Текст книги "Зеленый мозг. Долина Сантарога. Термитник Хеллстрома"

– Не обращай внимания, – посоветовала Рин.

Не обращать внимания? А имею ли я право, подумал Жуан. Или в этом ее цель – заставить меня не обращать на Чен-Лу никакого внимания?

Волосы Рин пахли мускусом, и этот запах лишал Жуана способности соображать. Он глубоко вздохнул и покачал головой. Что же это за женщина, это вечно меняющееся, словно ртуть, существо?

– У тебя было много девушек? – спросила Рин.

Ее слова пробудили обрывки воспоминаний, которые молнией пронеслись в сознании: лукавство в карих глазах… глаза, глаза, глаза… Такие разные и такие похожие. И роскошные фигуры в тесных одеждах или на белоснежных простынях, теплые под его ладонями.

– И была какая-нибудь одна, особенная? – не унималась Рин.

А Чен-Лу не вполне понимал, зачем Рин это делает. Ищет самооправдания, причины, чтобы поступить с бразильцем так, как велел он, Чен-Лу?

– Я был очень занят, – произнес Жуан.

– Кто же спорит?

– Что ты хочешь узнать?

– Там была девушка, в Зеленой зоне… спелая, как плод манго. Она тебе нравится?

Жуан пожал плечами, но Рин не шелохнулась. Лежа на его плече, она смотрела вверх, на линию его нижней челюсти, лишенной растительности. В нем течет индейская кровь. Никакой бороды – индейская кровь.

– Она красивая? – продолжила Рин.

– Есть много красивых женщин.

– Она из тех – смуглокожих, с полной грудью, верно? Ты с ней спал?

А Жуан подумал: что она имеет в виду? Что мы трахаемся со всеми без разбора?

– Ты джентльмен, – усмехнулась Рин. – Джентльмены на подобные вопросы не отвечают.

И, отодвинувшись от Жуана, она забилась в уголок своего кресла, злясь на весь мир и не понимая, зачем она это сделала. Просто решила поиздеваться над собой? Или она действительно хочет этого Жуана Мартино взять себе на веки вечные, пока смерть их не разлучит? Черт бы его побрал!

– Во многих семьях здесь установлены весьма строгие правила для женщин, – сказал Чен-Лу. – Вполне викторианские.

– Вы можете вести себя, как человек, Трэвис? – поморщилась Рин. – Хотя бы раз в десять лет?

– Замолчите! – рявкнул китаец, удивленный и раздосадованный. Вот стерва! Кто дал ей право так говорить с ним?

Вот оно что, подумал Жуан. Рин наступила ему на больную мозоль!

– Кто сделал вас таким, Трэвис? – произнесла она.

Но Чен-Лу уже успокоился.

– У вас острый язычок, Рин, – заметил он. – Жаль только, что ум ваш за ним не поспевает.

– Просто мой ум не соответствует вашим стандартам, – парировала она и улыбнулась Жуану.

Но Жуан в их словах уловил тщательно скрываемую грусть и вспомнил Виеро, Падре, который таким торжественным тоном говорил, проповедуя: «Человек скорбит о своей жизни, потому что рожден одиноким; он оторван от того, кто его создал. Однако, как бы вы ни ненавидели жизнь, вы ее же и любите. Жизнь – это котел; там кипит все, ради чего мы живем, и, припадая к этому котлу, мы пьем жизнь. Но как же болят после этого наши обожженные губы!»

Жуан притянул Рин к себе и поцеловал, крепко обняв за плечи. Ее губы ответили на поцелуй после коротких колебаний – горячие, трепещущие. И тут же, отодвинувшись от нее, Жуан сел, прижавшись спиной к креслу.

Восстановив дыхание, Рин удивленно спросила:

– Ну, и что это было?

– В каждом из нас живет небольшое животное, – ответил Жуан.

Чен-Лу размышлял: Он что, меня защищает? Я не нуждаюсь в его помощи.

Но Рин рассмеялась, развеяв злость китайца. После этого она протянула руку и, погладив Жуана по щеке, воскликнула:

– Как же ты прав!

А Чен-Лу подумал: Она просто выполняет свою работу. Причем на «отлично». Филигранное искусство. Жаль, если мне придется ее убить.

