Текст книги "Сыщик"

V. По следам

Гамильтон, разослав по разным направлениям шесть телеграмм, сидел в своем купе в угнетенном расположении духа. От возвратившегося назад почтаря он узнал, что пассажир, которого он возил, высадился в четыре часа утра в Содене и таким образом мог захватить поезд. Гамильтон беспощадно упрекал себя в том, что по легкомыслию и по невнимательности выпустил из рук совсем было уже пойманного преступника. Нужно было догадаться во время, что преступник, встретившись с Бартоном, тотчас же почуял опасность и принял свои меры. И это он прозевал, – прозевал таким образом, благодаря лишь тому, что тот не потерял присутствия духа и не выдал себя ни малейшим движением. Он узнал своих преследователей и ловко обманул и провел их.

Теперь уже не легко будет опять найти в этой массе людей молодца, которому стоит только переменить костюм, сбросить синие очки и сбрить черные усы для того, чтобы сделаться неузнаваемым. А что он это проделает – нечего и сомневаться.

Одно, только несколько успокаивало сыщика, это было сознание того, что, по крайней мере, дама находится под надёжным надзором. Было бы невероятным предположить, чтобы беглец мог легко и надолго расстаться с таким прелестным созданием только ради того, чтобы почувствовать себя в безопасности. Наверно, он сохранит с нею связь и так или иначе завяжет сношение и если Бартону удастся выполнить принятые на себя обязательства, то птичка, несомненно, попадет в силки.

Чем дольше Гамильтон думал, тем всё более убеждался, что преступник не успел ещё выбраться из Германии. Он должен был хоть на короткое время задержаться в дороге, а где же это удобнее всего сделать во время лечебного сезона, как не в какой-нибудь из многочисленных долин, примыкающих к Рейну, или же в окрестных горах, где беспрестанно снуёт взад и вперед такая уйма иностранцев, что в их массе человеку легко затеряться?

Но, несмотря на всё это, Гамильтон не терял надежды. Правда, выслеженная дичь сделала большой скачок вперёд, но следы её были ещё свежи и человек мог ещё пуститься по ним в погоню. Тут уже ставилась на карту не одна только денежная награда за поимку, но и профессиональная честь, не позволявшая упускать раз выслеженного преступника, Гамильтон дал себе слово не щадить ни труда, ни издержек и все таки изловить его.

Приехав в Соден, он напрасно наводил справки на вокзале: подходящего по приметам пассажира здесь не видели. Да и трудно было предположить, чтобы он здесь показался, потому что возвращаться во Франкфурт, так скоро было бы рискованно. Тем не менее он не хотел более делать промахов и решил пользоваться даже самомалейшими намеками. Остановиться здесь преступник также не мог, потому что у него не было времени на возню с гостиницами, – значит, надо обыскивать улицы, ведущие отсюда в горы и в особенности к Рейну.

Но это было трудной работой, потому что в Содене было много иностранцев и, благодаря прекрасной погоде, утренние прогулки в горы были многолюдны. Есть разве хоть какая-нибудь возможность отыскать в такой толпе человека? Правда, здесь, при курорте, живет целый легион проводников, но разве мыслимо обойти и переспросить их всех?

Всё-таки энергия Гамильтона не ослабела. Он неутомимо переходил из улицы в улицу и расспрашивал, то здесь, то там в домах. Только в одном – в самом последнем домике на дороге в Кенигштейн узнал он, что какой-то одинокий господин прошел ранним утром мимо, но был ли он с усами, в очках и с чемоданчиком – этого не заметили. С ним проводника не было.

Следа пока ещё не было и Гамильтон, покачивая головою, порешил было пойти в Соден пообедать и потом опять приняться за розыски, но тут какая то маленькая девочка сказала:

– Да, тут плоходил с усами и цемоданцик под миской. Усы цорные…

– Превосходно, дитя моё, – сказал Гамильтон. – Значить, чемоданчик был у него под мышкой? Большой он?

– Не… маленький, козаный… холосенькой цемоданцик.

– И он пошел туда?

Женщина, бывшая с девочкой, подтвердила это. Но очков, кажется, не было. По крайней мере, девочка не заметила их. А уж синие-то очки от её внимания не ускользнули бы.

