Текст книги "Сущность"

– Почему?

– Этому есть медицинское объяснение. Можно объяснить так: у вас не тот случай, когда вы принимаете что-то столь важное, как дети, за другое.

Карлотта выпрямилась на стуле, разглаживая юбку. Она так делала, когда серьезно над чем-то думала. Она уже привыкла погружаться в свои мысли, пока Шнайдерман ее ждал. Привыкла к основным правилам сеансов.

– Если мой разум обладает такой силой, – сказала она наконец, – заставлять меня видеть вещи и чувствовать то, чего на самом деле нет или есть только наполовину, тогда у меня внутри все холодеет. Такое чувство, словно какой-то демон держит Карлотту на ладони и просто смеется над ней.

«Психоз – худшее, что может случится с нами», – думал Шнайдерман. Это долгий и трудный путь из ада. Такие галлюцинации прямо указывали на полномасштабные психотические припадки. Но теперь, откинувшись на спинку стула в своей квартире, он видел множество обнадеживающих признаков.

Во-первых, у него появилась история болезни Карлотты Моран. Ее не лечили от психических расстройств. В целом, шизофрения может внезапно проявиться в тридцать два. Но шансы невелики. Обычно признаки проявляются к двадцати.

И последний сеанс тоже вселил в Шнайдермана надежду. Искажение восприятия света от поезда возникло из-за очень напряженного эмоционального состояния. Это характерно скорее для истерии, а не психоза.

Да, она не совсем правильно воспринимала происходящее. Отчуждение от реальности – главный признак психоза. Тем не менее как только она успокоилась, то ответила на его вопросы совершенно рационально. Даже искренне беспокоилась за своих детей в конце сеанса. Значит, такое отделение от реальности – следствия приступов, а не постоянной диссоциации.

Чем дольше Шнайдерман просматривал тексты, сваленные у него на столе, чем тщательнее сверялся с записями сеансов, чем больше искал общие правила поведения, тем лучше ему казалась ситуация. Она ведь жаловалась на странные ощущения внутри во время приступов. Это тоже симптом истерии, а не психоза.

Дверь открылась. Зашел Джим. Сосед Шнайдермана дружелюбно улыбнулся, а затем начал складывать вещи в сумку.

Шнайдерман наблюдал за ним. Будучи единственным евреем в общежитии, состоящем из привыкших жестоко конкурировать мужчин, большинство из которых работали в хирургии, общей практике или стоматологии, Гэри вел себя вежливо и дружелюбно, но держался в стороне. Далеко не всех ординаторов-первогодок приглашают работать – к этому он и стремился. Поэтому Шнайдерман воздержался от социального гамбита Южной Калифорнии и сосредоточился на учебе и работе. Он точно не из тех, кому место под солнцем достается легко и просто.

– Джим, тебе же поставили в следующем семестре смены на вечер?

– Через три недели. А что?

– Хочешь махнуться?

– Шутишь? Еще бы. А зачем?

– Просто. Мне нравятся те пациенты.

– Ну, это твоя жизнь. Договорились.

– Спасибо.

Джим помахал ему, ухмыльнувшись, и ушел. В конце коридора девушки с теннисными ракетками смеялись со своими парнями. Шнайдерман тихо прикрыл дверь.

Чем больше Шнайдерман думал о Карлотте Моран, тем больше она его интриговала. Он не мог выбросить ее из головы. Он сел, но потом, не находя себе места, встал и принялся расхаживать по комнате.

Страхи, да. Но не фобии. Ее страхи были связаны с чем-то очень конкретным. Компульсивная обсессия? Точно нет. Шнайдерман пролистывал тексты, делая пометки. Депрессии тоже нет. Возможно, она наступит позже, но не прямо сейчас. Тревога? Безусловно. Он легко обвел карандашом слова «истерический невроз» внизу страницы с заметками. Он замедлился, тщательно все обдумывая.

Невроз, потому что ее контролировало бессознательное, и она это ненавидела. Истерия, потому что признаки и симптомы начинались и заканчивались в периоды сильных эмоций с сексуальным подтекстом. Затем она успокаивалась. И тогда ее мыслительный процесс приходил в норму. Шнайдерман потер глаза. Его мысли текли почти сами по себе.

Карлотта чем-то напоминала те здания в бедных районах Лос-Анджелеса. У которых проблемы с конструкцией – они стоят десятками лет. Потом происходит землетрясение. Остальные здания так и стоят. А эти обрушиваются в облаке щебня, оставляя голые балки на том месте, где раньше была здоровая психика.

В чем дело? И почему сейчас?

Шнайдерман попытался сосредоточиться на других пациентах. Хотел написать письмо домой. Не вышло. В конце концов он закинул в сумку кроссовки и толстовку, пошел в спортзал и час колотил мячом по стене.

20:16, 11 ноября 1976

Непроницаемая тьма окутала дом на Кентнер-стрит. Она поглощала их всех, как черный туман, днем и ночью. Казалось, сквозь него ничто не сможет пробиться. Он отрезал их от реальности. Все, что находилось снаружи, – почтальон, ребенок на скейтборде – стало далеким, за пределами их пещеры, безнадежно картинным и иллюзорным.

Работал ли телевизор, сидел ли рядом Билли, занималась ли чем-то Карлотта – все это не имело значения. Они в доме теперь были не одни.

Вечером 11 ноября Карлотта сидела на диване и пришивала заплатки к рубашкам и брюкам. Девочки лежали на полу с раскрасками. Билли рылся в корзине с чистыми носками в поисках пары.

– Черт, – сказала Карлотта.

Билли посмотрел на нее.

– Смотри туда, – прошептала она.

Билли повернулся. На потолке образовалась трещина. Штукатурка сыпалась на ковер.

Они все завороженно смотрели. Потому что трещина росла. Становилась длиннее и длиннее. Больше стала походить на змею; затем остановилась. Потолок покрывал черный незаконченный рисунок, и штукатурка сыпалась из этой раны, как мука.

– Господи, – прошептал Билли сквозь сжатые зубы.

Карлотта наконец опустила глаза вниз. Дом казался таким хрупким. Ночь теперь стала всемогущей.

– Это что-то значит, Билл? – прошептала Карлотта.

– Нет, просто трещины. Линии.

– Боже, – отозвалась она, – выглядит так…

Мысль в голове так и не сформировалась. Девочки запутались в лабиринте страха.

– Мамочка, – прошептала Джули, – у окна кто-то стоит.

Карлотта обернулась.

– Где?

Чернота ночи отражала ее саму – рука на шее, тело готово бежать.

– Не знаю, – неуверенно ответила Джули.

– В смысле ты не знаешь? – прошипела Карлотта, не сводя глаз с двух окон на дальней стене.

– Я…

Билли подошел к окну. Наклонился вперед. Собрал ладони у глаз на своем отражении. Затем внезапно закричал и открыл окна, размахивая руками. Мертвенная тишина. Мальчик осторожно выпрямился. Снаружи только стрекотали сверчки.

– Она просто испугалась, – заключил Билли, поворачиваясь к Джули.

– Слушай, Джули, – начал отчитывать он, – мы не играем. Ты понимаешь? Мамочке не надо говорить то, что понарошку. Ясно? Это очень важно.

– Я не играла, – ответила Джули.

Карлотта задрожала и пошла к термостату.

– Слушай, Джули, – тихо продолжил Билли. – Ты правда что-то увидела или нет? Ты придумала, так ведь? Это понарошку?

– Я… я… я не знаю…

– Билли, – позвала Карлотта.

Термостат бешено вращался. Циферблат в металлическом контейнере заметно ходил взад-вперед, прогибаясь внутрь. Билли стоял позади матери, заглядывая ей через плечо. Он протянул руку вперед.

– Не надо! – предупредила Карлотта.

Билли замер, а потом убрал руку.

– Даже не знаю, – сказал он. – Я не разбираюсь в датчиках температуры. Это не нагреватель. Он работает. Может, металл внутри покоробился или сгнил…

– Металл не гниет.

– Проржавел. Ты поняла. И тогда он начинает сходить с ума.

– Как это – «сходить с ума»?

– Ну, вращаться, когда ломается. Я об этом.

– Но… – пробормотала Карлотта. – Сейчас все нормально. Видишь?

Стрелка стабилизировалась на двадцати двух градусах, немного опустилась, затем вернулась на прежнее место.

– Видимо, заработало. Тебе же подходит двадцать два?

– Закрой окна, Билл, – сказала Карлотта, отворачиваясь.

– Ладно. Видишь? Это был просто ветер.

Билли закрыл окна. Карлотта села в кресло, покусывая губу.

– И задерни шторы, хорошо? Полностью.

Мальчик послушался. Наступила тишина. Она почти гремела в ушах.

– Я заштукатурю потолок, – сказал Билли. – Завтра. Куплю штукатурку днем.

– Хорошо.

Но Карлотта от всех отстранилась. Ее лицо было напряжено, а сердце колотилось.

– Эй, Джули, – позвал Билли, – давай сыграем в Червы[1]1
  Карточная игра для четырех игроков. Количество очков в раунде определяется количеством черв во взятках, собранных игроком. Выигрывает набравший меньше всего очков.


[Закрыть].

Они достали колоду и раздали.

– Ты помнишь, как играть, – сказал он. – Нужно избавляться от черв.

Карлотта наблюдала за ними, но их голоса были словно за тысячу миль.

– Королева пик – злая ведьма, – сказал Билли. – От нее надо избавиться.

– Господи Боже, – выдохнула Карлотта.

– Вот так. У тебя двойка крести. Клади.

– Боже милостивый, Боже.

Карлотта откинулась в кресле. Лицо поглотила тень, она едва слышала детей. Она ждала.

7

Переливающаяся, длинная, красная рыба скользила в зеленых водорослях, как угорь. Океан был огромным, прозрачным и теплым. Внезапно рыба перевернулась и вошла в каньон из голубых коралловых скал, мерцающих на песчаном дне. Она что-то искала… В устьях пещер были яркие камни, жемчужины, сверкающие в голубой воде…

Зазвонил телефон.

Карлотта вскочила, держась за голову. Солнечный свет лился в окна. Билли сидел в мягком кресле, ел кукурузные хлопья и смотрел автогонки по телевизору.

– Что?..

Телефон зазвонил снова.

– Я видела сон, – пробормотала Карлотта, покачивая головой.

Она встала с дивана и попыталась вспомнить сон. Куда пропала рыба? Почему все было таким красивым? Телефон зазвонил в третий раз. Сон исчез.

– Джерри!

Карлотта прижала трубку к уху как можно плотнее.

– Где ты? В Сент-Луисе? Ты же должен быть в Сиэтле! Что?.. Аудит в конце года? Ну, не сажай никого в тюрьму…

Она накручивала провод на палец. Билли подумал, что она была похожа на школьницу перед свиданием. Это зрелище вызвало у него смутное, неопределенное отвращение. Он отвернулся.

– О, Джерри! – сказала она и улыбнулась, но ее голос напрягся. – Это на следующей неделе! Девятнадцатое!.. Что?.. А, понятно… Конечно… Я заберу тебя из аэропорта.

Теперь Карлотта полностью проснулась. Она была взволнована, но и обеспокоена. Сил хватит максимум на несколько дней. Взволнованная, она махнула в сторону телевизора, жестом попросив Билли убавить громкость. Но рев толпы и гонщиков оставался громким.

– Я так рада слышать твой голос!.. Что? А, да. Я тоже!.. Я не могу говорить… Я не одна.

Карлотта засмеялась. Билли выключил телевизор и вышел.

– Джули хочет поздороваться, – сказала Карлотта.

Джули взяла трубку двумя руками. Ее глаза горели от восторга.

– Что? – прошептала Джули. – Я тебя не слышу!.. Играю в скакалки… В скакалки!.. С Ким… Да… А я по тебе!.. Вот тебе поцелуйчик. Готов?

Она послала поцелуй в трубку. Затем внимательно прислушалась.

– Он хочет поговорить с Ким, – сказала Джули.

Карлотта приставила трубку к уху Ким.

– Скажи: «Здравствуй, Джерри», – прошептала Карлотта.

– Привет, Джерри.

Из телефона донесся смех Джерри.

– Скажи: «Как дела?» – подсказала Карлотта.

– Как дела? – повторила Ким дрожащим голосом.

Карлотта забрала трубку.

– Ты уверен? – спросила она. – Он здесь, минутку.

Карлотта повернулась. Билли пропал. Она накрыла трубку рукой.

– Билл!

– Он ушел в гараж, – сказала Джули.

Лицо Карлотты помрачнело. Она убрала руку и снова улыбнулась.

– Видимо, он ушел, Джерри. Что? Нет. Я ошиблась. Его и не было в доме… О, да… так скучаю… О, да, да… О, Джерри… Пожалуйста, будь осторожен. Я тебя жду… Не стоит… Не хочу прощаться… До следующей недели, – ее голос опустился до шепота. – Люблю тебя… Пока!

Карлотта подержала трубку у уха. Затем медленно опустила. И вздохнула.

– Мило, – захихикала Джули.

– Да, – подхватила Карлотта.

В голове закрутились детали. Купить новую блузку. Юбку. Что-нибудь с вышивкой. Откуда взять деньги? Тогда только блузку. Что-нибудь яркое. Карлотта представила, как Джерри выходит из самолета, по-мальчишески ей машет, спускается и обнимает. Они куда-нибудь поедут. В голове всплыли другие картинки с Джерри… Она улыбнулась.

Карлотта скрестила ноги. Сегодня она чувствовала себя необычайно красивой. У нее загорели щеки, лоб, руки и ноги, отчего темные глаза казались еще чернее. Она прямо смотрела на Шнайдермана.

– Ну все, доктор Шнайдерман, – сказала она. – Вы получили результаты анализов. В чем дело?

Шнайдерман покрутился на стуле. Так делал его руководитель. Но Шнайдерман от этого почувствовал себе скорее неловко, чем непринужденно. Он постучал по нескольким папкам на столе и открыл первую.

– У меня нет всех ответов, Карлотта. Но мы знаем, что с вами все хорошо – физически. И, судя по тестам, ваш интеллект даже выше среднего.

– И?

– Остается лишь одно.

– Что?

– Психологическое развитие. Эмоциональное. Тут анализы и ваши рассказы начинают сходиться.

Карлотта улыбнулась. Шнайдерман заметил, как что-то изменилось. В ней чувствовалась внутренняя жизненная сила. Ее жесты излучали уверенность. Впервые она относилась к себе с юмором. Ему стало интересно, в чем причина вновь обретенной решимости и оптимизма.

– Уж простите, доктор Шнайдерман, – сказала она, – но для меня все это звучит как на другом языке.

Он не смог удержаться от смешка.

– Понимаю. Суть заключается в том, что определенные этапы нашей жизни на самом деле никогда не умирают. Они продолжают жить внутри нас. И возвращаются по тем или иным причинам. И тогда могут вызвать бред, тревогу и даже галлюцинации.

– Как просто.

– Не совсем. Мы сами, наша основная часть, будто дырявая. Прострелена насквозь. С сознанием все хорошо. Оно заказывает гамбургеры, читает газету, кричит на детей. Но какое-то более глубокое переживание, другая часть выползает наружу, как фокусник через люк, и берет верх в очень специфические моменты. По очень специфическим причинам. По причинам, которые мы пока не знаем.

Карлотта улыбнулась. Но нервно уронила руки на колени.

– Что вы будете делать? – спросила она. – Назначите шоковую терапию?

Шнайдермана вдруг затопила жалость.

– Нет-нет, Карлотта, – ответил он. – Ничего подобного. Слушайте, представьте это так: мы залатаем внутренние трубы. Но именно ваше сознание должно найти протечку.

Глаза Карлотты увлажнились. Ощущение болезни наполнило ее стыдом. Шнайдерман понял, что никак не сможет изгнать эту мысль из ее головы. Она встала. Он проводил ее до двери.

– До свидания, Карлотта. Увидимся завтра. Тогда и начнем.

– До свидания, доктор Шнайдерман.

Она рассеянно улыбнулась, но быстро зашагала к двери и ушла до того, как он успел еще что-то сказать.

Следующий час Шнайдерман провел в кабинете, приводя в порядок свои блокноты. Близился перерыв на ужин, но он не был голоден. Дальше по коридору проходила групповая конференция с участием пяти стационарных пациентов – одним из них был семилетний аутист. Шнайдерман хотел заглянуть, по крайней мере, ненадолго.

Выйдя из кабинета, он прошел через главный вестибюль, чтобы купить в автомате кофе и шоколадный батончик. Толкнув дверь во внешний вестибюль, он увидел Карлотту, стоящую у стеклянных дверей, почерневших от ночи. Ее отражение было почти в натуральную величину, потому что она стояла близко к стеклу. Казалось, она боялась выходить.

– Карлотта, – удивленно позвал Шнайдерман, – все в порядке?

Карлотта испуганно обернулась.

– А, да, конечно, меня… Я не знаю, где моя подруга. Она всегда приезжала вовремя, если только у нее не сломалась машина.

Шнайдерман на мгновение задумался. Он должен был дежурить весь вечер. Иначе мог бы отвезти Карлотту домой.

– Хотите ей позвонить?

– Да. Спасибо.

Карлотта вернулась со Шнайдерманом к столу. Она набрала номер Синди и ждала. Ответа не последовало. Она повесила трубку и беспомощно повернулась к Шнайдерману.

Шнайдерман замер. Он мог бы предложить такси, но ни один из них не мог себе этого позволить. Он проверил часы.

– Вы живете в западном Лос-Анджелесе?

– Рядом с шоссе.

Шнайдерман наклонился к столу.

– Скажи Болтину, что я отойду на полчаса, – сказал он медсестре. – Я буду ему должен.

Доктор быстро прошел по коридору с Карлоттой и открыл ей дверь.

– Мне ужасно жаль, – сказала она.

Шнайдерман отмахнулся от ее извинения.

Карлотта села на порванное овальное сиденье крошечного MG. Шнайдерман забрался в машину, захлопнул дверь и завел двигатель. MG с ревом выехал с парковки, обогнув несколько припаркованных машин.

– Вот и узнаю, насколько мне доверяют пациенты, – с улыбкой сказал он. – Я быстро вожу.

Карлотта промолчала. Ему стало неловко за такую попытку пошутить. Они молча ехали в сторону западного Лос-Анджелеса, MG лавировал в потоке машин, как в балете. Возле бульвара Уилшир образовалась пробка, небоскребы там росли каждый месяц, будто стараясь поспеть за толпой людей.

– Вы настоящая Анджелино? – спросил Шнайдерман.

– Что?

– В смысле, вы из Лос-Анджелеса?

– Почти. Из Пасадены.

– Знаете, – сказал Шнайдерман, тщетно ища в карманах сигареты, – вы первая, кто так сказал. В городе миллионы людей, но все они не отсюда.

Карлотта достала из сумки пачку сигарет и предложила ему одну. Они оба закурили. Ветер задувал в опущенное окно и ерошил ей волосы. Шнайдерман взглянул на Карлотту. Она хорошо смотрелась на переднем сиденье его машины.

– Ну, – сказала она, – какое-то время я жила в Неваде.

– В Лас-Вегасе?

– Нет. В пустыне.

– Правда? Что вы там делали?

– Жила.

Карлотта сделала глубокую затяжку, растянувшись на сиденье и откидывая голову на виниловую подушку.

Мимо проносился Лос-Анджелес. Шнайдерман свернул не туда, пытаясь срезать по заводским дворам. Тихо выругался и вернулся на Колорадо-авеню.

– Из Пасадены, да? – продолжил Шнайдерман. – Кажется, там живут богатые люди.

– Отчасти. Еще очень богатые.

– А где жили вы?

– С очень богатыми.

Карлотта говорила тихо. Здесь она была более расслаблена, чем в кабинете. Шнайдерман вдруг понял, что в ней появился совершенно новый ритм – что-то, чего никогда не было в искусственной обстановке кабинета. Говорил ли он с настоящей Карлоттой? Или только с ее образом? С Карлоттой, которая боялась странных звуков и видов больницы.

– Я хочу кое-что спросить, – сказал Шнайдерман. – Чисто из любопытства.

– Ладно.

– Вы живете на соцобеспечении, – вежливо начал он. – Так вы написали в бланке.

– Да.

– Но почему?

Карлотта бросила на него странный взгляд.

– Потому что у меня нет денег.

Шнайдерман хмыкнул, стыдясь своей нелепой попытки.

– Я… я о ваших родителях. Вы не можете попросить у них помощи?

Карлотта задумалась, а затем пожала плечами и посмотрела в окно на пробку.

– Я не хочу.

– Дело принципа?

– Нет. Просто мне не нужна от них помощь.

Последовала долгая пауза. Шнайдерман понял, что она не будет продолжать. Странно, насколько другой она была за пределами кабинета. Спокойной; возможно, в глубине души она и нервничала, но не подавала никаких внешних признаков. На мгновение доктор почувствовал себя не в своей тарелке. Он предпочитал встречаться с людьми, особенно с женщинами, в официальной обстановке больницы. Затем Карлотта вздохнула.

– Когда я жила в Неваде, – начала она, – у меня была возможность побыть с замечательным человеком. Отцом Джули. И Ким. И я поняла, что лучше быть независимой, – Карлотта бросила на него взгляд. – Соцобеспечение временно, доктор Шнайдерман. Скоро я закончу курсы. И найду хорошую работу.

– Впечатляет, – улыбнулся Шнайдерман.

– Что?

– Все. Ваша независимость. Вы знаете, кто вы и чего хотите, – он посмотрел на Карлотту. – Держите семью вместе. Добиваетесь всего сами.

Карлотта почти скромно опустила глаза, как ему показалось. А затем она улыбнулась.

– Я рада, что вы это одобряете, – тихо отозвалась женщина.

Шнайдерман не ответил, но внутри у него что-то перевернулось. Его восприятие начало меняться. Он понял, что ему нужно узнать о Карлотте больше. Не как терапевту, а просто по-человечески. За эти несколько мгновений короткой поездки по темнеющим переулкам западного Лос-Анджелеса он открыл в ней другие стороны, о которых раньше только догадывался. Если в официальной обстановке задать хоть тысячу вопросов, можно узнать лишь малую толику того, что раскрывается при обычном разговоре. Тогда люди говорят иначе. Иначе воспринимают друг друга. Рушится вся искусственность.

– Доктор Шнайдерман.

– Да?

– Лечение будет длительным, да?

Шнайдерман на мгновение задумался. В кабинете он дал бы ей быстрый, резкий ответ. Там он считал, что главное – честность. Пусть пациент сразу готовится к худшему. Но сейчас ему хотелось дать какой-нибудь проблеск надежды, найти способ сказать так, чтобы не напугать.

– Возможно, – решился он.

– На месяцы?

– Может, и дольше, Карлотта.

Она прикусила палец и отвернулась.

– Это слишком долго, – прошептала женщина.

– Почему?

– Джерри возвращается.

– Кто?

– Джерри. Мой жених. Он возвращается на следующей неделе. На ночь. Но скоро насовсем.

– Думаете, он не поймет?

Карлотта покачала головой.

– Он очень боится сумасшедших. Его мама покончила жизнь самоубийством.

Они молча выехали на Кентнер-стрит. Карлотта указала на дом в конце. «Какой неприметный», – подумал Шнайдерман. Источник всех ее кошмаров. Внутри было темно. Он задумался, где ее дети. К его удивлению, Карлотта все сидела и не двигалась. Он заглушил двигатель.

– Доктор Шнайдерман…

– Да, Карлотта?

– Я не понимаю, что со мной происходит.

Такие простые слова. Какие глубины ужаса они раскрывают. Шнайдерману стало очень ее жаль.

– Наверное, я совсем чокнулась, – тихо сказала женщина, – раз вижу и чувствую такое…

Она подняла взгляд почти скромно, уязвимо, ожидая ответа, проверяя.

– Карлотта, очень многие пациенты что-то видят. И чувствуют. То, чего не может быть.

– В это трудно поверить.

– Вы поймете, что я никогда не вру. Слушайте, Карлотта. В нашей клинике есть пятидесятитрехлетняя женщина, которая говорит с несуществующим малышом, кормит его, я серьезно, меняет подгузники, но его нет. Есть семнадцатилетний парень, который забирается на несуществующие ступени, стучит в двери, скребется в несуществующие окна. Есть семидесятилетний старик, который боится ренессансного принца, потому что он ходит за ним везде, даже в палате. Вы понимаете, Карлотта? Такое бывает. Намного чаще, чем вам кажется. И каждый пациент клянется, что все эти видения, запахи и чувства – не галлюцинации.

Карлотта молчала.

– Тогда я ничем не лучше, – наконец сказала она.

– Есть одна разница.

– Какая?

– Им приходится жить в больнице. Вам – нет.

Карлотта повернулась к нему.

– Думаете, и я буду? Как они? Однажды?

– Не обязательно. С чего бы? Вы уже решились на лечение. Пока фундамент в порядке.

Карлотта вздрогнула, но затем благодарно улыбнулась.

– Спасибо, доктор Шнайдерман. Вы как-то делаете ситуацию лучше.

– Я рад, Карлотта.

Он потянулся, чтобы открыть ей дверь, но она уже открыла сама и вышла. «Независимая женщина», – подумал Шнайдерман.

– Доброй ночи, Карлотта.

– Доброй ночи, доктор Шнайдерман. Спасибо.

Он помахал ей рукой, завел машину и уехал. На мгновение он увидел ее маленькое отражение в зеркале; затем повернул за угол, и оно исчезло. Впервые за очень долгое время Шнайдерман почувствовал себя хорошо.

Восходящая луна висела над западным Лос-Анджелесом, как красно-оранжевая наклейка. Небо прорезали длинные полосы коричневых облаков.

Карлотта гуляла с Джулией и Ким по темным улицам под фиолетовым небом. Зажглись зеленые огни уличных фонарей, неестественные лучи, из-за которых плоть становилась белой, а губы – черными.

И все же небо было темно-фиолетовым, переливающимся. Складывалось ощущение, что все вокруг выходит за рамки обычного. Длинные тени пальм, темные закоулки жилых домов становились все темнее и темнее. Блестящая листва казалась нездоровой. Дорожки зацвели красными пуансеттиями, тихо покачивающимися на ветру, а рядом поблескивали заборы, холодные и мокрые.

– Где Билли? – пробормотала Карлотта.

Их шаги эхом отдавались в ночи. Они были недалеко от угла Кентнер-стрит. Карлотта боялась заходить в темный дом.

После того как доктор Шнайдерман уехал, она поднялась по ступенькам крыльца и увидела, как Джули и Ким, прижавшись друг к другу, сидят в темноте на старом коврике. Они боялись заходить в дом без Билли. Девочки сказали Карлотте, что Билли ушел сразу после того, как вернулся из школы. Они не знали куда.

– Он сказал, что вернется, – добавила Джули, держа Карлотту за руку.

– Я боюсь, мамочка, – сказала Ким.

Карлотта повернулась и сделала пару шагов в другом направлении.

– Конечно вернется, – успокоила она. – Но он знает, что должен уже быть дома.

– Почему? – спросила Ким.

– Я говорила, что маму нельзя оставлять одну. Вот почему.

Карлотта увидела их дом в конце квартала. И хотя доктор Шнайдерман убедил ее, что демон находится не в доме, а в ней самой, страх перед этим зданием – неосвещенный, черный прямоугольник на фоне тупика, крошечное деревянное строение, выступающее из переулка, – был неописуем. Карлотта знала, что, если Билли по какой-то причине не появится, она будет бродить по улицам всю ночь. Она никогда не вернется в этот дом без сына.

– Мистер Гринспан, – тихо позвала женщина, постучав в дверь тяжелым европейским кольцом. – Мистер Гринспан!

Ей не ответили.

– Видимо, они ушли, – заключила Карлотта.

Она рассеянно вышла обратно на тротуар.

– Вот он! – вскрикнула Джули, указывая пальцем.

– Где?

– В начале улицы.

Под темными вязами, теперь черными от ночи, Билли шел вперед, его знакомая сутулость едва выделялась в тени. Он замедлил шаг, удивленно глядя на группу людей, спокойно ожидающих его. Его лицо было выбелено ярким светом уличного фонаря над головой. Черные губы искривились в нервной усмешке.

– Где ты был, Билл? – спросила Карлотта.

– На свалке. Искал запчасти. Для твоего «бьюика».

– Ты же знаешь, что меня нельзя оставлять одну! Я тебе говорила! Это указ врача!

– Прости…

– Прости? Что делать девочкам, если со мной что-то случится?

– Ничего.

– Вот именно, Билл. Ничего. А теперь послушай меня. Ты мужчина в доме. Начинай соответствовать. Ты больше не ребенок.

– Черт, мам. Я хотел починить «бьюик»! Не сам же я его расплющил о столб!

Карлотта взяла девочек под руки.

– Идем в дом, – сказала она. – Тут холодно.

Они зашли. Лампы не могли прогнать все тени. Карлотта все еще злилась и боялась, даже девочки это понимали.

– Нам нужно больше света, – сказала она.

Гостиная, в которой они неуверенно стояли, была завалена одеждой Карлотты. На столе лежали какие-то журналы и флакончики с косметикой. Она больше не заходила в спальню. Если ей что-то было нужно, это приносил Билл. Или Джули. Беспорядок как бы иллюстрировал то, что из-за ночных кошмаров повседневная жизнь Карлотты превращалась в хаос.

– Не смотри так, Джули, – сказала она. – У тебя, что, нет других дел?

Джули недоуменно уставилась на нее. Обе девочки ждали. Чего-то. Может, сигнала, что теперь все нормально. Раз Билли вернулся домой. Но сигнала не последовало.

– Ну? – напомнила Карлотта.

Джули ушла в спальню с ощущением, будто сделала что-то ужасное. Она понимала, что мама не виновата. И Ким не виновата. Тогда кто виноват?

Карлотта села в кресло, положила ноги на табурет и закурила. Билли бесцельно стоял в центре комнаты. Ким прошла по коридору в комнату. С Джули будет проще.

– Боже, – тихо прошептала Карлотта. – Я стала очень славным человеком, да?

– Нет, – ответил Билли.

Он сел на край дивана в плохо освещенной комнате и положил ногу на ногу.

– Я не просила отвечать, – сказала Карлотта.

Она курила. Дом затих. Билли не двигался, ждал надвигающегося удара, строил защиту.

– Это все тебя достало, так ведь? – сказала она. – Поэтому ты не вернулся?

Билли не ответил, играясь с пепельницей.

– Признай, – продолжила Карлотта. – Твоя мать спятила, и ты ее стыдишься.

– Я не стыжусь.

– Что? Я не слышу.

– Я сказал, что мне тебя просто жалко.

Он был молчалив и угрюм. Она не могла расшифровать, что творилось в его задумчивой голове. Мышцы предплечий напрягались и расслаблялись, пока он вертел пепельницу. Тени въелись в его глаза, темные впадины скрылись от ее взгляда.

– Ты и вчера пришел поздно, – сказала Карлотта.

– Я был в гараже.

– Нет, не был. Синди осталась до шести.

– Я был в гараже Джеда.

Карлотта отвернулась, затянулась и потушила сигарету. Ее взгляд непроизвольно задержался на красном сиянии затухающего пепла.

– Послушай, Билл, – мягко начала женщина. – Ты мне нужен. Мне все равно, если тебе это противно. Как думаешь, каково мне? Но я же не ради веселья этим занимаюсь. Ты понимаешь?

– Знаю.

– Придется нелегко, Билл. Не убегай от меня. Я первый раз за все время серьезно прошу тебя обо мне позаботиться. Потому что мне больше почти не к кому обратиться.

– Я знаю, мам. Я же извинился.

– Есть Джерри, Синди и ты. Может, доктор Шнайдерман. Вот и все. Я не могу рассчитывать на Гринспанов.

– Я искренне извинился.

– Ладно. Я не сержусь. Просто дай мне свое расписание и придерживайся его. Тебе не нужно сидеть тут постоянно. Мы справимся вместе.

Карлотта улыбнулась ему. В некотором роде он прошел испытание. Принял свою ответственность как мужчина. Билли сидел, скрестив ноги, задумчивый и тихий.

– Ты злишься на меня? – спросила женщина.

– Нет. Просто я работал над твоим «бьюиком». И только поэтому пришел поздно.

– Просто ты нужен был мне здесь, Билл. Я слегка перенервничала, прости.

Билли недолго сидел и смотрел телевизор, затем выключил его и тяжело поднялся. Он на мгновение рассеянно посмотрел на беспорядок в комнате, затем на Карлотту.

– Спокойной ночи, мама, – сказал он и поцеловал ее.

– Спокойной ночи.

Когда Билли лег спать, она подошла к двери спальни девочек. Джули раздела Ким. Теперь они обе лежали в одних трусах на разных кроватях. Карлотта печально посмотрела на них. Через что они проходят? Дети всегда чувствуют за все ответственность. Жизнь превратилась в туннель, который в конце концов поглотил их всех. Она укрыла их одеялами и нежно поцеловала в лоб. Джули улыбнулась во сне.

– Оставь дверь открытой, – попросила Карлотта темноту в комнате Билли. – Ты спишь как убитый.

– Хорошо, мам, – раздался ответ.

Карлотта выключила все лампы, кроме одной – той, что упала. Абажур был закреплен скотчем, проволока выпрямлена, а внутри сияла новая лампочка. Мягкий желтый свет придавал комнате менее мрачный вид. В доме было тихо. Она сняла юбку и блузку, надела ночную рубашку и завернулась в халат. Ждала, пока ее начнет клонить в сон.

«Это моя тюрьма», – подумала она. Одной никуда не пойти. Ночью не уснуть. Темные тени. Изоляция. Поездка на автобусе на курсы, в больницу и домой. Затем снова изоляция. Если бы не Джерри, она бы даже не видела конца. Ее мысли стали менее грустными, более рассеянными, и, наконец, она почувствовала, как ее руки и ноги отяжелели.

Карлотта сняла халат и скользнула под простыни на диване. На ней была голубая нейлоновая ночная рубашка, которую любил Джерри, она всегда надевала ее, когда он приезжал. Рубашка ощущалась на коже как теплое и защищающее воспоминание о нем. Сознание медленно уплывало в поисках пути к сокровищницам сна.