Электронная библиотека » Фридрих Гаклендер » » онлайн чтение - страница 2

Текст книги "Европейские негры"


  • Текст добавлен: 16 октября 2020, 05:57


Автор книги: Фридрих Гаклендер


Жанр: Зарубежная классика, Зарубежная литература


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Шрифт:
- 100% +
III. Балет

Перед балетом дают обыкновенно какой-нибудь дюжинный водевиль с простенькими декорациями, чтоб задняя половина сцены оставалась свободна для приготовлений к балету.

Ныньче дают балет в четырех действиях и двенадцати картинах, с раздирающими страданиями любовников и большим количеством патетизма, нежели смысла. Одна из чувствительнейших сцен, очень-трудная, должна быть еще раз репетирована. Дело в том, что жених, барон, граф или герцог, в первом действии являющийся добрым малым, хотя его страшно-нафабренные усы и служат ясным предзнаменованием, что он развернется яростным тигром – этот жених, как заведено в балетах, по-несчастью, застает у своей невесты влюбленного в нее юношу. Тут-то начинаются ужасы: жених сначала останавливается, как пораженный громом; потом, с яростным взглядом, почти не шевеля ногами, перелетает на противоположную сторону сцены. Астольфо, то есть влюбленный юноша, выхватывает меч; двадцать танцовщиц (свита невесты) единодушно дрожат и отскакивают и снова подбегают; свита жениха надменно издевается над Астольфо; наконец невеста, лежавшая без чувств, вскакивает, как на пружинах, ловит руку своего Астольфо и перед глазами изумленного жениха принимается вытанцовать с ним pas de-deux, которым ясно показывает, что вот-де самый этот Астольфо с детства был предметом моей страстной любви, и что я-де не изменю ему, хоть пилите меня пополам, а за тебя, барон или герцог, не пойду, не пойду и не пойду – вот тебе и все!

Эту сцену наскоро репетировали перед спектаклем, и первый танцор, за отсутствием балетмейстера исполнявший его должность, вздумал осмотреть, хорошо ли и правильно ли одеты кордебалетные танцовщицы. Иным эта ревизия со стороны красивого молодого человека была приятна, другие оборачивались спиною, когда он подходил к ним, третьи спокойно продолжали разговаривать между собою, нисколько не конфузясь его пытливыми взглядами.

– Где мамзель Клара? сказал он, не замечая, что она стояла недалеко от него, за декорациею, изображавшею сад. – Где мамзель Клара? повторил он громко: – прошу ее подойти сюда.

Ослушаться было невозможно и девушка с неудовольствием вышла на слабо-освещенную сцену, где оставался уже только один первый танцор.

– Странно, сказал он с гадкою улыбкою: – что вас всегда надобно звать по нескольку раз. Вам было бы лучше, прибавил он, понизив голос: – слушаться моих слов с первого раза.

– Что вам угодно? боязливо спросила Клара.

– Пока я желаю очень-немногого. Вы танцуете в переднем ряду и отчасти со мною: мне нужно взглянуть, как вы одеты; потом сделаем репетицию наших па.

– Я одета хорошо, отвечала девушка, отступая назад.

– Не широки ли вам башмаки? Хорошо ли сидит на вас трико? Я не хочу, чтоб оно давало складки. Позвольте-ко взглянуть; идите же сюда.

Девушка стояла неподвижно. И если б на сцене было светло, видно было бы, как выступил румянец на её щеках сквозь белила.

– Полно-те ребячиться! Вы знаете, со мною негодится шутить. Вы не получите прибавки к жалованью в следующем месяце, если я опять должен буду жаловаться на ваше упрямство и непослушание. Идите же сюда!

Она приподняла на вершок шелковую юбку, так, чтоб видно было колено.

Он сделал к ней несколько шагов; она отступила.

– Вы все ребячитесь; вам надобно во многом измениться, иначе не ожидайте никаких успехов. Не слишком ли туго вы зашнурованы?

– Я не шнуруюсь туго, отрывисто сказала Клара и хотела уйти.

Но первый танцор удержал ее за руку.

