Текст книги "Самое обыкновенное убийство. Где тебя настигнет смерть? (сборник)"

Глава 8

– Мама не могла! – воскликнул я, когда он принял заказ и ушел. – У нее есть алиби.

Оба уставились на меня. Дядя Эм вскинул левую бровь.

Рассказывая им о Банни, я ничего не мог прочитать по лицу Бассета. Выслушав меня, он сказал:

– Что ж, возможно. Надо поговорить с этим парнем. Знаешь, где он живет?

– Конечно. – Я продиктовал ему адрес Банни. – Работу он заканчивает в половине второго. Может, сразу домой пойдет, может, нет.

– Ладно, попробую найти его не откладывая, но это алиби не очень надежное. Он друг семьи, а значит, и ее друг. Мог и приврать, чтобы оказать ей услугу.

– Зачем ему это?

Бассет плечами пожал – и так, мол, ясно, зачем.

– Знаете что… – начал я.

– Помолчи, Эд! – велел дядя. – Пойди лучше пройдись, остынь малость. – Он так сжал мне руку, что стало больно. – Иди, я сказал.

Бассет встал, пропуская меня.

Я вышел, зашагал на запад по Гранд-авеню, полез в карман за сигаретой и обнаружил, что держу в руке красный резиновый мячик из чемоданчика. Я стоял у лестницы на эстакаду и таращился на него. Во мне шевелилось смутное воспоминание о человеке, жонглирующем такими же мячиками. Он смеется, мячики сверкают при свете лампы. Происходит это в нашей квартире в Гэри, и я перестаю плакать, глядя, как они летают туда-сюда. Большой человек проделывал это часто – сколько же мне тогда было лет? Ходить я уже умел и тянулся к мячикам. Однажды жонглер дал мне один и засмеялся, когда я потащил его в рот. Года три, наверное. Больше я их не видел и совсем про них забыл.

Цвет и фактура того, что я сейчас держал, оживили мою память, однако того человека, жонглера, я не помнил. Только его смех и летающие мячики. Я подкинул свой мячик, поймал. Приятное ощущение. Интересно, мог бы я научиться жонглировать шестью штуками?

– Ты это забесплатно? – заржал кто-то.

Бобби Рейнхарт, ученик гробовщика, опознавший папу, когда пришел на работу утром в четверг. В белом костюме «палм-бич», оттеняющем его смуглый цвет лица и зализанные черные волосы. Он ухмылялся.

– Ты что-то сказал? – осведомился я.

Ухмылка пропала, и Бобби сразу перестал быть смазливым. Я представлял, как он гулял с Гарди, и видел папу в мертвецкой, а может, и работал над ним или смотрел, как Хейден работает. Будь это кто-нибудь другой, еще ничего бы, но если уж тебе кто не нравится, то после такого начинаешь прямо-таки ненавидеть его.

– Чего пристал? – сказал Бобби и сунул руку в карман своего белого пиджака.

Может, он сигарету хотел достать, вряд ли стал бы вытаскивать ствол прямо на улице, хотя вокруг не было никого, но я решил не дожидаться. Схватил его за плечо и вывернул ему правую руку. Он то ли выругался, то ли заскулил, и что-то лязгнуло о бетон. Я сгреб его за шиворот и оттащил в сторону, чтобы тень не падала. На тротуаре лежал кастет.

Бобби рванулся, пиджак на спине лопнул, из внутреннего кармана выпали бумажник и записная книжка. Прислонившись к опоре надземки, он выжидал и явно не знал, как поступить дальше. Бобби с радостью порвал бы меня на куски, но понимал, что без кастета ему не светит, да и как драться в порванном пиджаке. Свое имущество он подобрать не осмеливался, без него убегать не хотел.

Я пинком отправил кастет через улицу, отступил на шаг и процедил:

– Забирай свой хлам и уматывай. Откроешь пасть – зубы вышибу.

Его глаза говорили о многом, но пасть он благоразумно не открывал.

– Погоди-ка, – сказал я, когда Бобби шагнул вперед, и сам подобрал бумажник. Папин бумажник.

Почти новый, из настоящей тисненой кожи, с царапиной наискосок. Папа случайно оставил его на станке, и острый край соскочившей с наборного уголка строки оставил эту царапину. Я сам видел.

У обочины затормозила машина. Бобби пустился наутек, я за ним.

– Эй! – крикнул кто-то, и автомобиль тронулся с места.

