Текст книги "Право на жизнь"

Он уткнулся лицом в ладони, и плечи его задергались. Сидящие у костра сочувственно молчали. А что сказать – горе у человека. В таких случаях молчать лучше, чем с утешениями лезть.

– Да, времена… – нарушив, наконец, тягостную тишину, со вздохом протянул один из мужиков – пожилой бородатый здоровяк в куртке-штормовке с множеством кармашков. – Слышь, браток… ты того… Не убивайся так… Дело прошлое, найдешь еще кого. Оно, конешно, жалко. И бабу твою, и ребенка… Но надо дальше жить, жизнь на этом не кончается…

Субтильный отмахнулся и, поднявшись, побрел прочь от костра, куда-то в сторону реки. Сашка, проследив за ним тревожным взглядом, пробормотал:

– Как бы он не того… К реке пошел…

– Хозяин – барин. Оно мож и лучше, чем так мучиться… – вздохнул бородач и, помолчав немного, продолжал, – ладно, чего там… Вы вот меня лучше послушайте. Случилась раз со мной история – страньше не придумаешь. Служил я, до Удара еще, в части, в Сибири. Часть у нас небольшая была, даже можно сказать, что не часть, а так… мелкий гарнизон в тайге – склады мы охраняли. Объект не ахти какой важный, вот и не ударили по нам. Не было у нас на складах ничего стратегического, разве только кальсоны теплые, полушубки да валенки. И до Удара-то нас в гарнизоне человек сто всего было, не больше, а как врезало – так большинство, у кого с мозгом пожиже, собрались враз да сдернули кто куда. А человек сорок, включая и меня, осталось. А куда идти? Что там, в мире – неизвестно, а тут хоть цело все, в тепле сидим и даже продовольствия запасец есть. Какая-никакая, а цивилизация…

В части у нас узел связи был, а я на том узле начальствовал. Тут надо сказать, что в армию я после военной кафедры пришел, пиджак[16]16
  Пиджак – пренебрежительное обозначение офицеров, которые пришли в армию с гражданки, с военной кафедры.


[Закрыть] я был. И был у меня в институте закадычный товарищ, Петька. Вместе в одной группе учились, вместе прогуливали, вместе девок снимали, зачеты сдавали – а распределили нас в разные части. Меня-то на мелкий объект отправили, а его – в крупную ракетную часть, что в полтыще километров стояла. Мы перезванивались сначала, а потом и в эфире нашлись, морзянкой начали друг на друга пищать. Весело было! Чуть ночь – я солдатика своего с боевого поста спать отправляю, а сам наушники на голову, да за ключ берусь. И пошла потеха! Поинтереснее эсэмэс, если кто помнит еще, что это такое… Ночами просиживали. Встаешь, бывало, поутру со стула – а башка – как котел чугунный, и писк в ушах стоит… – здоровяк вздохнул и мечтательно зажмурился, вспоминая славные былые времена. – Нда… Ну а потом – известно что. Когда Удар был, накрыло и ту часть, где товарищ мой служил. Что-то там важное было у них, стратегическое. Петька мне не рассказывал никогда – подписка, а я и не очень-то пытал… Они не сразу погибли. Сам-то он на дежурстве в ту ночь сидел, в бункере. И бункер после удара запечатало – ходы завалило, двери перекосило или еще чего – они сами не знали, да только не смогли они выбраться. И вентиляция тоже накрылась, так что сидели они там, в этом могильнике, и знали, что смерть за плечами стоит. Медленная, мучительная… Я в тот день на дежурстве был и все, что с ними там происходит Петька мне морзянкой передавал. Рассказывал, как накрыло их, как выбраться пытались… Как поняли, что вентиляция сдохла и что всем конец скоро… Как начальник смены застрелился, а солдаты принялись за телеграфистками бегать и прямо там, в коридорах, насиловать… – он умолк ненадолго, а потом задумчиво произнес. – Вот она, природа человеческая… Всяк свой последний день по-своему проживает. Кто молится, а кто насилие и беспредел творит… – он вздохнул. – Словом, вот такая хреновина вышла. Товарища своего я, получается, в последний путь проводил, в могилу, смерть его слышал. Он ведь до последнего мне морзянкой пищал, заперся в аппаратной и выстукивал. Двое суток почти, без перерыва. Передает: выстрелов и криков из коридора больше не слышно… визга женского тоже… бормочет кто-то под дверью, но открывать я не буду – вдруг и меня шлепнут? Хотя – и так уж недолго осталось. Задыхаюсь я, говорит, Кирюха, прощай… – бородач опять умолк и уставился на огонь.