IX

Какие же они мастера нагружать себя всякими пустяками, думал мозг. Даже перед лицом смертельной опасности спорят, занимаются любовью и изрекают банальности.

Преодолевая дождь и жару, которые сменяли друг друга по ту сторону входа в пещеру, являлись с сообщениями курьеры. Теперь, когда сомнения исчезли, а главное решение принято, все команды отдавались четко и ясно, без колебаний:

– Поймать или убить человеческие существа, плывущие по реке. В случае их смерти сохранить головы, поддерживая в них жизнь.

Тем не менее сообщения продолжали поступать, поскольку мозг приказал передавать ему все, о чем говорили люди.

Они так много рассуждали о Боге! Но возможно ли существование этой сверхсущности?

И мозг принялся размышлять. Да, действительно, в свершениях людей есть некое величие, которое никак не вяжется с пустячностью их повседневных забот и поступков. А может, их повседневность есть некий код? Но это верно лишь в том случае, если в пустяках, какими они заняты, да и в самих разговорах о Боге содержания скрыто гораздо больше, чем заметно на поверхности.

Мозг начал свою карьеру в сфере логики как атеист-прагматик. Но теперь сомнения стали вторгаться в его калькуляции, а их он относил к эмоциям.

Однако этих людей нужно остановить, думал мозг. Какими бы ни были издержки. Дело слишком серьезное. Нельзя принимать во внимание и то, насколько интересна и даже симпатична ему эта троица. И, если они погибнут, мозг попытается почувствовать, что это такое – скорбь и печаль.

Рин казалось, будто их аэрокар плавает в самом центре большого медного таза, наполненного расплавленным солнцем. Кабина превратилась во влажный ад. Пот покрывал лицо и тело, а запах тел смешивался с всепроникающим запахом плесени. Духота убивала способность думать и воспринимать, хотя и воспринимать было нечего – с берегов не доносилось ни шороха, ни крика животного или птицы.

Лишь изредка их путь пересекало летящее насекомое, напоминая, что за ними неустанно следят.

О, если бы не было этих тварей! Чертовы насекомые! И эта жара – проклятая жара!

Почти в истерике Рин закричала:

– Разве нельзя что-нибудь сделать? – И принялась сотрясаться в пароксизме безумного смеха.

Жуан схватил ее за плечи и держал, пока смех не перешел в рыдания.

– Ну, пожалуйста, сделай что-нибудь, – умоляла Рин.

Жуан вложил в свой голос все сочувствие, на которое был способен, и сказал:

– Прошу тебя, Рин! Держи себя в руках.

– Чертовы насекомые! – не унималась она.

Раскатистый голос Чен-Лу донесся сзади:

– Не забывайте, доктор Келли, что вы все-таки энтомолог. Жуки, бабочки, тараканы – ваша специализация.

– От этой специализации у меня самой тараканы уже в голове, – отозвалась она.

Мысль показалась Рин забавной, и она рассмеялась. Жуан тряхнул ее за плечо, и она успокоилась. Протянула ладонь, взяла его за руку и произнесла:

– Все нормально. Это просто жара.

Жуан посмотрел ей в лицо:

– Точно?

– Да.

Отпустив руку Жуана, Рин забилась в уголок кресла и принялась смотреть в окно.

Проплывающие берега оказывали на мозг гипнотическое воздействие. Это напоминало движение времени, где прошлое, настоящее и будущее сплавлены воедино: то, что было вчера, еще не вполне забыто; тот момент, когда начнется завтра, определить невозможно; и все, что было, есть и будет, сливается в текучем, всепроникающем всегда.

Что заставило меня пойти по этой дорожке? И, словно отвечая на вопрос, в сознании Рин выстроилась полная последовательность событий, которые, как ей казалось, навеки похоронены в ее детстве.

Ей было шесть лет, и этот год ее отец провел на американском Западе, работая над книгой об Йоханне Келпиусе, немецком мистике и ботанике.

Они жили в старом саманном доме, где на стене было гнездо летучих муравьев. Отец нанял человека, чтобы тот вынес и сжег гнездо, и Рин решила подсмотреть, как это произойдет. Был запах керосина, яркая вспышка желтого огня, черный дым и облако насекомых с бледными крыльями, которые в одну секунду облепили ее с ног до головы. С громкими криками она бросилась в дом, где взрослые руки затолкали ее в туалет, а злые взрослые голоса закричали:

– Что за глупость! Притащить этих тварей домой! Немедленно убей всех до одного и спусти в унитаз! И чтобы ни одного не осталось!