Я догнал Бобби и стал колошматить его, но тут нас обоих настигли патрульные копы. Один сцапал меня и влепил оплеуху:

– Все, ребята, поехали в участок!

Я хотел лягнуть его, но вовремя удержался. Когда нас вели к машине, я немного отдышался и сумел выговорить:

– Это не просто драка, а расследование убийства. Детектив Бассет сидит в баре в двух кварталах отсюда. Везите нас туда, он захочет встретиться с этим парнем.

– В участке расскажешь, – пробурчал коп, ощупывая мои карманы, однако другой полицейский сказал:

– В отделе действительно работает Бассет. Что за дело такое, парень?

– Моего отца, Уоллиса Хантера, убили в переулке у Франклин-стрит на прошлой неделе.

– Точно, был такой. Давай съездим, раз два квартала всего?

Нас посадили в машину и за шиворот ввели в бар. Дядя Эм и Бассет, увидев нас, удивления не проявили.

– Эти двое дрались, – объяснил полицейский, знающий Бассета. – Этот вот говорит, что вам интересно будет.

– Возможно, – произнес Бассет. – Для начала отпустите его. Что случилось, Эд?

Я достал бумажник из кармана и швырнул на стол.

– Папин. Был у этого сукина сына.

Бассет пересчитал деньги внутри – пятерка и несколько бумажек по одному баксу, – взглянул на закатанное в целлулоид удостоверение и очень мягко, тихо спросил:

– Где ты его взял, Рейнхарт?

– Гарди Хантер дала.

Эм, не глядя на меня, шумно перевел дух.

– Когда?

– Вчера вечером. Я знаю, что это бумажник ее старика, она мне сказала.

Бассет спрятал бумажник к себе в карман, закурил и обратился к патрульным:

– Спасибо, ребята. Надо будет подержать Бобби у вас, пока я все не проверю. Можете оформить его за нарушение порядка?

– Разумеется.

– Кто сегодня дежурит?

– Норвальд.

– Передайте, что я скоро позвоню ему и сообщу, можно ли отпустить Рейнхарта. – Снова достав бумажник, он вернул Бобби деньги и удостоверение личности. – Это нам ни к чему, но бумажник пока у меня побудет.

Бобби оглянулся на меня, когда его повели к выходу.

– Всегда пожалуйста, – усмехнулся я.

Бассет, встав, сказал дяде Эму:

– Ну что ж, попытаться следовало.

– Ты же понимаешь, что это еще ничего не значит, – заметил Эм.

Бассет пожал плечами.

– Боюсь, парень, дома тебе сегодня спать не придется. Переночуешь у дяди.

– Почему?

– Потому что мы сделаем то, что следовало сделать незамедлительно. Обыщем вашу квартиру на предмет страхового полиса и прочих возможных улик.

– Я возьму его к себе в гостиницу, – кивнул дядя.

После ухода Бассета мы помолчали.

– Похоже, в следствии произошел поворот, – наконец сказал я.

– Иди-ка умойся, вот что. И фингал у тебя зреет, похоже.

– Видел бы ты другого парня.

Эм фыркнул, и я понял, что он на меня не сердится.

– Как самочувствие? – спросил он, когда я вернулся из туалета.

– Так себе.

– Физическое, я имею в виду. Продержишься всю ночь на ногах?

– Раз стою, значит, смогу.

– Мы блуждали в этом деле, как малые дети в лесу. Пора к вырубке приступать.

– Вот и славно. Бассет теперь арестует маму?

– Сначала допросит. Гарди тоже, насчет бумажника. Я уж было отговорил его – он давал нам еще пару дней, чтобы расколоть Кауфмана.

– Но после допроса он их отпустит?

– Не знаю, может, и нет, если найдет этот полис. Сегодня мы получили две наводки: страховую квитанцию и бумажник. Обе они ложные, но попробуй втолкуй это Бассету.

Я снова стал играть красным мячиком. Дядя отобрал его у меня и стиснул так, что почти сплющил – руки у него были невероятно сильные.

– Лучше бы мы не находили все это барахло. И зачем только Уолли его хранил?

– Кажется, я понимаю, о чем ты.

– Он, похоже, здорово влип, Эд. Десять лет я его не видел – чего только не случается с человеком за десять лет.

– Слушай, дядя Эм… а не мог он сам это сделать? Треснуть себя, например, пивной бутылкой по голове? Или подкинул жонглерскую булаву так, чтобы она упала ему на кумпол. Бред, конечно.

– Может, и не совсем бред, просто ты кое-чего не знаешь. Не мог Уолли убить себя. На сей счет у него была… не совсем фобия, назовем это блокировкой. Нет, смерти он не боялся, помню, однажды Уолли даже хотел умереть.

– Откуда такая уверенность? Может, тогда он недостаточно сильно хотел.

– Это было в Мексике, к югу от Чиауауа. Его укусила местная гадюка, кугулья. Мы шли через дикую местность, ни аптечки, ничего, да хоть бы и было что – от яда кугульи противоядия нет. Умираешь через два часа после укуса, испытывая адовы муки. Нога у Уолли сразу стала пухнуть и нестерпимо болеть. У нас на двоих был один револьвер. Мы попрощались, и он хотел застрелиться, да только не тут-то было. Не может нажать на курок, и все тут. Стал умолять, чтобы я его застрелил. Не знаю… может, я и сделал бы это, если бы Уолли сильно мучился, но тут мы смотрим – едет метис верхом на древнем осле. Он сказал, что эта змея не кугулья – она валялась рядом, мы ее пристрелили. Тоже ядовитая, но с кугульей никакого сравнения. Привязали мы Уолли к ослу, привезли в ближнюю деревню – три мили тащились, – и местный врач спас его. Месяц там проторчали. Тот доктор был парень что надо. Я у него работал, пока Уолли поправлялся – чтобы не даром хлеб есть, – а по вечерам читал его книги, все больше по психологии-психиатрии. Книг у него было полно, и на английском, и на испанском. Потом я тоже много читал про это – пригодилось, когда судьбу стал предсказывать. А тогда мы сделали психоанализ Уолли и выяснили, что самоубийцы из него не получится. Есть люди, которые не способны себя убить, и физически, и морально. Не слишком частое явление, но и не редкое тоже. Антисуицидальный психоз. И с возрастом он не исчезает.

– А ты, часом, не сочиняешь? – спросил я.

– Нет. Вот что: как придем, прислонись к двери и молчи, ясно?

– Куда придем?

– К Кауфману домой. Он не женат, снимает комнату в пансионе на Ла-Саль-стрит, севернее Оук-стрит. Пешком туда ходит. Я там был и знаю, где что. Слишком долго мы с ним цацкались, пора брать быка за рога.

– Ладно. Когда начнем?

– В понедельник он закрывается рано, в начале второго уже надо быть на позиции. Пора трогаться.

Мы выпили еще по одной, занесли папин чемоданчик в «Вакер», добрались по Кларк-стрит до Оук-стрит, потом до Ла-Саль. Затаились в глубокой дверной нише на противоположной стороне улицы, стали ждать. За тот час, что мы провели в засаде, мимо прошли всего несколько человек.

Когда на улице появился Кауфман, мы зашагали по бокам от него. Он застопорил, точно в стену уперся, но мы взяли его под руки и повели дальше. Я взглянул на Кауфмана и тут же отвернулся: этот человек думал, будто он покойник, и был такого же цвета, как тротуар у нас под ногами.

– Слушайте, ребята, я… – начал он.

– Поговорим у тебя в комнате, – грозно произнес дядя.

У входа в пансион дядя отпустил Кауфмана и вошел первым, вполне уверенно. Я вспомнил, что он уже побывал здесь.

Я пропустил Кауфмана вперед и двинулся следом за ним. На середине холла он стал тормозить. Я приставил указательный палец к его пояснице, и он так рванул вверх по лестнице, что чуть не сшиб с ног дядю Эма.

На третьем этаже дядя достал из кармана ключ и отпер какую-то дверь. Вошел, включил свет. Мы последовали за ним. Я закрыл дверь и прислонился к ней.

– Слушайте, какого черта… – залепетал Кауфман.

– Тихо. Сядь.

Дядя пихнул его на кровать, опустил оконную штору, взял с комода громко тикающий будильник. Взглянул на свои часы, перевел стрелку с девяти минут второго на пятнадцать, поставил будильник на два.

– Хорошие часы. Надеюсь, звонок не слишком обеспокоит твоих соседей – нам надо успеть на поезд. – Выдвинув верхний ящик комода, дядя Эм достал маленький никелированный револьвер тридцать второго калибра. – Не возражаешь, если я позаимствую его на время, а, Джордж? Опасные это игрушки, парень, – продолжил он, обращаясь ко мне. – У меня такой сроду не было и не будет. С ними попадешь в беду.

