Текст книги "Слово о полку Игореве. Переводы, статьи, пояснения"

Слово о полку Игореве
(Перевод близкий к первооснове)

 
То нелепо будет, братья,
начинать старинными словами
горьких повестей
песнь о походе Игоревом.
Игоря Святославича!
Пусть начнётся эта песня
по былинам наших дней.
Не по выдумкам Бояна.
Ибо вещий тот Боян,
когда хотел кому-то песнь творить,
то растекался он мыслью по дереву,
серым волком по земле,
сизым орлом под облаками.
 
 
Помнил, воин, первых времен усобицы!
Тогда пускали десять соколов на стадо лебедей!
И та, которую всех прежде настигали,
та первою и песнь слагала
старому Ярославу,
храброму Мстиславу,
зарезавшему Редедю перед касожским войском,
красному Роману Святославичу.
 
 
Боян же, братья,
не десять соколов на стадо лебедей пускал,
а свои вещие персты на живые струны возлагал,
они же сами князьям славу рокотали.
 
 
Начнем же, братья, повесть сию
от старого Владимира до нынешнего Игоря.
Игорь стянул свой задум крепостью своею,
и заострил сердце своё мужеством,
исполнился ратного духа,
и в бой повёл свои храбрые полки
на землю Половецкую,
за землю Русскую.
 
 
О Боян, соловей старого времени!
Если бы ты про сей поход прощебетал,
скача, соловушко, по мысленному дереву,
летая умом под облаками.
Свивая славы обаполы сего времени!
Рыща тропою Трояновой
через поля и горы…
 
 
Пел бы ты песнь Игорю,
того (Гота) внуку:
«Не буря соколов занесла через поля широкие —
стаи галок летят к Дону великому…»
А не запеть ли было тебе,
вещий Боян, Велесов внуче:
«Кони ржут за Сулою —
звенит слава в Киеве…?»
 
 
Трубы трубят в Новгороде,
стоят стяги в Путивле —
Игорь ждёт милого брата Всеволода.
Говорит ему буй-тур Всеволод:
«Один брат, один свет светлый – ты, Игорь!
Оба мы – Святославичи!
Седлай, брат, своих быстрых коней,
а мои уж готовы, оседланы.
Уже под Курском. (Уже в пути!)
 
 
А мои куряне – опытные воины:
под трубами рождены, под шлемами взлелеяны,
с конца копья вскормлены.
Пути им ведомы, овраги знакомы,
луки у них напряжены, колчаны отворены,
сабли изострены.
Сами скачут словно серые волки в поле,
ища себе чести, а князю славы».
 
 
Тогда взглянул Игорь на светлое солнце
и видит от него тьмою все свое войско покрытым.
И сказал Игорь дружине своей:
«Братья и дружина!
Лучше убитому быть,
нежели пленному быть.
Сядем, братья, на своих быстрых коней,
да посмотрим на синий Дон».
 
 
Пало князю на ум желание,
а жалость ему знамение заступила
отведать Дона великого.
«Хочу, воины, копье испытать
о край поля Половецкого.
С вами, русичи, готов голову свою положить.
А любо напиться мне шлемом из Дона».
 
 
Тогда вступил Игорь-князь в золотое стремя
и поехал по чистому полю.
Солнце ему тьмою путь заступало,
Ночь, стонучи ему грозою, птиц побудила.
Громкий свист, резанул и смолк —
див кличет в верху дерева,
велит послушать землям далёким:
Волге, и Поморью, и Посулью,
и Сурожу, и Корсуню,
и тебе, Тмутороканский идол.
 
 
А половцы путями не готскими
побежали к Дону великому,
скрипят телеги в полуночи,
кричат лебеди распуганные:
«Игорь к Дону войско ведёт!»
Уже бед его ждут птицы сутками,
волки грозу вещают по оврагам,
орлы клекотом на кости зверей зовут,
лисицы лают на червонные щиты.
О, Русская земля, ты уже за холмом!
 
 
Долгой ночь была. Заря свет зажгла.
Дымкой степь покрылась,
смолкнул щебет соловья.
Говор галок пробудился.
Русичи великие поля щитами красными перегородили,
ища себе чести, а князю славы.
 
 
Рано в пятницу
потоптали поганые полки половецкие
и, рассыпаясь стрелами по полю,
помчали красных девок половецких,
а с ними золото, шелка
и дорогие бархатные ткани.
Покрывалами, плащами и шубами
стали грязь устилать и в болото метать,
и топтать кружевное узорочье.
Красный стяг, белая хоругвь,
красный бунчук на серебряном древке —
храброму Святославичу!
 
 
Дремлет в поле Олегово храброе гнездо —
далече залетело!
Не было оно на обиду порождено
ни соколу,
ни кречету,
ни тебе, чёрный ворон,
поганый половчин!
Гзак бежит серым волком,
Кончак вслед за ним едет к Дону великому.
 
 
На другой день утром рано
кровавые зори свет извещают:
чёрные тучи с моря идут,
хотят закрыть четыре солнца,
а в них трепещут синие молнии.
Быть грому великому!
Идти дождю стрелами с Дона великого!
Тут копьями столкнуться,
тут саблями сразиться
о шлемы половецкие,
на реке на Каяле,
у Дона великого!
О, Русская земля! Уже не холмистая ты.
 
 
То ветры, Стрибожьи внуки,
веют с моря стрелами
на храбрые полки Игоревы.
Земля гудит,
реки мутью текут,
пылью поля покрывает.
Стяги вещают:
«Половцы идут от Дона и от моря,
со всех сторон русские полки обступили!»
Дети бесовы кликом поля перегородили,
а храбрые русичи загородились красными щитами.
 
 
Яр-тур Всеволод!
Стоишь в обороне,
прыщешь на воинов стрелами,
гремишь о шлемы мечами булатными!
Куда поскачешь, тур,
своим золотым шлемом посвечивая,
там лежат поганые головы половецкие,
посечены саблями калёными шлемы аварские,
тобою, яр-тур Всеволод!
 
 
Что те раны, дорогие братья?
Когда забыл почесть, и жизнь,
и града Чернигова отчий золотой престол!
И своей милой жены, красавицы Глебовны,
привычки обычные.
 
 
Были века Трояни,
минули года Ярослава,
были походы Олеговы,
Олега Святославича.
Тот Олег мечом крамолу ковал
и стрелы по земле сеял.
Вступит, бывало, в златое стремя он
в городе Тмуторокани,
так тот звон слышал
старого великого Ярослава сын Всеволод,
а Владимир по утрам уши затыкал в Чернигове.
 
 
И Бориса Вячеславича гордыня на суд привела,
и на Канины зелёную траву поклала
за обиду Олегову,
храброго и молодого князя.
С той же Канины
Святополк со скорбью забрал отца своего
между венгерскими иноходцами
в святую Софию, в Киеве.
 
 
Тогда, при Олеге Гориславиче,
сеялось и прорастало усобицами,
гибло добро Даждьбожьих внуков,
в княжьих крамолах года сокращая враждующим.
Тогда по Русской земле редко пахари пахали,
но часто вороны каркали,
делёж учиняя над трупами
и галки свой крик поднимали,
желая лететь на обжорство.
 
 
То было в те битвы и в те походы.
А такого сраженья не слышали!
С утра и до вечера, с вечера и до утра
летят стрелы калёные,
гремят сабли о шлемы,
трещат копья булатные
в поле далеком, среди земли Половецкой.
Чёрная земля под копытами
костьми, как молвят, засеяна,
а кровью полита —
горем взошли они в Русской земле.
 
 
Что шумело, что звенело,
давеча, рано пред зорями?
Игорь полки заворачивал —
жаль ему милого брата Всеволода.
Бились день,
бились другой,
третьего дня, к полудню, упали стяги Игоревы.
Тут братья разлучились на берегу быстрой Каялы.
Тут кровавого вина не хватило,
тут пир закончили храбрые русичи,
сватов напоили, а сами полегли
за землю Русскую.
Никнет трава жалостью
и дерево с горем к земле приклонилось.
 
 
Уже, братья, невесёлая година настала,
уже силам Степи обидно стало.
Обида в силах Даждьбожьих внуков
вступила девою на землю Трояни,
заплескала лебедиными крыльями
на синем море у Дона,
и, плещучи, уменьшила достатка часы.
 
 
Усобица князей – от поганых погибель!
Говорит брат брату:
«Это моё и то моё же».
И стали князья про малое – «се великое!» молвить,
а сами на себя крамолу ковать.
А степняки со всех сторон приходят с победами
на землю Русскую.
О, далече залетел сокол,
птиц побивая —
до моря!
А Игорева храброго войска не воскресить!
 
 
Потом кличут карнаи: «Огня!»
И помчали по Русской земле,
жар в людей швыряючи,
в огненных рогах.
Жены русские заплакали, заголосили:
«Уже нам своих милых лад
ни в мыслях помыслить,
ни в думах подумать,
ни очами увидеть.
А золотом и серебром
и вовсе не позвенеть».
 
 
Застонал, братья, Киев тугою,
А Чернигов от напастей.
Тоска разлилась по Русской земле,
печаль густо течёт среди земли Русской.
А князья сами на себя крамолу куют,
а кочевники рыщут с победами по земле Русской,
и дань берут по «белой» от двора.
 
 
Те два храбрые Святославичи —
Игорь и Всеволод,
Уж вражду пробудили роздорами.
Ту, что унял, было, отец их Святослав
грозной, великой, киевской грозою!
Говорят, потрепал своими сильными полками
и смертоносными мечами,
наступил на землю Половецкую!
Притоптал холмы и овраги,
взмутил реки и озёра,
иссушил потоки и болота,
а поганого Кобяка, из Лукоморья,
от железных великих полков половецких,
словно вихрь выхватил!
И свалился Кобяк в граде Киеве,
в гриднице Святослава.
 
 
Тут и немцы, и венеды,
тут и греки, и морава
поют славу Святославу,
укоряют Игоря,
утопившего богатство на дне Каялы,
реки половецкой,
русское злато рассыпавши.
Тут Игорь-князь, пересел из седла золотого
в седло кочевничье.
В городах над стенами уныние
и всюду поникло веселие.
 
 
А Святослав мутный сон видел в Киеве на горах.
«В ту ночь, с вечера, – говорит, —
покрывают «они» меня чёрным покрывалом
на кровати тисовой.
Черпают мне синее вино с отравою смешанное,
сыплют из пустых колчанов степных пастухов
крупный жемчуг на лоно.
И усыпляют меня.
Уж и доски без «кнеса» в тереме моем златоверхом.
В ту ночь, с вечера,
слетелись шумные вороны
и каркали у Плесньска на оболони,
оглашая дебри Кисани,
и шлеею тянулись до синего моря».
 
 
И сказали бояре князю:
«То, князь, горе ум помутило!
То два сокола слетели
с отчего золотого стола,
поискать города Тмуторокани.
(Хотелось напиться шлемом из Дона!)
Уже соколам крыльца подрезали
поганых саблями,
а самих опустили в пута железные.
 
 
Темно стало в третий день:
два солнца померкли,
оба багряные столпа погасли,
а с ними молодые месяцы,
Олег и Святослав, тьмою покрылись —
На реке Каяле тьма свет покрыла.
По Русской земле помчались половцы,
Как гепардово гніздо.
Потом они, в степях бескрайних скрылись,
как будто в море погрузились,
И великое буйство подали хинови!
 
 
Уж сменилась хула на хвалу,
обернулась неволя на волю.
Вот и диво спустилось на землю:
это готские красные девы
запевают у синего моря,
звенят русским золотом,
славят время Бусово,
жаждут мести за Шарукана.
И мы, дружина, жаждем веселия!»
 
 
Тогда великий Святослав
произнес золотое слово,
со слезами смешанное,
и сказал:
«О, дети мои,
Игорь и Всеволод!
Рано вы начали Половецкую землю мечами губить,
а себе славы искать.
Но без чести одолели,
без чести и кровь язычников пролили.
Ваши храбрые сердца
из стали булатной кованы,
а в буйстве закалены.
Что же вы сделали моей серебряной седине?
 
 
А уже не вижу властью сильного,
и богатого, с огромным войском,
брата моего Ярослава,
с черниговскими былями:
с могутами,
и с татранами,
и с шельбирами,
и с топчаками,
и с ревугами,
и с ольберами.
Те без щитов —
с засапожниками,
кликом полки побеждали,
звеня прадедовой славою!
Но вы сказали: «Поборемся сами!
И старую славу сами похитим,
и новую сами поделим!»
 
 
А дивно ли, братья, старому помолодеть?
Когда сокол в силах бывает —
высоко птиц побивает,
не даст своего гнезда в обиду.
Беда в том, что князья мне не помощники.
В ничто годины эти обратили.
Это в Римах кричат под саблями половецкими,
а Владимир израненный,
горе и печаль сыну Глебову!
 
 
Великий князь, Всеволод!
Не мысленно тебе
прилететь бы издалеча
отчего золотого стола поберечь!
Ты можешь Волгу веслами расплескать,
а Дон шлемами вычерпать!
Если бы ты был,
была бы чага по ногате,
а пленники – по резане.
Ты можешь также и посуху
ударить живыми «ширширами» —
удалыми сынами Глебовыми!
 
 
Ты, буй Рюрик и Давыд!
Не ваши ли воины
золочеными шлемами в крови плавают?
Не ваша ли храбрая дружина
ревёт, как туры раненые,
саблями калёными
в поле далеком?
Вступите, господа,
в золотые стремена,
за обиду сего времени,
за землю Русскую,
за раны Игоревы,
храброго Святославича!
 
 
Галицкий Осмомысл, Ярослав!
Высоко сидишь на своем златокованом троне!
Подпер горы угорские своими полками железными,
заступив королю его путь,
затворив ворота Дунаю,
временем ловко туда и обратно играешь,
суды судишь до Дуная.
Грозы твои по землям текут,
отворяешь ворота Киеву,
стреляешь с отчего золотого стола
к султанам за землями.
Стреляй, господин, Кончака,
кочевника некрещённого,
за землю Русскую,
за раны Игоревы,
храброго Святославича!
 
 
А ты, буй Роман и Мстислав!
Храбрая мысль носит вас! И ум свой – в дело!
Высоко ты на дело летаешь (Роман),
как сокол тот в воздухе носишься,
желая птицу в буйстве одолеть.
Есть у вас и «железные панцири» (воины),
Под шлемами латинскими.
От них дрогнула земля и многие страны:
Хинова, Литва, Ятвяги и Деремела.
И половцы копья свои побросали,
а головы свои посклоняли
под ваши мечи! Под булатные!
Но поздно, князь!
Игорю померкнул солнца свет
и дерево не от добра листву обронило.
По Роси и по Суле
города поделили,
а Игорева храброго войска не воскресить!
 
 
Дон тебя, князь, кличет
и зовет князей на победу!
Ольговичи, отважные князья,
созрели на брань!
 
 
Ингварь и Всеволод!,
и все три Мстиславича!
Прекрасного гнезда шестикрыльцы!
Иль вы не в битвах власть свою добываете?
Где ж ваши золотые шлемы
и копья польские, и щиты?
Загородите Полю ворота
своими острыми стрелами
за землю Русскую,
за раны Игоревы,
храброго Святославича!
 
 
Уже и Сула не течёт серебряными струями
к городу Переяславлю,
и Двина болотом льётся,
оным грозным Полочаном.
Все под кликами поганых.
Один Изяслав,
сын Васильков,
позвонил своими острыми мечами
о шлемы литовские,
приласкал славу деду своему Всеславу,
а сам под красными щитами,
на кровавой траве,
обласкан был литовскими мечами.
И на смертном одре, с женою прощаясь, сказал:
«Дружину твою, князь, птиц крылья прикроют,
а звери кровь оближут».
 
 
И не было тут брата, Брячислава,
и ни другого – Всеволода.
Один изронил жемчужную душу
из храброго тела через златое ожерелье.
Уныли голоса, поникло веселие,
трубы трубят городенские.
 
 
Ярослав и все внуки Всеслава!
Опустите стяги свои!
Вложите мечи свои на битву поднятые,
уже выскочите из дедовой славы!
Вы же своими крамолами
стали поганых наваживать
на землю Русскую,
на добро Всеславлево.
С раздоров тех сталось насилие
от земли Половецкой!»
 
 
На седьмом веке Трояни
бросил Всеслав жребий о девице желанной:
подперся хитростями – на коней,
и прыгнул к граду Киеву.
Коснулся концом древка копейного
золотого престола киевского
и помчался от них лютым зверем,
в полночи из Белграда, окутавшись синей мглой.
 
 
Утром ударил таранами,
взломал ворота Новгороду,
разбивши славу Ярослава.
И прыгнул от них до Немиги с Дудуток.
На Немиге снопы стелют головами,
молотят цепами булатными,
на току жизнь кладут,
веют душу от тела.
Немиги кровавые берега
не благом, как молвят, засеяны —
засеяны костьми русских сынов.
 
 
Всеслав-князь людей судил,
города князьям рядил,
а сам в ночи волком рыскал.
Из Киева дорыскивал до кур Тмуторокани,
великому Хорсу волком путь перебегал.
Ему в Полоцке позвонят, бывало, заутреню
рано у святой Софии в колокола,
а он в Киеве тот звон слышал.
Вещая душа была в его теле!
Но часто беды претерпевал он.
Ему вещий Боян правдивую припевочку
со смыслом сочинил:
«Ни хитрому, ни ловкому, ни птичке проворной
суда божьего не минуть».
 
 
О, стонать Русской земле,
вспоминая старое время и первых князей.
Того старого Владимира
нельзя было пригвоздить
к горам киевским.
А теперь разбогатели:
«И стали одни стяги Рюриковы,
а другие Давыдовы».
«Но порознь им хоботы пашут…» —
поют копьеносцы про них.
 
 
На Дунае Ярославны голос слышится,
как далекая кукушка рано кличет.
«Полечу, – поёт, – кукушкой по Дунаю,
омочу шелков рукав я в Каяле-реке,
утру князю кровавые его раны
на могучем его теле».
 
 
Ярославна рано утром
плачет в городе Путивле,
на стене высокой стоя, говорит:
«О, ветер, ветрило!
Ты зачем, господин, сильно веешь?
Ты зачем мчишь хиновские стрелы,
на своих невесомых крыльях,
на воинов моего мужа?
Мало ли, тебе говорю,
в верху, под облаками веять?
Качая корабли на синем море!
Так зачем же, господин мой,
ты веселие мое
разметал по ковылю?»
 
 
Ярославна рано утром
плачет в городе Путивле,
на стене высокой стоя, говорит:
«О Днепр Славутич!
Ты пробился сквозь пороги,
через землю Половецкую.
Ты лелеял на себе Святославовы челны,
аж до войска Кобякова.
Так верни же, господин мой,
мужа моего ко мне,
чтобы я к нему не слала
слёз на море рано».
 
 
Ярославна рано плачет
во Путивле, на стене,
приговаривая:
«Светлое и пресветлое солнце!
Всем тепло и красно от тебя!
Так зачем ты, господин мой,
распростер свои лучи
на мужа воинов, в поле безводном,
жаждою им луки стянув,
тугою им колчаны заткнув?
 
 
Плещется море в полуночи,
Волны идут в тумане —
Игорю-князю бог путь указывает
из земли Половецкой,
в землю Русскую,
к отчему золотому столу.
 
 
Погасли вечером зори.
Игорь спит,
да не спит,
Игорь мысленно поля замеряет
от великого Дона,
до малого Донца.
Коней в полуночи Овлур свистнул за рекой,
тем свистом велит князю разуметь:
«Что князю Игорю пора бежать!»
 
 
Застучала земля,
зашумела трава,
зашатались шатры половецкие!
А Игорь-князь метнулся горностаем к тростнику
и выплыл белым гоголем на воду!
Бросился на борзого коня,
соскочил с него он буйным волком,
и помчался к Лугу Донца,
и полетел он соколом в тумане,
сбивая гусей и лебедей,
к завтраку, обеду и на ужин.
 
 
Когда Игорь соколом полетел,
тогда Овлур волком побежал,
труся собой студёную росу.
Надорвали они своих быстрых коней.
 
 
Говорит Донец:
«Князь Игорь!
Немало тебе величия,
а Кончаку нелюбия,
а Русской земле веселия!»
 
 
Отвечает Игорь:
«Донче!
Немало и тебе величия,
Качавшему князя на волнах,
стлавшему ему зелёную траву
на своих серебряных берегах,
одевавшему его тёплым туманом
под сенью зелёных дерев,
Стережа его гоголем на воде,
чайками на струях,
чернядьми на ветрах».
 
 
«Не такая, скажу тебе, речка Стугна,
ничтожный поток имеет,
но как пожрёт чужие ручьи и потоки (от ливней),
да как расширится к устью…
Юного князя Ростислава утопила на дне,
при тёмном береге…
Плачет мать Ростислава
по юному князю Ростиславу.
Никнут цветы от жалости
и дерево с горем к земле наклонилось».
 
 
То не сороки застрекотали —
по следу Игоря едут Гзак с Кончаком.
Тогда вороны не кричат,
галицы молчат,
сороки не стрекочут,
змеи только лишь шуршат.
Дятлы стуком к реке путь указывают.
Соловьи веселыми песнями рассвет предвещают.
 
 
Молвит Гзак Кончаку:
«Если сокол к гнезду летит,
соколича расстреляем своими золочёными стрелами».
Отвечает Кончак хану Гзе:
«Если сокол к гнезду летит,
мы сокольца опутаем красною девицей».
И сказал тогда Гзак Кончаку:
«Коль опутаем красною девицей,
то не будет нам ни сокольца,
не будет и красной девицы.
И начнут нас птицы клевать
в поле Половецком».
 
 
Пел Боян и про: «Иду на вы!», —
Про  Святослава.
Песнотворец дней старинных Ярослава.
Пел он это же и для жены Олега-князя:
«Тяжко тебе голова без плеч,
худо и телу без головы.»
 
 
Русской земле без Игоря.
 
 
«Солнце светит на небе,
Игорь-князь в Русской земле» —
девицы поют на Дунае,
вьются голоса через море до Киева.
Игорь идет по Боричеву
к святой богородице Пирогощей.
Страны рады, грады веселы.
 
 
Пели песни старым князьям,
а теперь молодым споём:
«Слава Игорю Святославичу!
Буй-туру Всеволоду!
Владимиру Игоревичу!»
Здравье князьям и дружине!
Тем, кто шел за христианство
на поганые полки!
Князьям слава и дружине!
Аминь!
 

Слово о полку Игореве (Древний текст)

 
Неле́по ли ны бя́шетъ, бра́тие,
начя́ти стары́ми словесы́
тру́дныхъ по́вестий о пълку И́гореве?
И́горя Святъсла́влича!
Нача́ти же ся тъ́й пе́сни
по былинамь сего́ времени,
а не по замышлению Боя́ню!
Боя́нъ бо вещий,
а́ще кому́ хотя́ше пе́снь творити,
то растека́шется мыслию по древу,
се́рымъ въ́лкомъ по земли́,
ши́зымъ орло́мъ подъ о́блакы.
 
 
Помняшеть, бо́речь, пъ́рвыхъ време́нъ усо́бице?
Тогда́ пуща́шеть 10 со́коловь на ста́до лебедей!
Которыи дотеча́ше,
та пре́ди песнь поя́ше:
старо́му Ярославу,
храброму Мстиславу,
и́же заре́за Реде́дю предъ пълкы́ касо́жьскыми,
красному Рома́нови Святъсла́вличу.
 
 
Боя́нъ же, бра́тие,
не 10 со́ковь на ста́до лебедей пуща́ше,
нъ своя́ ве́щиа пръсты́
на живая струны въсклада́ше;
они́ же сами́ кня́земъ славу ротах́у.
 
 
Почне́мъ же, бра́тие, по́весть сию́
отъ стара́го Владимера до ны́нешняго Игоря,
и́же истя́гну умь кре́постию свое́ю
и поостри́ сердца своего́ му́жествомъ;
наплъ́нився ра́тнаго духа,
наведе́ своя́ хра́брыя плъкы́
на землю Полове́цькую
за землю Ру́ськую.
 
 
О Боя́не, солови́ю стара́го времени!
Абы ты сиа́ плъкы́ ущекота́лъ,
скача, сла́вию, по мыслену древу,
лета́я умо́мъ подъ о́блакы.
Свивая славы оба́полы сего́ времени!
Ри́ща въ тропу́ Троя́ню чре́съ поля́ на горы.
 
 
Пе́ти бы́ло пе́снь И́гореви —
того́ вну́ку:
«Не буря соколы занесе́ чре́зъ поля́ широ́кая —
Галицы стады́ бежать къ Дону великому…»
Чи ли въспети было, вещеи Бояне,
Велесовь внуче:
«Комо́ни ржуть за Сулою —
звени́ть слава въ Кыеве…?»
 
 
Трубы́ трубя́ть въ Нове́граде́,
стоять стязи́ въ Путивле́ —
Игорь жде тъ мила брата Всеволода.
И рече́ ему буй туръ Всеволодъ:
«Оди́нъ бра́тъ, оди́нъ све́тъ светлый – ты, Игорю!
Оба́ есве́ Святъсла́вличя!
Седлай, бра́те, свои́ бръ́зыи комо́ни,
а мои́ ти́ гото́ви,
осе́длани у Ку́рська напереди.
 
 
А мои́ ти куряни сведо́ми къ́мети:
подъ трубами по́вити,
подъ шеломы възлеле́яни,
конець копия́ въскръ́млени,
пути и́мь ве́доми,
яру́гы имь зна́еми,
луци у ни́хъ напря́жени,
ту́ли отво́рени,
сабли изъо́стрени.
Сами́ ска́чють, а́кы се́рыи влъ́ци въ поле,
и́щучи себе́ чти, а князю славе».
 
 
Тогда Игорь възре́ на светлое солнце
и виде отъ него тьмою вся своя́ воя прикрыты.
И рече Игорь къ дружи́не свое́и:
«Бра́тие и дружи́но!
Лу́це жъ бы потя́ту бы́ти,
неже полонену быти.
А вся́демъ, братие, на свои бръ́зыя комо́ни,
да позри́мъ си́него Дону».
 
 
Спа́лъ князю у́мь похоти,
и жалость ему́ знамение заступи́,
искусити Дону вели́каго.
«Хощу́, борече, – копие́ приломи́ти
конець по́ля Полове́цкаго!
Съ вами, ру́сици,
хощу́ главу́ свою́ приложи́ти,
а лю́бо испи́ти шело́момь До́ну».
 
 
Тогда́ въступи́ Игорь кня́зь въ зла́тъ стре́мень
и пое́ха по чистому полю.
Солнце ему́ тъмою путь заступаше;
нощь сто́нущи ему грозою пти́чь убуди́;
сви́стъ звери́нъ въста́ зби́ —
ди́въ кли́четъ връ́ху древа,
вели́тъ послу́шати земли́ незна́еме:
Влъ́зе,
и Помо́рию,
и Посу́лию,
и Су́рожу,
и Корсуню́,
и тебе́, Тьмуторока́ньскый блъ́ванъ!
 
 
А половци не готовами дорогами
побего́ша къ До́ну вели́кому,
крыча́тъ телегы полу́нощы,
рци лебеди роспу́щени.
Игорь къ До́ну во́и веде́тъ!
 
 
Уже́ бо беды его пасе́ть пти́ць по до́бию;
влъ́ци грозу́ въсро́жатъ по яру́гамъ;
орли́ кле́котомъ на кости звери зову́тъ;
лиси́ци бре́шутъ на чръле́ныя щиты́.
О Руская земле, уже за шеломянемъ еси!
 
 
Длъ́го ночь мръ́кнетъ.
Заря́ све́тъ запала́.
Мъгла́ поля́ покрыла.
Ще́котъ сла́вии успе́.
Го́воръ га́личь убуди́.
Ру́сичи вели́кая поля́ чрьле́ными щиты́ прегороди́ша,
и́щучи себе чти́, а князю – славы.
 
 
Съ зара́ния въ пяткъ
потопта́ша пога́ныя плъкы́ полове́цкыя,
и рассу́шаясь стре́лами по по́лю,
помча́ша кра́сныя девкы полове́цкыя,
а съ ни́ми зла́то,
и па́волокы,
и драгы́я оксами́ты.
Орьтъмами,
и япончицами,
и кожухы́
начашя мосты́ мости́ти по боло́томъ
и гря́зивымъ место́мъ,
и вся́кыми узо́рочьи полове́цкыми.
Чрь́ленъ стя́гъ,
бела хорю́говь,
чрь́лена чо́лка,
сре́брено стру́жие —
храброму Святъсла́вличю!
 
 
Дре́млетъ въ по́ле О́льгово хоро́брое гнездо́.
Далече залетело!
Не́ было оно́ оби́де порождено,
ни соколу,
ни кречету,
ни тебе́, чръ́ный во́ронъ,
поганый половчи́не!
Гзакъ бежи́тъ се́рымъ влъкомъ,
Конча́къ, ему́ сле́дъ, пра́вить къ До́ну вели́кому.
 
 
Друга́го дни́ ве́лми ра́но
крова́выя зо́ри све́тъ поведа́ютъ:
чръ́ныя ту́чя съ мо́ря иду́тъ,
хотя́тъ прикры́ти 4 со́лнца,
а въ ни́хъ трепе́щуть си́нии млъ́нии.
Бы́ти гро́му вели́кому!
Итти́ дождю́ стре́лами съ До́ну вели́каго!
Ту ся копие́мъ прилама́ти,
ту ся са́блямъ потручя́ти
о шеломы полове́цкыя,
на реце́ на Каяле,
у Дону вели́каго!
О Ру́ская земле, уже́ не шеломя́немъ еси́!
 
 
Се ветри, Стрибо́жи вну́ци, ве́ютъ съ моря стрела́ми
на хра́брыя плъкы Игоревы.
земля́ ту́тнетъ,
ре́кы мутно теку́ть.
По́роси поля́ прикрыва́ютъ.
Стя́зи глаго́лютъ:
по́ловци иду́ть отъ До́на, и отъ мо́ря,
и о́тъ все́хъ стра́нъ ру́скыя плъкы́ оступи́ша.
Дети бе́сови кли́комъ поля́ прегороди́ша,
а хра́брии ру́сици прегради́ша чръле́ными щиты́.
 
 
Яръ туре Всеволоде!
Стоиши на боро́ни,
пры́щеши на вои стрелами,
гре́млеши о шеломы мечи́ харалу́жными!
Ка́мо, ту́ръ, поскачя́ше,
свои́мъ златы́мъ шело́момъ посве́чивая,
тамо лежа́тъ пога́ныя го́ловы полове́цкыя.
Поске́паны саблями калеными шеломы ова́рьскыя,
о́тъ тебе́ яръ ту́ре Все́володе!
Ка́я раны, дорога́ бра́тие?
Забы́въ чти́ и живота́,
и града Чръни́гова о́тня зла́та стола́!
И своя милыя хоти́, кра́сныя Глебовны
свычая и обычая.
 
 
Были ве́чи Троя́ни,
минула лета Ярославля;
были плъци́ Олговы,
Ольга Святьсла́вличя.
Тъ́и бо Оле́гъ мече́мъ крамо́лу кова́ше
и стрелы по земле́ се́яше.
Ступае́тъ въ зла́тъ стре́мень въ граде Тьмуторока́не,
то́и же зво́нъ слыша давный великый
Ярославь – сынъ Всеволожь,
а Влади́миръ по вся у́тра уши заклада́ше въ Черни́гове.
 
 
Бори́са же Вячесла́влича слава на су́дъ приведе́
и на Ка́нину зеле́ну паполо́му по́стла
за оби́ду О́лгову,
храбра и млада князя.
Съ то́я же Ка́нины Святоплъ́кь повеле́ я́ти отца́ своего́
ме́ждю уго́рьскими инохо́дьцы
ко святе́й Софии, къ Киеву.
 
 
Тогда́, при О́лзе Горисла́вличи,
се́яшется и растя́шеть усо́бицами,
погиба́шеть жизнь Даждьбо́жа внука;
въ княжихъ крамолахъ веци человекомь скратишась.
Тогда по Руской земли ретко рата́еве кика́хуть,
нъ часто вра́ни грая́хуть,
тру́пиа себе де́ляче,
а га́лици свою речь говоря́хуть,
хотять полетети на уе́дие.
 
 
То было въ ты рати и въ ты плъкы,
а сице́й рати не слышано!
Съ зара́ниа до вечера,
съ вечера до света
летять стрелы каленыя,
гримлю́тъ сабли о шеломы,
трещатъ копиа харалу́жныя
въ поле незнаеме,
среди земли Половецкыи.
Чръна земля подъ копы́ты костьми была посеяна,
а кровию польяна:
тугою взыдо́ша по Руской земли.
 
 
Что́ ми шуми́ть, что ми звени́ть
давеча рано предъ зо́рями?
Игорь плъкы́ завороча́етъ:
жа́ль бо ему ми́ла бра́та Все́волода.
 
 
Би́шася день,
би́шася другы́и;
тре́тьяго дни́ къ полу́днию падо́ша стя́зи И́горевы.
Ту́ ся бра́та разлучи́ста на бре́зе бы́строй Кая́лы;
ту крова́ваго вина не до́ста;
ту пи́ръ доко́нчаша хра́брии ру́сичи:
сваты́ попои́ша, а сами́ полего́ша
за землю Ру́скую.
Ни́чить трава́ жа́лощами,
а древо с ту́гою къ земли́ преклони́лось.
 
 
Уже́ бо, бра́тие, невеселая годи́на въста́ла,
уже́ пустыни сили при́кро въстала.
Оби́да въ си́лахъ Дажьбо́жа внука
вступила де́вою на землю Троя́ню,
въсплеска́ла лебедиными кры́лы
на си́немъ мо́ре у До́ну,
пле́щучи, убу́ди жи́рня времена́.
Усо́бица кня́земъ на пога́ныя погы́бе,
реко́ста бо братъ бра́ту:
«Се мое́, а то мое́ же».
И начя́ша князи про малое – «се вели́кое» – млъ́вити,
а сами́ на се́бе крамолу ко́вати.
А пога́нии съ все́хъ стра́нъ приходжа́ху съ победами
на землю Ру́скую.
О, да́лече, за́иде со́колъ,
пти́ць бья, – къ́ морю!
А Игорева храброго плъ́ку
не кресити.
 
 
За ни́мъ кли́кну карнаи: «Жля́!»,
Поско́чи по Ру́ской земли,
сма́гу мы́чючи въ пла́мяне розе.
Жены ру́ския въспла́кашась, а́ркучи:
«Уже́ на́мъ свои́хъ ми́лыхъ ла́дъ
ни мыслию смы́слити,
ни думою сду́мати,
ни очи́ма съгляда́ти,
а зла́та и сребра́ ни мало того́ потрепа́ти».
 
 
А въстона́ бо, бра́тие, Ки́евъ ту́гою,
а Черни́говъ напа́стьми.
Тоска́ разлия́ся по Ру́ской земли́;
печаль жирна тече́ средь земли́ Рускыи.
А князи сами́ на себе крамолу кова́ху,
а пога́нии сами́ победами нари́щуще на Рускую землю,
емляху дань по беле отъ двора.
 
 
Ти́и бо два храбрая Святъславлича – Игорь и Всеволод
уже лжу убуди́, которую, то бяше,
успи́лъ отецъ ихъ, Святъславь,
грозный великый киевскый грозою.
Бя́шеть, притрепеталъ своими сильными плъкы
и харалу́жными мечи́,
наступи́ на землю Половецкую,
притопта́ хлъми́ и яру́гы,
взмути́ ре́кы и озе́ры,
иссуши́ пото́кы и болота.
а пога́наго Кобяка́ изъ луку моря,
отъ желе́зныхъ вели́кыхъ плъко́въ полове́цкыхъ,
я́ко ви́хръ, вы́торже.
И паде́ся Кобя́къ въ граде Киеве,
въ гри́днице Святъсла́вли.
 
 
Ту не́мци и вене́дици,
ту гре́ци и мора́ва
поютъ славу Святъсла́влю,
ка́ють кня́зя И́горя,
и́же погрузи́ жи́ръ во дне́ Кая́лы – рекы́ полове́цкыя,
ру́скаго зла́та насы́паша.
 
 
Ту Игорь кня́зь вы́седе и́зъ седла́ зла́та,
а въ седло́ кощи́ево.
Уны́ша бо гра́домъ забра́лы,
а весе́лие пони́че.
 
 
А Святъсла́вь му́тенъ со́нъ ви́де въ Ки́еве на го́рахъ.
«Си ночь съ вечера одева́хъ те мя, – рече́, —
чръ́ною паполо́мою на крова́ты ти́сове;
чръпа́хуть ми си́нее вино́, съ трудо́мъ смешено;
сыпа́хуть ми тъ́щими ту́лы пога́ныхъ тлько́винъ
вели́кый же́нчюгь на лоно и негу́ютъ мя́.
Уже́ дь́скы безъ кне́са в моемъ те́реме зла́товръ́семъ.
Всю нощь съ вечера босуви вра́ни възграя́ху
у Пле́сньска, на боло́ни, бе́ша де́брь Киса́ню,
и не́со шлю къ си́нему морю».
 
 
И рко́ша боя́ре князю:
«Уже́, кня́же, туга у́мь полонила;
се бо два сокола слетеста
съ о́тня стола́ зла́та
поиска́ти града Тьмутороканя́.
А лю́бо испи́ти шело́момъ До́ну.
Уже́ со́колома кри́льца припе́шали
пога́ныхъ саблями,
а самаю́ опустоша въ путины желе́зны.
 
 
Темно бо бе въ 3 де́нь:
два́ солнца померко́ста,
о́ба багряная стлъпа́ погасо́ста,
и съ ни́ма молода́я месяца —
Оле́гъ и Святъсла́въ
тъмо́ю ся́ поволоко́ста —
На реце, на Каяле, тьма светъ покрыла.
 
 
По Руской земли прострошася половци,
акы пардуже гнездо,
и въ «море погрузиста».
И вели́кое буйство пода́ста хино́ви.
 
 
Уже́ снесе́ся хула́ на хвалу́,
уже тресну нужда́ на волю,
уже́ връ́жеса ди́вь на землю:
се бо го́тскыя кра́сныя де́вы
въспе́ша на́ брезе си́нему морю,
звоня ру́скымъ зла́томъ,
пою́тъ время Бу́сово,
леле́ютъ месть Шарока́ню.
А мы́ уже, дружи́на, жа́дни весе́лия!»
 
 
Тогда́ вели́кый Святъсла́въ
изрони́ зла́то слово
с слеза́ми сме́шено,
и рече́:
«О моя сыно́вчя, И́горю и Всеволоде!
Ра́но е́ста начала́ Половецкую землю мечи́ цвели́ти,
а себе́ славы иска́ти.
Нъ нечестно одоле́сте,
нечестно, бо кровь поганую пролия́сте.
Ва́ю храбрая сердца́ въ жесто́цемъ харалу́зе скована,
а въ бу́ести закалена.
Се ли створи́сте моеи сре́бренеи седине́?
 
 
А уже́ не ви́жду власти си́льнаго,
и бога́таго, и многово́я
бра́та мое́го Ярослава съ черни́говьскими былями:
съ могу́ты,
и съ татра́ны,
и съ шельби́ры,
и съ топчакы́,
и съ реву́гы,
и съ ольбе́ры.
 
 
Тии бо бесщито́вь – съ засапо́жникы,
кли́комъ плъкы́ побежда́ютъ,
зво́нячи въ прадеднюю славу!
Нъ реко́сте: «Мужаимеся сами́,
пре́днюю славу сами́ похи́тимъ,
а заднюю ся сами поделимъ!»
 
 
А чи диво ся́, бра́тие, стару́ помолодити?
Коли́ со́колъ въ мы́техъ быва́етъ,
высоко пти́цъ възбива́етъ;
не да́стъ гнезда́ свое́го въ обиду.
Нъ се́ зло – кня́же ми́ непосо́бие.
Нани́че ся́ годи́ны обрати́ша.
Се у Римъ крича́тъ подъ саблями половецкыми,
а Володи́миръ подъ ра́нами.
Ту́га и тоска́ сыну Глебову!
 
 
Вели́кый княже Всеволоде!
Не мыслию ти́ прелете́ти издалеча
о́тня зла́та стола́ поблюсти́?
Ты́ бо мо́жеши Волгу ве́слы раскропи́ти,
а Донъ шеломы вы́льяти!
А́же бы ты бы́лъ,
то была́ бы ча́га по нога́те,
а ко́щей по резане́.
Ты бо мо́жеши посу́ху
живы́ми шереши́ры стреля́ти —
удалыми сыны́ Глебовы.
 
 
Ты́, буй Рю́риче, и Давы́де!
Не ваю ли во́и
злаче́ными шеломы по крови плаваша?
Не ваю ли храбрая дружи́на
ры́каютъ, а́кы туры, ранены
саблями калеными на поле незна́еме?
Вступи́та, господи́на, въ зла́та стремень
за обиду сего́ времени,
за землю Ру́скую,
за ра́ны И́горевы,
бу́его Святъсла́влича!
 
 
Га́личкы Осмомы́сл, Ярославе!
Высоко седиши на своемъ златоко́ваннемъ сто́ле,
подпе́ръ горы Уго́рскыи свои́ми железными плъки́,
заступи́въ королеви путь,
затвори́въ Дунаю ворота,
меча́ времены́ чре́зъ о́блакы,
суды рядя́ до Дуная.
 
 
Грозы твоя́ по землямъ текутъ,
отворя́еши Ки́еву вра́та,
стреля́еши съ о́тня зла́та стола́
салта́ни за землями.
Стреляй, господи́не, Кончака́,
поганого кощея,
за землю Ру́скую,
за ра́ны И́горевы,
бу́его Святъсла́влича!
 
 
А ты, буй Романе, и Мстиславе!
Храбрая мысль носитъ васъ! Умъ – на дело!
Высоко пла́ваеши на дело въ бу́ести,
яко со́колъ на ве́трехъ ширя́яся,
хотя́ пти́цю въ буйстве одо́лети!
Суть бо у ва́ю желе́зныи па́порзи
подъ шеломы лати́ньскыми.
Те́ми тресну земля́ и мно́гы страны —
Хино́ва, Литва́, Ятвя́зи, Дереме́ла,
и по́ловци су́лици своя повръго́ша,
а главы своя поклони́ша
подъ ты́и мечи́ харалу́жныи.
 
 
Нъ уже́, кня́же,
И́горю утръ́пе солнцю све́тъ,
а древо не бологомъ ли́ствие срони́:
по Рси и по Су́ли гра́ди подели́ша.
А Игорева хра́браго плъку не кре́сити!
До́нъ ти, кня́же, кли́четъ и зоветъ князи́ на победу.
О́лговичи, хра́брыи кня́зи, доспели на брань.
 
 
И́нъгварь и Всеволодъ,
и вси три Мстиславичи,
не худа гнезда шестокрилци!
Непобе́дными жребии собе́ власти расхы́тисте?
Ко́е ваши златы́и шеломы
и су́лицы ля́цкыи, и щи́ты?
Загороди́те Полю ворота
свои́ми острыми стрелами
за землю Ру́скую,
за ра́ны И́горевы,
бу́его Святъсла́влича!
 
 
Уже́ бо́ Сула не тече́тъ сре́бреными струями
къ граду Переясла́влю,
и Двина боло́томъ те́четъ – о́нымъ гро́знымъ Полоча́номъ
по́дъ кли́комъ пога́ныхъ.
Еди́нъ же Изясла́въ, сы́нъ Василько́въ,
позвони́ свои́ми острыми мечи́ о шеломы лито́вьскыя,
притрепа́ славу деду своему́ Всеславу,
а са́мъ подъ чръле́ными щиты́,
на кроваве тра́ве,
притре́панъ лито́вскыми мечи́.
 
 
И с хоти́ ю на крова ть и рекъ:
«Дружи́ну твою́, кня́же, пти́ць кры́лы приоде́,
а звери кровь полиза́ша».
Не бысть ту бра́та Брячесла́ва,
ни друга́го – Всеволода.
Еди́нъ же изрони́ жемчю́жну душу изъ храбра тела
чре́съ зла́то ожере́лие.
Уны́ли голоси́, пони́че весе́лие,
тру́бы трубя́тъ городе́ньскии!
 
 
Яросла́ве и вси вну́це Всесла́вли!
Уже́ понизите стя́зи свои́,
вонзи́те свои́ мечи́ вере́жени.
Уже́ бо вы́скочисте изъ де́дней славе.
Вы́ бо свои́ми крамолами
начя́сте наво́дити пога́ныя
на землю Ру́скую,
на жизнь Всесла́влю.
Которо́ю бо бе́ше наси́лие
отъ земли́ Полове́цкыи!»
 
 
На седьмо́мъ ве́це Троя́ни
връ́же Всесла́въ жребий о де́вицю себе лю́бу.
Тъи клюками подпръ́ся о кони
и ско́чи къ граду Кы́еву,
и дотче́ся стру́жиемъ зла́та стола́ ки́евьскаго.
Ско́чи отъ ни́хъ лю́тымъ зве́ремъ
въ плъ́ночи изъ Белагра́да
обе́сися си́не мьгле́.
У́тръ же вазни́ стрикусы́,
отвори́ врата́ Новуграду,
разшибе́ славу Ярославу,
ско́чи влъ́комъ до Неми́ги съ Дуду́ток.
 
 
На Неми́зе снопы́ сте́лютъ голова́ми,
моло́тятъ чепи́ харалу́жными,
на то́це живо́тъ кладу́тъ,
ве́ютъ душу отъ тела.
Неми́зе крова́ви бре́зе
не бологомъ бя́хуть посе́яни —
посе́яни костьми́ ру́скихъ сыно́въ.
 
 
Всесла́въ князь людемъ судя́ше,
кня́земъ грады рядя́ше,
а са́мъ въ ночь влъ́комъ ры́скаше.
Из Кы́ева дори́скаше до куръ Тмуторока́ня,
вели́кому Хръсови влъ́комъ путь преры́скаше.
Тому́ въ Полотьске позвони́ша зау́тренюю ра́но
у Святыя Софе́и въ ко́локолы,
а о́нъ въ Кы́еве зво́нъ слыша.
А ще и веща душа́ въ дръзе теле,
нъ часто беды страда́ше.
Тому́ вещей Боя́нъ и пръвое припевку,
сми́сленый рече́:
«Ни хы́тру, ни гора́зду,
ни пти́цю гора́зду
суда́ бо́жиа не мину́ти».
 
 
О, стона́ти Ру́ской земли́,
помяну́вше пръвую годи́ну и пръ́выхъ князе́й!
Того́ стараго Влади́мира
нельзе́ бе пригвозди́ти къ го́рамъ ки́евьскимъ.
Се гобо ныне ста́ша:
стя́зи Рю́риковы, а дру́зии Давидовы.
«Нъ розно ся имъ хо́боты па́шутъ,» —
ко́пиа пою́тъ.
 
 
На Дунае Яросла́внынъ гла́съ ся слы́шитъ,
зегзи́цею незна́ема ра́но кы́четь:
«Полечю́, – рече́, – зегзи́цею по Дуна́еви,
омочю́ бебря́нъ рука́въ въ Каяле́ реце́,
утру́ князю крова́выя его раны
на жесто́цемъ его́ теле».
 
 
Ярославна ра́но пла́четъ
въ Путивле на забрале, аркучи́:
«О, ве́тре-ветри́ло!
Чему́, господи́не, насильно ве́еши?
Чему́ мы́чеши хино́вьскыя стре́лкы,
на свое́ю нетрудною кри́лцю,
на моея лады вои?
Мало ли ти́ бя́шетъ горе подъ о́блакы ве́яти,
леле́ючи корабли́ на си́не мо́ре?
Чему́, господи́не, мое весе́лие
по ковы́лию разве́я?»
 
 
Ярославна ра́но пла́четь
Путивлю го́роду на заборо́ле, аркучи́:
«О Дне́пре Слову́тицю!
Ты проби́лъ еси́ ка́менныя горы
сквозе землю Половецкую.
Ты леле́ялъ еси́ на себе́ Святосла́вли носа́ды
до плъ́ку Кобяко́ва.
Възлелей, господи́не, мою́ ладу къ мне́,
а бы́хъ не слала къ нему́ сле́зъ
на мо́ре ра́но.»
 
 
Ярославна рано пла́четъ
Въ Путивле на забрале, а́ркучи:
«Светлое и тресве́тлое слъ́нце!
все́мъ тепло́ и красно́ еси́.
Чему́, господи́не, простре́ горя́чюю свою лучю
на ладе вои,
въ поле безво́дне,
жа́ждею и́мъ лучи съпряже,
тугою имъ тули затче́?»
 
 
Прысну мо́ре полу́нощи,
иду́тъ сморци́ мьгла́ми.
И́гореви князю бо́гъ путь ка́жетъ
изъ земли́ Половецкой
на землю Ру́скую,
къ о́тню зла́ту столу.
 
 
Погасо́ша вечеру зори.
Игорь спи́тъ,
Игорь бди́тъ,
Игорь мыслию поля́ мери́тъ
отъ вели́каго До́ну
до ма́лаго Донца́.
Комо́нь въ полу́ночи Овлу́ръ свисну за рекою,
вели́ть князю разумети.
Кня́зю И́горю не бы́ть!
 
 
Кликнý, стукну́ земля́,
въшуме́ трава́,
вежи ся́ полове́цкии подвиза́шася.́
А Игорь князь поско́чи горноста́емъ къ тро́стию —
и бе́лымъ го́големъ на воду.
Въвръ́жеся на бръ́зъ комо́нь
и ско́чи съ него́ босымъ влъ́комъ.
И потече́ къ Лугу Донца́,
и полете́ со́коломъ подъ мьгла́ми,
избивая гуси и лебеди
за́втроку, и обеду, и у́жине.
Коли И́горь со́коломъ полете́,
Тогда́ Влу́ръ влъ́комъ потече́,
труся́ собою студеную росу́:
претръго́ста бо своя́ бръ́зая комо́ня.
 
 
Донецъ рече́:
«Кня́же И́горю!
Не ма́ло ти́ вели́чия,
а Кончаку́ нелю́бия,
а Ру́ской земли́ веселиа».
Игорь рече́:
«О До́нче!
немало ти вели́чия,
леле́явшу князя на влъна́хъ,
стла́вшу ему́ зелену траву́
на свои́хъ сре́бреныхъ брезе́хъ,
одева́вшу его́ теплыми мъгла́ми
подъ се́нию зелену древу;
стрежа́ше его го́големъ на воде́,
ча́йцами на стру́яхъ,
чрь́нядьми на ветрехъ».
 
 
«Не та́ко ти, – рече́, – река́ Сту́гна:
худу́ струю имея,
пожръ́ши чужи́ ручьи́ и стру́гы,
ростре́на къ у́стью,
у́ношу князю Ростиславу затвори́ дне́,
при темне бе́резе».
Плачется ма́ти Ростисла́вля
по у́ноши князи Ростиславе,
уныша́ цветы́ жалобою,
и древо с ту́гою къ земли́ преклони́лось.
 
 
А не соро́кы втроскота́ша —
на следу́ И́гореве е́здитъ Гза́къ съ Кончако́мъ.
Тогда́ вра́ни не граа́хуть,
га́лици помлъко́ша,
со́рокы не троскота́ша,
поло́зие по́лзаша то́лко.
Дятлове те́ктомъ путь къ реце́ ка́жутъ,
солови́и веселыми пе́сньми све́тъ поведа́ютъ.
 
 
Млъ́витъ Гза́къ Кончако́ви:
«Аже со́колъ къ гнезду́ лети́тъ,
соко́лича ростреля́еве свои́ми злаче́ными стрелами».
Рече́ Кончакъ ко Гзе́:
«Аже со́колъ къ гнезду́ лети́тъ,
а ве со́колца опу́таеве красною де́вицею».
Рече́ Гза́къ къ Кончако́ви:
«Аще его́ опу́таеве красною де́вицею,
ни на́ма бу́детъ со́кольца,
ни на́ма красны де́вице,
то почну́тъ на́ю пти́ци би́ти
въ поле Полове́цкомъ.»
 
 
Ре́къ Боя́нъ и «хо́ды на» Святъсла́вля,
песнотво́рца стараго вре́мени Яросла́вля,
О́льгова коганя́ хоти́:
«Тяжко ти́ головы́ кроме плечю́,
зло́ ти те́лу кроме головы́».
Ру́ской земли́ безъ И́горя.
 
 
«Солнце светится на небесе́,
Игорь князь въ Руской земли», —
де́вици пою́тъ на Дуна́и,
вьются голоси́ чрезъ мо́ре до Ки́ева.
Игорь едетъ по Бори́чеву
къ святей богоро́дици Пирого́щеи́.
Страни ради, гра́ди весели.
 
 
Пе́вше песнь старымъ кня́земъ,
а пото́мъ молоды́мъ пе́ти:
«Сла́ва И́горю Святъсла́вличю,
буи туру Всеволоду, Владимиру Игоревичу!»
Здра́ви князи и́ дружина,
побара́я за́ христья́нына́ пога́ныя плъ́ки!
Кня́земъ слава а дружине!
Аминь!