– Кажется, наши портнихи шьют на вас небрежно. Для вашей дивной тальи негодятся чужие старые спенсеры. Для вас нужно бы всегда шить новые костюмы. И если, Клара, вы захотите…

Клара хотела вырвать свою руку из его руки, но он предупредил это движение и крепче сжал ее.

– Кажется, продолжал он, нагибаясь к девушке: – начальница гардероба неблаговолит к вам; она дает вам спенсеры слишком-много подбитые ватой… Мы сейчас увидим это…

Но, к-счастию девушки, услужливому товарищу надобно было оставить это исследование, потому что из-за кулис вылетели, быстро вальсируя, две танцовщицы и, не удержавшись, натолкнулись на него так сильно, что он схватился за колонну, чтоб не упасть. В тот же миг они подхватили изумленную и обрадованную своим внезапным избавлением Клару, увлекши ее в бешеный танец и, сделав тур по всей сцене, скрылись вместе с нею за кулисами. Там сильная Тереза (одна из вальсировавших была она) остановилась и остановила двух подруг одним быстрым движением и с громким хохотом бросилась на софу.

– Как я благодарна тебе, Тереза, сказала Клара, переводя дух: – ты избавила меня своею шалостью от самого неприятного положения.

– А завтра же снова ты будешь поставлена в такое же положение, мой друг, с хохотом отвечала Тереза.

– Боже мой! правда, правда. Но что же мне делать? Я совершенно беззащитна, одинока!

– Я тебе скажу два средства, важно сказала Тереза, поставив одну ногу на софу, чтоб поправить башмак, соскользнувший от быстрого танца: – можешь выбирать любое: или тебе надобно войти к нему в милость…

– Никогда! ни за что! с негодованием вскричала Клара.

– Или, если не хочешь, найти себе покровителя, который бы мог сказать нашему первому танцору и всем тем, которые захотят осматривать твой спенсер: «Любезнейший, если вы вздумаете надоедать мамзель Кларе, даю вам приятное для меня обещание устроить, чтоб вас ошикали три раза сряду…»

– Или, прибавила Элиза, также вальсировавшая с Терезою: – твой покровитель объяснится с обидчиком где-нибудь в темном переулке.

– Делается и так, смотря по характеру; но это не совсем благородно, надменно возразила Тереза.

– Но я не хочу иметь таких покровителей, робко отвечала девушка.

– Поздно, мой друг, сказала Тереза, обнимая стройную её талью: – ты не избегнешь той же участи, какой не избежали мы все, если пошла по одной дороге с нами.

Между-тем водевиль окончился, занавес упал и публика отчасти разошлась по коридорам и буфетам, отчасти занялась разговорами. В партере горячо толковали об ожидаемом балете и вперед жестоко осуждали и музыку, и танцы и декорации его.

На сцене было еще более жизни, нежели в ложах и креслах: поспешно устанавливались декорации, представлявшие огромную залу с белыми и золочеными колоннами, великолепно-освещенную; кордебалетные феи кружились по сцене, особенно у занавеса, в тех местах, где сделаны в нем отверстия, чтоб смотреть на публику. У каждой из этих прорех стояло по полудюжине девушек, нетерпеливо-дожидавшихся своей очереди, чтоб взглянуть и передать условный знак.

Вам, читатель, быть-может, кажется, что когда опущен занавес, то этим и кончается сценическая драма. И действительно, вы ничего не заметите через это, по-видимому, неподвижное полотно, если вам не открыты закулисные тайны. Знайте же, что в занавесе каждого порядочного театра сделаны в местах, покрытых черною краскою, две прорехи, через которые постоянно ведется разговор то с одним, то с другим из элегантных зрителей. Каждый из них подстерегает условные знаки, относящиеся именно к нему. Новое лицо, становясь у отверстия, объявляет о своем появлении тем, что слегка шевелит занавес; это значит: «смотрите, я здесь». Потом в отверстие высовывается конец пальца, в перчатке или без перчатки, движется направо, налево, вверх, вниз – все это различные сигналы; палец исчезает и является вновь, кружится и вертится, и рассказывает привычным глазам целую историю. Если молчит отверстие в занавесе, говорит самый занавес: вот, в известном месте, дотронулся до него палец, чертит различные фигуры: каждая из них имеет свой смысл, понятный только одному, избранному, который жадно смотрит на таинственный и молчаливый для всех других пейзаж или фронтон огромного полотна. И если вы, читатель, научились подмечать эту немую игру, антракты часто бывают для вас интереснее самого спектакля.