– Угу, – кивнул я.

Дядя Эм покрутил барабан, переломил ствол и снова закрыл.

– Кинь-ка мне подушку с кровати, парень!

Я кинул. Он обмотал ее вокруг ствола и прислонился к комоду. Часы тикали. На лбу у Кауфмана выступили крупные капли пота.

– Это вам так не пройдет!

– Что не пройдет? О чем это он, а, парень?

– Может, он думает, будто мы ему угрожаем? – предположил я.

– Джорджу? С чего бы это? – удивился Эм.

Кауфман вытер лоб носовым платком.

– Ладно, выключите этот чертов будильник. Что вы хотите знать?

Дядя немного расслабился – я и не замечал, как он напряжен.

– Расскажи все своими словами.

– Имя Гарри Рейнолдс тебе о чем-нибудь говорит?

– Ты продолжай. Придет время – скажет.

– Гарри бандит. Бомба замедленного действия. Три недели назад он сидел у меня вместе с двумя своими парнями, и тут заходит этот Уолли Хантер, тоже с парой ребят.

– Что за ребята?

– Обыкновенные, из типографии. Один толстый, другой маленький. Толстого не знаю, но Хантер называл его Джей. Другого Банни зовут, он уже приходил ко мне с Хантером.

Дядя посмотрел на меня. Я кивнул, догадываясь, кто такой Джей.

– Ну, выпили они и отвалили, а один из парней Рейнолдса вышел следом за ними. Тут Рейнолдс подходит ко мне и спрашивает, как звать того, что в середке стоял. Уолли Хантер, отвечаю я.

– Он узнал это имя?

– Да. Раньше он вроде бы сомневался, а когда я имя ему назвал, перестал. Спросил меня, где этот Хантер живет. Не знаю, говорю, я действительно не знал. Он просто заглядывал ко мне раз в неделю. Ну, они посидели еще и ушли, а на следующий день Рейнолдс вернулся. Я, говорит, хочу с этим Хантером связаться – как придет в другой раз, выясни, где он живет. А еще, значит, позвони вот по этому номеру, но Хантеру не говори.

– Что за номер?

– Уэнтуорт, три-восемь-четыре-два. Если самого Рейнолдса там не будет, я должен просто сказать, что Хантер здесь, или передать его адрес.

– На следующий день пришел?

– Да. Я так понимаю, он послал своего парня отследить Хантера, а тот его потерял. Сам, говорит, знаешь, что произойдет, если я узнаю, что Хантер был здесь, а ты мне не сообщил.

– Ну и как? Приходил к тебе Хантер?

– Нет. Две недели носу не показывал. На дознании я все сказал верно, только о телефонном звонке умолчал. А куда мне было деваться? Рейнолдс пришил бы меня, если бы я ослушался.

– Ты говорил с самим Рейнолдсом?

– Там вообще никто трубку не взял, а я звонил дважды: сразу, как Хантер пришел, и через десять минут. Я еще обрадовался, что и приказ выполнил, и человека не сдал. А в чем тут ваш интерес?

– Насчет нас не волнуйся, мы тебя Рейнолдсу не заложим. Что он тебе сказал, когда вы снова увиделись?

– Так я его и не видел. Он больше не приходил – зачем ему? Видимо, его ребята просто следили за Хантером в ту ночь, поджидали его снаружи…

Мы все подскочили, когда зазвонил будильник. Дядя Эм выключил его, бросил подушку на кровать, спрятал револьвер обратно в комод.

– Где он живет, этот Гарри Рейнолдс?

– Понятия не имею. Знаю только телефон: Уэнтуорт, три-восемь-четыре-два.

– А промышляет он чем?

– Работает по-крупному – банки, инкассаторы… Его брат сел пожизненно за ограбление банка.

– Напрасно ты водишься с такой публикой, Джордж, – укорил дядя. – Кто еще был с Рейнолдсом в тот первый раз?

– У одного кликуха Голландец, здоровый такой. Другой мелкий, не знаю, как зовут. Это Голландец пошел тогда за Хантером и потерял его, иначе Рейнолдс не явился бы опять.

– Больше ничего не хочешь нам сказать, Джордж? – спросил дядя. – Раз зашел так далеко, терять уже нечего, понимаешь?

– Понимаю, как не понять. Знал бы – сообщил. Надеюсь, вы найдете его. Телефон у вас есть, не говорите только, откуда узнали.