– Ну… бывает, чё ж… И не такое в те дни бывало, – подождав несколько мгновений, осторожно произнес сидящий слева от него молодой парнишка. – В чем фантастика-то?

– Ты погоди, зелень, не все еще, – бородач оторвал взгляд от огня и со значением посмотрел на парня. – Сначала дослушай…

До Удара у меня в подчинении пять солдатиков было, срочников. А как врезало – так они все враз и слиняли. Остался я один. Первое время, пока соляра была для дизель-генератора, я сутками за радиостанцией просиживал – все пытался сигнал поймать. Прорывалось иногда что-то, но что, откуда, куда – поди знай. Вызывать начинаю – тишина в ответ, только эфир шумит. И все кажется мне, будто слышат меня на другом конце, отвечать только не хотят. Сидят, принимают, да посмеиваются потихоньку… Потом уж, как соляра стала заканчиваться, я все реже и реже в эфир выходил. Сяду раз в месяц, по частотам пошарюсь, тишину послушаю – и все. И тоскливо как-то становится, муторно… Неужели, думаю, во всем мире никого нет, кто бы откликнуться смог?

Но вот как-то раз сел я, как обычно, за станцию свою. Лет пять уж от Удара прошло, осталось у меня соляры к тому времени всего ничего. Завел дизель, включил радиостанцию, начинаю частоты не глядя перебирать – и слышу вдруг, как морзянкой кто-то выстукивает… Да лихо так, прямо душа радуется! Обрадовался я несказанно! Хоть кого-то, хоть одну живую душу отыскал!..

Слушаю я, слушаю – и вдруг начинает мне казаться, что в передаче этой, в самом ее почерке, я что-то знакомое разбираю! Он ведь свой у каждого, индивидуальный – кто-то быстро чешет, кто-то медленнее, кто-то паузы между группами затягивает, а у кого-то ритм рваный, хромает… А эту… вроде как слышал я уже ее, но где – никак не припомню. Ладно… Хватаю я листок с карандашом, начинаю писать – пять лет все ж с тех пор прошло, как морзянку в последний раз принимал, перезабыл половину. Пишу я за ним, значит, а сам одним глазом в табличку с азбукой поглядываю – интересно ведь, что передает! Читаю – и с каждым словом челюсть моя все ниже отваливается… Понимаю разумом, что не может этого быть, что либо сон это кошмарный, либо умом я тронулся! Глянул я тут на шкалу с частотами и вижу, что частота, с которой я принимаю, – это наша частота, моя и Петьки, та самая, на которой мы ночами перестукивались! И то, что на бумаге выходит – это Петьки передача, товарища моего, что уже пять лет как в том бункере лежит, слово в слово!

Страшно мне стало! Вскочил я, наушники сорвал, бросил, от аппарата пячусь… А потом – будто молния в голове! Как шарахнет! Думаю – а вдруг жив?! Вдруг – выжил, выбрался в последний момент, а меня не смог известить? И теперь вот меня ищет!.. И такая радость меня вдруг взяла, такая надежда дикая, что жив он, курилка!.. Хватаю наушники, слушаю – а там уже другой оператор работает, отвечает. И я, даже не дешифруя, по почерку, понимаю, что это ж я сам отвечаю товарищу своему, моя это передача пятилетней давности!.. – он вдруг замолчал, и его широко раскрытые глаза по очереди обежали лица всех сидящих у костра мужиков.

– Запись? – спросил Сашка. – Или другие перестукивались… Как вообще можно различить, кто там морзянкой передает? Ладно бы голос…

– Связист, если он долго работает, начинает почерки различать, – покачав головой, ответил бородач. – Вот и у меня тогда сомнений не было, да и теперь нет. А на счет записи… Слушайте, что дальше было.

