Текст книги "Сущность"

В голове проносились смутные мысли. Она видела Шнайдермана в крошечном белом кабинете. Видела автобус, медленно ползущий к школе секретарш. Были и другие картины. Яркие образы возникали и исчезали у нее перед глазами. Она поплыла вниз.

Сначала был запах. Он хлынул из коридора, как холодная, вонючая, невидимая лава. Волна прокатилась по темноте гостиной и накрыла Карлотту. Сгустилась вокруг нее, затвердела. Холод парализовал конечности. Перед закрытыми глазами вспыхнули яркие огни.

Он усмехнулся. Он надвигался на нее, высоко задирая ночную рубашку. Конечности Карлотты налились свинцом, она не могла подняться. Теперь он прижал ночную рубашку к ее лицу. Он прижал ее, обхватив лицо руками. Какой-то груз, другой вес, удерживал рубашку на месте. Он, высасывающее тепло облако, двинулся вниз, к ее груди.

– Безумие, – прошептал искаженный ветер. – Безумие, безумие…

Карлотта брыкалась. Но ноги отяжелели, лишились сил, словно под водой. Он усмехнулся. Что-то, похожее на руку, невидимое для нее, сжало пальцами мягкий живот.

Она хватала ртом воздух. Она пыталась закричать. Рука, лежавшая на ее лице, затолкала ночную рубашку глубоко в рот. Из ноздрей потекла слизь. Она крутилась из стороны в сторону, ничего не видя.

– Тише, тише, – прошептал далекий голос. – Вот так, полегче…

Ощущение, нечто похожее на боль, но тревожащее, прокатилось через живот к груди, поднимаясь к воспалившимся соскам.

– Аккуратно… Аккуратно… Полегче…

Движение языка. Карлотта яростно подалась вверх, но ее снова грубо прижали к дивану. Нейлоновая ткань была сильно прижата к лицу. Ей показалось, что с другой стороны она увидела цветные огни. Они собирались. Менялись. Снова обирались. В мозгу закружились огоньки. К горлу подступила рвота. Горячая, удушающая, с привкусом кислоты.

– Давай, стерва… поддайся! – прокаркал старческий голос.

Внезапно он оказался внутри, холодный, широкий, грубый стержень, и Карлотта начала терять сознание. Каждый звук становился все более и более размытым, отдаляясь все дальше и дальше, оставляя ее лишь с болью. Бесконечной, пронзительной болью.

– Мммм!

Последовала конвульсия, и он остановился. Карлотта почувствовала ее. Липкую, холодную и вонючую. Волна тошноты несла ее к пропасти. Женщина услышала похабный шепот, грубый и обдувающий шею.

– Вот так… Да… Скажи доктору, что ты сладкая блядь…

Все исчезло. Тяжесть покинула ее тело. Ночная рубашка упала с лица. Карлотта медленно опустила руки. Лицо стало мокрым от пота, кожа покрыта мурашками. Дрожа, она натянула ночную рубашку на свое поврежденное тело. Она не знала, теряла ли сознание. И если да, то надолго ли. Карлотта попыталась закричать. Но у нее не было сил. Она чувствовала себя как сама смерть.

– Билл! – хрипло прошептала она.

Но ответа не последовало. В комнате было совершенно темно. Карлотта поняла, что ее почти не слышно. Она удивилась, что лампа выключена. Это она ее выключила? Билли бы ответил. Карлотта сделала шаг в сторону коридора. И рухнула, думая о Билле. Утром он нашел ее на том же месте.

* * *

Шнайдерман с ужасом смотрел на синяки под ее глазами. Что еще хуже – на панику в ее взгляде. Карлотта не могла успокоиться. Дело серьезное.

Пропал разум, который схватывал все на лету. Остались лишь обрывки, слепо цепляющиеся за любой ответ. Доктор сразу почуял неладное, когда Синди провела Карлотту в коридор. Теперь ему оставалось лишь пытаться успокоить пациентку, разговорить, понять, что случилось.

Карлотта терялась, не в состоянии подобрать слов.

– Было похоже на волну, – сказала она. – Это все, что я помню.

– Почему вы уверены, что это был не сон?

– Я… Нет! Оно было на мне, и я проснулась! Это не мог быть сон!

– Ладно, Карлотта. Что было потом?

– Он держал меня руками.

– «Он»? Карлотта, вы сказали «оно».

– О чем вы?

Шнайдерман наклонился вперед и мягко пояснил.

– Вы сказали: «оно было», а теперь – «он держал меня».

Карлотта смотрела на доктора с ужасом в глазах. Она схватилась за край стула.

– Он, оно… какая разница? – спросила она. – Я не могла дышать! Мне закрыли лицо!

Шнайдерман дал ей белый стаканчик с водой. Ее рука так сильно дрожала, что пришлось помогать ей пить. Казалось, его прикосновение на мгновение восстановило ее мыслительный процесс.

– Спасибо.

– В этот раз он с вами разговаривал?

– Он обозвал меня.

– Как?

– Блядью.

– Вы сказали, что-то было у вас на лице. Вы помните что?

– Гном.

– Гном? Почему вы так говорите? Вы что-то видели?

– Нет. Я… мне просто показалось, что это гном.

Шнайдерману было больно видеть такой регресс. Тревожное состояние было еще хуже, чем в самый первый сеанс.

Карлотта смотрела, как он смотрит на нее. Но временами ее взгляд, казалось, проходил сквозь него. Она потеряла уверенность в себе, в нем, в их совместной работе.

– Он сказал мне поддаться, – безэмоционально продолжила женщина.

– В каком смысле?

– Вы сами прекрасно знаете.

– В сексуальном.

– Да.

В ее голосе звучала горечь. Отвращение переполняло все ее существо. И все же Шнайдерман чувствовал, что в ней включился режим допроса. Он не был уверен, но, похоже, теперь она могла поддерживать диалог.

– Вы поддались? – спросил доктор.

– Что? Да кем вы меня считаете? Я хотела его убить!

– Вы дрались с ним?

– Я же сказала, что не могла. Он прижал меня.

– Но вы сопротивлялись?..

– Я брыкалась.

– Это помогло?

– Он меня пересилил.

– Так.

– Я сдалась.

По венам Шнайдермана полилась волна тревоги. Пока что это были сами зловещие слова, которые он слышал.

– В каком смысле, – уточнил он тихо, – сдались?

– Больше не было смысла сопротивляться. Безнадежно. Никто бы мне не помог.

– Но первые разы вы считали иначе?

– Да. А теперь я знала, что все бесполезно. Я просто… я… ничего не могла! Он слишком сильный.

На нее навалилась какая-то усталость. Очевидно, ей срочно нужно было поспать. Доктор задумался, зачем она ждала обычного часа приема. Ее голос был пустым. Время от времени глаза обретали сверкающий блеск, но все же смотрели из избитого и поверженного тела.

– Вы сильно пострадали? – спросил Шнайдерман.

Карлотта не ответила. Она механически расстегнула блузку. Нагнула голову, обнажая шею. Свежие красные кровоподтеки покрывали шею до плеча. Несколько отметин от щипков. Крошечные следы укусов.

Не нуждаясь в просьбе, Карлотта сняла лифчик, обнажив молочно-белую грудь с голубыми линиями вен, идущих к соскам. Вокруг сосков были ярко-красные и коричневые участки, вдавленные отпечатки маленьких зубов. Шнайдерман на мгновение растерялся. Он знал, что должен был отвести ее к врачу, заставить надеть больничный халат и осмотреть только в присутствии медсестры. Но Карлотта действовала слишком быстро.

– И внизу тоже, – сказала она, опуская юбку и трусы. Когда осмотр закончился, она оделась. Пристально посмотрела на доктора. Он сел в кресло за письменным столом. Старался не показывать своей обеспокоенности.

– Они настоящие, да? – прошептала Карлотта.

– Синяки? Да. Вполне.

– И они не в тех местах, где я сама смогла бы себя укусить, так?

– Да.

– Тогда все реально.

– Я говорил, Карлотта. Синяки и укусы реальны. Ваши чувства реальны. Об остальном мне нужно больше информации, прежде чем я смогу все объяснить. Пока у меня ее нет, есть несколько вещей, которые вы должны сделать.

Карлотта посмотрела на него с сомнением. Ему показалось, что в ее улыбке считывалась толика насмешки.

– Во-первых, – начал доктор, – вам нельзя спать одной. В смысле, без кого-то в комнате. Нападений не будет, если рядом с вами кто-то есть.

– Так вы говорили и про диван.

– Я сказал, это неплохая мысль. Я не говорил, что нападения не могут там произойти.

– Признайте, доктор Шнайдерман. Вы не думали, что они там произойдут!

– Ладно. Признаю. Я думал, так вам будет лучше.

– Значит, вы не так уж умны, верно?

– Послушайте, Карлотта. Что насчет Билли? Он может спать в гостиной? Поставить туда свою кровать? Или раскладушку?

– Наверное.

– Вот, – Шнайдерман протянул ей таблетки. – Примите эти успокоительные. Они не вырубают совсем, но снимают беспокойство, которое бывает не лучше нападений. Принимайте по две таблетки перед сном.

– Если вы думаете, что это поможет, доктор Шнайдерман.

Он не мог не услышать сарказм в голосе.

– Но самое главное, Карлотта, – продолжил доктор, – в четверг будет конференция. Я хочу, чтобы вы пришли.

– Конференция?

– Придет несколько штатных психиатров. Они зададут вам несколько вопросов. Так мы придем к единому мнению относительно вашего диагноза.

– Вы очень напуганы, да?

– Конечно нет. Это стандартная процедура.

– Нет. Вы боитесь потерять пациента.

– Карлотта, я могу показать вам правила клиники. Там написано черным по белому, что каждый пациент проходит через диагностическую конференцию. Таковы правила.

Она выпрямилась на стуле. Несмотря на свое беспокойство, доктор заметил, что гнев направил ее энергию в нужное русло. Если коротко – она снова контролировала свои мысли и речь.

– Ну, – заключила она, – может, они со всем разберутся!

– Определенно. Так во всех отделениях больницы. Мы зовем других врачей для консультации.

Карлотта мгновение молчала. Затем они встали. Шнайдерман видел, насколько она все еще напугана. Она посмотрела ему в глаза, боясь увидеть в них то, в чем была уверена: осуждение.

– Вот, Карлотта. Это моя визитка.

– Что? Вы мне уже давали.

– Нет. Это мой личный номер, чтобы вы могли позвонить в любое время.

Карлотта посмотрела на бумажку. Затем на врача. Улыбнулась и положила визитку в сумочку. Казалось, ее отпустило.

– Спасибо, доктор Шнайдерман. Вы очень добры.

– Конечно, – сказал он. – Пусть Синди отвезет вас домой. Примите горячую ванну. Расслабьтесь. Пораньше уложите детей. И помните, пусть Билли спит с вами. Вам нужно выспаться. Все ясно?

– Да. До свидания, доктор Шнайдерман.

– До свидания.

Шнайдерман чувствовал себя измотанным. Зачем он дал ей свой личный номер? Это ведь неправильно. Почему она застала его врасплох? Зачем он нарушил правила, чтобы восстановить ее доверие? Не думал ли о ней в эту секунду, как о женщине, а не как о пациенте?

Шнайдерман проклинал себя даже за такое мизерное нарушение… чего? Этики? Конечно нет. Дисциплины. У него началась небольшая паника. Им завладел инстинкт. Вот что его беспокоило.

Шнайдерман был в замешательстве. Нужно тщательно обдумать то, что он сделал и почему, и убедиться, что такое никогда не повторится.

8

Моран, Карлотта Алиша Дилворт. Родилась 12 апреля 1944 года. Пасадена, Калифорния. Пресвитерианка, неверующая. Переболела в детстве: ветряная оспа, эпидемический паротит, корь. Проблемы в школе: нет. Нарушения закона: нет. Адрес проживания: 212 Кентнер-стрит, западный Лос-Анджелес, Калифорния.

Занятость: на социальном обеспечении округа Лос-Анджелес. Детское пособие. Школа подготовки секретарских кадров, обучение также оплачивается фондом социального обеспечения округа Лос-Анджелес.

Брак: 1960, с Франклином Мораном, продавцом запчастей для подержанных автомобилей и профессиональным мотогонщиком. Неуравновешенная личность. Алкоголь, наркотики, вспыльчивость. Жестокое отношение. Скончался в декабре 1962 года от травм, полученных в результате несчастного случая на гоночной трассе. Один сын – Уильям Франклин Моран.

Гражданский брак с Робертом К. Гарреттом, Ту-Риверс, Невада, 1964. Владелец ранчо. Умер 6 апреля 1974 от сердечной недостаточности. Две дочери – Джулия Элис (1969 г. р.) и Кимберли Энн (1971 г. р.).

Диагностированные ранее психические заболевания: нет.

Галлюциногены: нет. Алкоголизм исключен. ЭЭГ: нарушений нет. Эпилепсия и т. д.: нет.

Мыслительные процессы: в норме. Восприятие реальности: в норме. Память: отличная. Нехарактерные ассоциации: нет. Небольшое сглаживание аффекта при обсуждении симптомов. IQ: 125. (WAIS)

Появление симптомов: октябрь 1976.

Симптомы: слуховые и обонятельные галлюцинации; соматический бред (сексуальное насилие, проникновение); возможные суицидальные импульсы; множественные ушибы, царапины, незначительные повреждения на груди, бедрах, пояснице; тревожные, панические реакции; общая враждебность; за исключением отдельных приступов, отчуждения от реальности нет.

Предварительный диагноз: психоневротическая реакция истерического типа.

Гэри Шнайдерман нервно сидел в тесном кабинете своего руководителя. Доктор Генри Вебер еще раз просмотрел страницу и молча бросил листок на стол. Он энергично раскурил свою трубку от огромного пламени из полупрозрачной зажигалки.

– Ну, Гэри, – сказал доктор Вебер, – и почему это не могло подождать до четверга?

– Я хотел обсудить дело до конференции. Некоторые детали неясны.

– Понимаю.

Шнайдерман прочистил горло. Грубоватое лицо доктора Вебера с морщинами вокруг глаз и подбородка сочувственно наблюдало за ним. Советоваться со старшим психиатром всегда бесценно, но это же загнало Шнайдермана в тупик. Доктор Вебер требовал точности. Это изнурительно, но именно поэтому Гэри поступил в Университет Западного побережья.

– Эти увечья, – начал Шнайдерман, – они достаточно сильны, и я задумался, не признак ли это психотического самоистязания.

– Возможно, это истерия. Она вызывает царапины, слепоту, выпадение волос. Я встречался с открытыми язвами и потерей чувствительности в пальцах рук и ног. И все от самовнушения.

– Но явные синяки? Укусы и проколы?

– Конечно.

– Хорошо, если так, сэр. От мысли, что она режет себя ножом…

– Она выражает телом то, что не может никак иначе. Закипает изнутри.

Шнайдерман ощутил неимоверное облегчение. Затем взял свой блокнот и быстро пролистал. Он нашел то, что искал.

– И есть еще кое-что странное, – сказал Гэри. – В ее личной истории. Я надеялся, вы сможете прояснить. Найдете какую-то закономерность.

– Что там?

– Это случилось после смерти Франклина Морана. Она вернулась с младенцем в Пасадену. В этот же год снова сбежала. На этот раз в городок в Неваде.

Доктор Вебер внимательно слушал. Он наблюдал, как дым из трубки лениво поднимается и расходится под потолком. Шнайдерман пытался взглянуть на обстоятельства дела глазами своего руководителя.

– Она работает официанткой в кафе. Знакомится там с вышедшим на пенсию владельцем ранчо по имени Роберт Гарретт. Намного старше. Шестьдесят четыре. Переезжает к нему.

– Сколько ей?

– Девятнадцать.

– И что она делает, приглядывает за ним?

– Нет, она спит с ним. У нее от него две дочери.

– Что было потом?

– Он умер, – сказал Шнайдерман. – Естественной смертью. Это было во время весеннего паводка. Ее второй погибший мужчина. Но на этот раз она заперта в крошечной хижине. На улице холодно. Она не может выбраться. Дороги залиты водой. Они изолированы. Трое детей, двое – младенцы. И он просто лежит там мертвый.

– Я не понимаю, к чему ты клонишь, – нахмурился Вебер.

– Понимаете, эти нападения сопровождаются запахом гниющего мяса.

Доктор Вебер посмотрел в глаза Шнайдермана и покачал головой. Его не убедили.

– Но это такая прямая связь, – настаивал Шнайдерман.

– Вот именно. Но в бессознательном редко существуют прямые связи. Может, время от времени что-то пробирается в символику сновидений. Но подобные теории почти никогда не правдивы.

– Но поймите, она боготворила эти отношения. Подавила все негативные аспекты, хотя их не могло не быть. И теперь…

– Забудь, Гэри. Может, связь и есть. Но сейчас надо думать об общей модели поведения.

– Да, сэр.

Шнайдерман вздохнул.

– Послушайте, Гэри, – продолжил доктор Вебер, – зачастую это очень старые проблемы. Настолько, насколько возможно, детский невроз. Что-то очень фундаментальное. Он может проявляться по-разному, но виден во всех ее отношениях.

– В каком смысле «виден во всех ее отношениях»?

– Ну, подумайте о том, что вы мне сейчас описали. Тот подросток, с которым она сошлась. Типичный ребенок-переросток. Они играют в секс. Затем старик. Это безопасный секс, Гэри. Она постоянно избегала настоящего.

– У нее трое детей.

Доктор Вебер отмахнулся от возражения.

– Дети появляются не от секса. Не от настоящего. Хотите гипотезу? Вот вам гипотеза. Она мастурбирует. И все. Весь этот цирк, который она придумала, скрывает то, что делает каждая маленькая девочка.

– Но зачем доходить до таких крайностей, чтобы…

– Именно это тебе и надо выяснить.

Доктор Вебер улыбнулся. Шнайдерман увидел Карлотту в другом свете. Теперь перед ним предстала полная, измученная личность – маленькая девочка в женском теле.

– Конечно, – добавил доктор Вебер, – это лишь гипотеза. Правда может оказаться совершенно иной. Поэтому в психиатрии никогда не скучно.

Шнайдермана всегда поражало, как доктор Вебер умел находить юмор в таких ситуациях. Интересно, придет ли время, когда он сам станет таким стойким или научится надевать жесткую маску?

– Возможно, сэр, – ответил Шнайдерман. – В любом случае, она вернулась с детьми в Лос-Анджелес.

– В Пасадену?

– Нет. Она не общается с матерью. Отец уже умер. Сердечный приступ. Она живет в западном Лос-Анджелесе.

– И живет до сих пор? – спросил доктор Вебер.

– Да, сэр. Работала в ночных клубах. Завела парочку парней. Ничего серьезного.

– Проституция?

– Нет, сэр.

– Вы уверены? Вы когда-нибудь встречали с проститутку?

– Я?

– Тут есть кто-то еще?

– Кажется, нет.

– Почему вы так смутились? Либо да, либо нет.

– Я никогда не говорил с проститутками, сэр.

– Тогда вы не знаете, платили ли Карлотте за секс.

– В ней осталось воспитание из Пасадены. Ведет себя как леди, не отдавая себе в этом отчета. Не думаю, что она стала бы спать за деньги.

– Ладно. Может, вы и правы.

– В прошлом году она познакомилась с Джерри Родригесом. Уравновешенный, амбициозный человек. Самообразован. Работает на быстро развивающуюся фирму. Финансы и недвижимость.

– Это серьезные отношения?

Шнайдерман тихо прокашлялся. Руководитель снова пристально за ним наблюдал.

– Похоже, есть какие-то осложнения, – ответил Гэри. – Самые серьезные – между Джерри Родригесом и сыном Карлотты, которому сейчас пятнадцать. Они сильно спорили, даже пару раз дрались.

– Треугольник, – заключал доктор Вебер.

– Именно. Проблема в том, что когда он приезжает в город, то живет с ней.

– И спит?

– Да.

– Удобно.

– В последний раз они с сыном подрались. Это почти стоило им отношений.

Доктор Вебер медленно повернулся в кресле. Казалось, он ждал, пока Шнайдерман что-то поймет, но тот только сидел и чувствовал себя идиотом.

– Это случилось до первых симптомов? – спросил доктор Вебер.

– Да, сэр. Затем он уехал из города. Пообещал все обдумать.

– Видите? Это поворотный момент для Карлотты. Именно такая ситуация и может спровоцировать срыв.

Шнайдерман наблюдал за доктором Вебером. Пожилой мужчина, казалось, радовался своему открытию.

– Этот Родригес, – продолжил доктор Вебер, – зрелый мужчина. Он хочет отношений. У Карлотты закончились игры. Закончились притворства с детьми и стариками. Столкнувшись с реальностью, она сдалась. Вернулась к детскому.

Шнайдерман видел ситуацию все более ясно. Доктор Вебер подталкивал его к свету.

– Мой единственный совет, – заключил доктор Вебер, – быть мягким. Не навязывайте ей ничего. По любой причине.

– Да, сэр.

Шнайдерман внезапно осознал, что в комнате невыносимо жарко. Его рубашка промокла. Он почувствовал слабость. Вдобавок ко всему, крошечный кабинет заволокло табачным дымом, и ему захотелось выйти, пробежаться по пляжу, прочистить легкие и забыть напряжение последних двух недель.

Шнайдерман встал и собрал свои записи. У него сложилось впечатление, что доктор Вебер хотел что-то сказать, но воздерживался.

– Это все, доктор Вебер?

– Не перенапрягайтесь, Гэри.

– В каком смысле?

– Слышал, вы пытались отдать другому врачу одного из пациентов. Это возможно в вашей программе, но нежелательно. Вам нужно учиться на разных делах. На разных проблемах.

– Да, сэр. Я подумаю.

20:40, 15 ноября

Карлотта сидела на холодных цементных ступеньках перед домом. Ночь была тихой, гнетущей и все еще пахнущей дневным смогом. Черные листья шелестели рядом с фонарем на крыльце, отбрасывая тени на ноги. Вдалеке послышалась детская беготня, затем наступила тишина.

Ее собственное детство казалось сном, таким далеким, что его словно и не существовало. Бледная девочка, испуганная тенями, которые отбрасывало солнце на темно-зеленые ковры. Бегущая по розовому саду, яркому и блестящему, с острыми шипами. Ни высокий мужчина в доме, ни нервная женщина в саду не говорили с ней. Они лишь искаженные, нематериальные тени. Карлотта почувствовала, как в ней снова поднимается страх, после стольких лет.

Ее сломала именно бедность, превратила во что-то простое и сильное. Придуманное больше ее не пугало. Мужчины, работа и одиночество. Жизнь была очень простой. Так почему сейчас вернулся старый страх?

Потому что теперь в ее жизни снова что-то исказилось. Что-то нематериальное, но более могущественное, чем она. Карлотта водила пальцем по сколам и трещинам в цементе. «Вот что повторяется», – подумала она.

– Мамочка!

Джули выбежала из дома, замерев рядом с Карлоттой.

– Он обижает Ким!

Они побежали внутрь. Там Ким ползла по коридору. С ее губ стекала кровь.

– Я упала, – захныкала Ким.

– Неправда! – сказала Джули. – Он толкнул ее! Она стояла в ванной, и он…

Карлотта подняла Ким, чтобы укачать на руках.

– У нее скололся зуб, – сказала Карлотта.

Ким кашляла и давилась, и Карлотта стерла кровь с ее подбородка. Затем прижала к себе.

– Все хорошо, Джули, – добавила Карлотта. – Где Билли?

– Это не он!

– Тогда кто?

– Он!

Карлотта посмотрела на Джули. Она узнала ту же испуганную гримасу, что отражалась и в зеркале на ее собственном лице. Неужели Джули тоже заболела? Карлотта заразила каким-то странным образом своих детей?

– Иди, сядь рядом с мамой и Ким, – попросила она.

Карлотта вытерла остатки крови с губ Ким. Та казалась до ужаса уставшей. Она погрузилась в дрожащий, измученный сон.

– Почему ты говоришь…

Но она отчетливо ощутила это в комнате. Давление в атмосфере. Едва ощутимый запах. И она была полностью в сознании.

– Ты чувствуешь запах, Джули?

– Он вернулся, мама!

– О Господи!

Послышался щелчок. Карлотта повернулась. Окно закрылось. Или захлопнулось само?

– Где Билли? – прошипела она, схватив Джули за руку.

– Мне больно, мам!

Карлотта почувствовала растущий холод в позвоночнике, проникающий в мозг. Она услышала звук скрипящих балок, металлический стон. Затем встала, прижимая Ким к груди.

– Билли!

Воздух словно высосали. Кожу покалывало. Волоски на руках встали дыбом. Она медленно пятилась к кухонной двери.

– Билли!

Дверь в гараж резко затряслась.

– Эй, мам! Открой! Это я!

Карлотта схватила Джули. Она не помнила, чтобы закрывала дверь в гараж. Ее никогда не закрывали. Внезапно тени вокруг женщины заколыхались.

– Ха-ха-ха-ха-ха!

– Мам!

Одеяло и простыня сползали с дивана. Для нее. Карлотта потянулась к ручке кухонной двери. Но, как в кошмаре, та тоже была заперта. Она пыталась нащупать защелку.

Внезапно раздался звук бьющегося стекла. По полу разлетелись осколки, ближе к тому месту, где стояла Карлотта. Словно живая волна стекла. Появилось ощущение присутствия тела. Оно схватило ее за руку.

– Мамочка! – закричала Джули.

Карлотту грубо потащили к дивану. Она повернулась, но ее руку заломили за спину. Она брыкалась, но ее бросили на диван.

– Билли! О господи… он меня схватил!

Билли вбежал из коридора. Его предплечье было порезано во многих местах. Он наблюдал, как мать корчилась, отбиваясь ногами от невидимого нападавшего. Он прыгнул вперед, схватил ее за плечи, попытался стащить. Но внезапно мама оказалась невероятно сильной. Билли не узнавал искаженную гримасу на ее лице.

Охваченный паникой, он уперся ногами в пол.

– О Господи! Он схватил меня… Билли… я умру…

Билли попытался схватить ее обеими руками. Но она вывернулась из его хватки. Она яростно боролась. Девочки кричали. В комнате вдруг стало холодно. Но Билли ничего не видел.

– Спаси меня… Билл! Спаси меня…

Он подался вперед со слезами на глазах. Начал размахивать руками в воздухе рядом с ней. Ничего! Он кричал изо всех сил. Но Карлотта не останавливалась. Ее лицо скорчилось от боли.

– Смотри, мам! Я его прогоняю! Видишь? Я его отталкиваю!

Билли колотил кулаками воздух. Поднял ужасный шум. Карлотта скатилась по стене, дрожа и сливаясь с тенями.

– О, Билл… так плохо еще никогда не было! Он такой сильный…

– Кричи! – заорал Билли Джули. – Мы его отпугнем! И ты, Ким!

Девочки кричали, размахивая руками, не понимая, что еще делать.

– Громче!

Дети прыгали, сеяли бедлам, подстегиваемые страхом и истерикой, отбрасывая резкие тени на ковер перед Карлоттой, которая прижималась спиной к стене, ее глаза остекленели и почернели.

– О, Билл, – прошептала она, – я боюсь! Он убьет вас! Он слишком силен!

Затем Билли повело в центр комнаты, он крутился и вертелся, как кусок картона на ветру.

– Билл!

– Мамочка!

Казалось, его что-то било. Он закрыл глаза руками. Присел, затем опустился на колени, стараясь защититься.

– Билл!

Удары сыпались на его бок, и с каждым Билли опускался все ниже.

– Подсвечник!

Билли поднял взгляд. На мгновение все, даже девочки, застыли в тишине. Подсвечник завис в воздухе, почти в пяти футах над полом. Он не поднимался и не падал, просто висел на месте. А затем с убийственной скоростью обрушился на него. Билли вскинул руку перед лицом. Подсвечник ударил его по левому запястью, послышался треск.

– Билли!

Парень встал, его глаза сверкали в бреду, волосы были всклокочены и растрепаны. Его тело двигалось странно, сердитыми рывками. Бесполезная рука свисала вдоль тела. Лицо исказилось от боли.

Билли взял лампу со стола и начал размахивать перед собой из стороны в сторону.

Тени с ревом метались по стенам, как искаженные, длинные, черные существа, раскачиваясь высоко над ними. Карлотта увидела ломаные черты освещенного снизу лица, у ноздрей змеились неестественные очертания.

– Я тебя не боюсь! – закричал Билли пустой комнате. – Уходи! Сволочь! Отстань от нас!

– Билл… не надо! Он убьет нас всех…

– Проваливай! – заорал он. – Тебя тут не ждут!

– Хватит, Билл!

– Видишь? – повернулся парень к Карлотте, его лицо раскраснелось, а глаза горели. – Он ушел! Испугался!

Карлотта неуверенно подошла к сыну. Его тело дрожало, словно лист. Ей пришлось посадить его на стул.

– Ма, его надо прогнать! Здесь и сейчас!

Он говорил хрипло, почти со стоном. Карлотта боялась, что он больше не будет прежним.

– Ш-ш-ш…

– Я не боюсь, ма! Он меня не убьет!

– Ш-ш-ш…

– Сволочь!

– Билл…

– Скотина! – кричал Билл в темноту. – Сукин сын!

Медленно он осознал, что девочки смотрели на него так же, как однажды смотрели на Карлотту.

– Все хорошо, Билли, – плакала Джули. – Он ушел.

Он застонал, накрыл лицо рукой, убрал, съехал на стуле, откинул голову назад и снова застонал.

– Ох, мам! – плакал Билли. – Нам надо держаться вместе!

Карлотта вытирала слезы. Прижала палец к его губам. Гладила по волосам. Билли медленно успокаивался. Они смотрели друг другу в глаза и оба не понимали, что произошло.

– Твоя рука, – мягко сказала Карлотта.

– Все хорошо.

– Нет. Она сломана.

– Это подсвечник сломался. Видишь? Я могу шевелить пальцами.

Он болезненно подергал пальцами перед ее лицом.

– Что случилось, Билли?

– Не знаю, мам, – тихо ответил он.

В доме воцарилась мертвенная тишина. Никто из четверых не знал, что происходит. Карлотта видела, что ее болезнь распространяется на всех членов ее семьи, как отвратительная зараза. И она чувствовала свою вину. Она привела детей к той же пропасти. Теперь все дышали этим зараженным воздухом.

Карлотта намочила руку Билли ледяной водой и туго забинтовала запястье. Утром они пойдут к врачу. Она не осмеливалась говорить о том, что произошло. Не осмеливалась спрашивать Билли. А если он уже не знает, что реально, а что нет?

Они легли в гостиной. Билли завернулся в зеленое одеяло. Девочки прижались к Карлотте на диване. Никто не спал. Невозможно было отличить реальность от галлюцинаций. Стены вокруг Карлотты рушились от страха перед безумием. О чем они все думали, слишком напуганные, чтобы сказать вслух?

– Теперь ее сын тоже чувствует это, – сказал Шнайдерман.

Доктор Вебер кивнул, наклонился вперед к писсуару и задумался. Белый фарфор отражал его лицо, металлические трубы сверкали над головой.

– Folie à deux, – сказал доктор Вебер. – Безумие двоих.

Шнайдерман стыдился того, что так помешал доктору Веберу. Но такие разговоры были нормальными. Грубоватая, мужская манера соответствовала его чувству юмора. Его забавляло видеть смущение ординаторов.

– Как думаете, мне привести мальчика? – спросил Шнайдерман. – Узнать, что творится в его голове?

Доктор Вебер покачал головой.

– Он скажет то же, что и его мать. А что он еще может? «Заприте мою маму, она спятила»?

– Нет, но…

– Так для нее только подтвердится реальность этого бреда. Она быстро поймет, что у нее есть подтверждение свидетеля. Тебе от этого будет только тяжелее.

– Да, но… доказательств того, что это нечто существует независимо от нее, становится все больше. Прошлой ночью разразился настоящий ад, и сын был в главной роли. Даже девочки участвовали в этом наваждении.

– Folie à trois, folie à quatre, – подтвердил доктор Вебер со странной улыбкой на губах. – Дети защищают мать. Поддерживают ее. Конечно. Семейные связи прочнее любых на свете. Очень трогательно, как дети сделают все, чтобы защитить родителя.

Шнайдерман на минуту задумался.

– Это не опасно? Для детей? Проходить через такое? Ее сын повредил запястье во время вчерашнего припадка.

Вебер покачал головой.

– Если я правильно понимаю ситуацию, то нет. Ведь если у детей есть реальные причины для заблуждений, проблема появилась гораздо раньше, чем истерия матери. Тогда и лечить их надо соответственно. Но, похоже, это прямой ответ Карлотте. Она требует от них поддержки. Ей это нужно, чтобы сохранить эго. Она ужасно боится изоляции, которая приходит с безумием. Так что в некотором смысле эта поддержка со стороны детей, какой бы странной ни казалась, даже намного лучше, чем полное неприятие.

Шнайдерман вздохнул.

– Ладно, – сказал он. – Это успокаивает.

– На Кентнер-стрит какое-то время будет жутко. Но я думаю, если матери станет лучше, дети быстро вернутся к прежним отношениям. Сам понимаешь, мама болеет. Дети очень боятся. В детстве это ужасно. Но, – продолжил доктор Вебер, приглаживая волосы вниз и смотря на себя в зеркале, – вот, что главное. Надо убедиться, что у детей нет других причин для такого поведения.

– Боюсь, я вас не понимаю, доктор Вебер.

– Ничего определенного. Но, например, может, у Билли есть свой мотив для поддержания иллюзий? Может, их отношения не так хороши, какими кажутся?

– Интересная мысль.

Доктор Вебер повернулся.

– Билли – единственный мужчина в доме и, возможно, сексуально активен. Такого не было пару лет назад.