Рин, как ей тогда казалось, целую вечность билась в закрытую снаружи дверь и кричала:

– Они не умирают! Они не умирают…

Рин покачала головой, пытаясь стряхнуть воспоминания.

– Они не умирают, – прошептала она.

– Что? – спросил Жуан.

– Ничего. Который час?

– Скоро стемнеет.

Не отрываясь, Рин смотрела на проплывающий берег. Древовидные папоротники и капустные пальмы стояли наполовину в поднимающейся воде. Но река здесь была широкой, а течение на фарватере быстрым, и аэрокар легко продвигался вперед. В ажурной тени прибрежной растительности Рин различала мелькание цветных пятен и точек. Это птицы, с надеждой думала она.

Но, кем бы они ни были, эти точки мчались вдоль берега так быстро, что она ощущала их присутствие уже после того, как они исчезали.

Тяжелые черные тучи заполняли восточную часть неба. В подбрюшье у них сверкали молнии, сопровождаемые раскатистым громом, напоминающим удары молота о наковальню.

Река, джунгли, небо, тучи – все ждало чего-то. Бурные потоки мутной воды, словно извивающиеся змеи, кружили вокруг аэрокара, толкая его взад и вперед, вправо и влево. Ожидание затягивалось.

Слезы заскользили по щекам Рин, и она принялась их утирать.

– Что-нибудь случилось, моя дорогая? – спросил Чен-Лу.

Рин хотела рассмеяться, но сообразила, что смех лишь спровоцирует новый взрыв истерики.

– Конечно, случилось, – ответила она. – И, если бы вы не были сукиным сыном, я бы объяснила, что именно.

– Ясно, – кивнул китаец, – вы все еще в боевом настроении.

Подсвеченная снизу черная туча навалилась на реку, сгладив все контрасты и острые углы. Жуан наблюдал, как полоса дождя, подгоняемая порывами ветра, приближается к аэрокару. Сверкнула молния, и тотчас же взревел гром, на который с левого берега истошно отозвались обезьяны-ревуны. Их крик эхом прокатился над водой.

Темнота овладевала рекой. На несколько мгновений тучи на западе расступились, и взору пассажиров аэрокара явился кусок чистого неба, бирюзовые тона которого плавно переходили в желтизну и винный пурпур, подобный цвету одеяний католического кардинала. В черной маслянистой воде блеснули последние лучи солнца, провожаемые огненным плюмажем молнии.

Дождь с неумолимой силой ударил в фонарь кабины, утопив береговую линию в сером тумане. Ночь накрыла аэрокар.

– Господи, – шептала Рин. – Мне страшно. Мне страшно…

Жуан вдруг понял, что у него нет слов, чтобы успокоить ее. Мир, в каком они оказались, который противостоял им, не умещался в доступном им словаре человеческого языка, и все, что они чувствовали и тщетно хотели выразить, превратилось в стихии, неотличимые от реки и ее дыхания.

В ночи раздались кваканье лягушек и шуршание струившейся сквозь камыши воду. Тьма была кромешной, и только по этим звукам Жуан определил, что аэрокар вынесло к берегу. Вскоре кваканье и шорох воды заглохни, и вновь вокруг них свистели упругие струи дождя, которые стегали реку, мелкой волной бившуюся о поплавки аэрокара.

– Как это странно – быть объектом охоты, – произнес Чен-Лу.

Слова долетели до Жуана так, будто исходили из некоего бестелесного источника. Он попытался вспомнить, как выглядит китаец, и был страшно удивлен, когда ему это не удалось. Поискав в своей памяти хоть что-нибудь, что можно было бы сказать по случаю, он проговорил:

– Мы пока живы.

Спасибо, Джонни, подумал Чен-Лу. Именно такая глупость мне и была нужна, чтобы выстроить все в должной перспективе. Он усмехнулся, размышляя. Страх – цена, которую мы платим за право пользоваться нашим главным сокровищем – умом. В страхе нет слабости; страх – в ее демонстрации. Добро, зло… Все зависит от точки зрения, и неважно, есть Бог на свете или нет.

– По-моему, нам следует бросить якорь, – сказала Рин. – А если мы в такой темноте наткнемся на пороги? Вы что-нибудь слышите под этим дождем?

– Она права, – кивнул китаец.

– Хотите пойти и попробовать, Трэвис? – спросил Жуан.

Чен-Лу почувствовал, как у него сразу пересохло в горле.

– Действуйте! – воскликнул Жуан.

Нет в слабости страха, есть слабость в его демонстрации, подумал китаец. Он представил, что его может ожидать в темноте – например, одно из тех созданий, что они видели на берегу. Каждая секунда задержки с ответом, понимал Чен-Лу, выдавала его.

– Ночью гораздо опаснее открывать люк, чем просто дрейфовать… и слушать, – объяснил Жуан.

– У нас на крыльях есть фонари, – произнес китаец. – На тот случай, если мы что-нибудь услышим.

В душе Чен-Лу понимал, насколько пусты его слова и легковесны.

Он разозлился, и злость серией горячих бархатных взрывов буквально разлилась по его венам. И, вместе с тем, внутри оставалась зона неизвестного, место, где царил алчущий покой, который даже в полной темноте нес воспоминания о своем торжестве. Страх отбрасывает прочь любое притворство, подумал Чен-Лу.

Я не был до конца честен с самим собой.

И, словно эта мысль отбросила его за угол, он неожиданно предстал перед самим собой, как в зеркале. Он был одновременно и сущностью, и ее отражением. Внезапно обретенная ясность ума открыла перед его мысленным взором воспоминания прошлого, и прожитая жизнь привиделась ему тканью, стекающей с ткацкого станка – иллюзия и действительность в одном одеянии.

Но это ощущение исчезло, оставив лишь лихорадочную дрожь, да чувство невосполнимой потери.

У меня запоздалая реакция на яды, подумал Чен-Лу.

– Оскар Уайльд был претенциозным ослом, – сказала Рин. – Никакой особой смелости не нужно, чтобы умереть столько раз, сколько раз живешь.

От этих слов ярость поднялась в душе Чен-Лу. Даже Рин пытается его защитить.

– Вы, богобоязненные глупцы, – прорычал он. – Кому нужны ваши молитвы и псалмы? Нет Бога без человека! Если бы не человек, вряд ли Бог узнал бы о своем существовании. А если он и существует, то наша вселенная – его самая большая ошибка!

Китаец замолчал, задыхаясь, словно долго и напряженно работал или бежал.

Мощный дождевой заряд ударил в фонарь, будто некий ответ, дошедший с небес, после чего сменился более мягким шелестом.

– Вот вам, законченный атеист! – воскликнула Рин.

Жуан посмотрел в темноту, откуда донеслась эта реплика, и неожиданно разозлился. Ему стало стыдно за ее слова. Выходка Чен-Лу показала, что этот внешне непробиваемый китаец, по сути, одинок и беззащитен. То, что он сказал, следовало проигнорировать – комментарий придал этим фразам ненужную значимость и весомость. Жуан чувствовал, что Рин лишь загнала Чен-Лу в угол.

Жуан вспомнил эпизод из своей жизни в Северной Америке, когда они с однокашником решили провести каникулы в Северном Орегоне. Они охотились на перепелов вдоль загородки, разделявшей смежные поля, когда пара тигровых гончих, принадлежавших приятелю Жуана, неожиданно подняла тощую самку койота и начала ее преследовать. Койот увидел охотника и метнулся от него влево, но оказался зажатым в углу загородки.

Не видя иного выхода, койот, которого считают символом трусости, напал на гончих и изодрал их в лоскуты, отчего те пустились прочь, зажав хвосты между ногами. Пораженный этой сценой, Жуан позволил зверю уйти.

Вспомнив это, Жуан осознал положение, в каком оказался Чен-Лу, и мог предвидеть возможные пути его развития. Кто-то или что-то загнал китайца в угол. А вдруг он поступит так же, как орегонский койот?

– Я лягу спать, – сказал Чен-Лу. – Разбудите меня в полночь. И, пожалуйста, не отвлекайтесь слишком сильно, а то ничего не увидите.

Пошел к черту, подумала Рин. И, нисколько не заботясь о тишине, перебралась со своего кресла в кресло Жуана.

– Часть наших сил должна расположиться ниже порогов, – велел мозг, – на тот случай, если человеческие существа вновь сумеют избежать сети. На сей раз их необходимо задержать.

Мозг добавил к тексту приказа специальный символ, который должен поддержать курьеров и боевые группы в состоянии максимальной готовности к действиям.

– Передайте микрокиллерам самые тщательные инструкции, – продолжил он. – Если машина преодолеет сеть и благополучно минует пороги, все люди должны быть убиты.

Золотистые курьеры подтвердили получение приказа, станцевав на потолке несколько па, после чего вылетели из пещеры в сумерки, готовившиеся стать ночью.

Эти трое были очень интересны, и мозг получил от них много новой информации, но все когда-то должно закончиться. В его распоряжении есть и другие человеческие существа… А чувствам не место в логических операциях!

И все-таки эти мысли пробудили в мозге вновь освоенные эмоции, причем настолько сильно, что насекомым-нянькам пришлось применить немало стараний, чтобы купировать излишнее возбуждение, возникшее в отделах мозга, за которые они отвечали.

Пока же мозг отложил в сторону все, что было связано с троицей в аэрокаре, и обратился к тревожным мыслям о судьбе симулякров, которых его приказы занесли далеко за барьеры.

В программах человеческого радио о симулякрах и их обнаружении не говорилось ни слова. Но это ни о чем не свидетельствовало – подобные сообщения могли подвергнуться цензуре. Если симулякров не найдут и вовремя не предупредят, они выйдут и обнаружат себя. Опасность велика, а времени мало.

Возбуждение росло, и няньки прибегли к средству, к которому обращались крайне редко. Были принесены и использованы наркотики, ввергшие мозг в летаргический полусон, где он увидел себя человеком, идущим по воображаемой тропе с винтовкой в руке.

Но даже во сне беспокойство не отпускало мозг – он боялся упустить дичь. И с этим няньки уже ничего поделать не могли.

Проснувшись на рассвете, Жуан увидел, что река закрыта плотным туманом. Тело его затекло, а конечности свело судорогой; голова, словно забитая пушистой ватой, напоминавшей висевший над водой туман, соображала плохо. Небо над аэрокаром было цвета платины.

Впереди по курсу маячил призрачный остров. Течение подхватило аэрокар и понесло в правую протоку, мимо завала, который образовался из-за застрявшего на стрелке острова нагромождения стволов, кустов и охапок травы.

Аэрокар явно кренился на правый борт. Жуан понимал, что должен пойти и откачать воду. Сил для этой операции у него хватит. Мало сил только для того, чтобы заставить себя встать и заняться делом.

– Когда закончился дождь? – раздался голос Рин.

– Перед рассветом, – с кормы ответил Чен-Лу. Он закашлялся и сообщил: – Наших маленьких друзей по-прежнему не видно.

– Мы кренимся вправо, – сказала Рин.

– Я как раз собирался этим заняться. Джонни! Полагаю, мне нужно сунуть насос в поплавок и работать ручкой?

Жуан сглотнул, удивленный тем, насколько он благодарен китайцу за то, что Чен-Лу вызвался заняться поврежденным поплавком.

– Джонни!

– Да… Да, именно так, – кивнул Жуан. – У инспекционного клапана простой цупферный замок. Не возникнет никаких проблем. – И, откинувшись на спинку кресла, закрыл глаза.

Чен-Лу через люк выбрался наружу.

Рин посмотрела на Жуана. Каким же усталым он выглядит! Под глазами черные тени. Мой последний любовник, подумала она. Мысль смутила ее, и она с удивлением обнаружила, что не находит в душе никаких теплых чувств в отношении человека, который этой ночью вновь пробудил в ней всепоглощающую страсть. Ею овладела грусть, которую ощущают любовники после бурно проведенной ночи, и Жуан ей показался очередным случайным партнером, задержавшимся около нее, чтобы разделить несколько мгновений взрывной радости. Только и всего. В этих мыслях не было любви. Однако не было и ненависти.

Чувства ее были холодны и начисто лишены эротики. Да, они разделили эту ночь, но настало утро, и то, что их связывало, исчезло, не оставив даже послевкусия.

Рин отвернулась и посмотрела на реку. Туман рассеивался. Через его тонкую дымку она увидела огромную базальтовую скалу, возвышавшуюся над джунглями километрах в двух ниже по течению. Сзади слышались звуки насоса, и аэрокар понемногу возвращался в горизонтальное положение.

Вскоре вернулся Чен-Лу, и вслед за ним в кабину проникла влажная свежесть раннего утра. Но люк был задраен, и ощущение свежести исчезло.

– Снаружи прохладно, – произнес он. – Что показывает альтиметр, Джонни?

Жуан открыл глаза и взглянул на приборную доску:

– Шестьсот восемь метров.

– Как далеко мы уплыли?

Жуан молча пожал плечами.

– Километров сто пятьдесят? – спросил китаец.

Жуан посмотрел на проплывающие мимо затопленные берега, корявые корни деревьев и кивнул:

– Вероятно.

Чен-Лу ощущал необычный прилив энергии. И страшно хотел есть. Вытащив пакеты с едой, он распределил их между спутниками, после чего стал завтракать, с волчьей жадностью поглощая пищу.

Мощный вал дождя ударил в аэрокар. Машина развернулась и клюнула носом. Следующий удар был нанесен порывом ветра. Аэрокар задрожал и закачался на хлюпающих волнах. После нескольких новых порывов ветер наконец стих, зато дождь полил плотной стеной, уничтожив все цвета на растительности, окружающей реку.

Жуан рассматривал сложенный из пестрого гранита берег, проплывавший мимо, словно фон некой сюрреалистической картины. Река здесь разлилась на километр, ее коричневая поверхность была покрыта бурунами и водоворотами, и по ней неслись стволы деревьев, плавающие острова, поросшие осокой, куски бревен.

Неожиданно аэрокар дернулся и накренился. Что-то под ним заскрежетало и застучало. Жуан затаил дыхание в страхе, что с правого поплавка сорвет заплату, и ничем не удерживаемая вода хлынет внутрь.

– Отмель? – спросил Чен-Лу.

Огромный топляк вывернулся из глубины и, развернувшись, вновь ушел под воду, будто живое существо.

– Поплавок, – прошептала Рин.

– Похоже, выдержал, – отозвался Жуан.

В это время зеленый жук приземлился на поверхность ветрового стекла, пошевелил своими антеннами и улетел.

– Им все интересно, что с нами происходит, – усмехнулся Чен-Лу.

– А это бревно! – воскликнула Рин. – Вам не кажется, что…

– Теперь я готов поверить во что угодно, – произнес китаец.

Рин закрыла глаза, бормоча:

– Как я их ненавижу! Ненавижу!

Дождь стих, и лишь отдельные капли бомбардировали поверхность воды и стекло фонаря. Рин открыла глаза и увидела белесые полосы, прорывающие плотно висящие тучи.

– Погода улучшается? – спросила она.

– Какое это имеет значение? – проговорил Чен-Лу.

Жуан посмотрел на прибитую дождем траву слева от реки. Позади прогалины, на расстоянии двухсот метров, зеленели джунгли.

Неожиданно из джунглей появилась фигура, напоминающая человека. Она стала приветливо махать рукой пассажирам аэрокара и вскоре скрылась из виду.

– Что это было? – спросила Рин, и в ее голосе вновь зазвучали истеричные нотки.

Расстояние до фигуры было немалое, и сказать что-либо наверняка было нельзя, но то, что Жуан увидел, было похоже на Падре.

– Виеро, – произнес он.

– Вряд ли, – отозвался со своего места Чен-Лу. – Вы же не предполагаете, что…

– Я не предполагаю ничего!

Вот как! Бандейранту приходит конец, подумал китаец.

– Я что-то слышу, – сообщила Рин. – Вероятно, это пороги.

Жуан выпрямился в кресле и напрягся. До его ушей долетел слабый рокот.

– Наверное, это ветер в кронах деревьев, – сказал он, хотя понимал – это не ветер.

– Это точно пороги! – воскликнул Чен-Лу. – Видите скалу?

В этот момент мощный порыв ветра вздыбил воду перед аэрокаром, а заряд дождя накрыл скалу мокрым саваном. Дождь надвинулся на аэрокар и принялся стегать его своими струями, барабаня по фонарю. Так же быстро ветер стих, а течение потащило их вперед. Дождь прекратился, и река, испещренная бурунами и водоворотами, открылась перед ними, подобная скатерти, разложенной на зеркальном столе.

Аэрокар показался Чен-Лу игрушкой, сплющенной по злой воле ведьмы и потерявшейся среди необъятных просторов наводнения.

И над всем этим возвышалась скала, с каждой секундой она становилась выше и мощнее.

Чен-Лу медленно покачивал головой, не понимая, откуда ему известно то, что их ждет по ту сторону скалы. Он чувствовал себя запертым в ящике с душно-влажным воздухом, и этот ящик выкачивал из него остатки жизни. С берегов, залитых водой, доносился густой запах живой и мертвой субстанции, затхлости и гниения. И этот запах, казалось, предупреждал: «Они ждут вас… ждут впереди…»

– Получится ли поднять аэрокар? – спросил Чен-Лу.

Жуан покачал головой:

– Вряд ли я оторву его от воды.

Он вытер пот со лба, закрыл глаза и пережил очередное кошмарное ощущение – словно проспал все путешествие ровно до этого места, а теперь проснулся.

Жуан открыл глаза. Рев порогов становился громче, но вспененной воды пока не было. Стая золотоклювых туканов взмыла облаком с ветвей пальм, перед поворотом реки, оглашая окрестности каким-то собачьим лаем. Но вот они исчезли, а шум порогов усилился. Скала возвышалась над пальмами сразу за поворотом.

– У нас есть горючего минут на шесть, – произнес Жуан. – Мы пройдем поворот с включенными двигателями.

– Согласен, – кивнул китаец и пристегнулся.

Услышав щелчок, то же самое сделала и Рин.

Жуан нащупал на кресле замок своего пояса безопасности и, пристегиваясь, принялся изучать приборную доску. Его руки задрожали, когда он подумал о том, как аккуратно нужно давать газ. Я делал это уже два раза, напомнил он себе. Но это его не успокоило. Жуан знал, что силы на исходе – не только физические, но и душевные.

От левого берега, где река ускоряла движение к порогам, шел мощный поток, вода в нем сияла и искрилась. Жуан посмотрел вверх и увидел, как сквозь тучи проглядывает синее небо. Он глубоко вдохнул, нажал кнопку зажигания и начал отсчет.

Контрольная лампа на панели управления погасла. Жуан подал ручку газа вперед. Моторы взревели, после чего перешли на плавный рокот. Аэрокар принялся набирать скорость и затанцевал на струе потока. При этом его правый, тяжелый от набранной воды поплавок заставлял машину крениться, а сам поплавок тяжело хлюпал о поверхность реки.

Он никогда не взлетит, думал Жуан. Аэрокар, раскачиваясь и натужно гудя моторами, вывернул из-за поворота, и перед ним, в километре вниз по течению, во весь свой исполинский рост встала базальтовая скала.

– Господи, – выдохнул Жуан.

Рин схватила его за руку и закричала:

– Поворачивай назад! Поворачивай!

Река не огибала скалу, а стремительно неслась сквозь огромное, с угловатыми краями отверстие, будто вырубленное в базальте гигантским топором. У самого основания скалы вода, сжатая тесниной, билась в бешеной агонии.

– Назад дороги нет! – крикнул Жуан.

И все-таки рука его колебалась. Нажать до отказа и рискнуть? Может, двигатели не взорвутся? А есть ли у них альтернатива? Жуан увидел, как волны в теснине вздыбливаются над подводными скалами, поднимая вверх облака молочно-янтарного тумана.

Движением скорее конвульсивным, чем выверенным, Жуан дослал рычаг вперед, до отказа. Шум воды потонул в реве ракетных двигателей. Жуан взмолился, обращаясь к правому поплавку аэрокара:

– Только выдержи! Только выдержи!

Аэрокар резко приподнялся над водой и заскользил на поплавках все быстрее и быстрее. И в этот момент Жуан заметил движение на обоих берегах у самого края потока. Нечто, подобное змее, с которой капает вода, возникло из реки и загородило вход в отверстие.

– Еще одна сеть! – воскликнула Рин.

