидно, что так много времени уходит на администрирование и совещания. Но Ласло лишь улыбнулся, когда я стал ему жаловаться.

– Не падайте духом, – ответил он. – Давно уже сказано: «Поспешай медленно». Кстати, я говорил, какой успех имело ваше лекционное турне?

– Спасибо. Надеюсь, когда войдет в строй мемориал Резника, у меня будет оставаться больше времени.

– Совершенно верно! Скажу по секрету – вас решено назначить в президентскую комиссию по межпредметным связям. Сообщение пока неофициальное, но все уже согласовано. Мы готовим подходящую резиденцию, там будет личный кабинет, где вы сможете держать свои бумаги между поездками.

Разумеется, я сказал ему, что если он имеет в виду те заметки, которые я пытаюсь восстановить, то им не требуется так много места. Говоря честно, им вообще не требуется места, ведь я так и не сумел выкроить для них время. Но рано или поздно я это сделаю, если повезет. Пока не везет. Бедняга Хонимен, например… Я уже написал ему, просил выслать свои работы – и тут услышал, что в шторм перевернулась его яхта. И никто не знает, где он хранил свои записи.

Да, вот еще что. Незадолго до смерти Резник сказал странную вещь. Будто мир сговаривается против человека, который чего-то достиг. И добавил: «Я не уверен даже, что этот мир – наш».

Кажется, я понял, что он имел в виду. Предположим – совершенно абстрактно, – будто кто-то не хочет, чтобы мы развивались быстро. Кто-то из иного мира…

Глупо. То есть я думаю, что глупо.

Но если все-таки продолжить эту линию, то получится не глупо, а совсем наоборот. Я хочу сказать – страшно. Дважды меня едва не сбили перед собственным домом какие-то ополоумевшие водители. И воздушное такси, на которое я опоздал, – оно разбилось на моих глазах.

И еще я хочу кое-что выяснить. Во-первых, где фонд берет деньги. А во-вторых – и я проверю это, как только окажусь в Лос-Анджелесе, – действительно ли в номере 2051 жили молодожены, которых случайно потревожил Ласло Рамос как раз в то время, когда Ларри падал с двадцатого этажа.