Но вот кончилась длинная увертюра, занавес поднялся, публика аплодирует богатым декорациям и действие начинается блестящим балом. Весело, увлекательно гремит музыка; быстро носится по сцене толпа танцующих. Зрители ослеплены радужными переливами материй, развевающимися шарфами, блеском золота, серебра и брильянтов. Только когда сменились декорации и явился сад, освещенный луною, отдохнули глаза зрителей; кордебалет исчез вместе с бальным залом: бедняжкам нужно дать покой после утомительного танца. На сцене только он и она – это их первая встреча, первое объяснение в любви.

Между-тем за кулисами, танцовщицы кордебалета в изнеможении падают на стулья и диваны, тяжело переводят дух и отирают пот, струями текущий с висков и лба. Все утомлены страшно, и хотели бы отдохнуть, но нельзя: надобно оправить прическу, башмаки и спенсеры.

– Нет, капельмейстер ныне решительно сошел с ума, сказала Тереза, прежде всех успевшая перевести дух: – возможно ли играть в таком быстром темпе? Я измучилась, а до этого трудно, кажется, меня довести. Бедняжка! продолжала она, обращаясь к танцовщице с слабой грудью, которая сидела в совершенном изнеможении, то бледнея, как полотно, то вспыхивая от прилива крови: – хорошо еще, что я успела тебя поддержать. Но уж наговорю же я любезностей этому капельмейстеру, лишь бы пришел он сюда! Лучше ли тебе? спросила она, снова обращаясь к утомленной танцовщице.

Та наклонила голову и, собравшись с силами, проговорила:

– Да, теперь лучше; но тогда со мною сделалось очень, очень-дурно; если б ты меня не поддержала, я упала бы у суфлёрской ложи. Благодарю тебя, Тереза.

– Стоит ли благодарности? Но ты, кажется, туго зашнурована; я распущу корсет.

– Нельзя, тихо отвечала ослабевшая танцовщица: – так сделан спенсер; хорошо было бы мне сказаться больною, но я боюсь, что меня уволят из труппы, а тогда чем будет мне жить?

Тереза, пожав плечами, прошептала: «бедняжка!» потом обратилась к Мари, подруге Клары, и отвела ее в сторону, за скалу, которая была приготовлена для третьего акта.

– Ты хочешь о чем-то поговорить со мною, как я слышала от Элизы, сказала Тереза.

– Да, я рада была бы поговорить с тобою; но будет ли у нас теперь время на это?

– До выхода на сцену остается нам еще четверть часа. Так твоя тётка мучит тебя?

Девушка потупила глаза.

– А ты знаешь мою тётку?

– Знаю, как не знать! И вспоминать об этом не хочется! Но, к делу. Я думала, что ты никогда не узнаешь, какова она.

– Долго я и не догадывалась. Молоденькой девочке не приходят в голову дурные мысли. Да и в доме я не замечала ничего такого. Мы живем скромно.

– Ну, конечно, насмешливо сказала Тереза: – если она и устроивает какие дела, то не у себя в квартире. Что ж теперь?

– Ты сама знаешь, что. О, скажи, как мне быть?

– Ты не знаешь, о ком она тебе твердит?

– Однажды он был у неё. И теперь он здесь, в театре.

– Ты мне покажешь его в антракте. Быть-может, я знаю его, и тогда мы увидим, что нам делать.

– Mesdames, начинается третья картина, прокричал режиссёр.

Раздался звонок. Декорации переменились и на сцене явился парк, в котором воркуют нежные любовники и где их застает жених. Эта патетическая сцена, рассказанная нами уже прежде, сопровождалась бесконечными аплодисментами. Но вот и антракт. Мамзель Тереза вместе с Мари стали у отверстия в занавесе.

– Где ж он сидит?

– Четвертая ложа с левой стороны во втором ярусе, сказала Мари, посмотрев с минуту на публику.

– Во втором ярусе? протяжно повторила Тереза: – значит, блестящего мало. Однако, посмотрим. Раз, два, три, четыре – нет, Мари, ты верно ошиблась, или он ушел и на его место сел другой. Взгляни еще раз.

– Нет, это он самый; он зевает и поправляет волосы.

– Так. И это он, ты не ошибаешься?

– Он. А кто эта дама подле него?

– Его жена. Прекрасное дело он задумал!

– Это ужасно! Что мне делать, Тереза? Скажи, что мне делать?

Посмотрев еще с минуту, Тереза молча отошла от занавеса с горькою улыбкою на задумчивом лице. – Гнусный человек! проговорила она наконец.

– Ты знаешь его?

– Знаю, хоть никогда ни слова не говорила с ним. Ты знаешь, у меня есть сестра швея. Она искала у них работы и понравилась его жене. Но этот безукоризненный господин сказал, что не хочет и слышать, чтоб в его дом ходила женщина, у которой сестра танцовщица. «Приищи, мой друг, швею из честного семейства» сказал он жене. «Из честного семейства!» – Это было четыре года назад. А я тогда была чиста, как невинный младенец. О, я постараюсь ему припомнить эти слова!

– Но что ж мне делать?

– Пока ничего; только сказывай мне обо всем в подробности. Прекрасно, прекрасно, припомнятся тебе твои слова, гадкий лицемер!

IV. Клара и её семейство

Как все на свете, не бесконечен был и балет. Влюбленный юноша, с грациозными пируэтами, ускользнул за кулисы; барон, или граф, выразил нежными па свое примирение с невестою и дело заключилось свадебным балом, на котором первый танцовщик и первая танцовщица исполнили pas-de-deux по всем правилам балетной науки, ломаясь удивительнейшим манером и превосходно доказав публике, до каких уродливых и невозможных в природе перегибов может быть доведено искусством человеческое тело. Особенно первый танцовщик заслужил общую похвалу, показав, что может сгибать ноги в колене не только назад, но и наперед, в противность естеству людскому. Он, кажется, готовился уже перевернуться и начать пляску на руках, вверх ногами, но упал занавес и он избавился от этого подвига.

Через четверть часа темна и пуста была сцена. одни уборные были освещены и полны суматохи. Торопливо переодевались танцовщицы, уже не заглядывая в зеркало, и почти все, не снимая трико, которое задержало бы, просто надевали поверх его чулки и башмаки, чтоб успеть уехать в первой карете.

Клара бережливо уложила свой театральный костюм и траурное платье сестры, и должна была дожидаться, пока карета возвратится. Вечер был холоден и туманен. Стекла кареты потускнели так, что сидевшим в ней девицам невидно было, по какой улице они едут, и каждый раз, как останавливался экипаж, они спорили, к чьему дому он подъехал. Лакей решал это, называя по имени ту, которой очередь выходить из кареты. Вот экипаж доехал и до квартиры Клары.

– Позвонить, чтоб вам отперли? ласково спросил лакей.

– Благодарю; со мною ключ, я войду никого не беспокоя. Прощай.

– Позвольте мне, мамзель Клара, принести завтра венок для вашей сестрицы. У меня есть знакомый садовник; я у него выпрошу – и поспешно проговорив это, старик-лакей, не дожидаясь ответа, захлопнул дверцу и закричал кучеру: «пошел!»

Клара простояла у двери своего дома с минуту, прислушиваясь к стуку удалявшегося экипажа, потом прошла далее, к булочной, находившейся в нескольких шагах, и, купив белого хлеба, медленно пошла домой, останавливаясь почти на каждом шагу, вслушиваясь в отдаленные шаги прохожих. «Странно» думала она: «в первый раз нынче его нет: он не был ни в театре, ни у кареты, когда я садилась в нее, нет его и здесь!»

Она была уж у двери, ведущей на её лестницу, вынула ключ, отперла и хотела войти на темную лестницу, как послышались на улице поспешные шаги и мужской голос сказал тихо:

– Фрейлейн Клара, минуту, одну минуту. Я должен сказать вам два слова.

Танцовщица остановилась в дверях и спокойно ожидала быстро-приближавшегося мужчину.

– Я так бежал, сказал он: – что едва перевожу дух. Как я рад, что успел увидеть вас!

– Вас не было в театре, и я не ожидала увидеться нынче с вами, отвечала девушка.

– Мне было невозможно быть в театре. А как я бежал! Я был в скучном, ужасно-скучном обществе, и только сейчас успел вырваться оттуда. Я пришел только, чтоб видеть вас.

– Я рада, что увидела вас, отвечала девушка, доверчиво смотря на него. – Я так привыкла видеть вас каждый вечер, что без этого мне чего-то недостает.

– Благодарю вас за эти слова; но если б вы не были так неумолимы, фрейлейн Клара, давно бы я нашел случай познакомиться с вашим батюшкою и бывать у вас.

– Нет, нет, я не хочу этого! Довольно уж и того, что мы видимся здесь или в театре. Этого со мною никогда не бывало; довольно и этого.

– Я буду доволен только тогда, если вы дадите мне вашу ручку.

– Пожалуй, только с условием, что вы сейчас уйдете.

И она взяла узлы, ключ и хлеб в одну руку, чтоб протянуть другую своему другу, который начал осыпать поцалуями эту миньятюрную ручку. Но Клара вырвала ее, убежала и с лестницы уж сказала ему:

– Уходите же. До свиданья.

Молодой человек стоял перед домом, смотря на окно в верхнем этаже. Вот покачнулась в окне стора, значит, отворилась дверь и Клара входит в свою комнату. И молодой человек удалился тихими шагами.

По темным извилинам Клара поднялась в четвертый этаж, ощупала рукою дверь, осторожно отворила ее и вошла в переднюю, где не было свечи, только в широкия щели дверей из другой комнаты падала светлая полоса, и направляясь по ней, Клара тихо прошла в другую комнату, где сидело все семейство.

Это была довольно-большая комната, потолок которой спускался к одному боку, сообразно положению кровли дома. Между единственным окном и железною печью, которая, судя по холоду, бывшему в комнате, топилась не каждый день, стоял письменный стол, заваленный бумагами и книгами, перед ним стул с красною подушкою; в другом углу две постели, большая и детская. Другой стол и три-четыре стула, старый комод и зеркальцо довершали меблировку комнаты, которая смотрела очень-пустынно, потому что мебели было слишком-мало для её величины. Единственным представителем роскоши был висевший на стене портрет какой-то знаменитой танцовщицы, экземпляры которого были ею подарены всем членам труппы.

На детской постели лежали два ребенка, шестилетняя девочка и четырехлетий мальчик; у стола сидел пожилой мужчина, чинивший перо и с-тем-вместе уговаривавший детей лежать смирно и заснуть. Они хныкали и пищали; но при появлении Клары плач их прекратился.

– А, вот она, наша общая утешительница! Здравствуй, Клара! Пожалуйста уговори их, чтоб они уснули, сказал он, увидев дочь, поправил на столе бумаги и принялся писать.

Дети приподнялись и зорко следили за всеми движениями Клары. Заметив, что она кладет на окно хлеб, мальчик весело закричал: «принесла! принесла!»

– Ты все пишешь, батюшка, сказала Клара, подходя к отцу: – уж поздно; побереги свои глаза.

Действительно, ему было бы надобно беречь глаза, потому что он, хотя и в очках, наклонял лицо к самой бумаге. Но он бодро отвечал:

– Ничего, они у меня еще хороши; времени тратить нельзя. Вот я теперь смотрю на тебя, мой милый дружок, Клара, и они отдыхают. Милая моя, как ты хороша!

– О чем плакали дети? сказала Клара, цалуя руку отца: – верно, шалили, поссорились, и надобно побранить их?

– Нет, нет, отвечал старик: – они весь вечер играли очень-мило; я сам любовался на них; какими чудесными ужинами угощали они друг друга!

– А вы ужинали?

– Боже мой! я… я и забыл, сейчас только вспомнил…

– Что забыли? Неужели сходить к книгопродавцу за деньгами?

– Нет, этого я не забыл, но не застал Блаффера дома.

– И, стало быть, вы не получили денег?

– Разумеется, добродушно отвечал отец. – От кого же получить, если не застал его.

– Так вы не ужинали?

– Мы сыты; дети с удовольствием кушали хлеб.

– Черный хлеб – так?

– Да; но он был очень-хорош.

– Я так и думала, сказала Клара, стараясь улыбнуться: – поэтому я запаслась для вас белым хлебом; у соседки еще не спят: я видела огонь; сейчас попрошу у ней молока и сделаю молочную кашицу, прекрасную, вкусную кашицу, повторила она, обращаясь к детям, которые весело улыбнулись при этих словах.

Отец раскрыл книгу, поправил бумагу и начал писать.

Несовсем-приятно было Кларе идти с просьбою к соседке. Соседка эта была набожная вдова, пользовавшаяся большим уважением за свои строгия правила и потому возбуждавшая во всех щедрых людях большое сострадание своею бедностью. Получая пособия по крайней мере от двадцати семейств, любивших её беседы, она могла жить с своими двумя дочерьми, не терпя никакой нужды, даже не имея надобности заниматься никакою работою, и все время употребляла на те занятия и беседы, которыми снискивала себе почитательниц и благодетельниц.

Когда Клара отворила дверь в уютную комнату вдовы, фрау Вундель с двумя дочерьми только-что села за сытный ужин. В печи весело трещали дрова, разливая приятную теплоту.

– Ах, фрейлейн Клара! сказала вдова, опуская на стол вилку: – чему обязаны мы удовольствием видеться с вами в такой поздний час?

– Я хотела попросить вас, мадам Вундель, одолжить мне, если можно, немного молока: у нас вышло все, а я воротилась из театра так поздно, что наша лавочка уже заперта.

– Так, очень-хорошо, молока? с удовольствием, если оно у нас есть. Только мне кажется, чуть-ли мы не выпили все нынче поутру с кофе. Ты не знаешь, Эмилия, продолжала она, обращаясь к старшей дочери: – осталось у нас молоко, или нет?

Эмилия, привыкшая хорошо понимать слова матери, сказала, придвигая к себе тарелку:

– Очень-жаль, фрейлейн Клара, по молока у нас не осталось ни капли.

– Да, да, в-самом-деле, подтвердила вдова, снова принимаясь за вилку: – теперь помню, точно ничего не осталось.

– Нет, вы забыли, сестрица, сказала недогадливая младшая дочь: – Теперь, вечером, принесли нам две кринки молока, и одну можно отдать Кларе.

Вдова с досадой сжала губы и злобно взглянула на эту непрошенную советницу.

– Смотрите, какая хозяйка! Взгляни, Эмилия, в-самом-деле. Если молоко есть, мы дадим его с удовольствием.

Эмилия сердито оттолкнула тарелку и пошла в другую комнату.

Бедная танцовщица стояла как на угольях, догадавшись, несмотря на свое простодушие, в чем дело; но младшая дочь, не обращая внимания на грозные взгляды матери, спокойно продолжала:

– Надобно вас поздравить, Клара: нынче были вы очень-интересны и прекрасно танцовали!

За эти неосторожные слова строгая вдова толкнула под столом ногою ногу дочери.

– Так вы были в театре? спросила Клара. – Да, нынче балет был прекрасный. Часто вы бываете в театре?

– Она иногда бывает, но очень-редко, возразила г-жа Вундель тоном оскорбленной невинности: – что делать, молоденькия девочки не понимают, что хорошо, что нет. Но мы с Эмилиею никогда не бываем в театре и никогда не позволим себе этого.

– Отчего же? ведь это приятное развлечение, сказала Клара, чтоб отвечать что-нибудь, беспокойно взглянув на дверь соседней комнаты, из которой послышалось, как-будто что-то переливают из одной посуды в другую.

Мадам Вундель с достоинством пожала плечами и вскинула к потолку глаза.

– Одно знакомое семейство, имея иногда даровые билеты, берет в театр мою дочь. Конечно, это для меня огорчительно; но что же делать? Не могу внушить приличия глупой девушке.

Тут вошла в комнату Эмилия с желанною кринкою молока; Клара с благодарностью обещала отдать недальше как завтра и ушла.

Тогда г-жа Вундель начала изобличать глупое поведение своей младшей дочери и объяснила ей, что она дура и негодница.

Между-тем, в соседней квартире старик продолжал писать, а мальчик не спускал глаз с дверей, что и было с его стороны очень-натурально.

– Клара принесет нам сладкого, много, сказал он сестре.

– Ничего не принесет, отвечала девочка, которая была старше брата и больше его понимала: – а ты лучше усни.

Но Клара принесла кринку молока – и дети запрыгали от восторга. Через несколько минут вкусная молочная кашица была готова, и с какою жадностью бросились есть ее дети! Отец не хотел садиться за стол, но Клара посадила его почти-насильно и, убедившись, что кушанья достанет всем, он также начал есть с апетитом, хотя и говорил, что ему не хочется есть, что он совершенно сыт, закусив хлебом.

– А что ж мы забыли Анету? вдруг сказал мальчик: – ведь она еще ничего не кушала, ей тоже хочется покушать.

Он говорил об умершей сестре, которая лежала в другой комнате.

– Она не будет теперь кушать: она теперь умерла, улетела на небо, отвечала ему девочка.

Старик-отец тяжело вздохнул и опустил ложку.

– Нет, ты не знаешь, она еще не ушла на небо, она там лежит на подушке; она уйдет на небо, когда ее похоронят; завтра она уйдет на небо, возразил мальчик.

– Уж завтра! – сказал отец, отирая глаза. – Ты все приготовила, Клара?

– Приготовила. И если вы, дети, будете умны, я покажу вам платье, в котором Анета пойдет на небо.

Она пошла к окну, где лежал узел, и стояла лицом к стене долее, нежели было нужно, чтоб развязать узел: ей не хотелось, чтоб отец заметил её слезы; но дети нетерпеливо просили скорее показать им платье Анеты, и Клара повернулась к иим, держа в руках прекрасное белое платьице с розовыми лентами.

– Ах, как чудесно! ах, как чудесно! Милочка, Клара дай, я его обновлю, надень его на меня! кричал мальчик, прыгая и ласкаясь к сестре.

– Не торопись, Карл, сказал отец: – когда-нибудь не уйдешь и ты от своей очереди. Но прежде вырости большой, порадуй меня.

– Теперь вы довольно насмотрелись, пора спать. Я вас уложу, идите, сказала Клара. И через пять минут дети уснули, весело мечтая о прекрасном платьице Анеты.

Отец сел опять писать, чтоб кончить лист, а Клара пошла взглянуть на умершую сестру. Как хороша лежала теперь девочка! А сколько страдала она, бедняжка! её болезнь была продолжительна. Однажды, когда Анета стала дышать очень-тяжело, Клара в антракте (в тот вечер, по обыкновению, она была на сцене) подошла к ложе придворного медика и дождалась, пока он пошел в буфет. Он был добрый человек, и она почти на коленях умоляла его приехать к ней в дом, взглянуть на больную сестру, спасти ее. Долго доктор не мог опомниться от изумления, увидев перед собою девушку в балетном костюме, и долго не мог понять её слов, прерываемых рыданиями, но, разобрав, наконец, в чем дело, обещал исполнить её просьбу, и действительно приехал в тот же вечер, к общему удивлению всех жителей переулка, бесконечно-озадаченных появлением его богатого экипажа. Но взглянув на больного ребенка, он пожал плечами и сказал, что он умрет чрез несколько часов. К утру девочка действительно умерла… Долго стояла подле тела её печальная сестра, заменявшая ей мать; но возвратившись в прежнюю компагу, нашла отца все еще сидевшим за своим переводом. И как почти насильно усадила его дочь ужинать, так теперь почти насильно заставила его лечь спать.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации