Текст книги "Комната спящих"

Глава 5

На следующей неделе я часто виделся с Джейн Тёрнер, мои чувства к ней становились все сильнее. Я с нетерпением ждал каждой новой встречи. К счастью, похоже было, что мне отвечают взаимностью. В моем присутствии она всегда вела себя оживленно и подходила так близко, что я ощущал аромат ее духов. И все же я сомневался, разумно ли заводить отношения с коллегой. Если ничего не получится или – еще хуже – мы поссоримся, можно сильно осложнить друг другу жизнь.

Я сидел вместе с Джейн и Лиллиан в столовой. Оказалось, на выходные они планируют вылазку в Саусуолд.

– Прогноз погоды очень хороший, – сказала Джейн. – Надо пользоваться, пока совсем не похолодало.

Лиллиан оторвалась от пюре и спросила:

– А у вас какие планы на выходные?

– Да в общем-то никаких, – грустно признался я.

– Так поедем вместе.

Я засомневался было, прилично ли это, но одного взгляда на Джейн хватило, чтобы решиться. В ее взгляде читалось столько ожидания, что отказать было бы по меньшей мере малодушно.

– Н-ну… – замялся я, – если вы не против…

– Конечно, не против, – сказала Лиллиан. – Доедем на велосипедах до Уэстлтона и там сядем на автобус.

Целый день вместе с Джейн! На этой неделе сконцентрироваться на работе было труднее, чем обычно, а когда я пытался закончить статью о завершающей стадии эксперимента в Эдинбурге, никак не мог сосредоточиться. Вместо того чтобы работать, курил одну сигарету за другой и слонялся по коридору, пока не пришло время ложиться спать. Утром в субботу мы с Джейн и Лиллиан взяли у мистера Хартли три велосипеда и поехали через вересковую пустошь. Погода была облачнее, чем мы надеялись, но достаточно теплая для этого времени года. До Уэстлтона доехали быстро. Владелец паба, давний знакомый Джейн и Лиллиан, позволил оставить велосипеды у него в сарае. К счастью, автобус приехал вовремя, и, когда мы прибыли на место, облака рассеялись, и ярко сияло солнце.

Саусуолд оказался милым приморским городком и обладал особым провинциальным обаянием, пусть его и можно было назвать сонным. Зато не было всяких сомнительных заведений, которые в изобилии встречаются в курортных городах. Вдоль боковых улиц выстроились старомодные коттеджи, а вокруг широкой зеленой лужайки стояли более фешенебельные резиденции с балконами из кованого железа и высокими, элегантными окнами. Достопримечательностей было две – внушительная средневековая церковь с каменными стенами и действующий маяк. На плоском травянистом участке рядом с берегом размещались шесть восемнадцатифунтовых пушек, нацеленных в море. Место называлось вполне предсказуемо – Пушечный холм.

Мы пообедали в отеле и, откровенно говоря, слишком много выпили. В конце трапезы Лиллиан поднялась со стула и сказала, что хочет сделать кое-какие покупки.

– Через час встретимся у пирса, – весело прибавила она.

После ухода Лиллиан мы с Джейн вернулись к Пушечному холму и сели на скамейку. Она надела темные очки. В них Джейн выглядела очень стильно, по-европейски.

Я завел разговор о ней, хотел узнать больше, и Джейн сразу раскрылась. Мать у нее – учительница, живет на севере Лондона. Отец, фармацевт, умер, когда Джейн было всего тринадцать. Сообщила она об этом достаточно спокойно, без особых эмоций. Хотя отец умер молодым, мать с дочерью без гроша не остались. О них позаботился богатый дядя. Джейн рассказывала о практике в больнице Святого Томаса, о том, как познакомилась с Лиллиан и как они здорово веселились на фестивале Британии, об отличном отпуске в Уэльсе с двоюродными братом и сестрой, Невиллом и Ванессой, и своих планах поступить на курсы вождения. Джейн делилась со мной всеми этими историями легко и непринужденно.

Между тем я загляделся на окружающий пейзаж, надо заметить весьма странный. Разительный, неестественно яркий контраст между коричневым морем и голубым небом невольно притягивал взгляд. На ветру полоскался флаг, по небу безупречно ровным клином летела стая длинношеих птиц. Между тем что-то изменилось, но я не сразу сообразил, что именно. Джейн замолчала. Я повернулся к ней, и в этот самый момент она тоже повернулась ко мне. Помню свое крошечное отражение в стеклах очков, и вдруг оно начало увеличиваться, становилось все ближе и ближе, пока мы не слились в поцелуе.

Когда мы наконец оторвались друг от друга, Джейн сняла очки. Ярко-зеленые глаза светились, будто прозрачные стекла витража.

При других обстоятельствах я бы, может, и решил вспомнить старомодные предрассудки и извинился за то, что воспользовался ее беспомощностью. Надо же дать леди возможность пойти на попятную. Но в этот раз было понятно, что оба мы хотим одного и того же. Отрицать это – наглая ложь. Мы снова начали целоваться и не отрывались друг от друга до тех пор, пока Джейн не взглянула на часы и не произнесла со вздохом:

– Лиллиан…

Мы шагали по променаду мимо выкрашенных в яркие цвета пляжных домиков и держались за руки. Только когда приблизились к низкому, полуразрушенному волнорезу, это зрелище заставило спуститься с облака, на котором мы вместе парили. Мимо прошла светловолосая девочка с глазированным яблоком в руке. На солнце оно будто светилось изнутри, как драгоценный камень. Вдалеке я разглядел два мощных танкера.

– А вот и Лиллиан, – произнесла Джейн.

Она стояла к нам спиной.

– Как ты думаешь…

Договаривать не понадобилось.

– Конечно, не надо, – ответила Джейн, выпуская мою руку.

* * *

В понедельник вечером позвонил Мейтленд.

– Джеймс? Это Хью. – Не помню, в какой именно момент это произошло, но мы начали звать друг друга по имени. – Как дела?

– Все в порядке.

– Проблем никаких?

– Нет.

– Вот и хорошо. А теперь слушайте. Приеду завтра утром. На этой неделе в Лондон приехал Вальтер Розенберг, очень хочет посмотреть Уилдерхоуп.

– Вальтер Розенберг?

– Старый друг.

Где-то я слышал это имя.

– Тот самый Розенберг, который работал с Калиновским?

Именно Калиновский способствовал тому, что электрошоковая терапия начала применяться в США.

– Да, у них было несколько важных совместных проектов. – Мейтленд замолчал. Я услышал, как он прикуривает. – Хочу, чтобы вы обязательно присутствовали, когда я буду показывать ему больницу.

Мы немного поговорили о Розенберге. Этот человек возглавлял крупную психиатрическую клинику на Лонг-Айленде.

– Пятнадцать тысяч мест! – воскликнул Мейтленд и издал горький смешок. – Да, в Америке все по-другому. Боюсь, если мы не последуем их примеру, так и будем вечно плестись в хвосте. – Затем уже более веселым тоном прибавил: – Господи! Уже так поздно? У меня ведь ужин в клубе. Увидимся завтра.

На следующее утро я пересек коридор и выглянул в окно, выходящее на запад. «Бентли» Мейтленда уже стоял на подъездной дорожке. Я позавтракал в столовой и быстро проделал обход, чтобы в последний раз убедиться, что все нормально. Когда я снова выглянул в окно в половине одиннадцатого, рядом с «бентли» появился длинный, будто катафалк, «ягуар». Рядом стоял шофер, прижав к уху транзисторный приемник.

Я вернулся в мужское отделение и стал читать новые записи. И тут сообразил, что обручальное кольцо сестры Дженкинс так и не нашли. Несомненно, разыскивать драгоценность среди чьих-то фекалий – занятие не из приятных. Должно быть, практикантка хотела покончить с неприятной работой как можно скорее и не слишком старалась. В таком случае драгоценное кольцо сестры Дженкинс затерялось в глубинах канализационной системы. Я как раз думал об абсурдности ситуации, когда подошла новая медсестра, только что из Лондона, и сказала:

– Извините, доктор Ричардсон, доктор Мейтленд ждет вас у себя в кабинете.

Я поспешно вернул карточку обратно в шкаф и поднялся наверх.

Мейтленд, как всегда, приветствовал меня крепким рукопожатием:

– Проходите, Джеймс.

Я ожидал увидеть одного визитера, но на честерфилдском диване сидели двое мужчин. Пожилого я узнал сразу же – это был один из американских коллег с фотографии в кабинете Мейтленда. Теперь он выглядел старше лет на десять, однако сохранил стройность и подтянутость, лицо покрывал ровный загар. Другой был намного моложе – атлетического телосложения и с квадратной челюстью. Волосы были подстрижены настолько коротко, что на первый взгляд он казался лысым. Сначала меня представили Вальтеру Розенбергу, затем его спутнику, Баку Страттону, – как оказалось, он работал в американской фармацевтической компании.

Мейтленд и Розенберг говорили не умолкая. И все же я не чувствовал себя лишним. Мне нравилось просто сидеть и слушать. Истинная привилегия наблюдать, как два гиганта психиатрии ведут дискуссию, обмениваются идеями. Через некоторое время я подошел к столу Мейтленда, чтобы принести Розенбергу чистую пепельницу, и увидел, что нижний ящик серого картотечного шкафчика приоткрыт. Внутри лежало несколько папок. Мельком я разглядел одно из имен. На папке было крупными буквами написано: «Кэти Уэбб».

Розенберг оказался прекрасным рассказчиком, особенно хорошо ему удавались смешные истории. Я как раз смеялся над одной из шуток гостя, когда Мейтленд вдруг попросил меня рассказать об эдинбургских исследованиях. Особенно его интересовал последний эксперимент, когда выяснилось, что даже в спящем состоянии мозг реагирует на эмоционально значимые стимулы. Например, стоило прошептать имя жены или мужа испытуемого, и электроэнцефалограмма мгновенно отражала повышенную активность, даже если человек глубоко спал. Молчавший до этого момента Страттон вдруг оживился и начал задавать очень конкретные, специальные вопросы. Мне показалось странным, что сотрудник фармацевтической компании так много знает об исследованиях сна.

– Эти результаты уже опубликованы? – спросил Розенберг.

– Нет, – ответил я. – Статья пока в работе.

– Буду очень благодарен, сэр, если пришлете мне копию, – проговорил Страттон и достал из кармана визитку.

Я не привык, чтобы ровесники обращались ко мне так уважительно, и немного смутился. На карточке было написано только имя и адрес: Восточная Сорок вторая улица.

– Что ж, джентльмены, – Мейтленд хлопнул в ладоши, – начнем, пожалуй?

Все закивали, и мы вышли в коридор. На площадке Мейтленд остановился и провел ладонью по резным перилам.

– Считается, что эти замечательные зверушки выполнены самим Робертом Гринфордом, другом Уильяма Морриса. Он тоже входил в братство прерафаэлитов.

Внизу мы встретили Хартли, он как раз протирал перила какой-то прозрачной маслянистой жидкостью. Хартли стоял на коленях с тряпкой в руке, но при нашем приближении встал по стойке «смирно», будто солдат, и почтительно склонил голову. На первом этаже Мейтленд указал на доспехи и сообщил, что это вещь начала пятнадцатого века. Сначала мы зашли в мужское отделение, потом в женское, но главным пунктом программы была комната сна. В ней мы и пробыли дольше всего – больше часа.

Розенберг задавал многочисленные вопросы о лекарствах и витаминах, спрашивал, не используем ли мы инсулин для повышения аппетита. Он обходил кровати кругом, вглядывался в лица пациенток, время от времени слушал им сердце при помощи стетоскопа. Мне не понравилась такая хозяйская бесцеремонность, и я не мог дождаться, когда он наконец оставит их в покое. Страттон встал в тени, прислонившись к стене, расставив ноги и убрав руки за спину. Был час дня – пора будить и кормить пациенток. Розенберг пожелал остаться и посмотреть.

Сестра Дженкинс с обычной четкостью руководила всей сложной процедурой – подъемом, кормлением, приемом лекарств, походом в туалет. Когда пациентки ели, Розенберг попытался разговорить Кэти Уэбб. Представился и попросил ее решить простой арифметический пример, но девушка сосредоточила все внимание на вилке, на него даже не взглянула.

– Да, – произнес Розенберг, повернувшись к Мейтленду. – Наши точно такие же.

– Ваша группа давно лечится? – спросил Мейтленд. Так он их всегда называл – группой.

– Пять месяцев, – ответил Розенберг.

Мейтленд вздрогнул от неожиданности.

– Пять месяцев?

– Да. Впрочем, не подряд – пришлось сделать большой перерыв, – подтвердил Розенберг. – Не все идет по плану. Двоих мы потеряли.

– Проблемы с кишечником?

– Нет, легочная инфекция. Вот такая неудача.

Мейтленд кивнул.

– А в следующий раз сколько будет длиться терапия?

– Посмотрим, сколько понадобится, – ответил Розенберг. – Я вам сообщу, как идут дела.

Когда все пациентки снова уснули, Мейтленд похвалил сестру Дженкинс.

– Отличная работа, – тихо произнес он.

Снова Мейтленд говорил и действовал четко, по-военному. Американцы направились обратно в кабинет вместе с ним, я же вернулся в комнату сна. На прощание Розенберг сжал мою руку и проговорил:

– Будете когда-нибудь в Нью-Йорке – сразу звоните. – Глаза его светились живым умом.

Я поблагодарил за приглашение.

В половине четвертого «ягуар» все еще стоял около больницы. Но, когда я выглянул в окно два часа спустя, обе машины уже уехали.

Тем вечером я сидел возле бюро и пытался закончить статью, но остался недоволен написанным. Язык был слишком сух, предложения отрывисты – текст читался трудно. К тому же разболелась голова – видимо, из-за тщетных попыток сосредоточиться. Я закурил сигарету и подумал о Джейн. Закрыл глаза, и наш поцелуй предстал передо мной во всех подробностях. Я вновь ощутил вкус ее губ, запах ее духов.

После поездки в Саусуолд нам всего один раз удалось поговорить наедине. Я предложил снова встретиться в выходные, но Джейн уже пообещала матери, что навестит ее в Лондоне. Джейн крепко сжала мою руку и сказала: «Ничего. Мы обязательно справимся». Правда, я не совсем понял, о чем она.

От мощного порыва ветра задрожали оконные стекла. Я решительно перечеркнул только что написанные два абзаца. Затушил сигарету и убрал бумаги в нижний ящик. Резерпин был все еще там. Руки не доходили выбросить. Я взял таблетки, повернулся к мусорному ведру, но почему-то передумал и положил лекарство на место. Посмотрел на часы. Было половина двенадцатого.

Зевая, прошаркал по коридору и добрался до спальни. Нащупал в темноте выключатель. Раздался тихий щелчок, и комнату озарил свет. Вот большая металлическая кровать, комод, массивный платяной шкаф. А посередине ковра, примерно в ярде от меня, поблескивал какой-то маленький предмет. Я присел на корточки.

– Это же…

Я и сам не заметил, как произнес эти слова вслух, голос звучал неестественно громко.

Я поднял предмет и положил на ладонь. Это было обручальное кольцо. Я попытался надеть его на указательный палец, но мне оно было мало. Вне всяких сомнений, кольцо женское.

Неужели я стал жертвой розыгрыша? У Хартли есть запасной ключ… Но я тут же сообразил, что ни он, ни сестра Дженкинс не похожи на любителей подобных забав. К тому же трудно представить, чтобы эти двое что-то делали вместе. Может, сестра Дженкинс приказала Хартли подбросить кольцо ко мне в комнату, чтобы потом обвинить меня в краже? Нет, это какая-то глупость. В голову приходил один вариант за другим, и все одинаково нелепые. Оставалось одно: Алан Фостер спрятал кольцо сестры Дженкинс в заднем кармане моих брюк, а сегодня утром, когда я одевался, оно выпало. Тот факт, что я не почувствовал кольцо в собственном кармане, только лишний раз доказывал, как я замотался на работе.

Я уже хотел звонить сестре Дженкинс, чтобы сообщить, что кольцо найдено, однако решил, что не стоит говорить ей правду. Чего доброго, подумает, что я слишком рассеянный, или обвинит в халатности. А потом еще поделится наблюдениями с Мейтлендом. Как следует поразмыслив, я решил сочинить какую-нибудь историю, чтобы не выставить себя с неблаговидной стороны. Положил кольцо на тумбочку и откинул с кровати покрывало.

Лежа в постели, я слушал шум моря и вспоминал поцелуй с Джейн. Вскоре могучие волны унесли меня в океан сна.

«От доктора Джозефа Грейсона

Отделение психологической медицины

Королевская лондонская больница

Уайтчепел

Лондон E1

23 июня 1955 года

Доктору Хью Мейтленду Отделение психологической медицины Больница Святого Томаса Лондон SE1

Уважаемый доктор Мейтленд! Спасибо, что согласились принять пациентку, о которой мы с вами вчера говорили по телефону, – мисс Изабель Джойс Стивенс (дата рождения – 12.10.1929, адрес – Олд-Элмс-Хаус, 28, Роуп-стрит E2). Я наблюдаю ее уже пятнадцать месяцев и хотел бы услышать ваше мнение относительно того, что следует предпринять в дальнейшем. Пациентке двадцать шесть лет, но за свою короткую жизнь она успела обзавестись сразу многими диагнозами, причем некоторые довольно необычные. Среди них – маниакально-депрессивный психоз, меланхолия и катоптрофобия. Мое мнение таково: пациентка страдает от тяжелой формы маниакально-депрессивного состояния с ярко выраженными психотическими расстройствами.

Вот биография пациентки. Отец ее во время войны получил тяжелое ранение и работать не может. Мать – швея, работает на одежной мануфактуре в Бетнал-Грин. Есть сестра Мод, младше на три года. Мисс Стивенс родилась недоношенной и развивалась медленно. Говорить и ползать начала очень поздно, в начальных классах часто пропускала занятия из-за слабых легких. Правда, со временем нагнала сверстников и, закончив школу, устроилась на работу официанткой в кафе.

Но, когда девушке исполнилось девятнадцать лет, характер ее изменился: она становилась то крайне апатичной, то, наоборот, порывистой. Кроме того, у мисс Стивенс развился страх перед зеркалами, она заставила родителей прикрыть все отражающие поверхности в доме. Когда спрашивали, чего именно она боится, девушка ничего вразумительного ответить не могла. Ею занимался семейный врач, доктор Флетчер, большой поклонник Фрейда и психоанализа, но, как и следовало ожидать, его методы лечения желаемого эффекта не оказали. Мисс Стивенс вела себя все более странно, в результате чего потеряла работу.

Несколько месяцев подряд девушка лежала в постели, почти не вставая, затем настроение ее улучшилось, страх перед зеркалами как будто исчез, но одни симптомы тут же сменились другими. Мисс Стивенс почти не спала, стала очень разговорчивой, у девушки появились сверхценные идеи – например, она утверждала, будто ее приглашают в Голливуд, и скоро она будет знаменитой актрисой. Начала носить вызывающую одежду, регулярно посещала увеселительные заведения, где пользовалась большой популярностью у мужчин. Разумеется, о мисс Стивенс пошли дурные сплетни. Когда до родителей дошли слухи о поведении дочери, в доме начались скандалы. Судя по всему, конфликты были крайне ожесточенные – доктор Флетчер замечал синяки на лице пациентки, один раз она пришла хромая, с сильно распухшей щиколоткой. Наконец поняв, что фрейдистские методы в этом случае недостаточно эффективны, доктор Флетчер направил мисс Стивенс к моему предшественнику, доктору Медоузу. Тот настоял на госпитализации, пациентка провела в Королевской лондонской больнице два месяца. Доктор Медоуз лечил ее бромидами. Данный подход поначалу оказал положительное воздействие: пациентка стала более спокойной и менее экспансивной, но вслед за этим у мисс Стивенс началась депрессия. С тех пор биполярное расстройство продолжало развиваться, причем во время маниакальной фазы пациентку из больницы выпускали.

В возрасте двадцати трех лет мисс Стивенс забеременела, личности отца она не знала – вероятнее всего, это был один из ее собутыльников. Для родителей мисс Стивенс ее беременность послужила последней каплей, и они выгнали дочь из дома. Мисс Стивенс поселилась в приюте для женщин, спустя три недели после рождения ребенка его отдали в сиротский приют. Для мисс Стивенс это происшествие имело самые печальные последствия: у нее была сильнейшая депрессия, она пыталась покончить с собой, приняв большую дозу снотворного. К счастью, ее застигли и сделали несчастной промывание желудка.

С тех пор состояние мисс Стивенс не улучшилось. К сожалению, несмотря на все мои усилия, симптомы только усугубляются. Во время маниакальной фазы фантазии пациентки все больше обогащаются деталями, мисс Стивенс постоянно рассуждает на тему, какая она красавица. Говорит, что непременно станет звездой мирового уровня. В фазе же депрессии, наоборот, объявляет себя бесполезной и никчемной.

Когда доктор Медоуз передал пациентку мне, я отменил курс бромидов и вместо этого назначил карбонат лития, в результате чего перепады настроения стали менее выраженными, но, к сожалению, возникли побочные эффекты – тошнота, звон в ушах, затуманенное зрение и, что хуже всего, гиперэкстензия мышц руки. Пришлось уменьшить дозу с 1200 миллиграммов до 800 миллиграммов в день. Увы, побочные эффекты исчезли вместе с положительными.

Еще раз благодарю за помощь. Случай мисс Стивенс – интересный пример биполярного расстройства, сопровождающегося бредом. С нетерпением жду ваших рекомендаций относительно дальнейшего лечения.

Искренне ваш,

Джозеф Грейсон, бакалавр хирургии, член Королевского колледжа врачей, доктор психологической медицины».