Это уже было похоже на след, хотя и на очень слабый. Гамильтон всё-таки решил воспользоваться им и, не теряя попусту времени, сунул ребенку монету и во весь дух помчался в Соден, рассчитывая взять там экстра-почту и ехать в Кёнигштейн. Пока он поспешно ел и пил, лошадей успели запрячь, – и он пустился в путь во всю прыть конских ног.

По дороге ему, несмотря на расспросы, не удалось узнать ничего, но в самом Кёнигштейне наводить справки было уже не так трудно. Там было всего лишь две порядочных гостиницы и в одной из них ему сказали, что одинокий господин с очень черными усами и слегка смуглый здесь позавтракал и затем пошел дальше. С собою у него был кожаный чемоданчик. На нем был ремень. Это видел сам хозяин, а больше он не знает ничего.

– Какими деньгами он платил?

– Гульден и крейцеры. Деньги здешние.

Гамильтон не был и наполовину уверен, что напал на след, но все же не унывал. Искать – так искать.

Отсюда беглец, наверное, направился по лесной дороге. Это ясно, потому что его больше не видели ни на одной из улиц. Не взял он также и проводника: об этом сказали бы. Куда же теперь направить стопы?

Уже вечерело, когда Гамильтон возвратился в гостиницу, где в соседстве с бутылкою вина и карточкой кушаний составил дальнейший план битвы. Он теперь видел, что вывезти его может одно только слепое счастье. Оставалось проследить ещё в одном направлении между Соденом и Кёнигштейном, а именно! – в Лаитале. На этом он и порешил. Конечно, беглец мог свернуть направо и налево – к Гисену или к Рейну… Последнее – правдоподобнее.

Пускаться в путь пешком сыщику не хотелось. Он решил переночевать здесь, утром нанять экипаж и уехать чуть свет. Экипаж нужно было заказать с вечера. Ему был указан подходящий извозопромышленник, у которого он и навел справки.

– Если бы вы, почтеннейший господин, пожаловали ко мне двумя часами раньше, – сказал тот, пожимая плечами, – то могли бы поехать вместе с одним господином. Лошадка хорошая, отлично довезла бы вас обоих.

– Один был этот господин? – спросил живо Гамильтон. – И сегодня около полудня?

– Да. Около одиннадцати часов.

– Каков он из себя?

– Он смахивал на берлинца: черные усы и маленький чемоданчик.

– У вас нет парного экипажа?

– К сожалению, все лошади в разгоне. Если вы так торопитесь, отчего вы не возьмете почтовых лошадей?

– А разве тут есть почтовая станция?

– Есть. И там вы непременно найдете лошадей.

Гамильтон более не слушал. Через четверть часа он уже ехал с экстра-почтой. Теперь он уже ни минуты не сомневался в том, что напал на верный след и пообещал кучеру хорошую подачку, чтобы тот ехал быстрее.

На ближайшей станции пришлось остановиться. Дороги отсюда расходились в разные стороны, и он не рискнул ехать далее из опасения попасть не на ту дорогу. Здесь он переночевал, но был на ногах ещё до рассвета и, узнав, что беглец направился по дороге к северу, поехал по тому же пути и пообещал наградить почтаря по-царски, если только тот настигнет беглеца до его приезда на железную дорогу.

Исполнить это было трудно. Если Корник догадывался, что за ним гонятся по пятам, то, конечно, не терял времени даром. По дороге, не доезжая Лимбурга, Гамильтон встретил обратного почтаря и узнал от него, что если не жалеть лошадей, то, пожалуй, можно будет догнать переднюю экстра-почту до её въезда в город.

Гамильтон и почтарь не жалели лошадей и гнали во всю. Но вскоре дорога сделалась покатой, экипаж был без тормоза и быстрая езда стала невозможной из опасения сломать колесо. Когда же они, наконец, подъехали почти к самому Лимбургу, передней почты, за которой они гнались, не было видно нигде и уже слышны были свистки поезда, шедшего из Гиссена. Когда Гамильтон на взмыленных и измученных лошадях подкатил к вокзалу – было уже поздно: поезд ушел.

IV. В курзале

Можно было придти в отчаяние. Но Гамильтон был не такой человек, чтобы унывать. Что Корник уехал именно с этим поездом, – он не сомневался ни минуты. К тому же и почтарь, который привёз его, подтвердил сыщику, что барин с последним поездом уехал по направлению к Рейну.

Было 5 часов 55 минут, а следующий поезд шел в 6 часов 30 минут, – стало быть, через полчаса. Гамильтон проехал на своем экипаже в полицейское управление. Здесь присутствие уже окончилось, и он застал только одного делопроизводителя. По счастью для Гамильтона, это был интеллигентный человек. Выслушав сообщение Гамильтона, он сказал:

– Милостивый государь, поезд, только что ушедший из Лимбурга, будет сегодня вечером в Кобленце, но я не знаю, доедет ли преследуемое лицо до самого Кобленца. Едва ли оно подозревает, что вы гонитесь за ним так ретиво. Поэтому послушайте моего совета. Поезжайте вы с ближайшим поездом только до Эмса – не далее – и побывайте сегодня вечером, со всеми, конечно, предосторожностями в игорной зале, и если не найдете – в чем я сильно сомневаюсь – вашего молодца там, то наймите вы вечером же в Эмсе извозчика – за деньги всё возможно! – поезжайте прямо в Кобленц и отправляйтесь завтра рано утром на вокзал. Если бы я был на вашем месте, то поступил бы именно так.

– Эмс принадлежит Нассаусскому герцогству? – спросил Гамильтон.

– Да, – ответил делопроизводитель.

– Не можете ли вы в таком случае, – продолжал Гамильтон, вынимая из кармана свои документы, – выдать мне, на основании этих бумаг, приказ об аресте преследуемого мною молодца?

Делопроизводитель внимательно прочел бумаги, одна из которых была засвидетельствована в Гамбурге, и, усмехнувшись, ответил.

– Собственно говоря, по установившимся у нас судейским обычаям, это дело потребовало бы некоторых формальностей и проволочки времени, но на этот раз я беру ответственность на себя. Если вы не хотите прозевать вашего беглеца, то вам нужно ехать с ближайшим поездом. Посидите одну минуту: мне кажется, что мы это быстро обделаем.

Старик-делопроизводитель был чистейшей находкой и Гамильтон был бы не прочь всегда иметь дело только с такими людьми. В каких-нибудь десять минут уже был готов приказ об аресте Корника на Нассаусской территории. Мало того, кроме пошлины, он не взял за свой труд ни одного лишнего крейцера, хотя Гамильтон с удовольствием заплатил бы в десять и даже в двадцать раз больше.

Теперь все было в должном порядке. Гамильтон горячо поблагодарил старика и поспешим на вокзал.

Время было использовано с точностью: едва он успел взять билет, как уже был подан сигнал о приближении поезда. Десять минут спустя, он уже катился по рельсам в очаровательный Ланталь.

Но сыщику было не до мелькавших мимо него прелестных пейзажей. Он был так углублен в свои мысли, что даже вздрогнул, когда поезд влетел, во мрак первого туннеля. Перед его глазами витал только один образ беглеца и не давал ему ни отдыха, ни сна. Поезд летел быстро, но Гамильтону казалось, что он никогда в жизни не ездил с такою черепашьей медлительностью. Теперь они неслись по красивой зеленеющей долине, но он относился ко всему этому равнодушно и вяло и подбодрился только после свистка, возвещавшего о том, что поезд подходит к Эмсу и после того, как подле вокзала показались целые толпы гуляющих людей, мужчин – пешком и дам и детей – на ослах. Уже смеркалось и все эти люди спешили домой, потому что в это время года жаркие дни сменялись прохладными и свежими ночами.

Агент не обращал внимания на эту толпу; в ней не могло быть того, кого он искал. К тому же в наступившей темноте нельзя было распознать физиономий. Отчетливо выделялись одни лишь светлые костюмы.

Поезд остановился и тут в голове Гамильтона промелькнула ещё раз мысль, не проехать ли ему дальше – до Оберланштейна или до Кобленца? Может быть, беглец остановился не здесь, а там? Люди, подобные ему, в большинстве случаев совершают легкомысленные поступки. Может быть, старый делопроизводитель и был прав, посоветовав Гамильтону заглянуть часа на два в игорный дом. Ведь и без того уже потеряно попусту не мало времени и, если он приедет ночью в Кобленц, то ему всё равно придется, не предпринимая ничего, залечь спать и потом быть снова на вокзале к отходу первого утреннего поезда.

Он решил подчиниться совету старика, вышел из вагона здесь и направился в соседнюю с вокзалом гостиницу «Гуттенберг» привести в порядок свой туалет, Он не хотел подвергаться опасности быть сразу узнанным негодяем Корником.

Сыщик облёкся в привезенный с собою яркий летний костюм, надел светло-синие очки и взял напрокат у кёльнера цилиндр. К этому он прибавил ещё белый галстук, вместо всегдашнего чёрного и почувствовал себя свободнее: по крайней мере его нельзя было узнать с первого взгляда. Корник, собственно говоря, видел его в купе очень короткое время и не особенно в него всматривался.

Он пообедал, дождался обычного часа открытия кургауза[1]1
  Курзал (нем. Kursaal, уст. курхауз, кургауз, нем. Kurhaus) – помещение на курорте, предназначенное для отдыха и проведения культурно-развлекательных мероприятий.


[Закрыть] и пошёл туда.

Тем временем уже совсем наступила ночь. По дороге он встретил несколько человек, возвращавшихся из кургауза домой. Но самый кургауз был ярко освещён. Он был единственным во всем курорте местом, где можно было встретить общество и провести вечер. Все прочие многочисленные отели, казалось, были предназначены только для одной еды: в их залах стояли огромные столы, промежутки между столами заняты были стульями и нигде не было уголка, который напоминал бы хоть отдаленно привычную домашнюю жизнь.

Кургауз вмещал в своих стенах всё, что только было придумано роскошью и изяществом: – прекрасный читальный зал с мягкими креслами, великолепный концертный и танцевальный зал, зал для детских игр и, наконец, – магнит и приманку для игроков: зеленые столы, на которых соблазнительно звенел металл и за которыми безжалостно обирались жертвы.

Гамильтон вошел в подъезд, в дверях которого стояли на страже зашитый в галуны швейцар и просто одетый полицейский. Швейцар хотел было сделать ему замечание, находя его яркий костюм не достаточно приличным для входа в этот злокачественный притону, но как раз перед ним смело и гордо прошла до половины обнаженная француженка, которой лакей отвесил самый почтительный и глубокий поклон. Гамильтон знал, какое волшебное действие производит в таких случаях гульден – и через секунду швейцар не менее подобострастно поклонился и ему и посторонился с дороги.

Несколько секунд спустя, он уже сидел с деловым видом в читальне, непосредственно соединявшейся с большою игорною залой.

В читальне сидело нисколько совершенно незнакомых ему лиц: англичанин, погруженный в чтение «Times’a», маленький, вертлявый французу перелистывавший «Charivari» и двое других гостей, от скуки копавшихся в континентальных газетах.

Гамильтон открыл дверь в игорную залу, но сначала только на половину для того, чтобы окинуть одним взглядом всё, но самому не быть замеченным. Но эта предосторожность была совершенно излишней: у всех находившихся в зале людей уши улавливали только монотонный голос крупье и глаза были способны видеть только одни зеленые столы.

Сыщик подошел к играющим вплотную, чтобы всмотреться в каждое отдельное лицо, но не нашел ни одного знакомого. Это была смесь лиц, горевших страстью выигрыша, между которыми изредка, то там, то сям попадались холодные и бесстрастные физиономии старых и опытных игроков, спокойно выжидавших удобного момента начать свою игру. Близко прильнув и притиснувшись к столу, стояли «дамы», если только эти существа можно назвать дамами. Одна из них сидела рядом с крупье. Это была молодая, прелестная и сильно декольтированная женщина с темными, густыми локонами и вся в дорогих бриллиантах. Другие дамы, теряя всякую женственность, протискивались между зрителями для того, чтобы поставить свои деньги на известный номер.

Гамильтон равнодушно смотрел на всю эту публику, медленно обходя вокруг стола. Интересного для него здесь не встретилось ничего, Тут он услышал донесшийся из соседней гораздо меньшей комнаты звон золота и монотонные слова «Le jeu est fait»[2]2
  Игра сделана. (фр.).


[Закрыть]. Он думал было войти в нее, но остановился, как пригвожденный к месту: там стоял Корник – бледный, возбужденный и со взглядом, устремленным на только что вынутую из колоды карту. Он не позаботился сбрить предательские усы или изменить прическу: здесь он предполагал себя в полной безопасности. Но голубых очков на нём уже не было.

В первый момент Гамильтон боялся пошевелиться, чтобы каким-нибудь движением не обратить на себя раньше времени внимания преступника. Но это был напрасный страх. Глаза игравшего были устремлены только на карты и в этот момент остальной мир для него не существовал. Сыщик осторожно вышел из комнаты, прошел через всю большую залу и подошел к находившемуся там полицейскому.

В коротких словах передал он ему то, что было нужно – подобные вещи происходят в игорных притонах нередко – сунул удивлённому швейцару в руку две большие серебряные монеты и приказал ему, как можно скорее привести ещё полицейских на помощь, – благо они были тут же не далеко.

Когда Гамильтон, в сопровождении полицейского представителя, вернулся снова в небольшую комнату, Корник стоял по-прежнему неподвижно и все его помыслы были сосредоточены на разложенных по столу картах.

Агент теперь не торопился. Он был уверсн, что его жертва теперь уже не ускользнёт и решил приняться за дело не ранее, как по прибытии затребованной помощи. Теперь он только снял очки.

– Который? – шепнул ему на ухо близко следовавший за ним полицейский.

Гамильтон указал ему незаметным жестом руки и подошел к Корнику. Он стал теперь, так близко к поляку, что их плечи соприкасались, но тот даже не поворотил головы.

Теперь он был в выигрыше. На зеленом столе лежало сорок или пятьдесят луидоров Он оставил их в качестве ставки. Карты были сданы и крупье придвинул деревянной лопаточкой золото к себе.

Корник тихо, сквозь зубы произнес проклятие, вынул кошелек и собирался поставить новую сумму, но в это время на его плечо опустилась рука и Гамильтон спокойно, отчетливо и громко произнёс:

– Именем королевы я вас арестую!

Поляк обернулся к нему поражённый, испуганный и побледневший. Когда он увидел перед собою лицо человека, встреченного им во Франкфурте, лицо его страшно исказилось. Но ни на одну секунду он не потерял самообладания.

– Вы, вероятно, от неудачной игры сошли с ума. Не мешайте мне, – сказал он холодно и спокойно и, взявшись снова за кошелек и, не обращая внимания на сыщика, снова нагнулся над столом, чтобы продолжать игру.

Но Гамильтон, обращаясь к полицейскому, сказал:

– Возьмите этого господина. Я вместе с вами пойду сейчас же в полицейское бюро.

– Пожалуйста не мешайте, господа, вскричал вдруг маленький человечек, очутившийся при первых же словах у стола. – Если у вас существуют между собою какие-нибудь счёты, то, покорнейшее прошу, пройдите в соседнюю комнату.

– Мне незачем просить у вас позволения, если я могу в один момент прекратить ваше хозяйничанье здесь, – сказал Гамильтон выразительно. – Я имею полномочия задержать этого господина там, где я его найду.

– В таком случае, полицейский, уведите его, – спокойно согласился маленький человечек. – Иначе вы будете отвечать за происшедший здесь беспорядок.

– У меня нет никаких дел с этим господином, – вскричал поляк. – Чего вам от меня нужно? Оставьте меня в покое!..

Вокруг обоих спорщиков собрался большой круг публики. Игроки поспешили запрятать поскорее в кошельки свое золото, не считая.

– Прошу вас господа, пожаловать в соседнюю комнату, – настаивал маленький человечек. – Там вам никто мешать не станет… Жан Бертран, ваше дело здесь – хлопотать о порядке.

Поляк осмотрелся во все стороны, вероятно отыскивая путь для бегства, но Гамильтон держал его за плечо крепко, как клещами и сказал ему тихо, но внушительно:

– Бегство невозможно и никакие хитрости вам не помогут. Вы – мой арестант. Сдавайтесь добровольно. Сопротивление только ухудшит ваше положение.

Был момент, когда поляк сделал было резкое движение, чтобы высвободиться от сжимавшей его плечо руки, но брошенный им взгляд на окружающих сразу убедил его в том, что усилия его напрасны. Собравшаяся из соседней залы толпа любопытных загородила собою единственный выход, через который он мог бы спастись.

Корник презрительно усмехнулся и с замечательным спокойствием произнёс:

– Здесь – очевидное недоразумение. Я – граф Корников, вот мой русский паспорт и я отдаю себя под защиту нашего посланника. Герцогство Нассаусское состоит в родстве с русским троном и не позволит безнаказанно оскорблять русских подданных.

Говоря это, он вынул из кармана бумагу и подал ее Гамильтону.

– Очень возможно, что ваш паспорт – в порядке, – ответил Гамильтон. – У самых опасных людей паспорта всегда в самом лучшем виде. Теперь же вы тем более должны подчиниться моему требованию, что я готов, в случае ошибки, предоставить вам какое угодно удовлетворение. Украсть можно со всяким паспортом. Я же арестую вас теперь при всех по обвинению в совершённой вами крупной краже.

– Хорошо. Можете увести этого господина с собою, но помните, что вы отвечаете за все последствия, – сказал с нетерпением маленький человечек; – но вы видите сами, что долее вы не имеете права мешать удовольствию этих господ и дам вести игру. Прошу вас, г-н полицейский комиссар, прекратить поскорее это нарушение обычного порядка, иначе я буду принужден завтра принести серьезную жалобу.

Гамильтон спросил комиссара на ухо:

– Кто этот маленький тиран?

– Один из откупщиков игорного дома, – ответил тот, бросая презрительный взгляд на маленького человека и прибавил громко: – Жалуйтесь, кому вам угодно, не просить же нам у вас позволения исполнять наши обязанности в особенности, если ваше почтенное общество было обеспокоено на одну минуту. А вы, милостивый государь, – обратился он к арестованному, – потрудитесь следовать за нами в бюро: я там разберу, в чем дело.

– И вы удостоверите, что я не выказал ни малейшего сопротивления, – сказал поляк. – Пойдемте, господа. Я намерен ещё продолжать игру и чем скорее кончится эта глупая история, тем лучше.

Он направился к выходу. Толпа любопытных расступилась перед ним и через несколько секунд он и полицейские уже стояли у выхода из кургауза.

– Будет вернее, если мы наденем на него наручники, – сказал Гамильтон, обращаясь к комиссару.

– Он от нас и без того не улизнет, – ответил комиссар. – Кроме того, я не имею права пускать в ход насильственные средства, пока не выясниться дело.

Поляк шел спокойно, твердыми шагами между двумя полицейскими. Следом за ним шли Гамильтон и комиссар. Шествие замыкалось большим количеством любопытных, желавших знать, чем кончится дело. Они медленно прошли и подошли к казенному зданию. Арестованному, по-видимому, очень хотелось, чтобы вся эта сцена закончилась поскорее.

– Долго ли мы ещё будем идти? – спросил он сопровождавших его людей.

– Скоро, скоро. Вон – дом, – показал рукою полицейский и в тот же момент страшно вскрикнул, получив сильный удар так называемым «life preserver» и без сознания свалился на землю. Арестант же большими прыжками пустился бежать по узкому мосту.

Как тигр за добычей, Гамильтон бросился за ним следом и, прежде, нежели тот успел достичь конца моста, протянул руку, чтобы схватить за ворот. Тогда преследуемый неожиданно обернулся, выхватил из кармана револьвер и приставил его вплотную к груди своего преследователя.

Гамильтон считал себя погибшим, но по счастью оружие дало осечку и, прежде, нежели Корник успел нажать курок во второй раз, подоспел полицейский и удачным ударом свалил его на землю. Не довольствуясь этим, полицейский насел на него, не без усилия, но быстро сжал обе его руки вместе и в одну секунду щелкнул замком ручных кандалов. Теперь уже арестант не мог быть опасен.

– Однако! – сказал подоспевший комиссар. – Счастье ваше, что вы можете бегать быстрее него.

– Если бы вы послушались моего совета, этого казуса не произошло бы, – сказал мрачно Гамильтон. – Я теперь обязан своей жизнью только скверному замку его револьвера.

– Разве он покушался стрелять?

– Вон валяется револьвер. Теперь вы сами убедились, что мы имеем дело с опасным преступником.

– Так мы его свяжем…

– Теперь уж не беспокойтесь. Он – в наших руках. Будьте добры, прикажите вашим людям запереть его покрепче.