Текст книги "Астрея. Имперский символизм в XVI веке"

Елизаветинский имперский символизм находился под влиянием имитации, осознанной или неосознанной, блистательной фигуры Карла V, в которой имперская тема, во всех своих аспектах, засияла с новым блеском.

Первая половина XVI столетия увидела правителя, в котором многовековые традиции Священной Римской империи обрели реальную связь – возможно, в последний раз – с политическими и религиозными судьбами Европы. Карл V с его огромными владениями в Старом и Новом Свете сделал практически реальностью ту мировую империю, которая была для Данте лишь благим пожеланием. Человек не без недостатков, он был в целом не самым недостойным представителем института священного императора, в котором в идеале добродетели имперского Рима должны соединяться с христианским рвением. И хотя сам Карл, возможно, был слишком мудр и политически практичен, чтобы преследовать химеру мировой империи, нет сомнения в том, что явление этого миролюбивого Цезаря, который путём мирного в основном наследования стал практически властелином всего мира, снова возродило во многих умах старую мечту о возвращении золотого века. Его апологеты опирались на дантовскую и гибеллинскую аргументацию, а их сочинения, особенно Гевары и Ариосто, были ещё одним каналом (помимо трудов елизаветинских богословов), через который эта аргументация, соединённая теперь с образом Девы-Астреи, могла стать известна елизаветинской публике.

Антонио де Гевара был придворным проповедником и историографом Карла V. Его знаменитые «Золотые часы государей» (Relox de prencipes), популярные в Англии в XVI веке настолько, что выдержали три перевода, являются наставлением в имперских и королевских добродетелях, основанным на примере Марка Аврелия. Это сочинение повторяет отвлечённые доводы в пользу вселенской империи:

Он [Господь] не без великой тайны устроил, что в целом семействе один старшинствует хозяин; один гражданин знатным повелевает народом; целая провинция одного имеет начальника; один Царь пространнейшим управляет государством; и всего вящее, один Император Монархом и обладателем вселенной бывает[180]180
  А. Гевара. Золотые часы государей. Пер. А. Львова. 2-е изд. М., 1781. Кн. 1. Гл. 28. С. 225.


[Закрыть].

Этот отрывок говорит нам о том, что Гевара принадлежит к традиции средневековых про-имперских писателей, включавшей в себя Данте, и из популярных переводов его книги рядовой елизаветинский читатель мог познакомиться с «единоначальным» аргументом имперских богословов.

Своё видение королевской и имперской добродетели справедливости Гевара представил ссылкой на слова Нигидия Фигула о Деве-Астрее:

Нигидий Фигул, из философов, каковых имел Рим, не последний, сказал, что между львом и весами, двумя зодийными знаками, стоит дева, именуемая ПРАВДА, которая в древние времена жила между человеками, и будучи от них прогневана взошла потом на небо … Сколь долго смертные были целомудренны, кротки, доброхотны, милосердны, терпеливы, постоянны, честны, справедливы и благочинны, правда с ними на земле обитала. А как сделались прелюбодеями, свирепыми, гордыми, невоздержными, лживыми и злоязычными, то вознамерилась она, оставя их, взлететь на небо … Хотя же сие кажется быть стихотворческая выдумка, однако, нужное и полезное заключает в себе учение: что оттуда явственно, понеже, где мало только обретается правды, там нет никаких воров, лгунов, человекоубийцев, мучителей и клеветников … Омир [Гомер], намеревая возвеличить преизящество правды, ничего не мог сказать более, как точию [только], что Цари суть питомцы Юпитера, верховного властителя богов, не по естеству, коим одарены, но по званию правосудия, которое отправлять обязаны: чем, кажется, утверждает Омир, что правосудных Государей и защитников правды сынами Божьими называть должно[181]181
  Там же. Кн. 5. Гл. 1. С. 1–2. Книга Джона Флорио «Первые плоды» (John Florio, First Fruites, London, 1578) позволяет взглянуть на материал, из которого был выстроен культ Елизаветы. Большая часть литературных выдержек в ней взята из сочинения Гевары, взгляды которого на единого монарха или рыцарство перемежаются с похвалами королеве-девственнице.


[Закрыть].

Примечательно, что трактовка Девы-Астреи в этой работе, которую со всем основанием можно назвать одной из самых читаемых книг в елизаветинской Англии, ведёт к доктрине божественного происхождения королей.

Гевара не делает явно напрашивающегося переноса своей темы на современную ему ситуацию через восхваление Карла V как правителя мира, побудившего Деву-Астрею или Справедливость вернуться на землю. Но этот перенос делает Ариосто в известных строфах «Неистового Роланда», где английский герцог Астольф слышит пророчество о будущей империи Карла[182]182
  Неистовый Роланд. XV, 21–36.


[Закрыть]. Пророчица говорит ему, что мир объединится в одну державу под властью мудрейшего и праведнейшего из императоров со времён древнего Рима. Этот правитель произойдёт от союза великих домов Австрии и Арагона. Он снова вернёт на землю из небесного изгнания Астрею вместе со всеми другими потерянными добродетелями.

 
От австрийской и арагонской крови
По левую руку Рейна
Встанет властный, доблестями превыше
Всех доблестей писаных и петых.
Это он восставит Астрею
Из смерти в жизнь, из гонения на трон,
И с нею отринутые миром,
Под его рукой воскреснут добродетели.
По таким заслугам вышняя Благость
Возвеличит его диадемою
Не над тою лишь державою, над которою
Были Август, Траян, Марк и Север,
Но над всеми окраинами света,
Где ни солнца, ни смен времени,
Чтобы стало под этим властелином
Едино стадо, един пастырь[183]183
  Там же. XV, 25–26.


[Закрыть].
 

Отпрыск австрийской и арагонской крови «по левую руку Рейна» это Карл V. Он есть тот, кто установит на земле идеальное правление Единого Монарха и тем самым вернёт Деву-Астрею и все добродетели.

Прославителю Елизаветы было несложно трансформировать союз домов Австрии и Арагона в Йорков и Ланкастеров и предсказать пришествие не императора, который вернёт назад Астрею, а королевы-девственницы, которая сама будет её воплощением. «Королева фей» Спенсера, построенная вокруг фигуры Елизаветы, была, как известно, написана под сильным влиянием эпоса Ариосто. Пророчество Мерлина Бритомарте о пришествии Елизаветы напоминает пророчество в «Неистовом Роланде» о пришествии Карла V. Оно говорит о возвращении к власти британского, имперского, происходящего от троянцев рода, о соединении домов Йорков и Ланкастеров в Тюдорах и предсказывает, в конечном итоге, пришествие «королевской девы», которая установит мир:

 
Thenceforth eternal union shall be made
Between the nations different afore,
And sacred Peace shall lovingly perswade
The warlike minds, to learne her goodly lore,
And ciuile armes to exercise no more;
Then shall a royal virgin raine…[184]184
  Faerie Queene, Bk III, canto III, xlix; Works, ed. cit., Ill, p. 46.


[Закрыть]
(С тех пор навечно воссоединятся
Доселе разные народы
И мир священный нежно убедит
Умы воинственных познать её преданья
И более оружия не брать
Тогда придёт правленье королевской девы…)
 

За маленьким миром тюдоровского союза и за тюдоровским pax, персонифицированным в тюдоровской Деве, здесь открываются широкие европейские перспективы габсбургского союза и габсбургского pax, а за ними снова стоит величественная концепция Священной Римской империи, постоянно стремящейся к расширению своего влияния и объединению всего мира, Старого и Нового Света, под властью единого монарха и возвращённой справедливой девы нового золотого века Астреи.

Пророчество Ариосто о пришествии Карла V и Астреи сильно напоминает четвёртую эклогу, но с одним любопытным отличием. У Вергилия золотой век был временем, когда люди не путешествовали неустанно по свету, бороздя кораблями моря. А у Ариосто наступление эры путешествий и открытий предвещает начало нового золотого века вселенской империи. «Божья на то воля, – говорит пророчица, – быть тому пути скрыту … а явиться в пору, когда спрянет мир в одну державу…»[185]185
  Неистовый Роланд. XV, 24.


[Закрыть]. Знаменитый герб Карла – две колонны со словами Plus oultre (Илл. 3а) – подчёркивал далёкое расширение в Новый Свет его священной империи, активизацию имперской идеи через морские открытия и путешествия. Колонны есть Геркулесовы столбы, граница античного мира, которую должна перейти империя Карла[186]186
  См. толкование герба, данное Жироламо Рушелли (G. Ruscelli, Le imprese illustri, Venice, 1566, pp. 112 ff). Рушелли в этой связи цитирует Ариосто. См. также исследования по этой теме, указанные в прим. 70 на с. 54.


[Закрыть] (в этом, по-видимому, и заключается смысл слов Plus ultra или Plus oultre), включив в сферу своего влияния новые миры, о которых не знали древние.

Перенос на Елизавету морской части пророчества, относящегося к Карлу, скрыто подразумевается в английском переводе «Orlando furioso» Джона Харингтона. Пророчица в гипнотическом трансе видит появление новых мореплавателей и капитанов, которые найдут новые звёзды, новые небеса и поплывут вокруг света:

 
Yet I foresee, ere many ages passe,
New marriners and masters new shall rise,
That shall find out that erst so hidden was,
And shall discover where the passage lies
And all the men that went before surpasse,
To find new lands, new starres, new seas, new skies,
And passe about the earth as doth the Sunne,
To search what with Antipodes is done[187]187
  Orlando furioso, trans. Sir John Harington, London, 1634 ed., XV.
  (В русском переводе М. Л. Гаспарова этот отрывок выглядит так:
Но в круженье летПрозираю я: от крайнего ЗападаНовые плывут аргонавты,Проторяя путь, неведомый днесь.Вот иные, огибая Африку,Правят вдоль чернокожих береговИ минуют тот рубеж, от которогоВозвращает к нам солнце зимний Козерог,Чтоб в конце большого путиИм раскинулись смежные моря,А потом берега и острова,Где индийцы, и арабы, и персы.Вот иные, налево и направоОставляя Геркулесовы труды,Чертят круглый путь вслед за солнцемИ находят новый край и новый свет.  Неистовый Роланд, XV, 21–22. – Прим. переводчика).


[Закрыть].
 

В примечании на полях к этому стиху, Харингтон упоминает кругосветное плавание Фрэнсиса Дрейка, перенося таким образом на сюжет королевы Елизаветы те морские странствия, которые пророчица Ариосто считает предзнаменованием явления новой вселенской империи. Перевод этой строфы был выполнен им очень вольно, с тем, чтобы подогнать её под подвиг Дрейка.

Таким образом, агрессивная и чисто националистическая на практике тема морских путешествий и заокеанской экспансии имела под собой для этих умов XVI столетия определённое воспоминание об империи в античном и религиозном смысле. Открытие новых миров поднимает проблему расширения концепции священной империи под единоначальным управлением до соответствия размерам большего мира, чем он был известен Вергилию или Данте.

Даже за чисто «реформационной» или «протестантской» стороной елизаветинской имперской темы можно различить смутные очертания величественной фигуры истового католика Карла V.

Предписаниями, опубликованными в царствование Эдуарда VI и подтверждёнными при Елизавете, было закреп лено, что во всех церквях Англии должны лежать две книги для всеобщего чтения. Этими книгами были Биб лия на английском и парафразы на Новый завет Эразма Роттердамского, также на английском[188]188
  E. Cardwell, Documentary Annals of the Church of England, Oxford, 1839, I, pp. 9, 181.


[Закрыть]. Эразм посвятил свои парафразы на четыре Евангелия четырём монархам: от Матфея императору Карлу V; от Марка Франциску I, королю Франции; от Луки Генриху VIII, королю Англии; от Иоанна австрийскому эрцгерцогу Фердинанду (будущему императору Фердинанду I), брату Карла V. Переводы посвятительных предисловий Эразма были включены в английский текст парафраз. И любой прихожанин мог, таким образом, прочесть, как Эразм говорил Карлу V о том, что «поскольку ни один государь не является совершенно светским, но несёт на себе евангельский обет, императоры специально помазаны для этой цели и могут сохранять и возрождать, или распространять по миру евангельское учение»[189]189
  The first tome or volume of the Paraphrase of Erasmus upon the newe testamente, London, 1548 (были и более поздние издания). Предисловие Эразма к парафразам на Евангелие от Матфея.


[Закрыть]. А также узнать из посвящения Франциску I, почему Эразм считал необходимым посвятить четыре Евангелия четырём главным государям и правителям мира и добавлял при этом:

Божьей милостью да объединит евангельский дух ваши сердца во взаимной дружбе и согласии, так же как соединены ваши имена в этой книге. Одни распространяют владычество епископа Рима вплоть до ада и чистилища, другие наделяют его властью над ангелами. И я настолько далёк от того, чтобы завидовать этому его великому могуществу, что желаю ему иметь его ещё больше. Но вместе с тем я бы также желал, чтобы мир однажды мог ощутить его благую и полезную власть в деле объединения христианских государей и сбережении мира и дружбы среди них, долгое время бесчестивших себя убийствами и пролитием христианской крови и воевавших друг с другом до полного упадка Христовой веры[190]190
  Там же. Предисловие Эразма к парафразам на Евангелие от Марка.


[Закрыть].

Кто-то, возможно, удивится такой иронии Эразма в отношении «епископа Рима», подразумевающей, что тот стремится внести разлад между христианскими монархами[191]191
  Cf. Erasmus, The Complaint of Peace (Thomas Paynell's translation), Scholars Facsimiles and Reprints, New York, 1946, pp. 33 ff.


[Закрыть]. В некотором смысле это является продолжением про-имперского довода о том, что имперская или монаршая власть есть Defensor Pacis, а папская – разжигатель войны. И своим посвящением парафраз монархам Эразм как бы призывает первую восстановить чистоту Евангелия.

Наличие этой книги во всех приходских церквях, вероятно, связывало имя Карла в умах людей елизаветинской эпохи с эразмианской реформой, запустившей цепь событий, которые привели Англию к разрыву с папством. Имперская реформа, как в своих началах, так и в последующем развитии, ни в коем случае не была протестантской монополией. Карл, будучи убеждённым католиком, в начале своего пути проявлял интерес к либеральным движениям за реформы и влияние на соборы в направлении примирения с протестантами[192]192
  См.: E. Armstrong, The Emperor Charles V, 1910, II, pp. 200 ff.


[Закрыть] (эта политика была продолжена некоторыми его преемниками на имперском троне)[193]193
  См. мою статью ‘Paolo Sarpi's history of the Council of Trent', Journal of the Warburg and Courtauld Institutes, VII (1944), pp. 132 ff., и приведённые в ней ссылки.


[Закрыть]. В своём политическом качестве императора он вступил в конфликт со светской властью папы, приведший его в какой-то момент к печальной крайности разорения Рима. Ярыми сторонниками империи это событие могло восприниматься как возмездие за прошлые оскорбления, нанесённые папами императорам.

Существует широко известная серия из двенадцати гравюр, посвящённых победам Карла V[194]194
  Гравюры были придуманы Мартеном ван Хемскерком, вырезаны Дирком Коорнгертом и впервые опубликованы Иеронимом Коком в 1556 г. Воспроизведены с примечаниями и другим ценным иллюстративным материалом в книге W. Stirling Maxwell, The Chief Victories of the Emperor Charles V, London and Edinburgh, 1870.


[Закрыть]. Одна из них показывает разгром Франциска I при Павии в 1525 г. Другая – капитуляцию папы Климента VII перед имперской армией, разграбившей Рим в 1527 г. На ней папа изображён безутешно смотрящим из окон замка Сант-Анджело на орудия осаждающих. Всё это выглядит как полная противоположность ситуации между императором и папой в Каноссе (см. илл. 4d). Другие сюжеты серии представляют победы Карла над турецким султаном Сулейманом и немецкими соперниками. И ещё один изображает как католический флот императора несёт христианство дикарям Нового Света.

Все эти сюжеты соединены воедино на первой картине, открывающей серию (Илл. 3). На ней Карл сидит в позе триумфатора между двух колонн своего герба с мечом и державой в руках. Противники императора связаны у его ног узами, прикреплёнными к кольцам в клюве орла. По правую руку стоят Климент VII и Франциск I, а также отступающая фигура султана Сулеймана; по левую Иоганн Фридрих, курфюрст Саксонии; Филипп, ландграф Гессенский, и Вильгельм, герцог Клевский. В одной смешанной группе здесь собраны все победы, восхваляемые на каждой из картин, и даже герб намекает на сцену из Нового Света.

Этот католический император поставлен здесь явно выше папы, чью светскую власть он себе подчинил. И действительно, Карл, похоже, угрожает не только туркам, но и папе своим мечом имперского правосудия. Такое представление носителей имперской короны и папской тиары – это шаг к падению папы под ноги реформированной справедливой деве в королевской короне, изображение которой мы видим на начальной букве «С» (Илл. 4а, 7а).

Конечно, Эразм никогда не желал, а самый католический император Карл V не одобрял той крайней формы, которую позднее приняла имперская реформа в Англии. Её тональность можно понять из текста, которым Николас Юдалл посвятил Эдуарду VI то самое, выложенное во всех приходских церквях, издание парафраз Эразма. Называя Эдуарда «императорским величеством», Юдалл напоминает ему, что его отец, Генрих VIII, «просто видел, что нет другого пути для реформирования, кроме искоренения, отмены и полного уничтожения власти и незаконного главенства Святого престола»[195]195
  Erasmus, Paraphrases, ed. cit. Образ изгнанного из Англии чудовищного зверя, нарисованный Юдаллом дальше в этом посвящении, выглядит ещё более крайним. Дракон папизма изрыгал проклятия и отлучения, а также распространял заразу идолопоклонства и суеверия. Он не прекращал преследовать «жену, облачённую в солнце» (символический образ из Откровения Иоанна Богослова – прим. переводчика), то есть английскую церковь, пока, наконец, с ним не сразился «английский архангел Михаил», король Генрих VIII, который со своими «ангелами, лордами и благочестивыми священниками» изгнал дракона из страны.
  Об издательской марке с изображением «жены, облачённой в солнце» и дракона, стоящей на некоторых английских изданиях парафраз, см.: R. B. McKerrow, «Printers' and Publishers' Devices», London, 1913, no. 107.


[Закрыть]. Обесчещенный папа теперь пал под «имперскую» пяту Генриха VIII (Ср. илл. 5а).

Но несмотря на такое расхождение в путях, католический имперский символизм Карла V оказал влияние на протестантских Тюдоров. Печатник Джон Дэй, чьему близкому сотрудничеству с Фоксом «может быть в значительной мере отнесён триумф Реформации в Англии»[196]196
  C. H. Garrett, The Marian Exiles, Cambridge, 1938, p. 157.


[Закрыть],использовал в качестве своей издательской марки в «Книге мучеников» герб[197]197
  Буквы I. D. у основания колонн означают инициалы Джона Дея. Дей уже использовал этот герб в период царствования Эдуарда VI (McKerrow, op. cit., no. 115). Исследование елизаветинского символизма невозможно без изучения темы издательских марок. Печатники того периода часто копировали знак Джованни Джолито с изображением феникса и девизом Semper eadem, который он поставил на титульном листе жизнеописания Карла V, составленного Лодовико Дольче (см.: McKerrow, op. cit., nos 252, 254, 297). Девиз Semper eadem использовался Елизаветой вместе с её символом феникса.


[Закрыть] (Илл. 6а), удивительно похожий на герб с двумя колоннами Карла V (ср. илл. 3а). И вариации этого герба время от времени появляются в изображениях Елизаветы. Например, на известной гравюре 1596 г., где королева стоит между двух колонн (Илл. 6b), на которых сидят пеликан и феникс[198]198
  F. M. O’Donoghue, op. cit., p. 45; R. Strong, Portraits of Queen Elizabeth I, Oxford, 1963, Engravings, 23. Гравюра предположительно принадлежит Криспину де Пассу. Внизу, под картиной, приведены следующие строки:
Immortalis honos Regum, cui non tulit aetasUlla prior, veniens nec feret ulla parem,Sospite quo nunquam terras habitare BritannasDesinet alma Quies, Iustida atque Fides,Queis ipsae tantam superant reliqua omnia regna,Quantum tu maior Regibus es reliquis,Viue precor felix tanti in moderamine regni,Dum tibi Rex Regnum coelica regna paret.(О царям бессмертная почесть – равной ей не былоРаньше и не будет во временах, какие грядут!О ты, наше спасенье, с тобою Британию пустьНе покинут Покой, Справедливость и Вера,Возжелай, чтоб край наш царства иные так превзошёл,Как и ты, королева, царей всех иных превосходишь!Молю я, счастливой живи в царстве ты безмятежном,Пока царь царей власть небесную тебе отворяет!  – Перевод М. Фиалко).


[Закрыть]. В руках она держит скипетр и державу, а за её спиной изображён окружённый кораблями остров с дымящимися фортами. Всё это относится к поражению, нанесённому королевой-девственницей Армаде, могуществу Испании и папе, и, как можно предположить, переносит на неё имперское предназначение, на которое намекают две колонны[199]199
  Символы феникса и пеликана, представленные на этих колоннах, присутствуют и на другом известном изображении королевы, прославляющем её как «Восхитительную императрицу, приветствуемую по всему миру» (Th'admired Empresse, through the world applauded). См.: O'Donoghue, op. cit., p. 72.


[Закрыть].

«Елизавета Торжествующая» (Eliza Triumphans) с гравюры Уильяма Роджерса[200]200
  O'Donoghue, op. cit., p. 65; Strong, op. cit., Engravings, 17.


[Закрыть] стоит между двух обелисков на фоне всего мира с державой в левой руке и оливковой ветвью в правой. Фигуры на обелисках держат венки, одна из пальмовых, другая из дубовых листьев. Вместе с золотой короной на голове королевы они, возможно, символизируют тройную корону империи.

Победа Елизаветы над испанской Армадой была триумфом не только над национальным врагом, но и над духовной властью, требовавшей полной к себе лояльности. И кроме сильного флота для победы над ней требовался ещё и сильный символизм. Заявив о том, что национальная церковь являет собой реформу, осуществлённую священной имперской властью, в том виде, как её воплощала английская монархия, Елизавета, как символ, приняла на себя традицию, чьи претензии были столь же всеобъемлющими – традицию священной империи. Необычный язык, которым говорили о ней, вовсе не обязательно подразумевает, что надежды елизаветинской эпохи шли так далеко, как создание мировой империи для королевы. Имперские доводы об идеальном состоянии мира под властью одного правителя, обеспечивающего мир и наибольшую справедливость, использовались для подкрепления её религиозных прав как единоличного монарха. Единый и суверенный в своих владениях государь обладает имперскими религиозными правами и может осуществить имперскую реформу независимо от папы[201]201
  Гравюра Елизаветы работы Криспина де Пасса по рисунку Исаака Оливера (Илл. 8а), повлиявшая на многие её культовые изображения, представляет воплощение имперской реформы в виде Меча Правосудия, опирающегося на слово Божье или Библию. Чистота Евангелия была восстановлена священной имперской властью, воплощённой в мече. В сопровождающих картину стихах есть отсылка к Константину, а иконная статичность фигуры королевы наводит на мысль о том, что в елизаветинской концепции священной империи действительно присутствует византийское влияние.
  Можно заметить, что некоторые бриллианты в волосах королевы имеют форму звёзд. Этот элемент получил развитие в более позднем варианте портрета XVIII в. (Илл. 8b), где над головой девы изображён знак феникса в круге из звёзд.


[Закрыть]. То, насколько далеко зашёл культ Елизаветы, говорит о чувстве оторванности, которому необходимо было всеми способами найти символ достаточно мощный, чтобы дать ощущение духовной безопасности перед лицом разрыва с остальным христианским миром.

Эти ассоциации создают в имперской теме Елизаветы такие подтексты, которые выходят за рамки личных судеб Тюдоров и их королевства. Такие детали тюдоровской истории, как объединение Йорков и Ланкастеров, превращаются в мистические гармонии, раскрывающие смысл угловых элементов гравюры «Rosa Electa» (Илл. 8с). Незамужний статус королевы возводится в символ имперской девы Астреи, наполняющей мироздание.

8a. Королева Елизавета I. Гравюра Криспина де Пасса-старшего по рисунку Исаака Оливера

8b. Королева Елизавета I. Гравюра Джорджа Вертью по рисунку Исаака Оливера

8c. Королева Елизавета I. Гравюра Уильяма Роджерса

8d. Королева Елизавета I. Гравюра предположительно Ремигия Хогенберга

Похоже, что символ Девы-Астреи использовался по отношению к Елизавете с самого начала её царствования[203]203
  E. C. Wilson, England's Eliza, Cambridge, Mass., 1939. Очень полезное исследование поэтических образов королевы Елизаветы.


[Закрыть]. Кемден пишет: «В начале правления её покойного величества некто по удачному разумению изобразил половину зодиака с восходящей Девой, добавив JAM REDIT ET VIRGO…»[204]204
  W. Camden, Remains, London, 1674, ed. p. 466. (Цитата из главы с описаниями личных эмблем. – Прим. переводчика).


[Закрыть] Но чаще всего этот образ встречается уже в годы после победы над Армадой.

Маскарадные сцены прославления царствования Елизаветы присутствуют в пьесе «Бич актёра» (Histrio-Mastix or The Player Whipped, 1589?). Мир (Peace), Бахус, Церера и Достаток (Plenty) входят в одну дверь, неся с собой рог изобилия, а Бедность со своими слугами исчезает в другую. После речей во славу Мира входит Астрея, «ведомая Славой, поддерживаемая Стойкостью и Религией и сопровождаемая Непорочностью и Искусствами». Мир выказывает почтение Астрее за её справедливость и целомудрие, и та «восходит на трон». Примечание на полях поясняет, что Астрея представляет королеву Елизавету. И далее, к ней обращён следующий приветственный стих:

 
Mount, Emperesse, whose praise for Peace shall mount,
Whose glory which thy solid vertues wonne,
Shall honour Europe whilst there shines a Sunne.
Crown'd with Heavens inward beauties, worlds applause
Thron'd and repos'd within the loving feare
Of thy adoring Subjects: live as long
As Time hath life, and Fame a worthy tongue!
Still breath our glory, the worlds Empresse,
Religions Gardian, Peaces patronesse!
Now flourish Arts, the Queene of Peace doth raigne;
Vertue triumph, now she doth sway the stemme,
Who gives to Vertue honours Diadem.
All sing Paens to her sacred worth,
Which none but Angels tongues can warble forth:
Yet sing, for though we cannot light the Sunne,
Yet utmost might hath kinde acceptance wonne.
Song.
Religion, Arts and Merchandise triumph, triumph:
Astraea rules, whose gracious eyes triumph, triumph.
O're Vices conquest whose desires triumph, triumph:
Whose all to chiefest good aspires,
then all triumph[205]205
  The School of Shakespeare, ed. R. Simpson, New York, 1878, II, pp. 84–87; cf. Wilson, op. cit., pp. 109–110.


[Закрыть].
(Взойди на трон, императрица,
Чьё восхваленье Мира вознесётся
Чья слава, добродетелями твёрдыми добытая,
Европу будет прославлять, покуда светит солнце!
В венке небесной и духовной красоты,
Которой рукоплещет мирозданье
Сидишь на троне в окруженье ты
Восторга подданных и трепетного обожанья.
Живи же до скончания веков,
Покуда Слава говорить способна!
Дыши же нашей славою, земли императрица,
Страж Веры, покровитель Мира!
Искусства, расцветайте, королева Мира правит;
То добродетели триумф, она склоняет стебель
Который вьёт почётный целомудрия венец.
Священной ценности её поются гимны, той,
Что ангелы способны лишь воспеть,
И всё же, пой, хоть солнца осветить нам не под силу
Усилие великое признанье получило.
Песня.
Религией, Искусствами, Торговлей триумф, триумф
Астрея правит, чей милостивый взгляд триумф, триумф
Пороки изничтожает, желанья чьи триумф, триумф
И сущность вся к великому добру стремится всеобщий триумф).
 

Здесь Елизавета-Астрея представлена как императрица мира, страж веры, хранительница спокойствия и возродитель добродетели. Её приветствуют римским триумфом, превознося достаток и изобилие, принесённые золотым веком.

Маскарадная пьеса «Descensus Astraeae» Джорджа Пила, поставленная в честь нового лорда-мэра Лондона в 1591 г., выводит на первый план отчётливо реформистскую сторону миссии Астреи. Ведущий маскарада описывает её как символ Елизаветы, ибо Астрея «происходит из троянско-британского рода». В кульминационный момент представления Астрея появляется в образе пастушки с посохом и произносит следующие слова:

 
Feed on, my flock among the gladsome green
Where heavenly nectar flows above the banks…[206]206
  George Peele, Works, ed. A. H. Bullen, London, 1888, I, p. 363.


[Закрыть]
(Кормись, моё стадо, среди весёлой зелени,
Где небесный нектар выходит из берегов…)
 

Ей противостоят Суеверие в лице монаха и Невежество в лице священника, тщетно пытающиеся отравить источник, из которого пьёт её стадо. Одна из граций так описывает Астрею:

 
Whilom, when Saturn's golden reign did cease,
And iron age had kindled cruel wars,
Envy in wrath perturbing common peace,
Engendering canker'd hate and bloody jars;
Lo, then Olympus' king, the thundering Jove,
Raught hence this gracious nymph Astraea fair:
Now once again he sends her from above,
Descended through the sweet transparent air;
And here she sits in beauty fresh and sheen,
Shadowing the person of a peerless queen[207]207
  Ibid., p. 364.


[Закрыть].
(Когда-то, когда завершилось златое правленье Сатурна
И век железный жестокие войны разжёг,
Гневная зависть всеобщий покой возмутила,
Язву вражды и кровавые распри неся.
Вот, царь Олимпа, громоподобный Юпитер,
Забрал справедливую добрую нимфу Астрею.
Снова её посылает теперь он с небес к нам,
Сошедшую вниз сквозь приятный, прозрачнейший воздух;
И вот сидит она здесь в красоте непорочной и блеске
Следуя за несравненной царицей).
 

Пил чётко связывает возвращение девы золотого века с религиозной реформой. Она есть пастырь человеческих душ, охраняющий их своим пастушеским посохом. Она представляет то верховное пастырство и главенство в духовных вопросах, против которого выступал католик Томас Хардинг и которое защищал Джувел, исходя из полномочий императоров судить церковные споры. Её золотой век – это век чистой религии. Она – простая пастушка, противопоставленная суеверному монаху и невежественному священнику. Чем-то это напоминает полемическую манеру, в которой неизвестный поэт сокрушался после смерти Елизаветы о том, что:

 
Righteous Astraea from the earth is banish't.
And from our sight the morning star is vanish't
Which did to us a radiant light remaine,
But was a comet to the eye of Spaine:
From whose chaste beames so bright a beautie shin'de,
That all their whorish eyes were stricken blinde[208]208
  John Lane, An Elegie upon the death of the high and renowned Princesse, our late Soueraigne Elizabeth, Fugitive Tracts, second series, no. 2, London, 1875.


[Закрыть].
(С земли Астрею чистую изгнали.
И мы звезду из виду потеряли,
Что свет сияющий нам утром посылала.
Испанцы ж видели её кометой,
В чьих праведных лучах столь ярко красота сияла,
Что слепота их взоры нечестивые объяла).
 

Пил являлся постановщиком как городских, так и придворных маскарадов, и образ Астреи присутствует в обеих сферах его творчества. В стихотворении, описывающем один из турниров Дня Восшествия на престол в 1595 г., Пил убеждает Клио призвать музы ко двору Елизаветы-Астреи:

 
Conduct thy learned company to court,
Eliza's court, Astraea's earthly heaven;
There take survey of England's emperess,
And in her praise tune your heroic songs…[209]209
  Anglorum Feriae; Peele, Works, ed. cit., II, p. 343.


[Закрыть]
(Веди своих подруг учёных ко двору
К двору Элизы, раю на земле Астреи.
Там вы узрите Англии императрицу,
И песен героических в её хвалу пропойте…)
 

После описания турнира, девизов и доспехов рыцарей он завершает свой рассказ на той же ноте:

 
Long may they run in honour of the day!
Long may she live to do them honour's right,
To grace their sports and them as she hath done,
England's Astraea, Albion's shining sun![210]210
  Ibid., pp. 354–355.


[Закрыть]
(Да будет долгой скачка их во славу дня!
Да здравствует Она, чтобы воздать им по заслугам,
Почтить их милостью, восславить их занятья,
Астрея Англии, сияющее солнце Альбиона!)
 

Из очень похожего стихотворения о турнире Дня Восшествия 1591 г.[211]211
  Polyhymnia; ibid., pp. 287 ff.


[Закрыть] мы знаем, что изображение Пилом Елизаветы в образе девы-весталки связано с возведённой по этому случаю искусной копией храма Весты[212]212
  Построенный по этому случаю павильон «из белой тафты, … повторявший пропорции священного храма весталок», описан сэром Уильямом Сегаром (W. Segar, Honor military and civill, London, 1602, Bk III, ch. 54). См.: E. K. Chambers, Sir Henry Lee, Oxford, 1936, pp. 135 ff.


[Закрыть]. И очень вероятно, что его ссылки на Елизавету как Астрею в стихотворении 1595 г. также связаны с каким-то визуальным представлением темы Астреи[213]213
  Преобладание образа Девы в эмблемах, о котором говорит Кемден, свидетельствует в пользу идеи о том, что это могло являться лейтмотивом одного или нескольких турниров Дня Восшествия. Например: «Очень хорошей придумкой было изобразить свою опору и поддержку в лице Государыни-Девы, представив на щите зодиак с двумя лишь знаками Льва и Девы и словами HIS EGO PRAESIDIIS» (Camden, Remains, ed cit., pp. 460–461).
  «Звезда по имени Spica Virginis, одна из пятнадцати, считающихся у астрономов звёздами первой величины, с чистым свитком и словами MIHI VITA SPICA VIRGINIS заявляют, возможно, о рождении под знаком этой звезды [Девы], или о том, что владелец живёт по благосклонной милости Государыни-Девы» (ibid., p. 461). «Непонятно, кого любил более страстно, свою государыню или Справедливость, тот, кто изобразил парящего в воздухе человека со словами FEROR AD ASTRAEAM» (ibid., p. 462).
  Вероятно, драгоценность в форме женщины на радуге с циркулем в одной руке и венком в другой, «называемой virtute или virgo», могла быть представлением какой-то эмблемы с Девой (описание драгоценности приведено в книге Джона Николса, John Nichols, The Progresses of Queen Elizabeth, London, 1823, II, p.79).


[Закрыть].

В 1588 г., в год разгрома Армады, молодыми студентами-юристами из Грейс-инн в честь королевы Елизаветы была поставлена маскарадная пьеса «Несчастья Артура» (The Misfortunes of Arthur). В прологе к ней говорилось, что студенты, изучающие юриспруденцию, являются слугами дамы Астреи (Dame Astraea) или Справедливости. Пьеса, действие которой происходит в древней Британии, завершается страстным пророчеством:

 
Let Virgo come from Heaven, the glorious Star:
The Zodiac's Joy: the Planet's chief delight:
The hope of all the year: the ease of skies:
The airs relief, the comfort of the earth.
That virtuous Virgo born for Britain's bliss:
That peerless branch of Brute: that sweet remain
Of Priam's state: that hope of springing Troy:
Which time to come, and many ages hence
Shall of all wars compound eternal peace.
Let her reduce the golden age again,
Religion, ease and wealth of former world.
Yea let that Virgo come and Saturns reign
And years oft ten times told expired in peace.
A Rule most rare, unheard, unseen, unread,
The sole example that the world affords[214]214
  Thomas Hughes, The Misfortunes of Arthur, ed. H. C. Grumbine, Berlin, 1900, p. 190; Tudor Facsimile Texts, 1911, pp. 45–46.


[Закрыть].
(Пусть же сойдёт с небес к нам Дева, прекрасная звезда,
Восторг планет, отрада зодиака,
Покой небес, надежда всего года,
И лёгкость воздуха, земли упокоенье.
Та праведная Дева, что рождена Британии на счастье,
Ветвь Брута несравненная, Приамова осколок царства,
Надежда возрождающейся Трои,
Которая должна прийти и на века
Из войн составить вечный мир.
Пусть принесёт она век золотой,
И мира прежнего религию, достаток и покой.
Пусть Дева явится и с ней Сатурна царство
И годы те, о коих много говорили,
Как о прошедших в мире.
Правленье, что не слыхано, не видано, не зналось
Из тех, что только мир способен лишь явить).
 

Мы видим здесь пророчество пришествия британской Девы троянского происхождения, подобное тому, что присутствует в «Королеве фей». В этих простых строках слышится эхо торжественных слов четвёртой эклоги. Дева вернёт Сатурново царство, она установит вечный мир, возродит религию, и её народ будет жить в покое и благоденствии золотого века.

Схожую атмосферу мистического пророчества, окружающую пришествие Девы, можно увидеть в изобразительной форме на гравюре из книги Кристофера Сэкстона «Survey of England» (1579). Сидящая на троне королева Елизавета (Илл. 8d)[215]215
  Автором гравюры считается Ремигий Хогенберг (Strong, op. cit., Engravings, II).


[Закрыть] окружена по бокам фигурами астрологов, держащих в руках сферы. В левом нижнем углу человек с циркулем рисует карту, другой человек в правом углу разглядывает в телескоп след в звёздном небе. Дева-Елизавета представлена здесь в виде небесного знамения, чьё явление было мистическим образом предсказано.

Автор «Несчастий Артура» использует Деву как знак зодиака в довольно широком смысле. С астрономической точки зрения, она есть просто один из двенадцати знаков, в который солнце входит в августе. С астрологической, она управляет определённой частью тела и отвечает за определённые, большей частью меркурические, влияния. Рождённые под её знаком могут иметь имперское предназначение, но, с научной точки зрения, неоправданно называть Деву «отрадой зодиака» (Zodiac's Joy), как если бы она была некой его царицей, или «восторгом планет». Однако для людей елизаветинской эпохи Дева так тесно связана с Астреей четвёртой эклоги и её имперскими коннотациями, что они проецируют на небесную Деву, знак зодиака, главенствующее положение её королевской инкарнации на земле. Все последствия этого станут видны на других примерах.

Ода «Цинтия» Ричарда Барнфилда (1595) основана на довольно распространённой в елизаветинской литературе теме, нашедшей своё визуальное выражение в картине из Хэмптон-корта (Илл. 9а), датированной 1569 г. Она представляет собой модифицированную версию Суда Париса, в которой золотое яблоко достаётся не Юноне, Венере или Минерве, а королеве-деве, богине, превосходящей их всех. Поэма Барнфилда, в которой на всём протяжении чувствуется влияние Спенсера, описывает Елизавету как «королеву фей», правящую в мире и согласии посреди океана. Этой божественной деве Юнона (не Парис) дарит золотой шар, и та получает эту награду именно как Дева (Virgo):

 
Thus, sacred Virgin, Muse of chastitie,
This difference is betwixt the Moone and thee:
Shee shines by Night; but thou by Day do'st shine:
Shee monthly changeth; thou dost nere decline:
Yet neither Sun, nor Moone, thou canst be named,
Because thy light hath both their beauties shamed:
Then, since an heauenly Name doth thee befall,
Thou Virgo art: (if any Signe at all)[216]216
  R. Barnfield, Poems, ed. E. Arber, 1896, pp. 54–55. Другие примеры Суда Париса, в которых награда достаётся Елизавете, можно встретить в сочинениях Фрэнсиса Сэби (Francis Sabie, Pan's Pipe, 1595) и Джорджа Пила (George Peele, Arraignment of Paris, 1584). Cf. Wilson, op. cit., pp. 147, 431.
  Превознесение загадочной Авизы из пьесы «Уиллоби, его Авиза» (Willobie His Avisa, 1594, ed. G. B. Harrison, London, 1926, pp. 23 ff) над Юноной, Венерой и Минервой следует рассматривать в контексте всё тех же Судов Париса.


[Закрыть].
(Дева святая, непорочности муза,
Вот разница между тобой и луной:
Она светит ночью, ты же дневное светило.
Преображается в месяце каждом она,
Ты ж неизменна всегда остаёшься.
Ни солнцем тебя, ни луною назвать,
Ибо твой свет красоту их обоих затмил.
Коль имя тебе небесное дать,
Ты – Дева, если какой-либо знак вообще).
 

Здесь Дева, хотя ещё и помнит свою связь со знаком, но уже не просто «отрада зодиака» и «восторг планет». Она превосходит в своём величии солнце и луну.

9a. Королева Елизавета I и Суд Париса. Хэмптон-корт

9b. Королева Елизавета I. Гравюра Фрэнсиса Деларама по рисунку Николаса Хиллиарда

9c. Королева Елизавета I. Иллюстрация из книги Джона Кейса «Sphaera civitatis» (1588)