Текст книги "Эпидемии и общество: от Черной смерти до новейших вирусов"

Глава 5
Реакция на чуму

Поначалу на разор, учиненный бактерией Yersinia pestis, общество реагировало импульсивно и беспорядочно. Но в конце концов первая здравоохранная стратегия по борьбе с заразой была реализована, и за этим последовала первая победа: бубонная чума покинула Запад после финальной вспышки второй пандемии в Мессине в 1743 г. Потому и необходимо изучать не только влияние самой чумы, но и наследие, доставшееся нам от борьбы с ней. В какой мере победа над чумным мором была результатом авторитарной политики его сдерживания?

Нельзя забывать, что победа над чумой, столь крупная с точки зрения Западной Европы, для остального мира была частичной и имела лишь местное значение. Потому искоренить чуму так и не удалось. Естественные резервуары возбудителя инфекции сохранились на всех континентах, за исключением Антарктиды, а значит, чума может вернуться. Кроме того, по всему миру люди иногда заражаются чумной палочкой от грызунов, поэтому некоторое количество заболевших обнаруживается ежегодно, а изредка случаются и вспышки заболевания. Ко всему прочему, всегда есть угроза рукотворной эпидемии, которая может разразиться в результате биологической атаки. Чумные бомбы применяла японская армия в ходе вторжения в Китай[10]10
  Документально известно применение бомб с зараженными чумой блохами в районе города Нинбо в 1940 г. и в районе города Чандэ в 1941 г. – Прим. пер.


[Закрыть], и во времена холодной войны обе сверхдержавы не исключали возможности использовать бактериологическое оружие. Чума по-прежнему представляет серьезную угрозу.

Импульсивные реакции

Бегство и очищение

Первой и почти повсеместной реакцией населения на вспышку чумы было бегство. Во время Великого мора в Лондоне (1665–1666) новые и новые волны горожан в панике покидали столицу, надеясь спастись. Даниель Дефо (1660–1731) в «Дневнике чумного года» (1722) живописал ужас, охвативший город:

В то время собственная безопасность так занимала каждого, что полностью вытесняла способность сочувствовать посторонним: ведь у каждого стояла Смерть за порогом, а у многих она уже посетила их семью, так что люди не знали, что делать и куда податься.

Повторяю, это лишало людей способности сострадать; самосохранение стало наипервейшим законом. И дети бежали от родителей, когда те чахли под тяжестью болезни; а в других местах… родители бросали детей ‹…›

В этом не было ничего удивительного: ведь опасность близкой смерти убивала все чувства любви и заботы о других[11]11
  Пер. К. Н. Атаровой.


[Закрыть]{23}23
  Daniel Defoe, Journal of the Plague Year (Cambridge: Chadwyck-Healey, 1996), 111–112.


[Закрыть].

Причины, толкавшие людей покидать города, хорошо иллюстрирует пример Неаполя, который пережил сильнейшее чумное бедствие в 1656 г. Один из крупнейших и наиболее населенных городов XVII в. оказался особенно уязвим для чумы из-за того, что был центром средиземноморской торговли, и еще потому, что в многолюдных неаполитанских трущобах царила антисанитария. В 1656 г., во время самого опустошительного нашествия чумы, погибла почти половина полумиллионного населения. Привычная жизнь остановилась: лавки заколочены, в городе безработица и голод. Как в известной поговорке про чуму: живых так мало, что некому хоронить мертвых. Покойники оставались лежать в помещениях и на улицах. В конце концов, судя по документам, десятки тысяч трупов сожгли и еще несколько тысяч без всяких церемоний выбросили в море.

Крупнейший порт Италии пропитался смрадом разлагающихся тел, в которых ковырялись собаки, стервятники и вороны. Помимо болезни, город постигли беззаконие и коллапс всех общественных служб. Воры обчищали дома умерших, а по улицам разъезжали телеги-труповозки, груженные страшной поклажей. Астрологи торговали советами и предсказаниями, шарлатаны грели руки на лекарствах от любых болезней, а целители всех мастей заламывали за свои услуги баснословные цены. Никто не сомневался, что конец света неумолимо приближается.

Решение пуститься в бега логично вытекало из медицинских представлений о природе эпидемических болезней. С точки зрения гуморальной доктрины Гиппократа и Галена, подкрепленной советами врачей того времени, бегство было оправданно. Согласно традиционным на тот момент медицинским воззрениям, эпидемии возникали вследствие сильнейшего дисбаланса гуморов, причиной которого был отравленный воздух. Гниющая органическая материя испускала ядовитые миазмы, которые, поднимаясь из земли, отравляли все вокруг. То есть болезнь была тесно связана с определенной местностью, а потому покинуть ее и убежать подальше от яда и от чумы, которую он вызвал, представлялось разумным решением.

По реакциям населения можно судить о том, как люди истолковывали встречу с заболеванием, или же, как говорят сейчас, в какой социальный конструкт трансформировался их опыт. Раз болезнь возникала из-за отравленного воздуха, значит, бегство было не единственным возможным решением. Можно было начать борьбу с вредоносным элементом. У тех, кто исповедовал теорию миазмов, наибольшее подозрение вызывали смрадные запахи, которых в городах той эпохи было в избытке. Нечистоты выливали из окон и у порогов; мясники выметали требуху прямо на улицу; кожевенное производство, как и другие ремесла, оставляло токсичные отходы. Логично предположить, что требовалась уборка, и во многих городах власти нередко инициировали санитарные мероприятия для борьбы со зловонием. Вывозили мусор, закрывали часть мастерских и лавок, подметали улицы, останавливали работы на скотобойнях и следили, чтобы умерших хоронили незамедлительно.

К тому же вода в христианской Европе воспринималась как очищающее средство – как в символическом, так и в буквальном смысле. Это очистительное свойство воды объяснялось ее ролью в обряде крещения, где она очищала душу. Поэтому в европейских городах во время чумы улицы мыли водой не столько из санитарных, сколько из религиозных соображений. Огонь, дым и некоторые ароматические вещества служили инструментами других подходов к обеззараживанию местности, и те, кто отвечал за борьбу с болезнью, применяли их для оперативной очистки воздуха. Разводили костры из душистых сосновых поленьев, жгли серу. Распространенным методом борьбы с чумой была пальба из пушек: считалось, что от пороха воздух становится чище.

Самозащита

Некоторые решили защищаться от болезни собственными силами. Даже если первопричина чумной напасти Божий гнев, источник-то ее все равно отравленный воздух. Поэтому благоразумные граждане носили на шее склянку с ароматическими специями и травами или бутылочку с уксусом, чтобы нюхать время от времени. По тем же причинам вырос спрос на табак: курили для поддержания здоровья. Помимо прочего, окна и двери в домах рекомендовалось держать закрытыми и завешивать плотными портьерами, чтобы создать физический барьер для миазмов, проникающих с улицы. Подозрение вызывала и одежда заразившихся, поскольку считалось, что она пропитывается смертоносными испарениями так же, как благовониями.

Рис. 5.1. Противочумной костюм врача. Марсель, Франция 1720 г.

Wellcome Collection, London. CC BY 4.0

Из тех же соображений люди – особенно те, кто контактировал с жертвами болезни: врачи, священники и сиделки, – пытались защитить себя с помощью специальных противочумных костюмов (рис. 5.1). Считалось, что опасные частицы не прилипают к кожаным штанам и вощеным плащам. Широкополые шляпы надевали, чтобы защитить голову, а торчавший из маски на уровне носа клюв набивали душистыми травами, которые предохраняли своего обладателя от смертельных миазмов. Доктор в таком костюме обычно носил при себе палку – мирской аналог церковного посоха. Палка имела двойное назначение: во-первых, ею тыкали встречных, чтобы не забывали держаться на безопасной дистанции и по возможности с подветренной стороны, а во-вторых, ту же палку использовали, чтобы, не приближаясь к пациенту, осмотреть его на предмет бубонов и других признаков чумы, а затем решать, надо ли отправлять человека в чумной барак. Полный комплект противочумной амуниции предусматривал жаровню с тлеющими углями, которую носили с собой, чтобы обеззараживать воздух вокруг.

Но защищать себя снаружи от опасной внешней среды, в которой витали смертоносные миазмы, было недостаточно, требовалось укреплять и внутреннюю защиту организма. Традиционная медицина, упроченная многовековой народной культурой, гласила, что человек становится восприимчив к болезням, когда его организм приходит в беспорядок, то есть когда нарушается баланс телесных жидкостей. В сложившихся эпидемических обстоятельствах было очень важно не допускать таких истощающих эмоций, как страх, уныние и меланхолия; есть и пить следовало умеренно; предписывалось также избегать чрезмерных физических нагрузок, половых излишеств и беречься от холода и сквозняков.

Наравне со средствами самозащиты, рекомендованными традиционной медициной, в чумные времена пышным цветом цвели и суеверия. Широко бытовало убеждение, почерпнутое из астрологии, что некоторые металлы и драгоценные камни, например рубины и алмазы, могут служить оберегами. Обнадеживающими свойствами обладали и определенные числа. Особенно модным было число четыре, поскольку подразумевало все основные факторы здоровья, которые, как мы помним, были сгруппированы четверками: гуморы, темпераменты, а также евангелисты, ветра, стихии и времена года.

Ритуальное очищение и насилие

В Европе раннего Нового времени идея очищения предполагала ритуальную и зловещую составляющую, особенно если речь шла о таких категориях, как грех и Божья кара. Иными словами, город мог быть осквернен не только физически, но и нравственно, а в этом случае его обитателям, чтобы выжить, нужно было умиротворять гнев Божий, а не искать лекарства от болезни в физическом мире. Обеспокоенные и бдительные сообщества часто пытались выявить и изгнать тех, на ком лежала моральная ответственность за столь сокрушительное бедствие. Грехами, навлекшими погибель, становились чревоугодие, леность и праздность, неумеренные, странные или греховные сексуальные практики, а также богохульство и иноверие. Тех, кто оскорбил Бога, следовало найти и покарать.

Художник Жюль-Эли Делоне изобразил такой сюжет на ужасающей картине «Чума в Риме» (1869). Посланник разгневанного Бога указывает ангелу-мстителю, олицетворяющему чуму, на дверь закоренелого грешника. Ведомая свыше болезнь вот-вот ворвется в дом кощунника, чтобы уничтожить всех живущих там нечестивцев (рис. 5.2).

Рис. 5.2. Чуму часто воспринимали как кару Божью. Жюль-Эли Делоне изобразил на картине «Чума в Риме» (1869) разгневанного посланника Всевышнего, который указывает чуме, принявшей человеческое обличье, на дом обидчика. Миннеапольский институт искусств (дар мистера и миссис Атертон Бин)

Пребывая в убеждении, что грешники представляют как нравственную, так и физическую угрозу, люди благоразумно решали пособить Богу в работе по очищению общества. И кого же назначали грешниками? Зачастую подозрение падало на проституток. Разъяренные толпы обступали их, гнали из городов, закрывали публичные дома. Нередко обострялись антисемитские настроения, и мишенью агрессии становились евреи. Нападениям также подвергались вероотступники, иноземцы и ведьмы. Всем им вменялось в вину святотатство, которое и навлекло несчастье на верующих. Не забывали о прокаженных и попрошайках, которые уже и так были отмечены за тяжкие грехи: первые – печатью уродства, вторые – нищеты.

В общем, во время чумы европейские города закрывались для чужаков, а в их стенах выслеживали и избивали неугодных или же изгоняли их. Много где людей забивали камнями, вешали без суда и следствия, сжигали на кострах. Имели место и полномасштабные погромы, которые сегодня мы назвали бы этническими чистками. Эти тенденции усиливал манихейский дуалистический взгляд на мир как на место противостояния добра и зла. В обществе преобладали истеричные настроения: якобы некие «мазуны»-самозванцы под видом Божьих помазанников воплощают дьявольский заговор[12]12
  В английском anointers – это и помазанники Божьи, и «мазуны» из книги Мандзони, наносившие ядовитую мазь на двери домов. – Прим. пер.


[Закрыть]. Сторонники этой точки зрения считали, что чуму можно остановить, лишь разыскав и наказав тех, кто в ней виноват.

Два печально известных примера наглядно показывают, до какой жестокости может довести страх перед чумой. Первый инцидент произошел в Эльзасе, в городе Страсбург, на день Святого Валентина в 1349 г. Городские власти обвинили 2000 евреев в том, что те распространили чуму, отравив колодцы, из которых черпали воду христиане. Примерно половина страсбургских евреев, вынужденных выбирать между смертью и вероотступничеством, приняли крещение, а оставшуюся тысячу согнали на еврейское кладбище и сожгли живьем. Затем власти города издали закон, запретивший евреям въезжать в Страсбург.

Второй случай имел место в Милане в 1630 г. Эти события подробно воссоздал Алессандро Мандзони (1785–1873) в двух знаменитых книгах XIX в. – эпическом романе о временах чумы «Обрученные» (1827) и документальной повести «История позорного столба», впервые опубликованной в 1843 г. как приложение к роману. В 1630 г., когда Европа была охвачена Тридцатилетней войной, в Милане вспыхнула эпидемия. Начались поиски «распространителей чумы», в результате были арестованы и обвинены в массовом убийстве двое несчастных миланцев. Им вменялось в вину изготовление ядовитой мази, которой они мазали двери миланских домов. Под пытками обвиняемые во всем сознались и были признаны виновными. Согласно приговору им отрубили руки, затем колесовали и сожгли на костре. На месте казни установили колонну – позорный столб, который и дал заглавие историческому очерку Мандзони, – чтобы впредь никому было неповадно совершать подобные злодеяния. На столб повесили табличку с надписью на латыни. Она рассказывала, что за преступление здесь было совершено и какое последовало наказание. К тому же по указу городских властей впредь на этом месте запрещалось строить что бы то ни было.

Набожность и культ чумы

Менее кровожадной реакцией на чуму и невыносимую напряженность, которую она создавала, была попытка умилостивить разгневанное божество покаянием и раболепством. В Священном Писании имелись обнадеживающие сведения на этот счет. Книга пророка Ионы предрекала гибель ассирийского города Ниневия, славного бесстыдством и нечестивостью. Но когда ниневийцы раскаялись и исправились, Бог смилостивился и не стал разрушать город. По всему выходило, что если уж даже Ниневии удалось избежать уничтожения, то у куда менее закоренелых грешников точно есть надежда спастись.

Одним из способов показать раскаяние был крестный ход к храму, сопровождающийся молебнами и покаянными признаниями. Самые ранние и зрелищные процессии устраивали флагелланты (самобичеватели). Они стали ходить по всей Европе, когда началась вторая пандемия, но к концу XV в. традиция канула в Лету, порицаемая как светскими, так и церковными властями. В октябре 1349 г. папа Климент VI осудил движение флагеллантов официально, и его примеру последовали Парижский университет, король Франции и инквизиция.

Как массовое движение, а не индивидуальная практика флагеллантство – этот пароксизм аскетизма – возникло в Италии в XIII в. Затем, во времена Черной смерти, наступил его расцвет: движение достигло Центральной Европы, Франции, Пиренейского полуострова и Британских островов. Чтобы умилостивить Бога и спасти христианский мир, флагелланты давали обет: во время паломничества не мыться, не менять одежду и не общаться с противоположным полом. Дав зарок, они выстраивались в колонну по двое и отправлялись в путь либо на 40 дней (в память о Страстях Христовых), либо на 33 дня (по одному дню за каждый год жизни Иисуса). Всю дорогу они до крови хлестали себя по спинам кожаными плетьми с узлами и железными шипами, распевая при этом покаянные псалмы. Некоторые участники процессии несли тяжелые деревянные кресты, уподобляясь Христу, другие бичевали не только себя, но и собратьев, многие в приступах самоуничижения время от времени падали на колени. Зачастую горожане приветствовали появление флагеллантов, поскольку верили, что это может остановить эпидемию чумы.

Иногда в поисках искупления флагелланты обращали насилие не на себя, а на евреев, которых встречали по пути или разыскивали целенаправленно. В сознании многих людей царила убежденность, что евреи повинны не только в смерти Христа, но и в заговоре с целью уничтожения христианского мира посредством чумы.

Вспышки благочестивости находили и более мирные проявления. Выражались они в почитании святых, которые, как считалось, охотнее остальных готовы похлопотать за страждущее человечество, например святой Себастьян, святой Рох и Дева Мария. Наиболее заметным в чумные века стало почитание святого Себастьяна. Он жил в III в., служил в преторианской гвардии и стал христианским мучеником, потому что был гоним и казнен за свою веру в эпоху правления Диоклетиана. Святого Себастьяна почитали со времен раннего христианства, но преимущественно в Риме, в городе, где святой был казнен.

С приходом чумы Себастьяна стали чтить по всей Европе. Решающее значение сыграл символизм его мученичества. Легенда гласила, что за преданность христианской вере Себастьян был привязан к столбу и расстрелян лучниками, а стрелы были общеизвестным символом чумы. Образ святого, пронзенного стрелами, стремительно распространялся, и, видя его, верующие интуитивно понимали: Себастьян, подобно Христу, так любил человечество, что во искупление его грехов принес себя в жертву. Он, словно живой щит, принимал на себя Божьи стрелы, а с ними и чуму. Такое человеколюбие придавало верующим мужество, и они часто взывали к святому в молитвах, например:

О святой Себастьян, защити и охрани меня, утром и вечером, во всякую минуту всякого часа, покуда духом я здрав. Святой мученик, умали силу недуга подлого, что зовется эпидемия и что грозит мне. Сохрани и убереги меня и близких моих от чумы. На Господа уповаем, святую Деву Марию и на тебя, о святой мученик. Призови… помощь Божью, избавь нас от чумной напасти, если есть на то воля твоя{24}24
  Молитва из позднесредневековых источников цит. по: Rosemary Horrox, ed., The Black Death (Manchester: Manchester University Press, 1994), 125.


[Закрыть].

В результате столь ревностного поклонения образ привязанного к столбу Себастьяна с вонзившимися в его плоть стрелами стал главенствующей темой в живописи и скульптуре эпохи Возрождения и барокко. Подобные изображения распространились по всему европейскому континенту, поскольку едва ли не каждый видный художник считал своим долгом живописать мучения Себастьяна (рис. 5.3). Истово верующие носили амулеты и медальоны с его изображением. Их символический смысл был очевиден. Во времена эпидемии, когда социальные связи рушились, пример отважного мученика, встретившего смерть не дрогнув, служил утешением. К тому же Себастьяна часто изображали чрезвычайно привлекательным, атлетически сложенным обнаженным молодым человеком, ведь для умилостивления Бога требовалась идеальная, безукоризненная жертва, и красота святого делала его заступничество еще действеннее.

Второй легендарный святой, ставший объектом новоявленного культа в связи с Черной смертью, – святой Рох, известный также как святой паломник. Сведений о биографии Роха крайне мало. По преданию, он был человеком благородного происхождения родом из французского города Монпелье, с ранних лет был истовым христианским подвижником. Повзрослев, раздал все свое имущество и отправился в Рим нищим паломником. Вскоре после его прибытия в Италию разразилась эпидемия Черной смерти, и Рох посвятил себя уходу за больными. В Пьяченце он сам заразился чумой, но выжил, выздоровел и продолжил помогать больным и умирающим.

Его заступничество было особенно желанным по трем причинам: Рох был движим любовью к ближним, выжил, переболев чумой, и славился благочестивостью. К тому же охотно творил чудеса, когда его призывали на помощь, что было засвидетельствовано самой церковью. В 1414 г. вспышка чумы поставила под угрозу Вселенский собор в Констанце, но прелаты помолились святому Роху – и болезнь отступила. Бесчисленные жития святых, писанные как на латыни, так и на народном наречии, лишь укрепляли репутацию Роха, а легенды о нем обрастали подробностями.

Рис. 5.3. Святой Себастьян почитался как защитник от чумы

Геррит ван Хонтхорст. Святой Себастьян (ок. 1623). Лондонская национальная галерея

Образ Роха, как и образ святого Себастьяна, в чумные столетия встречался повсюду все чаще: картины, статуи, медальоны, различные предметы, которые приносили в дар церкви, обереги. В честь Роха возводились храмы, его именем нарекались религиозные братства, занимавшиеся благотворительностью. Одно такое братство в Венеции практически сотворило чудо, раздобыв мощи святого, которые поместили в церкви его имени. Обеспечив приют мощам Роха и увековечив его биографию в цикле живописных полотен, заказанных Тинторетто, церковь Сан-Рокко (так имя святого звучит на итальянском) стала главным местом паломничества и рупором пропаганды нового культа, весть о котором распространяли те, кто побывал в Венеции.

Узнать Роха было несложно. Его всегда изображали с атрибутами, присущими только ему: в руке – посох, на голове – шляпа пилигрима, рядом – собака, а свободной рукой Рох указывал на бубон на внутренней стороне бедра. Своим примером он доказывал, что от чумы можно излечиться и что праведники позаботятся о страждущих. Верилось, что Рох попросит за людей перед Богом, положит конец эпидемии, спасет народ.

Третий важный культ чумных времен сложился вокруг образа Девы Марии. Но почитание Богородицы было не ново, в отличие от культов Себастьяна и Роха. В глазах христиан ее миссия уже давно состояла в том, чтобы в Судный день походатайствовать за человечество перед Богом, умерить его гнев милосердием. Но из-за чумы участие Богородицы потребовалось грешному и страждущему роду людскому гораздо раньше. Ее, Себастьяна и Роха часто изображают рядом, вместе молящимися за человечество перед Господом.

Особую важность почитание Девы Марии приобрело в Венеции, где во время знаменитой эпидемии в 1629–1630 гг. погибло почти 46 000 венецианцев, при населении 140 000. Чума пришла весной 1629 г., но к осени и не думала затухать, несмотря на молитвы и крестные ходы с иконами святого Роха и покровителя Венеции святого Марка. Не дало результатов и обращение епископа Джованни Тьеполо ко всем трем чумным заступникам, хотя он распорядился организовать во всех посвященных им церквях выставление Святых Даров и благословение.

Когда усилия не принесли плодов, венецианский дож и сенат воззвали к Богородице, которую жители республики в своих молитвах всегда поминали особо. К делу венецианские власти подошли с коммерческой сметливостью – предложили сделку. Если милостью Марии город будет избавлен от чумы, сенат обязуется возвести в честь Богоматери большой храм и ежегодно совершать к нему крестный ход. В итоге, когда 1631 г. чума наконец-то отступила, архитектору Бальдассаре Лонгена было поручено строительство величественной церкви Санта-Мария-делла-Салюте (церковь Святой Марии Исцелительницы) в живописном месте на входе в Большой канал. Там, возвышаясь над городским пейзажем, она напоминает людям о ниспосланном им спасении и славит милосердие Девы Марии, исцелившей Венецию от чумы. До сих пор, спустя почти 400 лет, церковь Святой Марии, купол которой напоминает небесный венец Богородицы, ежегодно принимает крестный ход.

Реакции системы здравоохранения

Одним из наиболее важных итогов второй пандемии стал комплекс мер, принятых властями, чтобы не допустить возвращения болезни. Эти противочумные мероприятия представляли собой первое воплощение институционального здравоохранения, а инициированы были городами-государствами Северной Италии – Венецией, Генуей, Миланом и Флоренцией, которые из-за географического расположения были особенно уязвимы и уже сталкивались с опустошительными эпидемиями. Позже итальянский опыт переняли во Франции, Испании и Северной Европе. Результативность этих мер утвердила неортодоксальную идею контагиозности, подкрепленную ортодоксальной теорией миазмов, и те же меры позволили добиться первого значительного успеха в борьбе с заразой: бубонная чума покинула Западную Европу.

Первые подобия противочумных служб появились в начале второй пандемии, а затем, на протяжении XV–XVI вв., комплекс мер по борьбе с чумой становился все сложнее и обширнее. На первых порах главным недостатком противочумной системы был ее локальный характер. Качественный скачок, обеспечивший ее эффективность, произошел в XVII–XVIII вв., когда формировались государства современного типа, обладавшие достаточной бюрократической и военной мощью, чтобы реализовывать противочумные стратегии на обширных территориях, а не в пределах одного города.

Любопытно, что властные органы вводили меры общественного здравоохранения, не имея ни малейшего представления о механизмах болезни, с которой столкнулись. Решения принимались вслепую, поэтому иногда оборачивались чрезмерной жестокостью, пустой тратой ресурсов и нередко оказывались контрпродуктивными. Однако к концу XVIII в. именно этот путь привел к первой значительной победе в войне с эпидемическими заболеваниями.

Санитарные службы

Первой противочумной мерой стало учреждение институций, уполномоченных принимать решения для защиты общества в чрезвычайных ситуациях. Эти новые службы, учрежденные согласно специально разработанным правилам борьбы с чумой, получили название «магистраты здоровья». Следуя античному принципу Salus populi suprema lex esto («Да будет благо народа высшим законом»), их наделили законодательной, судебной и исполнительной властью во всех вопросах, касавшихся здравоохранения. Изначально магистраты здоровья были временными учреждениями, но к концу XVI в. в городах, оказавшихся на передовой борьбы с болезнью, появились постоянные службы, уполномоченные противостоять заразе, – «чумные комиссии», которые все чаще называли санитарными управлениями.

Лазареты и морской карантин

Основная задача санитарных магистратов, наделенных практически неограниченной юридической властью, состояла в том, чтобы защитить население от поветрия, а если оно уже началось, остановить распространение. Здравоохранная служба Венеции взялась за дело одной из первых, учредив три важные институции: карантин, лазареты и санитарные кордоны. Венецианцы сообразили, что от вторжения заразы республику можно закрыть со стороны моря. Для этого в XV в. санитарное управление оборудовало на двух отдаленных островах лагуны два крупных учреждения: Лазаретто-Веккьо и Лазаретто-Нуово, где и встречали корабли, прибывшие из Восточного Средиземноморья. Суда из потенциально опасных регионов задерживались на островах для очистки и окуривания. Экипаж с пассажирами высаживали под охраной на берег и отправляли в изоляцию. Всю поклажу и багаж выгружали, раскладывали на солнце, окуривали и проветривали. Только через 40 дней людей и товары допускали в город.

Этот период изоляции, который назвали карантином, от итальянского слова quaranta, «сорок», стал важной составляющей здравоохранительных мер. Его продолжительность была установлена на основании Священного Писания, потому что и в Ветхом, и в Новом Завете число 40 неоднократно упоминается в контексте очищения: 40 дней и ночей, согласно Книге Бытия, продолжался Всемирный потоп, 40 лет израильтяне скитались в пустыне, 40 дней Моисей провел на горе Синай, прежде чем получил скрижали с заповедями, 40 дней длилось искушение Христа, 40 дней он пробыл с учениками после воскресения из мертвых, 40 дней длится Великий пост. Эти религиозные нормы и породили убеждение, что 40 дней достаточно, чтобы сам корабль, его груз, а также пассажиры и экипаж очистились. Предполагалось, что все чумные испарения за этот срок рассеются и не причинят городу вреда. В то же время явно присутствующий в карантинных мерах библейский отголосок способствовал соблюдению строгих административных требований и развеивал тревоги перепуганных горожан.

Для соблюдения такой несложной в общем-то меры, как морской карантин, требовались фактические государственно-властные полномочия. Карантинные учреждения, как, например, на острове Жар близ Марселя или на неаполитанском острове Низида, где поневоле задерживались сотни пассажиров и моряков, нужно было обеспечить провизией и оградить от контактов с внешним миром. К тому же требовалось и сильное военно-морское присутствие, чтобы заставить встать на якорь непокорных или напуганных капитанов, а также чтобы предотвратить попытки бегства или уклонения от карантина. В то же время в самих лазаретах нужно было организовать строгое соблюдение всех протоколов, гарантирующих, что люди, находящиеся на разных этапах карантина, будут изолированы друг от друга, а все вещи, выгруженные с кораблей, проветрены и обкурены. То есть для организации карантина государство должно было располагать экономическими, административными и военными ресурсами.

Конечно, сегодня мы понимаем, что в основе венецианской системы карантинов лежала ошибочная теория: не было никаких чумных миазмов, нечему было там рассеиваться, и потому львиная доля очистительных ритуалов была бесполезной. Но идея принудительно и надолго изолировать все суда, прибывающие с Востока, на практике дала отличный результат. Инкубационный период чумы меньше 40 дней, а значит, тот, кто выходил из карантина в добром здравии и отправлялся в город, совершенно точно не был заразен. В то же время за 40 дней зараженные блохи и чумные бактерии неизбежно погибали, тем более под воздействием солнца и воздуха. Вот и выходит, что эффективную методику охраны общественного здоровья придумали на основании ошибочной теории и библейских текстов. Венецианские лазареты, обеспеченные поддержкой венецианского флота, наглядно продемонстрировали, что способны защитить от катастрофы и город, и его экономику.

После введения карантинных мер чума прорывалась в Венецию лишь дважды – в 1575 и в 1630 г., вызывая обширные эпидемии. Но в остальное время республика пользовалась всеми преимуществами защищенности, что укрепляло стремление других государств тоже себя обезопасить и способствовало внедрению венецианской стратегии в качестве стандарта по борьбе с чумой. Другие европейские порты – Марсель, Корфу, Валенсия, Генуя, Неаполь, Амстердам и Роттердам – подражали Венеции и организовывали собственные карантинные лагеря.

Часто для организации карантина наспех строили временные деревянные бараки или переоборудовали уже существующие сооружения. Но встречались и настоящие крепости, рассчитанные на постоянное использование. К середине XVI в. корабли из Леванта регулярно швартовались у таких карантинных лагерей, поскольку Западная Европа столкнулась с проблемой чумы, завозимой с моря. Зараза по-прежнему прибывала, но, взятая под контроль, все реже оборачивалась большими трагедиями. К концу XVII в. Черная смерть в Западной Европе почти исчезла. После 1700 г. карантинная стратегия давала сбой всего два раза, потому что даже в оборонительных структурах XVIII в. были прорехи.