Текст книги "Хроники Расколотого королевства. Fly by Night"

– Все близнецы рождаются вместе, но королевы-близняшки родились, держась за руки. Правая рука Мэриел срослась по краю с левой рукой Пэри. А между их мизинцами рос еще один палец, которым могла двигать любая из сестер. Когда им было пять, родители решили, что пора их разделить. Лишний палец достался Мэриел, но с тех пор они всегда стали носить перчатки и платья с длинными рукавами, чтобы посторонние не могли различить их. Люди, склонные к суевериям, говорят, что лишним пальцем, который остался у Мэриел, по-прежнему может двигать каждая из сестер. Наш нынешний герцог, Вокадо Авурлейс, и его сестра, леди Тамаринд, родились в изгнании, в Джотландии, где их семья жила под покровительством королев-близняшек и их матери. С раннего детства он постоянно общался с сестрами. Став юношей, он начал ухаживать за ними. Все бы хорошо, но он воспринимал их как одну женщину, что, в общем-то, неудивительно, ведь их почти не отличишь. Когда же сестры предложили обручиться с одной из них, он выбрал Пэри. И первое время все шло хорошо. Но когда Пэри спросила, почему он выбрал ее, а не Мэриел, герцог не придумал лучшего ответа, чем сказать, что его пугает палец Мэриел. В тот же день Пэри расторгла помолвку. Одни говорят, она обиделась за сестру, другие – что считала лишний палец частью себя и не могла принять такого отношения к нему. Герцог много лет живет в Манделионе и все эти годы не перестает мечтать о королевах-близняшках. За едой он раскладывает куриные кости и черешневые косточки по парам и вздыхает над монетами с профилями королев: на одной стороне Мэриел смотрит направо, на другой – Пэри смотрит налево. Герцог верит, что, если перестроит Манделион, придав ему симметрию, достойную королев-близняшек, они его простят и приедут сюда, чтобы править королевством вместе с ним.

– Думаешь, приедут? – спросила Мошка.

– Разве что когда жареный петух прокукарекает. А пока дела королевства плохи, ведь герцог и слышать не хочет о других кандидатках в жены.

– Но у леди Тамаринд ведь могут быть дети! Она не замужем?

Клент проницательно посмотрел на Мошку, и ей стало неловко. А если он видел, как ее приворожила эта женщина? Если догадался, что Мошка его предала?

– Нет, – сказал Клент. – И насколько я могу судить, у нее нет ни кавалера, ни фаворита.

– Почему? Из-за шрама?

– Леди Тамаринд носит свой шрам как цветок. Если она одна, значит, сама так хочет.

– А откуда у нее этот шрам?

– Не знаю. Кажется, он уже был у нее в тринадцать лет, когда она вернулась из Джотландии.

В это самое время леди Тамаринд подъезжала к своей резиденции на восточной окраине Манделиона. В Медвяном саду она пересела из кареты в носилки, и ее понесли во дворец. И хотя она не могла знать о том, что в брачном доме только что обсуждали ее шрам, мысли ее были заняты именно им.

Она никогда не забывала о нем надолго. В тех редких случаях, когда она улыбалась, он стягивал кожу на щеке, словно призывая вернуть лицу бесстрастное выражение. Зимой шрам всегда был холодным, как изморозь на стекле. А когда она пугалась, шрам пульсировал, будто во рту трепыхалась бабочка.

«Что ж, – подумала она, вспоминая сцену с разбойниками, – на самом деле было страшно».

Пока один лакей помогал ей подняться с носилок, остальные, не теряя времени, отмыкали шесть замков на парадных дверях Восточного шпиля.

– Мои дела в столице улажены, – сказала она мажордому. – Будьте добры отослать записку мистеру Кольраби о том, что я жду его как можно скорее, затем подайте чаю, газету и мешок дохлых кошек.

Войдя в холл, она услышала, как замки по очереди мягко щелкают, запираясь. На каждом замке имелась эмблема Ключников, гарантирующая высшее качество. Взломай его вор, Ключники выплатили бы владельцу солидную компенсацию. Но самое главное, эмблема давала знак: дом под защитой Ключников, обворуй его – и навлечешь на себя их гнев, и по твоему следу пойдут безжалостные ловцы.

Увы, замки Ключников не защищали от самих Ключников, что немало огорчало леди Тамаринд. Поэтому она нашла охрану, неприступную для любого злоумышленника.

Когда фрейлины подали ей мешок, полный дохлых кошек, она поднялась по парадной лестнице на второй этаж. Перед дверью в зал она надела длинную кожаную перчатку, защищавшую руку до плеча, достала за хвост одну кошку и, открыв дверь, плавно кинула тушку на середину зала. Тут же из-под клавикордов метнулось извилистое зеленое тело и, раскрыв огромную пасть, усеянную острыми зубами, проглотило кошку на лету.

Две фрейлины стояли у двери, пока Тамаринд осматривала своего любимца. Она была довольна его видом: под зеленой ребристой кожей перекатывались бугры мышц, над левым глазом темнел старый шрам, а один из зубов, выбиваясь из общего ряда, торчал в сторону.

Поначалу ее покои охранял охотничий сокол, обученный выклевывать глаза любому незваному посетителю. Как-то раз, вернувшись домой, она обнаружила, что сокол утратил воинственный нрав, стал совсем ручным, зато покрупнел. Тогда она завела свирепого волкодава, первое время он оправдывал надежды, а потом, к вящему удивлению леди, разродился щенками. Снова пришлось искать замену. Куда дольше прослужил королевский питон, но и его постигла та же участь. И тогда леди Тамаринд выбрала самого экзотического охранника. Судя по всему, Ключники так и не придумали, как подменить крокодила.

Пока крокодил дожевывал кости, леди Тамаринд уселась на глубокий подоконник и открыла свою шкатулку с горностаем. Внутри лежало кольцо с печаткой, благополучно сбереженное от алчных лап разбойников и коварных лап Ключников. Иной человек сказал бы, что столь изысканное украшение нельзя все время хранить взаперти. Но Тамаринд знала, чем ей грозит, если прознают, что кольцо у нее.

Из ее окна Манделион напоминал гигантскую бабочку из камней и шифера. Симметричность городского ландшафта бросалась в глаза. При мысли о мании брата шрам начал пульсировать.

«Что это за чувство? – думала она. – Неужели страх? Нет, не страх».

Она перешла к другому окну и взглянула во двор, на позорный столб и виселицу. Там, внизу, человек стоял на коленях, дожидаясь, пока констебль, накалив клеймо в огне и остудив в воде, прижжет ему руку. Или буква «В» – за воровство, или «П» – за подлог.

«Было бы проще сразу их вешать, – размышляла Тамаринд. – Заклейми человека вором, и он нигде не получит работы. Он снова отправится воровать, еще ожесточеннее. А куда ему деваться? Клеймо не говорит о природе человека, а создает ее».

Кончиком пальца она обвела шрам на щеке.

«Может, все-таки страх? Нет, не страх».

Дом в Джотландии, где она выросла, выходил окнами на площадку для бадминтона. Она ясно помнила, как играла в бадминтон последний раз. Помнила, как блестела листва после дождя, как она тянула брата за рукав со всем пылом своих тринадцати лет. Она едва ли понимала, как глубоко его ранила размолвка с Пэри. Но она знала, что ему вредно часами просиживать в комнате, рассматривая лица сестер на монетах или в медальоне. И она знала, что обязана вернуть Вокадо к жизни.

Услышав птичье пение, брат поморщился, как от зубной боли. Поначалу он играл вяло, точно во сне, но потом вошел в раж, и Тамаринд носилась как угорелая, отбивая его подачи. Потом ракетка Вокадо вырвалась из руки и улетела в кусты. Тамаринд бросилась на помощь, но брат оттолкнул ее. Она упала на колени рядом с лужей и увидела собственное отражение, трогательное в своем недоумении.

– Гляди, Вокадо! – воскликнула она. – У меня есть близнец!

Она не представляла, какой вулкан ярости разбудит это невинное слово. Подняв лицо, она улыбнулась брату, и в тот же момент ракетка резанула ее по щеке…

Во дворе констебль прижег руку преступнику и продемонстрировал клеймо судье и собранию. Сюда, на второй этаж, не долетал ни запах паленой кожи, ни слова констебля. Но Тамаринд и так знала, что он говорит.

– Честная метка, милорд.

«Ж» значит «`жентльменское соглашение»

– Эй!

Мошка проснулась и по привычке раскинула в стороны руки, сжатые в кулаки. Те неожиданно стукнулись о деревянные стенки. Открыв глаза, она увидела над собой потолок с балками из темного дерева, облепленными паутиной. И услышала плеск воды, отчего спросонья подумала, что находится в Чоге. Но тут появились необычные звуки – будто лошадь шлепают по крупу.

– Эй!

Неловко повернувшись в тесной койке, Мошка осмотрела комнату. На стене, под самыми балками, было единственное окно, за которым светлело серое небо, поделенное оконной решеткой на ромбики. За окном ругались, стараясь не слишком шуметь.

Встав с кровати, Мошка подошла к окну и открыла его. На улице толстая баба с носом пуговкой и широким, лягушачьим ртом распекала своего пьяного спутника, поднимая его с земли за пояс.

– Эй, вы там, наверху! – рявкнула она, задрав голову.

Она кричала по-особенному, издавала полухрип, полурев, чтобы соседи враз поняли: она изо всех сил старается их не разбудить.

– Вы там свадьбы ладите? Мы хочим пожениться. Ага-а?

– Ач-та-а? – произнес ее неустойчивый спутник с бутылкой в руке.

В доме открылось другое окно, мелькнула копна огненно-рыжих волос.

– Хотите пожениться по-быстрому? – спросил высокий девичий голос. – Есть три шиллинга и шестипенсовик за неурочный час?

– Вот тута, в кошельке, – ответила баба, ударяя себя в грудь и придерживая жениха на ногах.

– Сейчас открою, – сказала рыжеволосая девушка. – Если сам не сможет расписаться в книге, будете водить его рукой.

В недрах дома чиркнула спичка, деревянные башмаки застучали по половицам. Скрипнула дверь, и парочка вошла внутрь.

Минут через пять другое окно распахнулось снова, и показалась прежняя девушка. Только теперь ее рыжие волосы были убраны под чепец и самой заметной деталью выразительного бледного лица стали глаза, вдумчиво смотревшие по сторонам. Наконец она заметила Мошку.

– Простите, что разбудили вас, мэм, – сказала она. – Надеюсь, больше мы вас с мужем не потревожим.

Рыжеволоска, похоже, не разглядела Мошкиного лица и говорила с ней как со взрослой женщиной. Странно было слышать обращение «мэм» от девочки чуть старше ее самой.

– Мы сюда не жениться пришли, – сказала Мошка. – Просто поживем у вас немного.

– А, – улыбнулась рыжеволоска. – Чем по жизни занимаешься? Я пирожками.

– В смысле?

– Пеку пирожки. Для молодоженов. А ты что делаешь?

– Я… помощница.

– О…

Судя по интонации девушки, она ничего не поняла, но пожатием плеч как бы заверила, что в чужие дела лезть не будет.

– Ну, увидимся за завтраком, – сказала она.

Наблюдая, как солнце встает на востоке и освещает шпили церквей, Мошка пыталась привести мысли в порядок. Хитро закрученный разговор с леди Тамаринд изменил ее планы. Неужели сестра герцога говорила правду?

Стоило Мошке подумать об этой женщине, как у нее засосало под ложечкой. Ее охватило волнение – томительное и опасное. Ее тянуло к белой леди как к воплощению чего-то неопределенного, но в высшей степени желанного, чего сама она была лишена. И это вызывало неприятное ощущение, сродни зубной боли.

Работать на леди Тамаринд! Рано или поздно ее могущество и слава прольются золотым дождем на Мошку, и тогда она станет… Кем именно она станет, Мошка представляла смутно, но само предвкушение ощущалось как крылья за спиной, которые ей предстоит однажды расправить.

В шесть часов прозвенел рыночный колокол, на улицу высыпал народ. Мошка с бесконечным восторгом смотрела, как моют крыльцо, и радовалась, что трудится не она. Когда они с наряженным Клентом спускались к позднему завтраку, Мошку наполняло чувство, что лучшего места для жизни нельзя и желать. Сегодня Бокерби был на редкость сдержан, из чего Мошка заключила, что прошлым вечером он был пьян.

– Припоминаю, – заговорил он, едва гости уселись за стол, – вы сообщили, что дружите с Джен. Как поживает наша дорогуша?

– Цветет и пахнет, – сказал Клент. – И в деньгах недостатка нет. Раздобрела и держит двух подмастерьев.

– Раздобрела, говорите? Джен всегда была такой проворной – я удивился, когда она ушла на покой. Ну, теперь мы все добропорядочные граждане… Даже Джен.

– Она потеряла вкус к прежней профессии, когда магистрат… отметил ее заслуги буквой закона, – сказал Клент с усмешкой.

Бокерби грустно улыбнулся и пересчитал языком свои зубы.

– Значит, это буква «В», – сказала Мошка с полным ртом хлеба.

Бокерби взглянул на Мошку так, словно она только что появилась из воздуха. Окинув ее взглядом, он повернулся к Кленту.

– И часто ее так озаряет? – спросил он.

Клент пожал плечами и кивнул.

– Не худшее качество, – сказал он.

– Сколько ей лет? – недовольно проворчал Бокерби. – Явно не больше тринадцати. Зеленовата малость… И все же на вашем месте я бы женился на ней. Они становятся покладистее, заполучив ваше имя, если вы понимаете, что я имею в виду.

– Вы совсем с ума сошли?! – воскликнул Клент, да так, что за стеной затихли очередные брачующиеся. – Я сыт уже тем, что мне приходится думать за двоих, и не собираюсь взваливать на себя все остальное.

Бокерби пожал плечами и, прежде чем выпить, провел стаканом над кувшином в честь короля Прэля.

Мошка, слушая разговор, ощутила, что сидит здесь как невидимка. А раз так, решила она, самое время утащить со стола весь хлеб и сыр.

– Воля ваша, – сказал Бокерби, с усмешкой глядя на Клента поверх стакана, – но рано или поздно вам придется как-то ее пристроить, если вы понимаете, что я…

– Да-да, понимаю…

В дверях показалась рыжеволоска.

– Мистер Бокерби, – сказала она и сдула рыжую прядь, упавшую на лицо. – У вас клиент в восточном приходе.

– Что ж, – сказал Бокерби, поднимаясь из-за стола, – работа не ждет.

Он натянул на голову широкополую шляпу священника и произнес:

– Меня зовет священный долг. Вот что, друзья мои. Вы живете в комнате для новобрачных, поэтому, если кого-нибудь встретите в доме, постарайтесь выглядеть… преображенными.

Мошка точно не знала, как выглядит «преображенный» человек, зато Клент что-то такое понял. В общем, решила Мошка, лучше избегать ненужных встреч.

Когда они вернулись в комнату, Клент завел серьезный разговор.

– Присядь-ка, – сказал он. – Нет, садись за стол.

Он покопался в своих обширных карманах, выудил оттуда чистый лист бумаги, чернильницу и перо и положил это добро перед Мошкой.

– Корабельный устав, – произнес он.

– Какой устав? – спросила Мошка.

– Если ты меня перебиваешь, делай это хотя бы культурно, – заметил Клент едко. – Итак. Бывает, что двум кораблям приходится идти какое-то время бок о бок. Их может объединять общая цель или общий враг, но если не хотят пойти ко дну, им надо поддерживать мир между собой. В таких обстоятельствах джентльмены морей составляют устав, то есть свод правил, которым все подчиняются. Теперь ты меня понимаешь?

Мошка догадалась, что ей предлагают перемирие. Она закусила губу с сомнением, но потом вспомнила, что обещала леди Тамаринд слушаться Клента. К тому же теперь, когда с ней не было Сарацина, лишь на Клента она могла хоть как-то положиться в этом большом и враждебном мире.

– Я буду записывать правила?

– Это ж работа помощницы, верно? Записывай, только помельче, экономь бумагу. Первое правило: Мошка… Э-э…

– Мошка Май.

– Мошка Май… будет служить Эпонимию Кленту в качестве помощницы или секретаря, подчиняясь его разумным требованиям и не задавая вопросов. А взамен Эпонимий Клент обеспечит названную Мошку Май едой и кровом… и… м-м… обязуется выплачивать вознаграждение в двадцать шиллингов ежегодно, в конце каждого года.

Мошке хотелось сказать «и гуся», но она сдержалась.

– И одежду, – добавила она вместо этого.

– Сносную одежду, – уточнил Клент. – И на данный момент ты одета вполне сносно.

Не поднимая головы от бумаги, Мошка вытянула из-под стола одну ногу, продемонстрировав Кленту изношенный ботинок. Ботинки эти достались ей от щедрот мистрис Бессел.

– Давай не будем меркантильными, – сказал Клент, а затем воскликнул: – Пресвятые почтенные! Ты носишь портки?

Мошка быстро спрятала ногу под стол.

– Это на случай высокой воды, – объяснила она.

– Дорогая моя лягушонка. Позволь напомнить, ты уже не в пруду. Сейчас по тебе не всегда поймешь, кто ты – девочка или мальчик. Забудь про портки. Записывай второе правило: Мошка Май впредь будет одеваться и вести себя как существо женского пола.

– Третье правило, – сказала Мошка. – Эпонимий Клент обещает не брать вещей Мошки и не использовать их для уплаты своих долгов или спасения своей шкуры.

– Как тебе будет угодно, – отмахнулся Клент и, отойдя к окну, продолжил: – Четвертое правило: Мошка Май не будет разглашать никакой информации личного характера касательно своего нанимателя без его разрешения, а также не будет рыться в его бумагах и пересказывать кому-либо его слова.

– Пятое правило: он также не будет следить за Мошкой и оставит в покое ее вещи.

– Шестое правило: Мошка не должна скрывать информацию, которая может представлять интерес для ее нанимателя, и обязуется сообщать ему обо всем при первой возможности.

– Седьмое правило: Эпонимий будет держать Мошку в курсе всего, что касается их дальнейшей судьбы и людей, на которых они работают.

– Ну, ладно, – заключил Клент. – Этого, пожалуй, хватит. Теперь ставим подписи.

Когда оба подписались под документом, Клент свернул его и убрал во внутренний карман сюртука.

– Так, – сказала Мошка, – я хочу узнать, зачем мы работаем на Книжников?

– Этим вечером ты получишь больше ответов, чем ожидаешь. А пока у нас есть важная работа. Я должен написать балладу про разбойника с большой дороги. А ты… почистишь мои ботинки, как их чистил прежний секретарь. За рукомойником найдутся какие-нибудь тряпки. Далее, плачевное состояние моего пальто говорит о тебе не лучшим образом. И, ради всего святого, прежде чем мы выйдем на улицу, сделай что-нибудь со своими бровями.

Сказав это, Клент удалился в каморку, служившую ему кабинетом, а Мошка взяла в камине уголек и, подойдя к окну, чтобы видеть свое отражение, зачернила свои бесцветные брови.

Остаток дня Мошка провела, счищая колючки и дорожную пыль с плаща Клента, штопая разошедшиеся швы его сюртука и начищая ботинки. Время от времени Клент выглядывал из каморки и принимался расхаживать по комнате, размахивая руками и возмущаясь.

– Святой Упивец, дай мне терпения! Ну почему у этого Блита такое дурацкое имя?! Я уже использовал в рифму «не спит», а кроме нее в голову приходит только «побит».

Он пригладил всклокоченные волосы, словно расчесывая мысли, и вернулся в каморку.

Клент вышел вскоре после ужина. Он с довольным выражением лица изучал готовую поэму, как заботливая мать смотрит на новорожденное дитя. Заметив угольно-черные брови Мошки, он тяжело вздохнул и отвел глаза. Надел почищенный сюртук и оправил его дрожащими руками.

– А теперь, – сказал Клент величественным тоном, – мы должны предстать пред очами Мэбвика Тока.

– Это кто такой?

– Мэбвик Ток – предводитель гильдии Книжников в Манделионе. Он может процитировать все «Начинания» Пессимиса, от Зарождения до Последствий, на акрилическом языке. Говорит на двадцати языках, причем живых половина, включая два с Арагашских высот. Причем одно из наречий требует для правильного произношения держать монету под языком. Когда он путешествует, его карета так плотно заставлена книгами, что туда и тень просочится с трудом. Однажды он раскрыл лигу диверсантов, просто заметив шелковую нить в бумаге билета в оперу. Если бы знания торчали из человека колючками, он был бы настоящим ежом.

– Если он – такое совершенство, зачем им нужен ты?

– Для деликатных поручений в различных частях королевства. Им нужен особый уполномоченный, которого сложно заподозрить в связи с Книжниками. Я – тайная величина, я многое прячу от посторонних глаз, я могу перемещаться по Манделиону точно призрак.

По мнению Мошки, Клент прятал от посторонних глаз разве что собственные кишки и прочие органы, но девочка благоразумно решила не озвучивать эту мысль.

– Когда мы пойдем к этому Ёжику Току?

– Прямо сейчас. Надевай чепчик и иди за мной.

Мошка натянула чепчик, обула деревянные башмаки и потопала за Клентом. Снаружи она принялась с нескрываемым любопытством глазеть по сторонам. Никогда еще ей не доводилось бывать на такой широкой улице, мощенной брусчаткой, где толпы людей, всадников, экипажей и повозок создавали невообразимый гвалт и грохот. Засмотревшись на что-то, она едва не столкнулась с лошадью, захрапевшей ей прямо в лицо.

– Дражайший, – обратился Клент к всаднику, – подскажите, как найти «Реченное слово»?

Всадник задумался, подняв взгляд в небо, и сказал:

– «Реченное слово»? Это на Морестрозе, за бумажной фабрикой.

Услышав это, Клент стремительно пересек улицу, будто забыв про Мошку. Та семенила за ним через толпу, стараясь не потерять его из вида.

Клент остановился у большого здания с мельничным колесом, напомнившим Мошке родной Чог. Из здания доносились гулкие ритмичные звуки – вумп, вумп, вумп – как будто великаны крутили лассо. Через двери здания рабочие возили туда-сюда на тачках белые и цветные тряпки, веревки и парусину. Внутри оказался бумажный завод, а тряпью было предназначено стать бумагой.

Мошка увидела в окошке соседнего здания ряды женщин, те проворно перебирали груды одежды и рвали их на лоскуты, срезая пуговицы. Завороженная этим действом, она подошла к другому окну.

Там, в солнечных лучах, льющихся сквозь мозаичное окно, стоял печатный станок Книжников – громоздкое сооружение из деревянных балок, перетянутых железными скобами, с множеством рычагов. Крупный мужчина в рубашке опустил шарнирную раму с зажатым листом бумаги на лоток с наборным шрифтом и задвинул его в глубь станка. Затем опустил большой рычаг, и пресс прижал бумагу к лотку со шрифтом. Потом рычаг подняли, извлекли лоток, вернули раму в исходное положение и вынули отпечатанный лист. Другой мужчина смазал чернилами наборную форму, готовя ее к печати новой страницы. Оба работали как автоматы, усердно и сосредоточенно. В другом конце комнаты пожилой человек за столом вдумчиво просматривал готовые страницы, а затем брал красный воск, подносил его к горящей свече, капал на угол листа и прикладывал перстень с печатью Книжников.

Мошка едва не вывернула шею, пытаясь прочитать слова на высыхающем листе. Это был плакат, отпечатанный крупным шрифтом, изящными заглавными буквами: «ПРОТИВОБОРСТВА МЕЖДУ ГЕРАЛЬДИЧЕСКИМИ ЗВЕРЯМИ РАЗЛИЧНЫХ МОНАРХОВ». Надпись поменьше гласила, что плакат предназначен для пивной «Серый мастиф».

Клент направил стопы к другому зданию. Оно было поменьше, одна стена нависала над рекой. По восточному кофейнику на вывеске Мошка догадалась, что перед ней кофейня. Ей доводилось слышать, что в больших городах есть такие заведения. Люди приходят туда, чтобы отвлечься от городской суеты, расслабиться, поговорить в тишине о делах или пообщаться на высокие темы с достойными собеседниками. Каждая кофейня отличалась своей особой атмосферой, и посетители, облюбовавшие одну из них, редко захаживали в другие.

Стены этой кофейни были сплошь заклеены всевозможными плакатами, многие из них давно выцвели и истрепались. А в придорожной канаве валялся бумажный мусор. И на каждом листе краснела печать Книжников. Красные пятна создавали ощущение, что кофейня болеет ветрянкой.

– Эпонимий Клент, поэт, – объявил Клент толстощекому привратнику, помахивая перед ним листом со свежей поэмой. – Мне нужно поговорить с Мэбвиком Током.

Дверь открылась, и Мошка прошла за Клентом в «Реченное слово».

Они оказались в просторной квадратной комнате, уставленной столами, подозрительно напоминавшими печатные станки. Сходство усиливали чернильные пятна и стеклянные подставки для перьев. За некоторыми столами люди действительно что-то писали, пользуясь личными приборами для письма с обивкой из зеленого фетра. Кофейный аромат мешался с запахом чернил, а вместо обычного для таверны гвалта слышалось тихое бормотание.

Больше всего Мошку привлекли развешанные на стенах афиши и рекламные плакаты в рамках. Слова, слова, слова… Как же она изголодалась по ним. От запаха чернил у нее стала кружиться голова, пару раз ей показалось, что пол под ногами слегка покачивается.

Мошку и Клента подвели к суровому пожилому человечку с колючими глазами. Тонкая верхняя губа у него нависала над нижней, придавая лицу высокомерное и циничное выражение. А парик прямо-таки напугал Мошку – блестящая темная копна волос, спадавших ниже плеч, казалась паразитом, который присосался к старику и пьет его жизнь.

– Ах… Мастер-печатник Мэбвик Ток? – обратился к нему Клент. – Для меня большая честь увидеть человека, столь почитаемого среди Книжников…

– Что мне хотелось бы знать, мистер Эпонимий Клент, это зачем вы вообще пришли ко мне? У нас хватает агентов в Манделионе. Мы пригласили вас в город с единственным расчетом – использовать человека, не заподозренного в связи с нами.

– Несомненно, несомненно, – согласился Клент, делая примирительный жест. – И все же я навлек бы на себя подозрения, если бы не встретился с Книжниками, ведь я сочиняю поэмы. Вот, кстати, накропал кое-что по случаю, так сказать, для отвода глаз.

С этими словами он передал Мэбвику Току разбойничью балладу.

Старик бегло просмотрел написанное, что-то бормоча себе под нос. С отсутствующим видом он взял перо, облизнул кончик и подправил пару слов. Судя по всему, этот жест вошел у него в привычку – Мошка заметила, что язык у него черный, как у попугая. «Он пьет чернила и питается бумагой», – подумала Мошка, отметив, какая желтая и сухая у старика кожа.

– Неплохая баллада. Немного вульгарна, но продаваться будет. Ваша недужная леди не названа по имени, но это мелочи… Только вот слишком уж героически описан разбойник. Недостает моральной назидательности. Может, добавить в конце куплет, где кается в грехах, а потом болтается в петле?

– При всем моем уважении, сэр, не думаю, что это хорошая мысль. Этот малый еще жив и на свободе…

– Очень жаль. Ладно, оставим как есть, пока этого Блита не изловят и не вздернут.

Ток аккуратно свернул лист с балладой и убрал в свой футляр из красного дерева.

– Хорошо, сэр, – сказал Клент и прочистил горло. – Дело в том, что без этого Блита мы никогда бы не достигли Манделиона живыми, здоровыми и так быстро. Он стал настоящим посланником судьбы в этом путешествии, полном неисчислимых бедствий. Я мог бы рассказать долгую историю про опасности, людскую грубость, предательства и тяжкие обстоятельства. Но, я вижу, вы слишком заняты для этого. Скажу лишь, что, покинув Долгий Кошель, я почувствовал, что за мной следят. В Вебвайке я слышал, как некий человек справлялся о моем имени на высоком наречии, а в Кривой Дыбе он расспрашивал обо мне, описывая мою внешность. Чтобы оторваться от него, я ушел на нехоженые тропы и так оказался в глухом местечке под названием Чог. Он разыскал меня и там. Некий джентльмен неожиданно прибыл в Чог вскоре после меня и провел несколько часов в магистрате. Тем же вечером меня схватили, когда я пил чай, и заковали в кандалы. Не прояви я чудеса изобретательности, мой труп сейчас болтался бы на виселице. Мастер Ток, кто-то очень не хотел, чтобы я прибыл в Манделион.

«Некий джентльмен неожиданно прибыл в Чог», – подумала Мошка и вспомнила, как, сидя в голубятне, подслушала разговор судьи с незнакомцем. Голос у того был приятный, как парное молоко. Открыв было рот, чтобы рассказать о нем, Мошка поняла, что не стоит, и прикусила язык.

– Мистер Клент, вы абсолютно уверены, что печати на письмах были нетронутыми?

– На письмах? Но, сэр, я получил только одно письмо. С требованием прибыть в Манделион, соблюдая секретность.

Лицо старика потемнело.

– Так, – сказал он. – Значит, второе письмо перехватили. Из чего следует, что кто-то прекрасно осведомлен о вашем задании, о котором сами вы и понятия не имеете.

Клент понуро склонил голову.

– Что ж, хорошо, – сказал Мэбвик Ток. – Причина, по которой вас вызвали в Манделион, заключается в том, что в городе появился нелегальный печатный станок.

После этих слов по залу разлилась тишина, словно все до глубины души изумились эдакому кощунству. Несколько Книжников непроизвольно взялись за талисманы с Почтенными, висящие на шее. А Клент вскинул брови и беззвучно присвистнул, будто ему сообщили, что весь Манделион заминирован. И только чогская девочка наивно полагала, что живой бандит с большой дороги куда примечательнее любого печатного станка.

– Кляуза! Печатный бандитизм! – воскликнул молодой человек, дрожа всем телом и протягивая главному Книжнику футляр из красного дерева с таким видом, будто в нем лежали живые гадюки.

– Манделион наводнен памфлетами, – сказал Мэбвик Ток, демонстрируя Кленту небольшое печатное объявление на листе сероватой бумаги, словно оторванном от большего листа. Он держал бумажку щипцами.

Клент взял ее и принялся читать, и с каждой секундой изумление росло на его лице.

– Безумие, коварство, угроза кровавой расправы, – бормотал Клент, читая. – Похоже, дело рук радикалов.

Мошка знала о радикалах из книжонок о политических заговорах и предательствах. По ее представлениям, радикалы все время что-то выкрикивали, размахивая руками, обличали всех, кто обладал деньгами или властью, а заодно пытались натравить людей с лопатами и мотыгами на людей с мушкетами. Все принцы крови сходились во мнении, что радикалы – самое безумное и опасное порождение современного общества. Во всех концах королевства радикалов то и дело вешали за измену.

– Да, – сказал Ток, забирая у Клента памфлет, – напоминает воззвание радикалов. Те же разглагольствования о всеобщем равенстве и о том, сколько нищих семей может разместиться во дворце герцога. Однако здесь есть намеки на планы герцога по симметричной перестройке города. Например, что он задумал разровнять пространство от Пачкучей улицы до Хиляков под новый рынок. Сейчас на этих улицах ужас что творится. Когда очередной памфлет появился на прошлой неделе, там вспыхнуло восстание.

Мошка вспомнила, что Бокерби вчера упоминал о недавних восстаниях в Манделионе.

– Людям свойственно нервничать, – пробормотал Клент, – особенно когда их дома хотят сровнять с землей.

– Не в этом дело, – сказал Ток. – Уличные болтуны сами не могли прознать об этих планах. В курсе были только судейские, окружение герцога. Полагаю, кто-то подделал типичный памфлет радикалов, но перестарался. Чувствуется почерк Ключников. Похоже, Арамай Тетеревятник где-то в Манделионе.

Мошка впервые слышала это имя, но заметила, как побледнел Клент.

– Но… я не получал сообщений, что он покинул Скарри… – произнес Клент растерянно.

– Сообщений из Скарри? О чем вы? Там уже полгода как воцарились Ключники. Они поставили дубовые ворота, увешанные замками, и ни одна душа не проскользнет туда без их ведома. Тетеревятник, несомненно, был в Скарри. И его ловцы воров тоже – они завербовали каждого второго проходимца в городе и объявили награду за тех преступников, кто не пошел под их крыло.