– Не скажем, Джордж, будь спокоен. Мы пойдем, спи себе. – Я повернул дверную ручку, и дядя, оглянувшись, добавил: – Я, Джордж, в этом деле играю заодно с копами. Им проще будет найти Рейнолдса, если телефон окажется липой. Ты вот что: если Бассет к тебе придет, расскажи ему то же, что и мне, только номер этот не называй. Ты должен был просто узнать адрес Хантера и сказать Рейнолдсу, но тот к тебе больше не приходил.

Мы вышли на улицу. Теперь мы выяснили имя, думал я. Ясно, кого искать. Имя и телефонный номер. Нам придется иметь дело не с шестерками вроде Кауфмана, а с настоящими гангстерами, и мы будем одни: Бассету дядя Эм телефон не назовет.

Под фонарем на Оук-стрит дядя посмотрел на меня и спросил:

– Что, парень, страшно?

Я только кивнул – в горле у меня пересохло.

– Вот и мне тоже. Ну что, признаемся Бассету или сами повеселимся?

– Попробуем сами, – сказал я.

Глава 9

Ночной воздух приятно освежал мое вспотевшее тело. Я расстегнул воротничок, сдвинул шляпу назад. Снова реакция, но не такая, как в прошлый раз. Мне казалось, будто я стал выше ростом, и нервная дрожь не донимала меня, как после той переделки в баре.

Мы молча шагали на юг по Уэллс-стрит. Говорить не требовалось – теперь мы понимали друг друга без слов. «Мы Хантеры», вспомнил я и подумал: мы сделаем это. Копы не сумели, а мы сделаем. Раньше я в это не очень верил, а теперь знал, что мы это можем.

Да, я боялся, но страх ведь разный бывает. Когда читаешь хорошую историю про привидений, тоже боишься, но это скорее приятное ощущение.

Свернув на Чикаго-авеню, мы прошли мимо полицейского участка с двумя синими фонарями у входа, и настроение у меня немного испортилось. Маме и Гарди там сейчас нелегко приходится – или их в полицию отвезли? Бассет ошибается. Мама к этому непричастна.

– По кофейку, парень? – спросил дядя, повернув за угол Кларк-стрит.

– Давай. А звонить когда будем? Поздно уже.

– Скорее рано. Несколько минут роли не играют.

В ночном кафе мы заказали по порции чили и кофе. Две женщины громко ругались из-за какого-то Кэри. Чили было хорошее, но я не ощущал вкуса, потому что думал о маме. Хорошо еще, что женщин не бьют резиновым шлангом.

– Думай о чем-нибудь другом, Эд, – посоветовал дядя.

– О чем, например?

– Возьмем хоть женские сумочки, – нашелся он, взглянув на двух скандалисток. – Думал о них когда-нибудь?

– Нет, с чего бы?

– Представь, что ты дизайнер кожгалантереи и думаешь о них каждый день. Что такое сумочка? Заменитель карманов. Почему у женщин карманов нет, как ты считаешь? Да потому, что лишние выпуклости им портят фигуру, так?

– Наверное.

– Или носовые платки. Если женщины их и носят в кармашках, то совсем крошечные – и не потому, что у них соплей меньше. Вернемся, однако, к сумочкам.

– Вернемся.

– Чем меньше сумочка выглядит и чем больше в ней помещается, тем она лучше. Как бы ты спроектировал такую, чтобы девушка посмотрела и ахнула: надо же, сколько всего в нее влезает?

– Не знаю, а как?

– Тут нужен эмпирический подход. Сначала просто делаешь их красивыми, потом слышишь, что в одну из них влезает больше других, и начинаешь внедрять данный образец везде. Можно даже уравнение вывести. Ты с алгеброй знаком, Эд?

– Не близко. К черту твои сумочки, я из-за них на бумажники переключился. Как думаешь, Бобби Рейнхарт не врет? Гарди действительно дала ему папин бумажник?

– Конечно. Такое вранье легко проверить. Он мог бы просто сказать, что нашел его. Но пусть это тебя не волнует.

– Легко тебе говорить!

– Почему? Ты же не считаешь, что Гарди убила отца, взяла у него бумажник и отдала Бобби? Или что Мадж убила, а бумажник бросила где попало или отдала Гарди?

– Я знаю, что они ничего такого не делали, но выглядит это скверно. Откуда, спрашивается, Гарди его взяла?

