Электронная библиотека » Фрэнк Сноуден » » онлайн чтение - страница 15


  • Текст добавлен: 7 ноября 2023, 16:21


Автор книги: Фрэнк Сноуден


Жанр: Медицина, Наука и Образование


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 15 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Глава 10
Парижская школа медицины

Неправильно изучать эпидемии, просто исследуя одно инфекционное заболевание за другим. Целый ряд явлений возник именно по причине того, что западное общество на определенном этапе сталкивалось с тем или иным эпидемическим заболеванием. Одно из ряда этих явлений мы здесь уже обсуждали – развитие стратегий здравоохранения для защиты общества от заразных болезней. В рамках этой темы мы рассмотрели первые формы здравоохранения: суровые противочумные меры, реализованные в виде карантинов, лазаретов и санитарных кордонов, обеспеченных военными силами. Оспа, как и чума в свое время, тоже инициировала развитие нового и крайне важного направления в здравоохранении – вакцинации, у истоков которой стоял Эдвард Дженнер. Общественное здравоохранение – неотъемлемая часть истории эпидемий, и мы еще не раз будем говорить о нем в свете других стратегий защиты здоровья населения, помимо карантина и вакцинации.

Другое важное явление – история развития врачебного мышления. Ведь параллельно истории эпидемий происходило становление научной медицины, которая претерпела несколько воплощений на пути от гуморальной теории до современной биомедицинской парадигмы. С гуморальной теорией, запечатленной в трудах Гиппократа и Галена, мы познакомились в главе 2, а в следующих главах поговорим об антисанитарной теории болезней, о теории контагиозности, то есть способности болезней передаваться при контакте, и о микробной теории. Но сперва обратимся к другому поворотному моменту в истории развития медицинской науки, который имел место в Париже в период между вспыхнувшей в 1789 г. Французской революцией и серединой XIX в., – это явление повсеместно известно как Парижская школа медицины.

Роль Парижской школы настолько велика, что иногда ее, греша чрезмерным лаконизмом, называют переходным звеном между средневековой медициной и современной. Чтобы понять, что же произошло тогда в Париже, рассмотрим три аспекта, обеспечивших поворот в новом направлении: 1) кризис гуморальной парадигмы Гиппократа и Галена, чьи идеи столкнулись с серьезными проблемами в XVII–XVIII вв.; 2) философские и организационные предпосылки, сделавшие возможным возникновение Парижской школы; 3) последствия и недостатки медицинских новшеств, появившихся в Париже.

Кризис гуморальной теории: Парацельс

Первое воплощение научной медицины сформировалось в Античности, когда Гиппократ и его последователи установили постулат о естественном происхождении болезни, отринув магические объяснения ее причин, как божественные, так и демонические. Это имело огромное значение для медицинской эпистемологии, для поиска ответов на вопросы: какие знания доступны медицинской науке? Как она может получить их? Каковы источники медицинских знаний?

Корпус Гиппократа предписывал черпать знания о болезни из непосредственного наблюдения за больным. Поэтому предполагалось, что врач, исповедующий гуморальную теорию, должен находиться у постели пациента. Ведь источник медицинских знаний именно там, а приобретаются они в процессе наблюдения за организмом пациента. Эта доктрина диктовала четкую программу подготовки врачей. Медики гиппократовского толка осваивали ремесло, странствуя с опытными врачами, под наставничеством которых занимались преимущественно наблюдением за процессом лечения.

Следующим этапом развития научной медицины стал галенизм. О нем рассказывается в главе 1. В трудах Галена гуморальная теория уже гораздо меньше опиралась на непосредственные наблюдения за пациентами и больше полагалась на авторитет древних текстов, по мнению Галена, практически непогрешимых. Труды древних греков можно было бережно уточнять, и Гален полагал, что справляется с этой задачей лучше, чем кто-либо, а поставить эти труды под сомнение было немыслимо. Смена парадигмы или принципиально новый подход для Галена были невозможны. Он воспринимал медицинское знание как исчерпывающий и непререкаемый комментарий к текстам Гиппократа, такой подход часто называют книжной медициной. То, как Гален воспринимал медицинское знание, закономерно сказалось и на преподавании врачебной науки. Под влиянием Галена медицинское образование стало по большей части основываться на скрупулезном чтении древних текстов в оригинале и лекциях на латыни, посвященных интерпретации классиков.

Один из первых вызовов, брошенных галенизму, оказался и самым принципиальным. Автором этого труда был швейцарский врач и алхимик Парацельс (1493–1541), заслуживший прозвище Мартин Лютер от медицины, потому что в разгар Реформации отверг авторитет древних текстов и собственными медицинскими теориями оказал глубокое влияние на религиозные представления. В своих трактатах Парацельс взывал не столько к ученым врачам, сколько к цирюльникам-хирургам и аптекарям, потому что считал традиционное врачебное искусство своей эпохи, элитарное и книжническое, порочным натурализмом, который тщился вернуть больному здоровье исключительно материалистическими методами. Парацельс же предлагал другую концепцию философии медицины, согласно которой первопричина болезни крылась в божественной и духовной сферах макрокосмоса, а непосредственная причина – в микрокосмосе организма и его взаимодействиях с природой. Врач, исповедовавший учение Парацельса, действовал как посредник между пациентом и сверхъестественными силами. В терапевтическую практику Парацельс ввел лекарства, полученные в результате дистилляции, и заместил ими кровопускание и фитотерапию, посредством которых врачи традиционной школы пытались восстановить равновесие гуморов.

Явно возражая Галену, Парацельс оспаривал общепринятую теорию и свод ее правил, призывая вернуться к эмпирическому подходу. Однако, странным образом противореча собственной критике, Парацельс заместил гуморальную теорию другой умозрительной системой, которую сформулировал сам. Согласно его версии, тело состоит из трех химических первооснов, наделенных духовными качествами. Болезни, как считал Парацельс, возникают не потому, что в организме нарушается равновесие гуморов, а потому, что извне на тело воздействует окружающая среда. Чтобы вылечить организм, в него нужно ввести химические вещества и минералы, которые в результате дистилляции обнаружили присущие им духовные свойства. Применялись эти лекарства согласно принципу «подобное к подобному», в отличие от галеновской схемы лечения, основанной на противоположностях.

Медико-религиозная критика, с которой Парацельс обрушился на традиционную медицину, вызвала в XVI–XVII вв. такой резонанс, что даже определила фабулу пьесы Шекспира «Все хорошо, что хорошо кончается». Ее сюжет держится на том, что традиционная медицина не может исцелить французского короля от страшно болезненного и, по-видимому, смертельно опасного свища. Обреченный и отчаявшийся король объясняет:

 
…врачи ученейшие нас
Покинули и весь совет решил,
Что знанию не выкупить природы
Из плена безнадежности[29]29
  Шекспир У. Все хорошо, что хорошо кончается. Акт II, сцена 1. Здесь и далее пер. Т. Л. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть]
.
 

Елена, главная героиня и дочь врача-парацельсианца, в ответ на причитания короля заявляет, что лекарство ее отца, «коль будет Божья благодать», исцелит недуг, перед которым галеновские лекари оказались бессильны. Она говорит:

 
Я не обманщица, не выдаю
За большее себя, чем цель мою;
Но твердо знаю, верю непреложно:
Я не бессильна –  вы не безнадежны!
 

Парацельсова терапия благополучно избавила короля от свища, что позволило Елене, сироте и простолюдинке, поставить с ног на голову устоявшиеся гендерные роли. Благодарный государь предлагает ей любую награду, и она просит руки дворянина Бертрама, вопреки его желанию. Устроив брак бедной простолюдинки Елены со знатным придворным, Шекспир позволяет учению Парацельса низвергнуть не только гендерную иерархию, но и социальную. Елена к тому же и благочестива – в противовес материалистичности медицинских факультетов. Сам Шекспир явно сочувствует взглядам еретика, решившегося критиковать Галена.

Научные проблемы галеновской медицины

Однако «сословие» врачей претензии Парацельса к ортодоксальной медицине воспринимало все же как нападки извне, и на развитии элитарной университетской медицины они отразились лишь в некоторой степени. Проблемы, возымевшие на традиционную медицину гораздо более продолжительное влияние, имели иные источники. В их числе был всеобщий дух научной революции. Эмпирический, опытно-индуктивный метод познания, сложившийся еще в эпоху Фрэнсиса Бэкона, посеял в среде интеллектуальной элиты дух демократии, несовместимый с беспрекословной верой авторитетам, на чем и зиждился галенизм. Эту тенденцию усиливал «средний класс» ремесленников, ведь сам род их занятий, необходимость обмениваться опытом и изобретательность уже способствовали научным открытиям, и именно это сословие внесло значительный вклад в упразднение социальной иерархии.

Подтачивали фундамент «библиотечной медицины» и целевые научные разработки. В области человеческой анатомии такой эффект произвел монументальный труд Андреаса Везалия (1514–1564) «О строении человеческого тела». Этот фламандский врач, преподававший в Падуе, опубликовал свою книгу в 1543 г., что символично – через неделю после того, как вышел в свет революционный труд Николая Коперника. Труд Везалия состоял из великолепных гравюр, выполненных одним из лучших художников своего времени Яном ван Калькаром, их сопровождали комментарии автора. Учебник «О строении человеческого тела» ознаменовал зримый сдвиг в преподавании традиционной медицины. И хотя Везалий не преминул выразить Галену почтение, его собственные наблюдения, сделанные при вскрытии человеческих тел, доказывали, что в трактатах мастера было не меньше 200 ошибок, поскольку выводы об анатомии человека Гален делал на основании вскрытия животных.

Но решающим фактором были не анатомические поправки, предложенные Везалием, а скорее его подход к освоению медицинской науки. Отказавшись от слепого доверия авторитету Галена, Везалий избрал в качестве источника знаний непосредственное исследование человеческого тела, которое в своем знаменитом высказывании, имевшем революционные последствия, назвал «Библией природы». Этот подход вдохновил других знаменитых анатомов Италии, где Везалий преподавал, среди них были Габриеле Фаллопий и Джироламо Фабричи. Вместе с Везалием они прочно установили анатомию на негаленовском фундаменте эмпирики, хоть и утверждали обратное. Но на практике, в отличие от риторики, их деятельность радикально отличалась от того, что постулировали авторитеты Античности.

Еще более значительный импульс развитию медицины дали открытия в области физиологии. Наибольшее влияние оказала книга Уильяма Гарвея «Анатомическое исследование о движении сердца и крови у животных», опубликованная в 1628 г. Этот труд лег в основу современных представлений о механизме кровообращения. До этого считалось, что кровь вообще не циркулирует по единому руслу, а прибывает и убывает внутри двух отдельных контуров, один из которых образуют вены, другой – артерии. Контуры эти разделены и сообщаются минимально только через поры в перегородке сердца. Согласно галеновской концепции, сердце было не насосом, а вспомогательным органом в иерархическом треугольнике, который составляли мозг, печень и сердце. Гален считал, что сердце приходит в движение под действием крови, как мельничное колесо, которое вращается благодаря речному потоку. Гарвей произвел революцию в представлениях о человеческой физиологии и анатомии сердечно-сосудистой системы. Посредством наблюдений и экспериментов он убедительно доказал, что сердце представляет собой насос, который гонит кровь по двум пересекающимся контурам: к телу от левого желудочка и к легким – от правого. Затем он доказал, что кровь не может просачиваться через разделяющую желудочки перегородку, как предполагал Гален.

Открытия Гарвея противоречили общепринятым представлениям настолько радикально, что ученый выжидал целых 12 лет, прежде чем в 1628 г. решился обнародовать результаты экспериментов, которые проводил в 1616 г. Его опасения оказались вполне обоснованными. Врачебная элита Британии предпочитала игнорировать труд Гарвея, и в англоязычных текстах его исследования не упоминались вплоть до окончания Английской революции. Гарвея и его открытия осудили во Франции, Испании и Италии, а ярый галенист Жан Риолан (младший) решительно отверг выводы Гарвея от лица всего врачебного сообщества. Поначалу Гарвей нашел одобрение только в научных кругах непримиримой республиканской Голландии.

Такое решительное противодействие объяснялось тем, что физиология Гарвея грозила подчистую свергнуть доктрину Галена, а значит, и подорвать авторитет профессии. Как и в случае Везалия, проблему представляли не столько выводы, сделанные ученым, сколько методы, которые он для этого использовал. То обстоятельство, что Гарвей полагался не на тексты, а исключительно на эксперименты, математические измерения и непосредственное наблюдение, ознаменовало кардинальный сдвиг в теории медицинского познания. И он составлял проблему не только для учения о гуморах, но грозил переменами во всех сферах общественной жизни, в том числе в политической и религиозной. Гарвей не посягал ни на политическое устройство, ни на религиозные устои. В своих трудах он рассуждал только и исключительно о том, что касалось анатомии и физиологии, но это не имело значения. Сам метод познания, избранный им, был глубоко радикальным и анархичным.

Параллельно с развитием анатомии и физиологии в других естественно-научных отраслях тоже происходили крупные открытия, которые также оказывали серьезное влияние на медицину. Революция в химии, связанная с именами Антуана Лавуазье, Джозефа Пристли и Йёнса Якоба Берцелиуса, поставила под сомнение аристотелевский постулат о том, что природу составляют четыре стихии (земля, воздух, вода и огонь). В 1789 г. Лавуазье доказал существование 33 элементов, чем заложил основу для развития периодической системы, которая окончательно сложится столетие спустя. Приладить эту новую химию к аристотелевской картине мира с ее четырьмя элементами, гуморами, темпераментами и качествами не было никакой возможности. Что до качеств, то даже такие несложные приборы, как термоскоп (изобретение Галилея) и его преемник термометр (создан Джузеппе Бьянкани в 1617 г.), наводили на подозрение, что такого «качества», как холод, отдельно на самом деле не существует, а представляет оно собой всего лишь отсутствие тепла.

Не последней интеллектуальной проблемой для традиционной медицины той поры стали и эпидемические заболевания. В рамках гуморальной теории было очень непросто убедительно объяснить массовые вымирания, которые имели место во время вспышек чумы, оспы или холеры. Если исходить из того, что болезнь начинается от дисбаланса телесных соков в организме отдельно взятого человека, то как объяснить, отчего такой дисбаланс случается сразу у стольких людей одновременно? Индивидуалистическая по своей сути гуморальная теория едва ли была в состоянии толково ответить на вопрос, почему болезни иногда охватывают разом целые сообщества.

Когда в Средние века к гуморальному учению добавилась астрология, появились обширнейшие возможности списывать подлунные бедствия на влияние небесных светил и их парадов на небосводе, но даже астрология не могла дать убедительных объяснений там, где дело касалось пандемических заболеваний. Отчасти поэтому и возникла оригинальная концепция заразности – контагионизм. Он куда правдоподобнее объяснял вспышки эпидемий среди населения и согласовывался с тем, что народ и сам давно заметил: после контакта с больными можно заболеть. В общем, распространение эпидемических болезней породило сомнения в гуморальной медицине и подготовило почву для альтернативных медицинских теорий.

Предпосылки интеллектуальной революции в Париже

В период расцвета, между 1794 и 1848 гг., Парижская школа осуществила концептуальную революцию в представлении о болезнях и в теории медицинского познания. А кроме того, она изменила принцип обучения медиков, положила начало врачебным специальностям, преобразила саму профессию доктора и изменила рынок медицинских услуг, наделив обычных врачей авторитетом, который обеспечил им преимущество в конкуренции с другими школами и учениями. Париж стал передовой силой западной медицины и образцом для подражания как в Европе, так и Северной Америке. Именно в Париже на смену «библиотечной медицине» пришла «медицина больничная» – и гуморальную теорию окончательно вытеснила новая парадигма. Итак, что же послужило предпосылками этой новой медицины?

Институциональные предпосылки

Гуморальная доктрина вызывала вопросы по многим фронтам, что в конечном счете и привело к отказу от античных воззрений. Но были и другие предпосылки, также подготовившие почву для новой медицины. Главную роль сыграла развитая сеть парижских больниц. В частности, в больнице Отель-Дьё, самой знаменитой и большой, уход за больными осуществлялся непрерывно еще с VII в. Но изначально больницы по большей части занимались не лечением. Вместе с благотворительными и религиозными организациями больницы входили в сеть приютских учреждений, обеспечивавших социальную поддержку и защиту престарелым, неизлечимо больным и сиротам. Но промышленная революция и развитие городов многократно увеличили приток пациентов, а болезни стали другими. В Париже – интеллектуальном центре Западной Европы и в одном из главных ее городов – располагалось несколько больших и знаменитых европейских больниц, не только Отель-Дьё, но и другие, в том числе Шарите и Питье-Сальпетриер. На излете эпохи Старого порядка больница Отель-Дьё могла похвастаться четырьмя отделениями, куда принимали до 4000 пациентов и где нередко на одной койке ютились сразу несколько человек (рис. 10.1).


Рис. 10.1. Больница Отель-Дьё в Париже была одним из учреждений, послуживших клинической базой Парижской школе медицины.

Wellcome Collection, London. CC BY 4.0


Чтобы осознать, что представляла собой Парижская школа и медицинская наука, возникшая во французской столице, нужно непременно отдать должное ее большим больничным учреждениям, послужившим основой для становления новых концепций. Всего одно отделение в парижской больнице было неисчерпаемым источником пациентов, и со временем вполне закономерно тех, кто страдал схожими недугами, начали селить на этом основании в определенные палаты. К тому же больницы стали еще и учебными заведениями, подконтрольными светскому централизованному государству, а его бюрократическая этика тяготела к сортировке и находила удобство в том, чтобы группировать подобное с подобным. Кроме того, парижские больницы – и это необходимо подчеркнуть – были нацелены на развитие научных и медицинских знаний. В сущности, в приобретении новых знаний там были заинтересованы куда больше, чем в лечении пациентов.

Итак, Парижская школа произрастала на материальной базе, обеспеченной городскими больницами, однако предпосылки ее возникновения носили философский характер. Очень типичным для того времени, но значительным фоновым фактором был дух эпохи Просвещения, которому были присущи недоверие авторитетам, интеллектуальный скептицизм и эмпирическая ориентированность. Особенной и исключительно важной фигурой того времени был Джон Локк (1632–1704). Его «Опыт о человеческом разумении», опубликованный в 1690 г., оказал влияние настолько сильное, что многие историки считают его основополагающим философским сочинением эпохи Просвещения. Знаменитый постулат Локка гласит, что разум новорожденного человека – чистый лист, или tabula rasa. Логическим следствием этого тезиса стала философская традиция сенсуализма, согласно которой не существует врожденных знаний, они целиком и полностью формируются из чувственного опыта и размышлений о нем.

То была радикальная эпистемология. Сенсуалисты, такие как Локк и французский философ Этьенн Бонно де Кондильяк (1715–1780), считали, что источник знания – информация, которую мы черпаем из мира напрямую, посредством наших пяти органов чувств, они и обеспечивают наш мозг данными для размышлений. Получается, что рассуждения Локка касаются не только источников человеческого знания, но и его пределов. Бог, например, находится за пределами сферы чувственного познания. Вдобавок Локк установил строгий алгоритм выявления того, что может быть познано.

Для медицины большее значение имел труд английского врача XVII в. Томаса Сиденхема. Друг Локка, он известен как «английский Гиппократ» и «отец английской медицины». В политике Сиденхем придерживался радикальных взглядов – был крайне левым пуританином, во время Английской революции выступал против короны, служил офицером в армии Оливера Кромвеля. Столь же радикальные идеи Сиденхем исповедовал и в вопросах медицины. Предлагал реформировать врачебную практику согласно принципам сенсуализма. Призывал полагаться на наблюдения за пациентом, как завещал Гиппократ, и перестать ставить теорию во главу угла. По мнению Сиденхема, медицина могла развиваться только путем систематического эмпирического сравнения отдельных случаев, без оглядки на классические труды, концепции и теории.

Отчасти противореча собственной логике, Сиденхем не отвергал гуморальную медицину всецело. Его врачебная практика, а вообще-то и теория, еще в значительной степени была гуморальной. Но в поисках новых знаний он обращался не к классическим трудам, а предпочитал наблюдать за течением болезни, сидя у постели больного, и полагал, что врачам следует доверять собственному опыту и своим умозаключениям, на нем основанным. Во многих отношениях он выступал за то, чтобы пренебречь Галеном, возведшим в приоритет систему, и вернуться к исходному гиппократовскому постулату о необходимости непосредственных наблюдений за пациентом. Сиденхем хоть и был выпускником Оксфорда, обучению по книгам и университетскому образованию не доверял, а современники из числа врачебной элиты отвечали ему презрением.

Сиденхем уделял особое внимание и эпидемическим болезням. Изучал оспу, малярию, туберкулез и сифилис. Надо сказать, ход его размышлений отлично иллюстрирует ту роль, которую инфекционные заболевания сыграли в ниспровержении старой медицинской традиции и развитии новой научной парадигмы. Например, в работе, посвященной малярии, он делает принципиально новый вывод, что «волнообразная лихорадка», как называлось это заболевание, по сути своей вовсе не комплексный дисбаланс гуморов, а скорее всего конкретная болезнь. Таким образом, Сиденхем продвигал идею, что заболевания – это отдельные сущности, а не общая дисгармония телесных соков. Он даже предполагал, что когда-нибудь появится классификация заболеваний, наподобие той, что для растительного и животного мира в следующем веке создаст Карл Линней. Вот утверждение Сиденхема: «Все болезни надлежит распределить по видам с той же точностью, как это делают ботаники в своих трактатах о растениях»{86}86
  Цит. по: Asbury Somerville, «Thomas Sydenham as Epidemiologist,» Canadian Public Health Journal 24, no. 2 (February 1933), 81.


[Закрыть]
. Показательно, что его знаменитая работа 1676 г. была озаглавлена «Медицинские наблюдения» (Observationes Medicae), чем он явно хотел подчеркнуть важность эмпирического подхода.

Продолжая развенчивать гуморальную теорию с помощью эпидемических болезней, Сиденхем дошел до концепции контагионизма. Вот, для примера, что он писал о чуме: «Кроме состава воздуха для появления чумы требуется еще одно предшествующее обстоятельство, а именно: миазмы или семена болезни пораженного ею человека, полученные либо непосредственно от него, либо от какого-то чумного вещества, доставленного из иного места»{87}87
  Цит. по: Charles-Edward Amory Winslow, The Conquest of Epidemic Disease: A Chapter in the History of Ideas (Princeton: Princeton University Press, 1943), 166.


[Закрыть]
. Еще одна революционная мысль.

Сиденхем знаменит еще и целым рядом врачебных приемов и медикаментозных методов. Он популяризировал хинин в качестве лекарства от малярии, а для того, чтобы скрыть его горечь и приспособить «иезуитскую кору» к протестантской Англии, использовал опиум. Для лечения лихорадки он рекомендовал не кровопускание, а охлажденное питье и свежий воздух, был пионером «прохладного режима» при лечении оспы. Не менее революционным был и его, скажем так, терапевтический минимализм. Сиденхем настаивал: зачастую лучшее, что может сделать врач, – не делать ничего.

Другой фигурой, значительно повлиявшей на становление новой философии медицины, стал врач, физиолог и философ Пьер Кабанис (1757–1808). Он руководил парижскими больницами и одним из первых поддержал Французскую революцию. Но здесь существенное значение имеет то обстоятельство, что Кабанис был еще и одним из первых сторонников сенсуализма. Как Локк и Кондильяк, он был убежден, что все психические процессы берут начало из пяти органов чувств, а значит, врачам следует полагаться на собственные наблюдения, а не искать ответы в древних текстах. Постулат классического дуализма, согласно которому сознание (или душа) существует отдельно от физической структуры мозга, Кабанис отвергал и настаивал, что мозг функционирует так же, как желудок. Когда в желудок поступает пища, начинается процесс пищеварения. Когда мозг воспринимает чувственное впечатление, начинается процесс мышления. Философский взгляд и медицинскую позицию Кабаниса разделяли все видные представители Парижской школы.

Французская революция

Кроме институциональных и философских предпосылок Парижской школы, нужно непременно учесть и главный политический фактор – Французскую революцию. Самым важным в ней было то, что она давала возможность избавиться от укоренившихся авторитетов. В сфере медицины таковыми были средневековые лекарские корпорации, упразднение которых позволило пересмотреть саму профессию врача. Поскольку сторонники революции упирали на французский национализм, они поддержали отказ от латыни, на которой велось преподавание, в пользу национального языка, что подорвало авторитет античных трактатов еще больше.

Эра революции оказалась столь подходящим моментом для становления новой медицины еще и благодаря стечению множества обстоятельств. Наиболее значимое среди них – период 1792–1815 гг., ознаменованный практически непрерывными военными действиями, что закономерно привело к острой потребности в медицинском персонале и соответствующих больницах. А это, в свою очередь, способствовало реформе врачебного образования и управления медицинскими учреждениями. Больницы теперь работали централизованно, а подчинялись уже не церкви, а государству. Появились отделения, предназначенные специально для определенных категорий пациентов. Отныне главной целью реформированных больниц, вставших на службу государству, стало содействие научному прогрессу.

Такое видение задач госпитализации сильно сказывалось на отношении к пациентам. Поскольку больные были обязаны содействовать приумножению знаний, их тела оказывались в полном распоряжении врачей и студентов-медиков. Это касалось и здравствующих, и, что даже важнее, покойных, потому что после смерти все тела подвергались патологоанатомическому вскрытию. Чтобы основательно и точно выявить признаки и симптомы того или иного заболевания, врачи проводили регулярные осмотры пациентов, которые таким образом способствовали развитию науки при жизни. А умерев, они становились источником сведений о болячках, приведших, как считалось, к возникновению симптомов, симптомы же рассматривались как внешние проявления определенных недугов, скрывавшихся в организме. Отныне симптомы, проявившиеся при жизни больного, и повреждения органов, обнаруженные после его смерти, рассматривались как два проявления одного заболевания. Центральное место, которое в научной практике теперь отводилось процедуре посмертного вскрытия, закономерно способствовало расширению знаний об анатомии и физиологии, благодаря чему хирурги могли совершенствовать навыки, а патологи – отслеживать течение болезни в организме.

В новом мире парижской медицины врачей практически от и до обучали в больничной палате, потому что теперь медицинское образование было практическим и клиническим, а не библиотечным, как раньше. Студенты-медики три года обучались в отделении больницы, а затем на год отправлялись в интернатуру. Обучавшие их профессора теперь получали жалование из госбюджета, а штатное место преподавателя – на конкурсной основе.

Не менее важным было и то, что в парижских больницах воцарилась система новых ценностей: здесь отдавали должное умениям и заслугам, а не привилегированности, родовитости и протекции, потому что Французская революция привнесла в общество новую динамику и дух свободной конкуренции. Девизами французских медиков стали «прогресс», «реформа», «исследования» и «точность». В числе их принципов был и антиклерикализм, поскольку революция лишила церковь власти над больницами. Из покоев были убраны алтари, а из палат – распятия. При этом медсестры, которые были монашками, подчинялись только и исключительно врачам. Больничные здания были отремонтированы и перестроены так, чтобы оборудовать в них просторные палаты, секционные залы и аудитории для врачебных конференций.

Став госучреждениями, больницы перешли под начало Парижского больничного совета, который регулировал все административные и хозяйственные вопросы. Особенная роль отводилась службе приема пациентов, которая представляла собой сортировочный центр. Там больных аккуратно распределяли по категориям в зависимости от симптомов, а затем расселяли по палатам в соответствии с присвоенной категорией. Этот же процесс способствовал тому, что некоторые больницы перестали быть заведениями общего профиля и стали специализироваться на определенных заболеваниях. Так по причинам скорее бюрократическим, нежели научным Больничный совет и служба приема пациентов укореняли концепцию, согласно которой болезни являли собой отдельные сущности, а вовсе не дисбаланс гуморов, или дискразию, как постулировали Гиппократ и Гален.

Как верно заметил историк Джордж Вайс, происходящее в Париже имело критически важное значение еще и потому, что там сложилось нечто совершенно новое – большое и сплоченное научное сообщество, пронизанное духом новаторства и с мощной институциональной поддержкой:

За несколько десятилетий после революции Париж преобразовал свои медицинские учреждения в огромную централизованную и влиятельную систему. Ее главным узловым пунктом стал Парижский медицинский факультет, в штате которого числились больше двух десятков профессоров и огромное количество младшего персонала (это была, безусловно, самая большая медицинская школа в мире), а кроме этого еще система муниципальных больниц Парижа с многочисленными медучреждениями, связанными с ними, и работавшими там несколькими сотнями терапевтов и хирургов (включая подавляющее большинство профессоров факультета).

Эта сеть «отличалась от всего, что существовало до сих пор»{88}88
  George Weisz, «Reconstructing Paris Medicine: Essay Review,» Bulletin of the History of Medicine 75, no. 1 (2001): 114.


[Закрыть]
.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
  • 5 Оценок: 1

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации