Текст книги "Сущность"

– Да. Сыну пятнадцать.

– Может, парень так пытается выразить чувства. Этот Родригес, более сильный сексуальный соперник, грозится въехать к ним. Может, так сын говорит: «Видишь, мам? Я могу позаботиться о тебе сам. Я с тобой. А тот другой, он ничего не понимает». Это не может сильно застопорить дело, но все же весомое осложнение.

– Да, сэр. Я подумаю. Отличная теория.

– С другой стороны, – закончил доктор Вебер размеренным тоном, – может быть, Карлотта совсем не такая, какой ты ее видишь.

23:05, 16 ноября

Вдоль Кентнер-стрит тускло светились уличные фонари. В тумане они излучали жесткий синий свет.

В густой дымке клубилась влага. Небольшие цепочки капель впадали в более крупные, и от этого чувствовался холодный запах далекого моря.

– Нет смысла спать здесь, – сказала Карлотта. – Больше нет.

Она указала на диван.

– Да, – ответил Билли. – Наверное.

– В смысле если он захочет вернуться, то вернется. Так ведь?

– Пожалуй.

Карлотте отчаянно нужно было узнать, что видел Билли. Что он чувствовал прошлой ночью. Но она до ужаса боялась даже спросить.

– Доктор сказал мне спать на диване. С кем-то рядом.

– Но тебе и там стало плохо.

«Стало плохо», – подумала Карлотта. Билли считал это болезнью. Она посмотрела на сына. Тот отвел взгляд. Что-то скрывал. Или и сам не знал, что думать.

– Теперь можно спать и на кровати. Там удобнее. Если уж все равно станет плохо.

– Да, – тихо отозвался Билли.

– В чем дело, Билл?

– Я не знаю, что происходит, мам.

Эта простая правда пронзила сердце Карлотты. Они оба застряли в этой смертельной неоднозначности. Никто не знал, где реальность.

– А что там доктор? – спросил Билли. – У него есть идеи?

Карлотта покачала головой.

– У него много идей, – сказала она. – Но ничего не сходится.

– Тогда спи в своей кровати, мам. На диване происходит то же самое.

Сердце Карлотты ушло в пятки. Шнайдерман ошибался насчет безопасности дивана, и теперь ей остается лишь мириться со всем, что готовит будущее. И попытаться выжить.

– Я возвращаюсь к тому, с чего начала, – сказала она.

Карлотта собрала с дивана одеяла. Билли наблюдал, как она прошла в свою спальню. Не говоря ни слова, он взял подушки в охапку и последовал за ней. Карлотта открыла дверь ногой. Внутри было холодно.

– Все выглядит так же, – пробормотала она почти себе одной.

– Тут холодно.

– Билли, если я кое-что спрошу, ты обещаешь ответить правду?

– Конечно.

Карлотта опустила одеяла на не заправленную кровать и напустила небрежный вид. Она включила лампу, свет мягко осветил ее лицо. Затем посмотрела на Билли, ее глаза терялись в темноте. В ее взгляде отражались грусть, смущение и ожидание ответа.

– Ты вчера чувствовал какой-то запах?

– В гостиной? Нет, мам. Я ничего не помню.

– Ты же будешь честным? Несмотря ни на что?

– Да.

– Ладно. Мне просто надо кое-что переварить.

Карлотта села на край кровати, потерявшись в мыслях. Билли передал ей пепельницу. Она постучала сигаретой по запястью, но не зажгла.

– Но ты же чувствуешь сейчас, да? – спросила она.

– Я… я не знаю, мам.

– Как ты можешь не знать?

– Я запутался, мам. Я знаю, что ты чувствуешь. Иногда мне кажется, что и я тоже. Но возможно, все это только потому, что ты мне об этом сказала.

– Так ты не знаешь? Сейчас?

– Мне кажется, что чувствую. Я…

– И что это за запах?

– Сама знаешь.

– Какой?

– Человеческий. Запах кожи. Грязной.

Карлотта убрала сигарету в пачку трясущимися пальцами. Билли считал, что это человеческий запах. Ей даже не приходило это в голову.

Окна стали абсолютно черными. Крошечные струйки тумана стекали по внешней стороне стекла. Карлотта наблюдала за движением света в воде. Затем медленно повернулась обратно к Билли.

– Может, стоит вернуться к Синди, – предложила она.

– Они нас не примут, мам. Джордж будет в бешенстве.

– Возможно. Может, ты и прав. Я уже не знаю, что делать.

Билли неловко стоял над ней, его тело выделялось в странном свете из окна. Карлотта никогда не чувствовала себя такой одинокой.

– Хочешь, я останусь с тобой? – мягко спросил Билли.

Карлотта улыбнулась. Только в этой улыбке не было радости. Просто грустная, совершенно безнадежная улыбка, которая разбила сердце Билли.

– В прошлый раз мы его прогнали.

– Ты самое дорогое, что у меня есть, Билл. Я не хочу, чтобы ты пострадал.

Парень не понимал, что она имела в виду. Все было так запутано. Он боялся даже поцеловать ее на ночь. Билли ушел; шаги слабо отдавались из его спальни.

Туман сгустился в мелкий дождь, а затем рассеялся. Карлотта разделась, ее фигура отбрасывала на стену длинные продолговатые тени. Билли открыл дверь своей комнаты. Он заметил, что мама оставила дверь открытой. Видел ее тени, колышущиеся на стене.

«Ответа нет», – подумала женщина. Ни от доктора, ни от Билли. Никакой рациональной поддержки. Подвешенный между двумя одинаково мрачными альтернативами, ее разум застрял в беспорядочных, несвязных мыслях. Случилось это на самом деле или нет?

Карлотта спала со включенной на столе лампой. Поэтому удивилась, когда проснулась посреди ночи в полной темноте.

– Билл?

– Ш-ш-ш-ш-ш.

Не успела она издать и звука, как холодная рука зажала ей рот. Карлотта вырывалась, но ее ногу схватили, а руки прижали по бокам.

– Ш-ш-ш-ш-ш.

Ее придавили. Край кровати прогнулся от веса. Ее глаза расширились в ужасе. Но там ничего не было. Бедро похолодело. Ледяное поглаживание. Она начала резко брыкаться.

– Ш-ш-ш-ш-ш.

Палец нежно очертил ее грудь.

Карлотта сильно закрутила головой, задыхаясь. Рука сильно прижала ее волосы ко лбу. Предупреждение. Ей нельзя было кричать. Секунду ничего не происходило. Полная тьма, в которой ничего не видно, даже ближайшую стену.

– Кто ты? – прошипела Карлотта.

Она почувствовала, как пальцы спускаются по ее животу.

– Откуда ты взялся? – выплюнула она.

– Ш-ш-ш-ш-ш.

Ее ноги раздвинули. Аккуратно. Что-то придерживало ее ноги. Рядом с бедром оказалось что-то, не похожее на палец. Воздух расслабился. Как будто потеплел. Волоски на ее руке зашевелились, затем всю кожу начало покалывать бесчисленными иголочками.

– Кто ты?

Карлотта дышала с трудом, воздух из легких вырывался большими выдохами.

В темной спальне ей показалось, что она видит себя в зеркале. Но потом поняла, что воздух перед ней становится прозрачным. Он светился. Над полом перед ней начал подниматься пар.

– Боже мой! – прошептала женщина.

Оно застыло, превратившись в вещество, похожее на дым, но более плотное. От него исходил холодный, липкий зеленый свет, смертоносный.

– Ш-ш-ш-ш-ш.

Мускулы – предплечье – словно зашипели в воздухе, рвано и хрипло, пар расширился, затем засветился. Ее тело окрасило зеленым, бедра затерялись в новых тенях.

– Ш-ш-ш-ш-ш.

Шея… широкие плечи… вены… выпирающие… уши…

Карлотта отползла к изголовью кровати, старясь спрятаться в тени.

– Ш-ш-ш-ш-ш.

Лицо, смотревшее на нее сверху вниз, похотливо улыбалось.

Стены вокруг них обоих засветились. Казалось, они расширялись, пока Карлотта не потеряла ощущение пространства, глубины, остался только растущий, перекатывающийся свет, который был перед ней чем-то большим, чем просто свет. Она начала бредить. Жарко. Тяжело. Пусто. Дыхание перехватило.

Тень ноздрей, раздутых от восторга при виде нее… жестокие губы… глаза… глаза… раскосые глаза… миндалевидной формы… сверлили ее насквозь… смотрели похабно… знали все о Карлотте…

Его длинный палец на ее губе. Он стал целым.

– Ш-ш-ш-ш-ш.

Она безмолвно, дрожа, поползла по кровати, не понимая, где она и куда направляется. Затем конечности ей отказали, стали как резиновые, и она попыталась позвать, но не смогла произнести ни слова. Ее тело было горячим и красным.

На талию легла рука. Мягко повернула, как цветок. Казалось, в ее мозгу вращались галактики. Повсюду было зеленое тепло. Она вжималась в него, растворялась в нем с невообразимой силой, пока не перестала существовать.

– Оооооооооо.

– Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш.

По позвоночнику пронеслась черная дрожь отвращения. Сознание ее покинуло.

Утром Карлотта лежала обнаженная, поперек кровати. Дверь все еще была открыта. У нее не было сил подняться. Постепенно за пределами спальни начали подниматься звуки дня. Она услышала, как за стеной Билли зашевелился в своей комнате. Карлотта открыла глаза. Медленно села на край кровати. Окна были сухими, в разводах грязи со вчерашнего вечера.

Карлотта пошла в ванную, закрыла дверь и приняла душ. Она мылась почти час.

В среду, 17 ноября, Шнайдерман чувствовал тревогу. Он передал одно из своих дел другому ординатору. Теперь у него было больше времени на Моран, и он откопал интересный исторический материал. У целых полков солдат бывали одинаковые галлюцинации. Старики разговаривали с лошадьми по дороге на похороны. Галлюцинации в периоды стресса бывали у самых разных людей. Но способность мыслить здраво всегда возвращалась. Нарушения восприятия реальности не ломали функционирующее эго. И когда Карлотта так и не пришла в тот день, а Шнайдерман позвонил в школу секретарей и узнал, что она не посещала занятия целую неделю, его начало одолевать смутное предчувствие.

Он позвонил Карлотте домой.

– О, доктор Шнайдерман, – сказала она. – Видимо, я пропустила наш сеанс. Даже не знаю, что случилось…

В ее голосе было что-то неприятное, размытое, словно она не отдает себе отчета в том, что говорит. Последовала пауза.

– Вчера я спала в кровати. Спать на диване уже не имеет смысла после того, что было с Билли, и вот я проснулась, а он был на мне…

– Вы в порядке?

– Да… я… я просто не знаю, что делать…

– Где Билли?

– А, он здесь. Не пошел сегодня в школу…

– Ясно. Вы хотите приехать в больницу?

– Нет. А какой смысл? Чем это поможет?

Шнайдерман попытался представить, как она сидит, схватившись за телефонную трубку и силясь вспомнить, кто она, а Билли смотрит на нее с другого конца комнаты.

– Карлотта… Вы можете рассказать, что случилось?

– Да. Ну, я рассказала Билли, так что… но это все так…

– Вам нечего стыдиться. Все равно, что рассказать сон.

– Да… но я… он… я его видела.

– Вы его видели?

– Боже! Да…

– Физически? В смысле, вы… что… вы можете описать то, что видели?

– Могу, доктор Шнайдерман. Это было… невероятно…

Шнайдерман попытался подавить свое нетерпение. Теперь она придала видимую форму своим иллюзиям. Укрепила их, чтобы отрицать их стало еще труднее. Шнайдерман не мог не оценить упорства, с которым она цеплялась за галлюцинации.

– Как он выглядел, Карлотта?

– Высокий… шесть футов…

– Почему вы так уверены?

– Он почти задел головой дверь… значит, он выше, почти семь футов, и… – она замялась.

– Что?

– Это был китаец…

– Китаец?

– Да. У него были узкие глаза, высокие скулы… такое лицо. И тогда я подумала, что он наверняка китаец.

– Почему не кореец? Не японец?

– Я не знаю, кто он, доктор Шнайдерман. Я говорю лишь то, что вижу.

– Конечно. Конечно. Что еще?

– У него были голубо-зеленые глаза. Он был очень мускулистым, на шее выступали вены, как у атлета…

– Что на нем было надето?

– Ничего.

– Он был голым?

– Абсолютно…

– Он был сексуально возбужден?

– Он… ну, не совсем… что-то между…

– Да. Я понимаю.

– Он… ну, понимаете… был очень большим. Это напугало меня сильнее всего.

– Да. Понимаю.

– Он постоянно повторял: «Ш-ш-ш-ш». Типа того. Шипел. И прижимал палец ко рту. Будто показывал мне секрет.

– То есть себя?

– Да. Именно. Он показывал мне себя.

– Как думаете, почему он так поступил?

– Потому что я его попросила.

Шнайдерман замолчал. Он вслушивался в каждое слово, пытаясь уловить смысл того, что крылось за словами. Иногда он чувствовал, что она, как энергичная личность, срывает маски и берет на себя контроль, а иногда отдаляется, оставляя только свои слова.

– Ну, – сказала женщина, – я не просила. Я как бы крикнула: «Кто ты? Что тебе надо?» Вроде того…

– Понимаю. Так бы поступил каждый.

Последовала длинная пауза. Шнайдерман облизал губы. Было очевидно, что это не все. Но она хотела, чтобы он вытащил это сам.

– И что было потом? – спросил доктор.

– Потом он подошел к моей кровати… и…

– И совершил там половой акт?

– Да. Полный. А потом я… я как бы потеряла сознание. Это было уже слишком. Я растворялась в свете, в свете, которым был он сам, таком зеленом и холодном. Видимо, я отключилась…

– Как вы себя чувствуете?

– Выжженной. И грязной, телом и душой, испорченной…

– Да, Карлотта. Я понимаю. Конечно. Это очень тяжело. Вы не хотите приехать в больницу?

– Нет, я не хочу никого видеть. Мне нужно взять себя в руки…

– Я могу прислать машину. Или сам приехать.

– Нет, я не хочу вас видеть… пока что…

– Но вы придете завтра?

– Завтра?

– Да. Завтра конференция.

– Что?

– Я вам объяснял, что в четверг будет конференция. Мне очень важно получить мнения других врачей. Да и вам тоже.

– Да, хорошо.

– Я отправлю за вами машину. Вам нужно только позвонить в больницу. Иногда мы так делаем.

– Это необязательно. Я буду в порядке.

– Ладно, Карлотта. А теперь послушайте. Это важно. Я вам объяснял, что нападений не будет, если в комнате будет кто-то еще. Вы помните, что было, когда Билли помог вам в гостиной?

– Но…

– Я настоятельно рекомендую спать в комнате с Билли. Принести раскладушку или типа того. Понимаю, что это нарушение привычного ритма. Но вам не стоит бороться с этим в одиночку.

– Я сделаю так, как вы просите, доктор.

– Хорошо. И еще. Мне звонили из школы секретарей. Попросили уточнить, ходите ли вы на приемы. Ваш преподаватель сказал, вы не ходили почти неделю.

– И?

– Я за вами не слежу, Карлотта. Но все же задумался, есть ли причина у пропусков.

– Причина в том, что идти нет смысла.

– О чем вы?

– Я не могу сосредоточиться. Да и что мне сделают, посадят?

– Нет, конечно нет, но…

– Это все теперь так от меня далеко.

– Я бы хотел, чтобы вы ходили на занятия.

– Я очень отстала.

– Там об этом знают. И вы попытаетесь всех нагнать.

– Это бессмысленно.

Ровный, вялый тон, безразличие в голосе Карлотты – все как по учебнику. Профессиональный термин – La belle indifférence. Диссоциация с самой собой. Ее не заботило собственное состояние. Она не сопротивлялась. Шнайдерман попытался пробиться сквозь туман ее безразличия.

– Причина есть: навыки, которым вас обучают на курсах, помогут вам собраться. А также продемонстрируют ваши способности. У вас будет больше возможностей, когда вы закончите обучение.

Карлотта какое-то время молчала. А когда ответила, ее голос звучал приглушенно.

– Если хотите.

– Хорошо, Карлотта. Скоро вы себя за это похвалите. Итак, увидимся завтра. Приходите ко мне в кабинет, и я проведу вас в конференц-зал.

– Ладно. Завтра.

Она повесила трубку. Шнайдерман сел за стол, нацарапал парочку заключительных заметок, вставил их в блокнот и взглянул на часы на стене. В запасе был еще целый час. Он решил сосредоточиться на самой последней галлюцинации. Но сначала взять кофе из автомата в вестибюле.

Ее разум рисовал сильные и недвусмысленные образы. Почему? В чем смысл? Как ее бессознательное создало для нее столь четкое и экзотическое существо? И сколько пройдет времени, прежде чем он узнает ее достаточно хорошо, чтобы хотя бы начать догадываться?

Личность Карлотты – как и любая другая – строилась на ряде слоев, каждый из которых опирался на предыдущий. Но, подобно геологическим слоям, в центре крылось ядро. А ядром личности Карлотты была Пасадена – горнило психологической драмы родителей. Были и верхние слои – отношения с Джерри, с Билли, с Бобом Гарреттом и Франклином, – но все они лежали на фундаменте психики. Который сформировался много лет назад в Пасадене. Ключ хранился там. И сейчас он был скрыт даже от сознания самой Карлотты.

Шнайдерман взял у сестры из регистратуры сигарету. Затем вернулся в свой кабинет. «Дыры, дыры в данных», – думал он, пролистывая блокнот. Когда их можно будет заполнить? Так доктор и просидел час за своим столом. На каждую ясную мысль приходилась еще сотня, которые только запутывали. Его мысли блуждали во все еще неизвестных областях. Доктор пытался составить карту дела, чтобы понять, куда держать путь в самую первую очередь.

Он с нетерпением ждал завтрашнего дня. Возможно, штатные психиатры заполнят некоторые пробелы.

9

Шнайдерман и Карлотта сидели в маленьком кабинете на красных виниловых креслах. Там было холодно. Из лифтов снаружи вышла группа медсестер и пациентов.

– Один из наших врачей даже знаменит, – сказал Гэри. – Он из университета Джона Хопкинса. Это как Эйнштейн среди психиатров.

Карлотта небрежно улыбнулась. Она закурила сигарету, погасила спичку и закинула ногу на ногу. Затем взглянула на настенные часы. Комнаты для семинаров были расположены рядом с административными кабинетами. Здесь не пахло медицинскими химикатами, не гремели объявления по громкой связи, не шаркали снаружи. Было очень тихо. Белые стены поглощали все звуки.

– Я и не знала, что с человеком может случиться так много плохого, – сказала женщина.

– Мозг невероятно сложен. Но вот что я вам скажу, Карлотта. Вы этого не знали, но у нас лучшее психиатрическое отделение на Западном побережье. Так что не волнуйтесь.

Карлотта снова улыбнулась. Доктор заметил, что ее улыбки становились пустыми, механическими. Стало еще хуже, чем в тот день, когда она впервые вошла в клинику.

Темно-коричневая дверь открылась. Появилась пожилая медсестра в очках в черепаховой оправе.

– Доктор Шнайдерман? – позвала она с улыбкой. – Вы готовы?

– Разумеется.

Сестра оставила дверь открытой. Доктор нагнулся ближе к Карлотте и тихо заговорил.

– Слушайте, – сказал он, – сначала должен зайти я и прочитать доклад. Это займет двадцать-двадцать пять минут. А потом вас позовут. Хорошо?

– Да.

Гэри встал, пригладил волосы, убедился, что ручка висит прямо и не протекает в карман халата, и поправил галстук.

– Доктор Шнайдерман.

– Что? – повернулся он.

– Удачи.

Доктор широко улыбнулся.

– Спасибо, Карлотта. Мне очень приятно.

Он вошел в зал. Карлотта вытянула шею. Там сидела одна женщина и несколько мужчин, один из них довольно пожилой, с длинными седыми волосами. Послышался гул приветствий. Затем дверь тихо закрылась.

У нее закончились сигареты. Торговые автоматы стояли возле крошечной комнаты ожидания в коридоре. Карлотта достала из сумочки мелочь и купила красную пачку. Медсестра за стойкой дальше по коридору наблюдала за ней, и Карлотта это знала. Она закурила сигарету и медленно вернулась в кабинет.

Из коридора донеслись приглушенные звуки. Карлотта обернулась, выглянув в открытую дверь, но ничего не увидела. Звучало так, как будто там драка.

«В Неваде есть места, – подумала она, – где людям приходится нелегко, они болеют, даже умирают, но иначе, прямо как тени над каньонами. Неизбежно. Никаких трубок в ноздрях. Никаких игл для инъекций. Никаких мониторов у головы».

Карлотта презрительно посмотрела в дальний конец коридора. Из конференц-зала вышли несколько вежливых, энергичных администраторов. За ними шли три пожилые медсестры и секретарь. «Ни капли спонтанности», – подумала женщина. Ни грамма настоящего юмора. Ни одного человека, который вел бы себя естественно. Может, они и жутко умны, но недосягаемы. Как Шнайдерман. И они лечили ее.

Взять, например, высокогорную пустыню. Там сорняки отрываются и скатываются клубками в колючую проволоку. Там восход солнца гладит каньоны, словно длинные красные пальцы, высовывающиеся из-за скалы. Там ранней весной скот с грохотом проходит через ручей, поднимая серебряные брызги холодной воды и хрупкие кристаллы льда.

Да, в таком месте можно страдать. Можно бороться с землей. Все может пойти не так. Но все трудности ты проходишь целостным. Потому что ты часть природы. Она большая, но часть тебя. Никаких специалистов. Никаких коридоров. Никаких обманутых ожиданий. Никакой безнадеги.

Карлотта кинула сигарету в песок стоячей пепельницы.

Может, придет такой день. И она вернется. Однажды. Такое возможно. Нет, Джерри не поедет. Он любит город. Может, они что-то придумают. С ним можно договориться. «А до тех пор, – подумала она, – до тех пор… что?» Сердце упало в пятки. Что она здесь делала? Почему просто не сбежала? Не убралась куда подальше?

Сигарета подожгла конфетную обертку. Вздрогнув, Карлотта засыпала крошечный огонек песком. Она взяла со стола несколько журналов. Женские. Старые, потрепанные любовные истории для старушек. Карлотта бросила их обратно.

Она прекрасно понимала, почему не могла уехать. А если бы и уехала, то почему никогда не смогла бы вернуться в Неваду.

На последние деньги Карлотта купила билет на автобус до Карсон-Сити. Он отправлялся раньше всех. Они с малышом Билли наблюдали, как пейзаж сменяется более изрезанной чередой долин и плато. Но еще до Карсон-Сити Карлотта увидела маленький городок под названием Ту-Риверс. В нем было так спокойно, что, когда автобус остановился там для перерыва на обед, она осталась.

Он стоял на дороге высоко над длинной пологой долиной. Время от времени владельцы ранчо заходили в кинотеатр, поужинать в кафе, поиграть в бильярд и выпить пива в тавернах. Она работала в местном кафе, а жила в комнате за кафе с другой официанткой, которая терпеть не могла Билли. В комнате царил хаос. Владельцы ранчо постоянно с ней заигрывали. К концу осени небо затянуло тучами, ветры разнесли по городу пыль, и долина становилась все мрачнее и мрачнее.

В кафе зашел пожилой владелец ранчо. Седые волосы, джинсовая куртка с шерстяным подкладом, лицо загорелое, обветренное и в глубоких морщинах. Мужчина был стройным и двигался с грацией человека, который находится в гармонии с собой. Карлотта предположила, что ему около шестидесяти.

– Да, – ответил он на ее вопрос. – Я знаю парочку мест. У Рашинг Спрингс есть парочка хижин.

– Туда можно переехать?

– За определенную цену. Я знаю владельца. Скажи ему, что ты от Боба Гарретта.

Хижина была крошечная и абсолютно изолированная. Владелец смотрел на Карлотту с подозрением. Что городская штучка может знать о жизни в пустыне? Но слово Боба Гарретта и правда помогло. Карлотта въехала, купила «Шевроле» 1954-го без колпаков для колес и бампера и каждый день ездила на работу по десять миль. Хижина была плохо утеплена. Во время ураганов электричество буквально гудело в помещении. Карлотта хотела, чтобы жесткие условия и угрюмые, неприветливые люди сделали ее кем-то другим. Она давила в себе все мысли о Франклине Моране и Пасадене.

– Как твой новый дом?

– О, мистер Гарретт, – ответила она. – Хорошо. Спасибо. Немного холодно. Ветер прямо продувает.

Гарретт хмыкнул. На его серебряном браслете сверкнула бирюза навахо. Его пальцы были скрюченными, как у старика, но предплечья – мускулистыми, с выпирающими венами, как реки в темных долинах.

– Прибей на стену ковер, – сказал он. – Не то чтобы красиво, зато тепло.

– Так и сделаю. Еще раз спасибо.

– У владельца есть в сарае. Попроси у него.

Карлотта смотрела, как он встает и идет к кассе. Казалось, он всегда думает о чем-то далеком, его глаза как-то странно прищуривались, словно он находил что-то смутно смешное в окружающих его людях.

– Подождите, мистер Гарретт, – нерешительно сказала она. – А вы случайно не разбираетесь в машинах?

– Собирал парочку двигателей. А что? Какие-то проблемы?

– Да, у моего «Шевроле». С тех пор как похолодало, он глохнет. Прямо на шоссе.

Гарретт посмотрел на хорошенькую официантку. У нее были такие искренние, наивные глаза, но за ними виднелось глубокое недоверие к людям и местам. Она была ранимой и настороженной одновременно. Полна решимости быть независимой, и все же ничего не смыслящая ни в автомобилях, ни в пустынях, ни в людях, которые там жили.

– Ну, не так уж и плохо, – сказал он. – Съезди к Джону, механику на перекрестке.

Карлотта замешкалась и увидела, что Гарретт собирался уходить. Она наклонилась через стойку и тихо продолжила.

– Мистер Гарретт, он мне не нравится.

– Джон? Почему, что…

– Он странно на меня смотрит.

– Неудивительно. Ему нравятся красивые девушки.

– В том гараже очень темно. И он меня пугает.

Гарретт выглядел озадаченным. Он видел страх в ее глазах. Какое-то время он не мог решить, что сказать; в его привычке было отмалчиваться. Но девушка была беспомощна и доверяла ему.

– Знаешь, – сказал он, – тебе тут не стоит бояться людей. Никто тебя не обидит.

– У меня другое мнение.

Гарретт не ответил, надел шляпу и пригладил седые волосы. Какое-то время его лицо казалось озабоченным. Его напрягало такое недоверие к людям. Так быть не должно.

– Знаешь что, – продолжил он, – есть способ, чтобы тебя не обижали.

Гарретт замолчал. Он словно нащупывал нужные слова. Гадал, как сказать лучше. Карлотта потом выяснила, что иногда он мог молчать целыми днями, если не находил нужные слова для своих мыслей.

– Если человек знает, кто он такой, – сказал Гарретт, – то не боится других.

– Возможно. В каком-то смысле. Но я все равно не обращусь к Джону.

Гарретт вздохнул. Это упрямство веселило и беспокоило его.

– Твоя машина здесь? Пригони ее к выходу. Я посмотрю.

– Боже мой, мистер Гарретт… я не к тому, что вам…

– Все хорошо. Я вернусь через пару минут.

– Я… спасибо… да, сейчас.

Осень сменилась снежными бурями, одной за другой. Карлотта и Билли, запертые на ночь в хижине, быстро поняли, что не могут выносить одиночества долгими безрадостными ночами. Она все больше и больше гадала, куда еще можно сбежать.

Затем долина превратилась в белое поле. Горизонт исчез в белых грозовых облаках. Внезапно Карлотта осознала всю глупость своего побега из Ту-Риверс. Она никогда не переживала таких зим. У нее не было достаточно теплой одежды. Мороз пробирал насквозь. Она купила новые куртки на последние деньги. А потом закрылось кафе. Был Новый год. Бури не заканчивались. Шоссе замело. Машина теперь была погребена под тремя футами снега.

Перспектива умереть с голоду в хижине посреди пустоши казалась такой нелепой. Вся ее жизнь вот-вот превратится в нелепое и потраченное впустую приключение. Снег все мягко падал, образуя за окнами высокие валы. Запасы дров подходили к концу. Владелец дома остался в Ту-Риверс. Запасы продовольствия иссякали. Малыш больше не мог сосать молоко из ее груди. Карлотта боялась мороза. Сначала замерз насос, и его было трудно отпарить кипятком. Потом замерзли трубы в раковине, и она не смогла найти их под домом. Металлические стоны смешивались с пронизывающим ветром. День и ночь они с Билли ждали, пока станет теплее.

Утром она почувствовала, как от голода болит живот. Она боялась, что иммунитет Билли ослаб из-за холода и голода и он заболеет. Но хуже всего было осознание того, что она застряла всего в десяти милях от города и вот-вот умрет голодной смертью. Дорогу так замело, что невозможно было понять, где она находится. Казалось, все подтверждало безнадежность попыток обрести независимость, подтверждало, что она недостойна существовать. Франклин Моран был прав. Он хорошо знал Карлотту. Она ни на что не годится. И родители были правы. Она лишь вредный ребенок, не имеющий права предъявлять миру претензии. Теперь поздней ночью она слышала их голоса в своей голове. Каждое утро облака проплывали над белыми полями, и сугробы становились все выше.

Послышался звук мотора. Он становился все ближе. Карлотта выглянула в окно и увидела владельца хижины в электросанях. Он помахал ей от входа во двор. Она слабо помахала в ответ.

– Я встретил в городе Боба Гарретта, – сказал хозяин. – Он подумал, вы тут застряли. Вы же новенькая.

– О, храни его бог. Так и есть, я такая глупая…

– Ничего, миссис Моран. Такое бывает.

Он занес ей в дом несколько коробок с едой. Почему-то из-за мужчины в хижине ей стало некомфортно. Она ждала, пока он уйдет. Но хозяин принес ей дров, проверил насос и трубы и только потом ушел. Карлотта наблюдала за ним с облегчением. Все мужчины, кроме Гарретта, казались ей животными, и она боялась оставаться с ними наедине.

Весной по мрачным улочкам Ту-Риверс, как вода, стекала грязь.

Гарретт заехал в заново открывшееся кафе. На нем была клетчатая охотничья куртка и ботинки с острыми носами. Карлотта ему улыбнулась.

– Большое вам спасибо, мистер Гарретт, – сказала она. – Вы спасли мне жизнь.

– Так и знал, что ты не из прагматиков, – сказал он.

– Ну, просто… было так страшно…

– О себе надо заботиться, Карлотта.

Снаружи тающий снег превращался в грязь. А та прилипала к каждой машине, к каждому тротуару, к каждой ноге. И все же, когда он назвал ее по имени, она почувствовала себя лучше. Образовался контакт с этой землей, с невраждебной ее частью, и этот контакт передавался через седовласого владельца ранчо, сидевшего у клетчатых занавесок.

– Я никогда не умела, – призналась Карлотта. – Это место такое враждебное. Тут не лучше, чем в Лос-Анджелесе.

Гаррет посмотрел на нее с болью в глазах. На какое-то время он замолчал. Она подумала, что он ее не услышал. Затем, допив кофе, он повернулся на стуле. Они были единственными людьми в кафе.

– Я поеду показывать ранчо потенциальному покупателю. Хочешь посмотреть?

Карлотта странно на него посмотрела. Внезапно она засомневалась. Но в его голосе не слышалось ни капли подтекста. И все же она скрылась за завесой безразличия.

– Оно за городом, – продолжил мужчина, – ты сможешь увидеть всю долину.

– О, мистер Гарретт, я…

– Мы чуть-чуть поднимемся в горы. Ты сразу иначе взглянешь на это место.

– У меня сзади ребенок…

– Нас не будет всего двадцать минут.

После закрытия кафе Карлотта сидела с парой средних лет в кабине мощного маленького грузовика Гарретта. Она держала Билли на коленях. Пока они поднимались все выше и выше, сердце Карлотты заполнялось удивлением. Она никогда не была так высоко, никогда не видела такой пейзаж. Взору открывались все новые долины, тени весенних облаков вдали казались клубами белого дыма, а далеко внизу виднелись два ответвления реки, медленно извивающейся среди кактусов.

– Тут так красиво! – сказала Карлотта.

– Не похоже на Лос-Анджелес, да? – спросил Гарретт.

Она рассмеялась и подняла Билли к окну.

– Смотри, Билли! Это орел! Ты раньше никогда не видел орла!

– И не видел до сих пор, – хмыкнул Гарретт. – Это сокол.

Когда они вышли из грузовика, Гарретт начал что-то показывать семейной паре. Далеко-далеко, словно видение, среди красных плато приютилось крошечное ранчо, почти желтое в пятнистом солнечном свете. Рядом с ним протекал ручей, а дальше над сухими холмами поднималось шоссе.

Свежий воздух развевал ее волосы. Сердце бешено колотилось, но не от высоты, а от странного волнения. От того, чего она никогда раньше не чувствовала.

– Ах, вот бы построить тут хижину! – воскликнула Карлотта. – Я бы всегда тут жила!

Гарретт улыбнулся.

– Сказал же, что ты не практичная. Здесь нет воды, а зимой можно замерзнуть насмерть.

Карлотта рассмеялась.