Нацепил я, значит, наушники, дальше слушаю. Пищит морзянка – а я весь разговор чуть не до словечка вспоминаю… Вот сейчас Петька про начальника смены рассказывает, а потом про солдат распоясавшихся начнет… И точно, так и есть! А вот сейчас я у него про резервный воздуховод спрошу, а он ответит, что нет у них такого, в проекте не был заложен, да и потом не достроили – и нате вам, именно это и слышу. А надо вам сказать, что с тех пор, как погиб Петька, я чуть ли не каждый день об их бункере думал, много раз выход из положения искал. И были кой-какие мыслишки… В таком большом бункере запасной выход обязательно должен быть – длинный коридор, который в стороне на поверхность выходит. Вдруг его не засыпало? Или еще как-то подумалось про потерны – кабельные каналы – в которых к бункеру кабеля подходят. По ним ведь тоже далеко можно уйти! И как же я жалел, что в те дни, когда товарищ мой там погибал, мне эти мысли в голову не пришли! Глядишь – жив бы был Петька!..

Слушаю я морзянку, вспоминаю – и вдруг шальная мыслишка мне в голову вползает потихоньку… Что если, раз тогда не получилось, так хоть сейчас передать? Понимаю разумом, что чушь это, что уже даже то, что я этот разговор слышу – бред несусветный, фантастика… А мысль все настойчивее и настойчивее стучится, и уже рука к ключу тянется… Дождался я паузы в передаче, когда Петькин ключ умолк – и как выстрелю в эфир! Разум-то забыл, а руки ключ помнят! Без ошибок все отстучал – и про запасной ход, и про потерну… Сижу, жду… потею… И слышу я вдруг Петькин ключ…

Словно морозом меня продрало! Отвечает мне Петька… Мне! Отвечает! Да Петька ли? И откуда – с того света?.. Нет, говорит, Кирюха, нету у нас запасного выхода. И потерны узкие, не проберешься… Я сижу ни жив не мертв, слушаю… Только Петька отстучал – а тут я в ответ. Только не я – этот, а я – тот, что пять лет назад за ключом сидел! Слышу – спрашивает. Неуверенно так спрашивает: кто передает, назовись… Петька ему – ты что, Кирюха, это ж ты сам и стучал. А я – тот, пятилетний – отвечаю: нет, не я это. Ключ мой, но не я вовсе! Кто передает?! Тут и Петька тоже в эфир – кто передает?! Назовись! Кто передает?! – бородач умолк и дрожащей рукой стер выступившие на его лбу крупные капли пота. – Не выдержал я тогда. Бросил наушники, радиостанцию отключил и месяц, наверное, к ней не подходил вовсе. А после уж и не до того стало. С провиантом перебои начались, с патронами, солярой… Словом – ушел я оттуда, так радиостанцию и не включив больше. Но частоту – частоту до сих пор помню…

Он окончательно замолк, и у костра на некоторое время установилась мертвая тишина.

– Ну и что это было, как сам-то думаешь? – тихо спросил молодой парнишка. – Че-то жутковато как-то…

Бородач помолчал немного, задумавшись, и тихо произнес:

– Не знаю. Даже сейчас, спустя столько лет, не знаю я, что и думать. И кажется мне, что стоит включить радиостанцию, на ту частоту настроиться – и услышу я… их. Кажется – до сих пор они разговаривают, до сих пор тот Кирюха его выслушивает, и до сих пор Петька умирает… снова и снова, снова и снова. Что можно будет послушать их – и поговорить… Вот только – с кем? Что это за запись такая, с которой разговаривать можно? Да и запись ли…

Он умолк. Молчали и остальные. История, что и говорить, была жутковатой. И вроде бы байка у костра – но стоит только задуматься… Еще в детстве слышал Данил историю, как покойник живому человеку по телефону с того света звонил. Рассказывал ее Лютый, а человек он был не таким, чтобы брехать попусту. Говорил, что сам тогда, поняв, кто ему звонит, – чуть мозгами не сдвинулся. Вот только два дня назад похоронил человека, гроб нес, могилу закапывал – и тут он же, этот человек, ему звонит… Неужели же и впрямь возможно такое, что из-за грани можно весточку послать?..

Со стороны желтой палатки вдруг послышались мягкие шаги, и Данил, обернувшись, увидел, что к костру подходит хозяин. В руках он нес большой алюминиевый таз, доверху наполненный кусками ароматной свинины.

– Хватит вам байки-то травить! – еще издали крикнул он. – Вот кабанчика лучше попробуйте! Сегодня еще по лесу бегал, а к вечеру на вертеле оказался! Ну, налетай! – и он принялся обходить мужиков, сидящих вокруг костра.

Те оживились, одобрительно загалдели и принялись выхватывать из кучи куски поаппетитнее. Данилу достался крупный кусок ляжки, и он с хрустом вгрызся в ароматное и сочное мясо. Рядом энергично двигал челюстями Сашка.

Хозяин, отложив в сторону таз, устроился между напарниками и, оглядев жующих мужиков, удовлетворенно кивнул:

– Ну, пока я вам рты-то заткнул – сам чего-нибудь расскажу…

Мужики загоготали:

– Хитрец…

– Ай да Николаич!..

– Вот тут у меня интересовались недавно, как наш поселок появился, – обернувшись к Данилу, сказал толстяк. – Рассказывать?

Данил кивнул, да и остальные одобрительно загудели – видимо, не одни завсегдатаи здесь собрались.

Николаич удовлетворенно кивнул и, вытащив из кисета на поясе листок пожелтевшей бумаги, принялся сворачивать самокрутку.

– Ну, слушайте. Случилось это в Тот самый день. Мы тогда танк с одного объекта на другой перегоняли. Т-95 – слыхали о таком? Перспективный танк четвертого поколения, испытания проходил за четыре года до Войны – вот его-то нам и нужно было гнать. Я-то сам водителем был, и мы с моим командиром, Вовкой Пчелкиным, только что с соревнований войсковых вернулись и неплохие результаты там показали. Так что эту чудо-машину решили именно нам и доверить. Полные баки, боекомплект, все дела… – Николаич оглядел внимательно слушающих его мужиков, прикурил, пыхнув густым клубом дыма. – Какая обстановка в тот год была – помните?

– А то… – отозвался один из слушателей. Сидел он с противоположной стороны, и Данилу разглядеть его через костер не удалось. – В Сирии война, Иран атомку развивает, Штаты на него лезут, да тут еще и Китай напряжение нагнетает…

– Вот-вот. Как на пороховой бочке сидели. Ну и грохнуло… И аккурат в тот самый день, когда мы этот танк на объект погнали.

С нами контролирующий тогда шел, на «Тигре». Когда ударило – тут только тупой не понял бы, что все. Началось, всему теперь конец. Мы тогда на восточной окраине Москвы как раз шли. Грохнуло так – я чуть из капсулы экипажа не вылетел. Смотрю на экран – а на западе один гриб, второй, третий… Пучатся, растут, ввысь поднимаются… В эфире – срач, никому до нас дела нет! Командир объект запрашивает, а в ответ тишина, хотя еще минуту назад без проблем отвечал… Все, кончился объект. Тут вдруг слышим – майор на нас выходит. И голос – как сейчас помню – спокойный такой… Ну что, говорит, ребята – всему конец. Никому больше ни мы не нужны, ни танк наш. Каждый теперь сам за себя. Так что давайте-ка поворачивайте машину на восток и чешите от этого проклятого города как можно дальше, сколько соляры хватит. В тайгу. Это, говорит, вам мое последнее распоряжение как вышестоящего командира-начальника.

Вовка минут сорок пробовал на наше начальство выйти – бесполезно. А тут за первым эшелоном – еще несколько, один за другим.

Грохочет все вокруг, земля трясется… Понял я тогда, что ни от нас теперь ничего не зависит, ни от танка нашего. «Уходим, говорю, командир, чего помирать-то понапрасну!» Ну и… развернули мы танк – и на восток. И майор на «Тигре» с нами. Вот такой мужик был! – Николаич показал сразу оба больших пальца. – С понятием… – он стряхнул указательным пальцем пепел с самокрутки. – Как мы уходили – это отдельный рассказ. Долго шли. Через города горящие шли, через деревушки, что рядом с городами стояли и тоже под удар попали. Много я тогда навидался… Дома – огромные, многоэтажные, основательные – будто спичечные коробки смело. Трупы на улицах – скрюченные, горелые… Грабежи, убийства, мародерство… Дети по развалинам ползают – плачут, родителей зовут, из-за куска хлеба насмерть дерутся… В одной деревушке видели, как пацаны лет пятнадцати мужика взрослого палками забили, а потом на костер потащили, а в другой – собаки здоровенные старика всей стаей рвали. И – пожары везде, разруха, угли красные да пепел серый… В каком-то поселке девок молодых подобрали, часть в «Тигр» погрузили, часть в танк забрали – в тесноте да не в обиде… – он усмехнулся.

– А радиация? – спросил Данил. – Излучение, наверно, уже вовсю шпарило?

– Было, да. Но на танке нашем защита – будь здоров. Уже и Т-90 очень хорошо в этом плане был защищен, а уж танк четвертого поколения и подавно…

Шли мы месяца полтора. Остановимся, соляры на заправке зальем – и дальше шпарим. И вот раз поднимаемся в горку – и открывается нам вот этот самый островок. На дозиметре – полтора рентгена, фон никакой для того времени… Ну и решили мы тут остаться. Танк посреди острова поставили, землянки отрыли, дизелек кой-какой устроили. Потом-то все больше лучины стали жечь, как соляра начала заканчиваться, но первое время, как баре, – с электричеством сидели. Потом оказалось, что неподалеку за отрогом селушка есть. У нас тогда своего ничего не было, охотой промышляли, пока зверье из этих мест не ушло. Вот нас местные жители и подкармливали. К себе перебираться звали – да только мы не пошли. Расположение у них неудобное – в лесу деревушка стояла, обзор плохой, обстрел еще хуже… Да и опять же – трак порвешь или каток повредишь невзначай – и все. В полевых условиях ремонту не подлежит. Нам и здесь неплохо было.

Майор наш – у него в «Тигре» радиостанция мощная стояла – несколько раз переговоры ловил. Отрывочные, правда… А один раз – даже Москву поймал! Из бункера откуда-то, рядом со станцией метро «Арбатская» передача велась. Мы в тот вечер все дела побросали, у радиостанции собрались – слушали. Оказалось – выжили люди! В Москве, в метро, много людей спастись успело! Оно ведь как противоатомное убежище строилось, вот и выдержало удары! Майор как услыхал – так чуть с ума не сошел! У него в метро жена работала, так что все шансы оставались у нее выжить. Любил он ее очень, чуть было назад в горячке не рванул. Еле удержали – куда ехать-то, где искать? Тот боец, что в бункере сидел, рассказывал, что на поверхности теперь пекло, фон такой, что заживо сгоришь. А у нас из защиты – только ОЗК бесполезные. Три вечера мы его удерживали, связали даже. Удержали все-таки, но к радиостанции он с тех пор не подходил, все больше я с ней работал. Чуть не каждый вечер с тем бойцом общался, все, что у них в метро творится – все знал. Ну и о нас немного рассказывал…

– Ну и как там, в Москве-то? – спросил старосту жадно слушавший это удивительное известие Сашка.

– У них там, оказывается, станции метро как отдельные города-государства стали. Фашисты опять появились, мразь такая, Красная линия, Ганза – торгаши… А боец тот – он вроде как в Полисе каком-то жил. Говорил, что это самый лучший город во всем метро, потому и называется так – Полис…

– А еще-то что говорил? – подбодрил замолчавшего было Николаича Данил.

Хозяин гостиницы помолчал немного. К тому времени самокрутка его уже потухла, дотлев едва до половины, но Николаич о ней совсем забыл, видимо, полностью отдавшись воспоминаниям о старых временах.

– Да я уж и не помню теперь, – ответил он, помолчав. – Два года мы с ним общались, а потом прервалась связь. К тому времени мы с мутантами уже воевали. Стали из лесу эти самые твари лезть – только держись! Мы и держались. А что… Очередь из пулемета дашь – они и разбегаются. Но это поначалу только. Потом осмелели да и числом прибавили – обороняться труднее стало. И тут как-то раз к нам из деревушки приходят – помогите, говорят, от чудовищ отбиться. Как ночь – так они лезут. Мы-то в лес не пошли, но жителям предложили к нам переселяться и совместными усилиями бороться. Так они потихоньку к нам и перебрались… Отрыли землянок побольше, а танк в центре поставили, для кругового обстрела. Как тревога – так все по землянкам и отстреливаются оттуда. А за спинами – танк поверх голов долбит. Да и река помогала – какое-никакое, а препятствие. Ничего, справлялись…

– А почему связь-то прервалась? – спросил Сашка. – Как там в Москве-то сейчас – вот бы узнать…

Николаич вздохнул:

– Когда людей-то из деревушки перевозили, так майор на «Тигре» своем обычно край леса ждал, километрах в пяти отсюда. Детей полну машину сажал – и сюда, а взрослые уж своим ходом. Обычно все нормально проходило, хотя бывало и его атаковали – там ведь пулемет на крыше, отбиться можно. А последний раз не повезло, на курят наткнулся. Знаете наверное… Огромные такие, на цыплят похожи. Курята парой сбоку и ударили – машину перевернули, а там уж и до пассажиров недолго добраться. Хорошо – пустой шел, без детей. Так и не стало у нас ни «Тигра», ни майора, ни радиостанции.

– И теперь еще мутанты лезут? – поинтересовался Данил.

– Нет, сейчас попритихли, таких гонов больше не бывает, не то что раньше. Теперь мы все больше от бандюков отбиваемся – много сейчас охотников, до чужого добра жадных. Года три назад, вон, вообще на трех бэтэрах пришли. Мы танк вкопали – для уменьшения силуэта – и давай по ним долбить. Там же всех и положили… – Николаич отбросил в сторону потухшую самокрутку и, закряхтев, поднялся. – Ладно. Засиделся я тут с вами… Спокойной ночи всем, гости дорогие, пойду. Если что беспокоить будет или понадобится – я у себя, будите смело. Умыться – в реке, вон там, подале, тропинка с кручи спускается. А если по нужде – так это вам в лесок, вдоль берега. На опушке три валуна стоят ростовых, между ними и оборудовано. Только заходите с другой стороны. Там костер горит, увидите. Специально для гостей разжигаем – чтоб не плутать, если очень уж приспичит. Да и вляпаться шансов меньше… – он широко зевнул и, развернувшись, потопал к себе.

* * *

Время было к полуночи, и потому напарники, тоже решив не засиживаться, спустились к реке умыться перед сном. После этого Сашка полез устраиваться в землянку, а Данил, подсвечивая фонарем, отправился на поиски валунов. Нашлись они быстро, стоило лишь пройти метров двести по берегу. Камни стояли большим треугольником, и два прогала между ними были заложены бревнами, а третий оставался открыт – таким образом получилось что-то вроде большого загона, из которого ветерок доносил невыносимо ароматное амбрэ. У входа горел костерок, а рядом с ним лежала целая куча дров.

Втянув носом воздух, внутрь он решил не заходить. Делов-то – на полминуты… Подбросил дровишек, пристроился к валуну, принялся поливать его шероховатый, теплый после солнечного дня бок. Сзади вдруг послышались мягкие шаги и какой-то скрип, но он не обратил на это внимания – мало ли, кому еще приспичило. Стоял себе, поливал, до тех пор, пока вдруг не почувствовал, как в спину между лопаток уткнулось что-то твердое и дребезжащий старческий голос произнес:

– А ну-ка, паря… оборотись…

Данил спокойно доделал свое дело, застегнулся, предвкушая, как повернется сейчас и без разговоров, не взирая на возраст, врежет наглецу по его оборзевшей харе… Обернулся – сзади, на некотором расстоянии, полукругом, стояло четверо крепких ребяток примерно его возраста, одетых в черные кожаные куртки, а чуть сбоку, в истрепанном инвалидном кресле, сидел тот самый старик. И в лице его, освещенном теперь светом костра, Добрынину вдруг почудилось что-то странно знакомое…

– Не узнаешь меня? – ласково спросил старикан, щуря глаза. – Ай, нет… Вижу – узнал…

А Данил и впрямь вдруг почувствовал, как дыхание его на мгновение сбилось, замерло, а сердце пустилось вскачь, словно взбесившийся куропат. Ощущение было такое, будто на голову внезапно вылили ведро ледяной воды. Это и впрямь был он, тот, кого Данил частенько вспоминал – хозяин самого первого, Черного каравана…

Барыга.

Это был он… и не он. Тот Барыга, которого помнил Добрынин, был моложе лет на тридцать, лицо его не бороздили в разных направлениях морщины, рот не скалился беззубо, а голова не сверкала в отблесках костра отполированной старческой лысиной в пигментных пятнах. И тогда – тогда он еще ходил по земле на обеих ногах, а не ездил в коляске. Данил слишком хорошо помнил, чем окончилась их встреча и до сего времени был твердо уверен, что труп работорговца уже давно сгнил и истлел, оставив после себя только белый, отполированный дождем и ветром костяк – однако поди ж ты…

– Вот и сви-и-иделись… – сладко пропел старик, и голос его задрожал от смешавшегося в нем еле сдерживаемого торжества и злобы. – Что – не ожидал, сучонок? Земля-то она круглая, верно?

Данил молчал, и мозг его лихорадочно работал, оценивая обстановку. Молчали и четверо сопровождающих Барыги, напрягшись, словно бойцовые псы в ожидании команды. Один из них держал в руках цепь с гирькой на конце, двое – тесаки довольно жуткого вида, а самый крайний помахивал длинной арматуриной.

«Хоть огнестрела нет… – пронеслось в голове. – Местных боятся всполошить… Хорошо…»

– А я из окошка смотрю – ба… харя знакомая! Прошли годы-то – а морда не изменилась! Какой в память мне впечаталась – такой и осталась. Заматерел только… – трепеща ноздрями, продолжал вещать торгаш, и лицо его постепенно багровело, наливаясь кровью. – А где ж китаеза мой? Тут вроде бы крутился…

– Ли давно уже не твой, – с ледяным спокойствием ответил Данил, ожидая в любой момент атаки со стороны крепких ребяток.

Ой, как плохо, что Сашка в гостинице остался, – даже спину прикрыть некому…

– Да, заматерел… – прохрипел Барыга, с бешенством рванув воротник комка, будто ему не хватало воздуха. – Вона бык какой, аж комбез по швам трещит… Ну да ничего, настал и мой день. Как же долго я ждал!..

И он, как-то нелепо дернув рукой, прохрипел:

– Взять его!

Он еще заканчивал фразу, а Данил уже, получив мощный заряд адреналина, рванулся влево, смещаясь, чтобы атакующие оказались на одной линии, одновременно с этим выдергивая из чехла за спиной лопатку. Маневр удался – на мгновение крайний нападающий закрыл трем другим обзор и возможность для атаки. Этого вполне хватило – Данил качнулся вперед, принял летящую навстречу арматурину вскользь на плоскость лопатки, отбил, и обратным движением полоснул кончиком лезвия по кадыку. Парень отшатнулся, выронил железяку и захрипел, хватаясь за шею. Пальцы его, судорожно пытающиеся зажать длинный поперечный разрез, сразу же потемнели от бьющей толчками наружу темной крови. Он еще стоял на ногах, но Данил уже вычеркнул его из списка боеспособных противников и теперь внимательно следил за оставшимися. Те, поняв, что боец им противостоит серьезный, нахрапом больше не лезли, предпочитая действовать с осторожностью. Они начали расходиться, беря его в полукольцо, прижимая спиной к валунам и лишая пространства для маневра.

– Гаси его ребята! – размахивая руками и подпрыгивая в коляске, хрипел за их спинами Барыга. – Вперед! За что только я вам плачу?! Вчетвером управиться не можете!

Парни, подстегиваемые выкриками, двигались вперед. Данил, медленно отступая, краем глаза внимательно следил за тем, что справа, с цепью. Цепь – это не тот предмет, которым можно ударить сразу. Она требует хорошего замаха, и грамотный боец никогда не выберет ее как основное оружие. К тому же этот, в отличие от остальных, заметно трусил, косил глазом на хрипящего вспоротым горлом товарища.

Отведя левую руку за спину, Данил вытащил из обоймы недавно купленный метательный нож – пригодился-таки, что бы там Сашка не язвил! – и, выбросив руку вперед, метнул его в среднего. Тот пригнулся, пропуская блеснувшую пластину стали над собой, но Добрынин и не надеялся на смертельный удар. Бросок был лишь средством отвлечения – одновременно с этим он прыгнул вправо, атакуя парня с цепью. Тот еще замахивался – впопыхах, неловко – а Данил уже был рядом. Пригнувшись и приняв удар на спину – цепь легла не гирькой, а плашмя, не принеся сколь-нибудь значительного урона – он распрямился пружиной и на выдохе врезал противнику локтем, вбивая височную кость в мозг. Парня мотнуло в сторону, он всплеснул руками и беззвучно повалился на землю. Данил тут же развернулся – и вовремя: двое оставшихся с оскаленными в бешенстве мордами налетали слева. Первого он встретил боковым ударом ноги в колено. Пробил навстречу движению, мощно, не щадя, гарантированно стараясь вывести из строя. Голень, набитая на тренировках до твердости лошадиного копыта, жестко врезалась в коленный сустав, сминая чашечку и разрывая суставную сумку. Нога подсеклась, атакующий боком упал на землю и, визжа от боли, схватился за колено, торчащее в сторону под неестественным углом. Через него перепрыгнул последний и сразу же ударил, целя ножом в живот. Ударил в броске, из неожиданного положения, но Добрынин все же успел сместиться левее, и нож, вспоров комок, лишь самым краем чиркнул по ребрам. Захват руки, подбив ногой по ахиллесову сухожилию, удар ребром ладони в переносицу – и оглушенный противник завалился на спину. Носок берца, ломая тонкую кость, жестко впечатался в висок, и нападавший, хлюпнув, тут же затих.

Данил присел, сорвал пучок травы и принялся стирать кровь с лезвия лопатки, поглядывая на Барыгу. Тот, раскрыв рот, не мигая, смотрел на него.

– Не ожидал? – сочувственно спросил Данил. Сейчас ему и впрямь было немного жаль этого старика, работорговца, так неудачно заехавшего поторговать к ним в Убежище лет пять-шесть тому назад. – И впрямь, наверное, заматерел… Что ж тогда случилось-то? Как получилось, что ты живым от Счетчика ушел? Недострелил он тебя, что ли?

Торгаш что-то прошипел в ответ и повел вокруг себя диким взглядом, задержав его на телах четверых помощников, трое из которых лежали безжизненными трупами, а четвертый скулил, держась за колено, и тихо матерился сквозь зубы.

– Ты тут побудь, – пристраивая шанцевый инструмент за спину, попросил Данил. – Я-то тебя не трону, руки марать не хочу, а вот Счетчик тобой, вероятно, заинтересуется… Ты ведь к местным не побежишь жаловаться, нет? За такое, – он кивнул на тела в кожаных куртках, – по головке не погладят…

Барыга молчал, и только широко раскрытые глаза, и мелко подрагивающая голова говорили об охватившем его страшном напряжении.

Данил еще раз оглядел панораму сражения, поднялся и, не оборачиваясь, быстро зашагал в сторону лагеря.

Тем же вечером, в землянке, Ван все же рассказал, что произошло шесть лет назад, и как торгаш сумел выжить. Последний выстрел, прозвучавший из подворотни, предназначался лишь для помощника Барыги. Самого же работорговца Счетчик убивать не стал – посчитал это слишком легкой смертью для своего мучителя. Прикладом винтовки он раздробил ему колени и оставил там же, подыхать. Каких сил стоило Барыге выжить, как ему удалось спастись, – это знал только он сам. И секрет свой унес в могилу – Ли в тот вечер на острове все-таки разыскал торгаша и отдал свой долг сполна.