Жуан увидел сеть отстраненно, словно во сне. Он понимал, что ее не избежать. Аэрокар проскочил над водоворотом и появился прямо перед ней на открытой гладкой воде. Жуан разглядел ячейки, увидел, как по ту сторону сети вода, переваливая через камни, мощными прядями низвергается вниз.

Аэрокар влетел в сеть. Сила инерции была столь велика, что сеть растянулась и, не выдержав, начала рваться. Жуана бросило вперед, но ремни безопасности откинули его назад с такой силой, что ему показалось, будто ребра его разлетелись на куски. Раздался громоподобный скрежещуще-рвущий звук, и аэрокар вырвался из сети. Однако моторы сразу заглохли – либо в них попала вода, либо они были уже неспособны всасывать горючее. Рев воды заполнил кабину аэрокара.

Жуан ухватился за ручку управления и огляделся. Аэрокар бешено вращался, но Жуану казалось, что это весь мир крутится вокруг него – черная стена, зеленая линия джунглей, белая пена вздыбленной воды, вновь черная стена…

Подхваченная боковой струей, машина отлетела направо, на обсидиановый выступ, нависший над потоком. Скрежет металла слился с ревом несущейся воды.

Рин что-то кричала, но ее слова поглотил грохот воды. Аэрокар отскочил от стены, развернулся и перепрыгнул сразу через две ступени порогов. Металл днища и поплавков жалобно застонал. Спиральный вихрь водоворота затянул поплавки и, дернув, потащил в разные стороны.

Волны, взлетавшие над скрытыми в глубине камнями, были не ниже океанских, и шум их оглушил Жуана. Впереди сверкал отполированным острием кусок черной скалы, и аэрокар, ударившись об него боком, отскочил как щепка. Ремень безопасности лопнул, и Жуан оказался на полу аэрокара. Рин цеплялась за него, а он ухватился за основание ручки управления.

Стекло фонаря над ним изогнулось. Не веря своим глазам, Жуан увидел, как фонарь сорвался и исчез в пенной воде. И сразу левое крыло, ударившись об очередной камень, изогнулось дугой. Аэрокар откинуло вправо, и на мгновение Жуану открылась арка синего неба, ограниченная стеной черного базальта.

А к общему реву и грохоту добавился жалобный скрип сломанного крыла.

Нам точно не прорваться, думал Жуан. Никто не выживет.

Рин по-прежнему прижималась к нему, в ужасе ухватив обеими руками. В ушах звучал ее голос:

– Пожалуйста, сделай что-нибудь!

Нос аэрокара взлетел вверх, а затем рухнул вниз. Машина встала почти вертикально, и там, где был самый край фонаря, Жуан увидел пенящуюся воду. Мимо него в реку вылетел эжектор. Жуан плотнее закрепился между креслами и приборной доской, до боли впиваясь в стойку ручки управления. По инерции голова его повернулась в сторону кормы, и он увидел над собой руки Чен-Лу – тот цеплялся за спинку кресла пилота.

Китаец, казалось, воспринимал удары всеми своими нервными окончаниями, и это усиливало душераздирающий шум порогов. Этот шум пронзал его своим неконтролируемым ритмом и доминировал над эмоциями, словно диссонанс цимбал, слившихся в оглушительном контрапункте – хриплом хрустящем реве исполинского водоворота. Чен-Лу ощутил себя многоканальным органом, способным видеть, слушать и чувствовать, но не более.

Рин прижалась лицом к Жуану. Горячий запах его тела и движения аэрокара слились воедино. Она почувствовала, как аэрокар поднимается, поднимается и вдруг обрушивается вниз, крутясь на месте. Вверх! Вниз! Вверх! Вниз! Это был словно какой-то безумный секс под аккомпанемент стаккато ударов, которые сотрясали аэрокар, несущийся через камни порогов.

Жуан сосредоточился на одной своей функции – видеть. И он увидел – там, где ничего не ждал увидеть: проход в хаосе волн и брызг, черно-зеленую гладь быстро несущейся воды, огибающей испещренную шрамами скалу. Жуан напряженно всматривался в пену, мчащуюся по поверхности потока, и в этот момент аэрокар клюнул носом. Рука Жуана, вцепившаяся в ручку управления, затекла. Спина болела.