– Уолли оставил бумажник дома. Многие мужчины так поступают, когда намереваются гульнуть. Сунут в карман несколько баксов, а бумажник дома лежит. Глупо, конечно, было дарить его ухажеру, но будь Гарди виновна, она бы не рисковала так и сожгла бы улику.

– Да она же дура полная!

– Она получает от жизни то, что ей хочется, как и многие. Не все, но многие.

– Папа не получал, – заметил я.

– Верно. – Дядя говорил медленно, тщательно подбирая слова. – Но между ними есть разница. Гарди – эгоистка и не станет портить себе жизнь, как Уолли испортил. Если будущий муж ее не устроит, она просто бросит его, а Уолли был из тех, кто до конца хранит верность. Ему вообще не следовало жениться, но твоя мама была хорошей женщиной, и он был с ней счастлив. Потом она умерла. Уолли тогда еще не дозрел до новых перемен, если понимаешь, о чем я, и его подцепила Мадж.

– Мама… ладно, чего там.

Я поддерживал ее из чувства семейной преданности, хотя между ней и папой бывало всякое. Теперь она, конечно, в беде и притом сильно изменилась после папиной смерти, но надолго ли ее хватит? Папе с ней жилось хуже некуда, и всякому порядочному человеку точно так же жилось бы. Из-за нее он стал пить, но даже спьяну оставался тихим и незлобивым.

Я доел свое чили, отодвинул тарелку.

– Не спеши, парень, возьмем еще кофе. Я пока не решил, о чем говорить по телефону, и мне лучше думается, когда я говорю о другом.

– Например, о женских сумочках?

– Что, не в тему? – засмеялся дядя Эм. – Это потому, что ты в них ничего не смыслишь. Я знал одного галантерейщика, так он мог ночь напролет о них рассуждать. Как карнавальщик о карнавале.

– Вот и рассказал бы лучше о карнавале. Чем Мордатый занимается, например?

– У него свое шоу. Идешь уродов смотреть, платишь двадцать пять центов, а к тебе подходит человек и предлагает поглядеть еще за четвертак другое представление, под платформой. А что?

– Ты просил Мордатого присмотреть за твоим павильоном, а он сказал, что его прикрыли, и если Джейк сможет опять запустить шарманку, то пусть и пользуется. О чем это он?

– Ну и память у тебя, Эд! – засмеялся дядя.

– Не жалуюсь. Телефон тоже помню: Уэнтуорт, три-восемь-четыре-два. Не придумал еще, что говорить?

– Уже скоро. Мордатый читает лекции о сексе с живыми моделями. Только для мужчин, четвертак с носа и деньги назад, если не понравится.

– Как это – с живыми моделями?

– Вот это дураков и притягивает. То, о чем там говорится, можно прочитать в любой популярной книге. Но живые модели действительно имеют место – пара девчонок в купальниках. Мордатый объясняет, к какому типу они относятся и все такое.

– И что, требуют зрители деньги назад?

– Очень редко. В хороший вечер Мордатый заколачивает до ста баксов. Навар что надо.

– Навар?

– Прибыль, значит. Допустим, накладные расходы у тебя тридцать баксов в день. То, что сверху, и есть навар.

Я допил кофе и спросил:

– Что могло грабителю банков понадобиться от папы?

– А вот мы скоро и выясним.

Мы пришли в «Вакер», поднялись в дядин номер.

– Стань позади меня, – распорядился он, сев на стул, – и наклонись к трубке, чтобы все слышать – я ее к уху не прижимаю. Слушай и запоминай, ведь память хорошая.

– Ладно. Придумал, что говорить будешь?

– Стану импровизировать по ситуации, смотря что мне ответят.

– А если «алло»?

– Там поглядим.

Номер телефонистке дядя Эм назвал измененным голосом. Я этот голос уже где-то слышал: дядя изображал Мордатого, вспомнив о нем после нашего разговора. Один в один.

В трубке послышались гудки. Опираясь на спинку стула, я склонился как можно ниже. После третьего звонка раздался женский голос:

– Алло!

Интересно, как по одному слову сразу можно понять, что она молодая, красивая и вообще высший класс, во всех смыслах? Сразу нравиться тебе начинает.

– Это кто? – спросил дядя.

– Клэр. Уэнтуорт, три-восемь-четыре-два.

– Привет, детка! Помнишь меня? Это Сэмми. – Дядя говорил как сильно поддавший.

– Какой Сэмми? – Голос заметно похолодел.

– Да ладно, ты же помнишь. Из бара который. Знаю, для звонков поздновато, но я, понимаешь, только что в кости выиграл. Две штуки, прям карман прожигают. Хочу город посмотреть, «Ше Пари», «Медок-клаб», все такое. И чтобы со мной была лучшая в Чике девочка. Шубку даже могу купить, кроличью. Давай такси возьму и заеду…

– Нет, – раздался голос, и в трубке щелкнуло.

– Черт! – воскликнул дядя.

– Ну, попытаться стоило, – сказал я.

– Попытка не засчитывается. Ромео, видимо, из меня никудышный, надо было тебе трубку дать.

– Да ладно, я в женщинах вообще ничего не смыслю.

– Ты в зеркало посмотрись. Можешь получить любую, какую захочешь.

Я засмеялся, но в зеркало над комодом все же взглянул.

– Точно, фингал будет. Чертов Бобби Рейнхарт.

– С ним ты еще романтичнее, – заверил ухмыляющийся дядя Эм. – Даже и не думай сырое мясо к нему прикладывать. Попробуем теперь по-другому.

На сей раз он спросил у диспетчера, по какому адресу зарегистрирован номер три-восемь-четыре-два. Подождал, сказал «да, спасибо», вздохнул и сообщил мне:

– Нет его в справочнике, как я и предполагал.

– И что теперь?

– Зайдем с другого конца. Узнаем, что известно о Гарри Рейнолдсе. Бассет должен знать что-то. Я надеялся, что этот номер позволит нам его обскакать. Завтра попробуем еще пару штучек: скажем, что это радиовикторина – абонент, назвавший столицу Иллинойса и свой адрес, получает сто баксов. Или…

– Я могу достать тебе этот адрес.

– Как? Засекреченные номера не так легко расколоть.

– Невестка Банни Уилсона, жена его брата, работает в телефонной компании. Однажды он узнавал такой адрес для Джейка, нашего мастера. Он и нам поможет, если пообещаем не выдавать невестку.

– Отлично, парень! Как скоро сможем узнать?

– Если найду Банни прямо сейчас, то к полудню. Он поговорит с невесткой до того, как она уйдет на работу, а она ему позвонит, как пойдет обедать, с работы, сам понимаешь, нельзя.

– У Банни есть телефон?

– У хозяйки, жильцам только днем разрешают им пользоваться. Я сам туда подскочу, это на Хэлстед-стрит.

– Он уже вернулся с работы?

– Должен. Если нет, подожду.

– Ладно. Вот тебе десять баксов, их дай Банни для невестки, пусть новую шляпку купит. Я поищу Бассета, узнаю, как там его инквизиторские дела. Хорошо, что мы раскололи Кауфмана, но Бассет, вероятно, и сам уже понял, что забрел не туда.

– Где встречаемся?

– Здесь. Я предупрежу портье, чтобы дал тебе ключ. Ну, беги, а я попробую выяснить по телефону, где сейчас Бассет.

На Гранд-авеню мне повезло поймать ночной трамвай, и я доехал до Хэлстед-стрит в считаные минуты. Свет у Банни не горел – то ли спит, то ли нет его дома, – но я все-таки поднялся к нему: для такого случая и разбудить можно. Банни не открывал, хотя я долго стучал в дверь, не вернулся еще.

Я пристроился ждать его на верхней ступеньке, но вспомнил, что дверь Банни обычно не запирает. Зашел, почитал журнальчик, сварил в четыре часа утра крепкий кофе на его плитке.

Он спотыкался, идя по лестнице – не то чтобы совсем в стельку, просто чуток перебрал. Я влил в Банни две чашки кофе и объяснил, что мне от него нужно.

– Конечно, Эд, конечно, – кивнул Банни. – А десятку себе оставь, она мне еще должна кой за что.

Я сунул деньги ему в карман и велел передать невестке.

– Можешь связаться с ней еще до работы?

– Ясное дело. Ей далеко ездить, встает в половине шестого. Дождусь, звякну ей и поставлю будильник на одиннадцать часов, чтобы до ее звонка уже встать. Звони в любое время после полудня, я буду здесь.

– Отлично, Банни. Спасибо.

– Да ладно тебе. Ты домой?

– Нет, в «Вакер».

– Я пройдусь с тобой немного, а на обратном пути как раз и позвоню ей. Из дежурной аптеки на углу.

Мы пошли по Гранд-авеню, через мост.

– Ты стал какой-то другой, Эд. Что-то в тебе изменилось.

– Может, тебе из-за нового костюма так кажется?

– Нет. Ты будто повзрослел сразу, в общем, ты мне такой нравишься. Тебе бы поехать куда-нибудь, мир посмотреть. Не застревать в колее, как я.

– Ты тоже не сильно застрял. Скоро у тебя будет своя типография.

– Вряд ли, Эд, очень уж это дорого. Немного-то я скопил… если бы не пить, больше бы получилось. Мне уже сорок лет, а еще и половины не собрано. С такими темпами я до старости копить буду. – Банни невесело усмехнулся. – Иногда я думаю взять да и поставить все свои сбережения на кон там, где ставки не ограничены, например, в блэкджеке. Либо выиграю, либо ни с чем останусь. Между ничем и половиной требуемого разница небольшая, может, и лучше, когда у тебя совсем ничего.

– Что ж тут хорошего?

– Не беспокоишься больше, вот что. Не дергаешься каждый раз, как платишь четвертак за виски или никель за пиво. Не чувствуешь себя как тот парень из анекдота, который не прочь отправиться в ад, только денег на билет жаль.

Вскоре Банни признался:

– Я сам виноват, Эд. Воли у меня маловато. Человек может получить почти все, что хочет, если готов чем-то жертвовать. С моими заработками, да без семьи, я бы запросто мог откладывать тридцать баксов в неделю. Давно бы нужную сумму набрал, так ведь нет: хочется еще и удовольствия получать от жизни. А коль получаешь, так и не ной тогда.

Мы уже добрались до надземки.

– Ладно, пойду-ка назад, – сказал он.

– Приходи к нам как-нибудь, Банни. Прямо в следующий выходной и зайди. Мама будет рада тебе, у нее ведь не так много друзей.

– Спасибо, Эд, обязательно. Может, выпьешь со мной? Прямо тут, через улицу?

– Конечно, Банни. – Мне не хотелось пить, но отказываться было неудобно.

Мы выпили по одной и расстались. Я зашагал под эстакадой, думая, дома ли уже мама и Гарди. Повернул на Франклин-стрит, зашел в переулок и посмотрел: в нашем кухонном окне горел свет. Или полиция еще не закончила с обыском, или мои вернулись. Я подождал и увидел, как мимо окна прошла мама. Одетая, значит, недавно явилась. Потом и Гарди засек. Мама сновала туда-сюда, готовила, наверное, перекусить что-нибудь до того, как спать лечь.

Заходить в дом я не стал. Бассет должен был сообщить маме, что я ночую у дяди, она только больше забеспокоится, узнав, что я еще не ложился спать.

Начинало светать. Портье в «Вакере» сказал, что ключа нет на месте, значит, Эм уже вернулся. С ним был и Бассет – они придвинули письменный стол и резались на нем в карты. Там же стояла бутылка, и глаза у детектива остекленели.

– Ну что, веселее стало, когда подкрепился? – спросил меня дядя. Я понял, что не нужно говорить Бассету, где я был, и телефонный номер остается нашим секретом.

– Три завтрака съел, – ответил я. – Заправился на весь день.

– А мы тут в джин-рамми играем. Всего по пенни за очко.

Я присел на кровать и стал следить за игрой. Дядя опережал Бассета на тридцать очков и два бонуса. Судя по бумажке, где они записывали очки, первые две партии он тоже выиграл.

Эта сдача, однако, осталась за Бассетом. Он потянул из бутылки, пока дядя сдавал, и пробормотал:

– Эта твоя сестренка, Эд, надо бы кому-то…

– Давай уже доиграем, Фрэнк, – перебил дядя, – а Эда я потом в курс введу.

Бассет взял свои карты, уронил одну – я ему подал – и снова хлебнул. От кварты осталось совсем чуть-чуть. Он и на сей раз выиграл, но вскоре дядя сказал «джин», заработал более сотни, и все.

– Ладно, запиши себе, – произнес Бассет. – Устал я что-то. – И полез за бумажником.

– Брось, – возразил дядя. – Всего за три игры причитается баксов десять, оставь себе на расходы. Пойду-ка я поем, Фрэнк. Эда мы домой отпустим, а ты пока отдохни. Приду – разбужу тебя, если спать будешь.

Бассет, осовевший, плюхнулся на кровать. Дядя, подвинув стол на место, легонько толкнул детектива в плечо, и тот повалился головой на подушку. Эм разул его, положил шляпу и очки на комод, ослабил узел галстука, расстегнул воротничок. Бассет открыл глаза и сказал: