Текст книги "О свободе"

Либеральная теория видит важность норм либерального поведения в том, что они являются существенными условиями поддержания самопорождающегося или стихийного порядка действий различных людей и групп, преследующих собственные цели в соответствии с личным разумением. По крайней мере Дэвид Юм и Адам Смит, великие основатели либеральной теории в восемнадцатом веке, не предполагали существования естественной гармонии интересов, но исходили из того, что расходящиеся интересы разных людей можно примирить при соблюдении соответствующих правил поведения. Как выразился их современник Джошуа Такер: «себялюбию, этому универсальному двигателю человеческой натуры, может быть придано такое направление… что, преследуя собственные цели, оно будет способствовать реализации общественных интересов». Эти авторы восемнадцатого века были философами права не в меньшей степени, чем экономистами, и их концепция права и теория рыночного механизма взаимосвязаны. Они понимали, что только признание некоторых принципов права, прежде всего институтов частной собственности и обязательности договоров, может обеспечить такое взаимное согласование планов разных людей, при котором у каждого появятся хорошие шансы на реализацию собственных планов. Как позднее с большей ясностью показала экономическая теория, именно такое взаимное приспособление индивидуальных планов позволяет людям быть взаимополезными и, одновременно, достигать собственных целей в соответствии со своим разумением и способностями.

Таким образом, функцией правил поведения было не организовать индивидуальные усилия для решения конкретных согласованных задач, но обеспечить всеохватывающий порядок действий, в рамках которого каждый, стремясь к собственным целям, сможет получать наибольшую выгоду от усилий других. Правила, благоприятствующие формированию такого спонтанного порядка, рассматривались как результат длительного экспериментирования. И хотя полагали, что эти правила могут быть улучшены, считалось, что само улучшение должно протекать медленно, шаг за шагом, чтобы новый опыт мог показать свою желательность.

Большим преимуществом такого самопорождающегося порядка считалось не только то, что каждый получал свободу преследовать собственные цели – эгоистические или альтруистические. Преимущество видели и в том, что такой порядок делает возможным использование рассеянных в обществе знаний об обстоятельствах места и времени, которые существуют только как знания отдельных людей и никаким способом не могут стать достоянием какого-либо органа управления. Именно благодаря такой утилизации большего числа конкретных знаний, чем было бы возможным при любой централизованной системе управления экономической деятельностью, совокупный общественный продукт оказывается настолько велик, насколько он может быть при имеющихся знаниях.

Предоставив формирование такого порядка спонтанным силам рынка, действующим в рамках соответствующих правовых установлений, мы получаем более охватывающий порядок и более полную адаптацию к конкретным обстоятельствам, но при этом конкретное содержание этого порядка не может быть объектом направленного контроля и определяется преимущественно случаем. Наличие правовых ограничений и деятельность всевозможных специальных институтов, служащих формированию рыночного порядка, могут влиять только на его общие или абстрактные характеристики, но не предопределяют результаты для отдельных лиц или групп. Хотя оправдание такого порядка в том, что он увеличивает шансы для всех и делает положение каждого серьезно зависящим от его личных усилий, все-таки результат в немалой степени зависит от непредвиденных обстоятельств, которыми никто не в состоянии управлять. Со времен Адама Смита процесс, определяющий долю индивида в рыночной экономике, нередко уподоблялся игре, в которой результаты каждого зависят не только от его умения и усердия, но и от везения. Участие в этой игре имеет смысл, поскольку она в большей степени, чем какой-либо иной метод, увеличивает сумму, подлежащую распределению. Но одновременно доля каждого оказывается подверженной всем видам случайности, и безусловно, нет гарантий, что доля индивида всегда соответствует его субъективным заслугам или тому, как другие оценивают его усилия.

Прежде чем продолжить рассмотрение проблем, возникающих в либеральной концепции справедливости, нужно обсудить некоторые конституционные принципы, которые воплотили либеральную концепцию права.

Основной принцип либерализма, требующий ограничить государственное насилие только контролем за соблюдением общих норм справедливого поведения, редко формулировался в такой явной форме. Как правило, он находил выражение через две концепции, характерные для либерального конституционализма: о неотъемлемых или естественных правах человека (другие названия-основные права или права человека) и о разделении властей. Как было сформулировано в 1789 г. во Французской декларации прав человека и гражданина, т. е. в наиболее продуманной и влиятельной декларации либерализма той эпохи: «Является неконституционным всякое общество, в котором права человека не имеют надежных гарантий, а разделение властей отсутствует».

Идея особенных гарантий некоторых основных прав и свобод: «свободы, собственности, безопасности и права сопротивляться насилию», а также свободы мнений, речи, собраний, печати, – впервые проявившаяся в ходе американской революции, на деле есть только применение общего принципа либерализма к некоторым правам, считавшимся особенно важными. Воплотившись в перечне прав, идея оказалась не столь далеко идущей, как исходный принцип.

То, что мы имеем дело именно с применением общего принципа, видно из того, что ни одно из этих основных прав не истолковывается как абсолютное, но все они действуют только в рамках общих законов. Но поскольку, согласно самой общей формуле принципа либерализма, всякое принуждение со стороны государства должно иметь целью только соблюдение таких общих норм, все основные права, внесенные в любые каталоги или любые билли о правах, и многие другие, никогда не попадавшие ни в какие документы, могли бы быть гарантированы одной-единственной статьей, фиксирующей этот общий принцип.

То, что верно для экономической свободы, истинно и для всех других свобод: они гарантированы, когда деятельность индивида ограничена не особенными запретами (или необходимостью особых разрешений), но только общими, ко всем в равной мере приложимыми правилами.

В своем первоначальном смысле принцип разделения властей есть приложение того же общего принципа (правда, только до тех пор, пока в триумвирате основных ветвей власти – законодательной, судебной и административной – термин «закон» понимается в узком смысле, как это заведомо и было у первых сторонников этого принципа, т. е. в смысле общих норм справедливого поведения). Пока законодательное собрание может принимать законы только в узком смысле, суды смогут требовать подчинения (а правоохранительные органы смогут принуждать к подчинению) таким общим нормам поведения.

Но все это так только до тех пор, пока власть законодателей ограничена принятием законов в узком смысле (как оно и должно бы быть, по мнению Джона Локка); но все меняется, когда законодатели получают возможность принимать любые кажущиеся подходящими декреты, а любые действия администрации, узаконенные таким образом, начинают считаться законными. Там, где обладающее законодательными полномочиями собрание представителей превращается, как это случилось во всех современных государствах, в высшую власть, которая управляет конкретными действиями исполнительной власти, а разделение властей начинает просто означать, что администрация не должна делать ничего, на что не уполномочена таким законом, там исчезает положение, когда свобода ограничена только законами в прямом смысле слова, в котором этот термин использовался теорией либерализма.

Содержавшееся в первоначальной концепции разделения властей ограничение власти законодателей предполагало, кроме того, отказ от идеи любой неограниченной, или суверенной власти, или по крайней мере от представления о праве государства делать что угодно. Ясно выраженный Джоном Локком и вновь и вновь появляющийся в позднейшей либеральной традиции отказ признавать законность такой суверенной власти есть один из основных моментов противостояния с утвердившимися концепциями правового позитивизма. Либералы не считают логически оправданным выводить всю законную власть из единого суверенного источника или любой организованной «воли» на том основании, что такое ограничение всякой организованной власти может быть обеспечено состоянием общественного мнения, которое отказывает в признании любой власти (или организованной воли), предпринимающей действия, которое это общественное мнение не считает законным. Либералы верят, что даже такая сила, как общественное мнение, при всей неспособности быть источником властных предписаний, все-таки может свести законную власть всех государственных органов к действиям, обладающим некоторыми общими свойствами.

С либеральной концепцией права тесно связана либеральная концепция справедливости. В двух важных отношениях она отличается от той, что принята ныне: она основывается на вере в возможность открыть объективные, независящие от частных интересов нормы справедливого поведения; и ее интересует только справедливость поведения человека, или нормы, управляющие им, а не конкретное воздействие такого поведения на положение отдельных людей или групп. В противоположность социализму, либерализм ориентирован на коммутативную, а не на так называемую дистрибутивную (распределительную) или, как теперь чаще говорят, «социальную» справедливость.

Вера в существование норм справедливого поведения, которых нельзя изобрести, но можно обнаружить, покоится на том факте, что подавляющее большинство таких правил, бесспорно, действовало всегда и везде, и что любое сомнение в справедливости какой-либо нормы следует разрешать в контексте всего набора правил, принимая только те, которые совместимы со всеми другими. Иными словами, каждое правило должно служить формированию того же абстрактного порядка действий, как и все остальные, и оно не должно противоречить требованиям всех остальных норм. Справедливость каждого правила следует проверять по тому, является ли оно универсально применимым – в этом случае оно доказывает свою совместимость со всеми другими.

Часто утверждают, что вера либерализма в справедливость, независящую от частных интересов, вытекает из окончательно отвергнутой современной мыслью концепции естественного права. Но о зависимости от веры в естественное право можно говорить только в очень особом смысле слова, и тогда уж будет неверно, что правовой позитивизм опроверг эту концепцию. Спара нет, нападки правового позитивизма немало сделали для дискредитации значительной части традиционных либеральных верований. Предметом конфликта между учениями является утверждение правового позитивизма, что всякий закон есть (или должен быть) продукт (преимущественно произвольной) воли законодателя. Но раз признаны общие принципы самоподдерживающегося порядка, основанного на частной собственности и договорном праве, тогда внутри системы общепризнанных правил в силу общесистемной логики возникнут определенные вопросы и потребуются конкретные ответы – и подходящие ответы придется скорее открывать, чем произвольно устанавливать. Именно этот факт отражается правовой концепцией, что «данные обстоятельства» требуют применения этой конкретной нормы, а не всех других.

Идеал распределительной справедливости часто привлекал либеральных мыслителей и явился, видимо, одним из главных факторов перехода многих из них от либерализма к социализму. Последовательный либерал должен ее отвергнуть по двум причинам: не существует признанных общих принципов распределения, и их нельзя найти, а даже если бы удалось договориться о таких принципах, они не смогли бы действовать в обществе, производительность которого определяется тем, что свободные люди используют собственные знания и способности для достижения собственных целей. Гарантирование определенного дохода в качестве вознаграждения за определенные, измеренные любым способом достоинства или потребности требует совсем иного общественного порядка, чем тот спонтанный порядок, который возникает, когда люди ограничены только общими нормами справедливого поведения. Для этого требуется порядок (лучше сказать, организация), в котором человек принужден служить общей единой иерархии целей, и где ему приходится делать то, что требуется утвержденным планом действий. Если спонтанный порядок не служит какой-либо единой иерархии потребностей, но просто создает наилучшие условия для достижения множества индивидуальных целей, то организация предполагает, что все служат одной системе целей.

Чтобы гарантировать, что каждый получит то, что он заслуживает с точки зрения власти, нужна единая организация, охватывающая все общество. Но в таком обществе каждому придется выполнять предписания власти.

Либерализм требует, чтобы раз уж государство определяет условия, в которых действуют люди, формальные нормы и правила должны быть для всех одинаковыми. Либерализм против всяких правовых привилегий, против предоставления преимуществ отдельным лицам и группам. Но государство, не прибегающее к произвольному принуждению, может контролировать только малую часть условий, определяющих перспективы для очень разных индивидов, разных по своим знаниям и способностям, живущих в разной (физической и социальной) среде, а равная ответственность перед законом с необходимостью порождает очень разные результаты деятельности; для достижения равенства возможностей или позиций нужно было бы, чтобы правительство ко всем относилось различно. Иными словами, либерализм просто требует того, чтобы процедуры или правила игры, определяющей относительное положение разных людей, были справедливыми (или по крайней мере не были бы несправедливыми), но он не требует справедливости результатов; ведь в обществе свободных людей эти результаты всегда будут зависеть от действий самих людей и от множества других обстоятельств, которые нельзя предвидеть и которыми никто в их целостности не в состоянии управлять.

В лучшую пору классического либерализма это требование формулировалось как «открыть дорогу талантам» или не столь точно и несколько темно как «равенство возможностей». Но на деле это означало только требование убрать те препятствия к продвижению на высшие позиции, которые существовали благодаря правовой дискриминации. Отсюда не следовало, что можно уравнять шансы отдельных людей. Перспективы оставались неодинаковыми не только в силу различия личных способностей, но главным образом из-за несходства окружения, и прежде всего семейного круга. Именно по этой причине в свободном обществе не может быть реализована идея, оказавшаяся столь привлекательной для большинства либералов, что справедливым можно считать только такой порядок, который обеспечивает равенство стартовых возможностей; для осуществления этого идеала пришлось бы манипулировать людьми и обстоятельствами, что совершенно несовместимо с идеалом свободы, при которой каждый может использовать собственные знания и способности для формирования своего окружения.

Хотя степень материального равенства, достижимого с помощью либеральных методов, резко ограниченна, борьба за формальное равенство, т. е. борьба против всякой дискриминации по признаку социального происхождения, национальности, расы, вероисповедания, пола и т. п., остается одной из важных характеристик либеральной традиции. Хотя либерализм не верил в возможность избежать больших различий в материальном положении, он надеялся на смягчение последствий благодаря усилению вертикальной мобильности. Главным инструментом этого считалась организация (а где нужно – за счет общественных средств) единой системы образования, так чтобы вся молодежь начинала с одной ступени, имея возможность подниматься в соответствии со способностями. Многие либералы стремились хотя бы уменьшить препятствия, прикрепляющие людей к унаследованному социальному положению, посредством предоставления определенных услуг тем, кто еще не может позаботиться о себе.

Сомнительней совместимость с либеральной концепцией равенства другой меры, также нашедшей поддержку в либеральных кругах – использование прогрессивного налогообложения для перераспределения доходов в пользу бедных классов. Поскольку невозможно найти критериев, которые бы сделали совместимыми прогрессивный характер ставок налогообложения налогов и принцип равенства перед законом или ограничивали бы степень дополнительного налогового давления на более богатых, можно считать, что принцип прогрессивного налогообложения в целом противоречит принципу равенства перед законом. В девятнадцатом веке либералы в целом так и понимали этот вопрос.

В силу приверженности принципу равенства перед законом и борьбы против всяких закрепленных законом привилегий либерализм оказался тесно связанным с движением за демократию. В девятнадцатом столетии в борьбе за конституционность правления либеральное и демократическое движения бывали зачастую неразличимы. Но поскольку эти доктрины, в конечном итоге, имели в виду разные цели, различия между ними становились со временем все заметнее. Либерализм интересуется функционированием правительства, и прежде всего ограничением его власти. Демократию интересует вопрос, кто направляет правительство. Либерализм требует ограничения всякой власти, в том числе и власти большинства. Для демократии мнение большинства стало единственным критерием законности правления. Различие между принципами сделается яснее, если рассмотреть их противоположности: авторитаризм (для демократии) и тоталитаризм (для либерализма). Каждая из двух систем совместима с противоположностью другой системы: демократическая власть может быть тоталитарна, и можно представить, что авторитарное правительство будет проводить либеральные принципы.

Таким образом, либерализм несовместим с неограниченной демократией, так же как и с другими формами неограниченного правления. Он предполагает, что даже власть представителей большинства должна быть ограничена либо конституционным законом, либо общей направленностью общественного мнения, которое должно эффективно ограничивать законодателей.

Хотя последовательное применение либеральных принципов ведет к демократии, демократия может сохранить либерализм только до тех пор, пока большинство воздерживается от предоставления своим сторонникам особых, недоступных для всех граждан преимуществ. Инструментом такого самоограничения могло бы стать собрание представителей, власть которого ограничена только принятием законов в смысле общих норм справедливого поведения, по поводу которых существует согласие большинства. Но для этого мало пригодно собрание, привыкшее направлять и контролировать правительство. Но маловероятно, что большинство в представительном собрании, соединяющем подлинную законодательную и правительственную власть, которое, в силу этого, не ограничено в своей деятельности никакими законами, которых оно само не смогло бы изменить, будет руководствоваться общими принципами. Гораздо вероятней, что оно будет составлено из коалиций различных организованных интересов, которые займутся предоставлением друг другу особых привилегий. Если, как это обычно в представительных органах с неограниченными полномочиями, решения принимаются в результате обмена особыми привилегиями между различными группами, и если формирование дееспособного большинства зависит от такого обмена привилегиями, почти непредставимо, что власть будет использована исключительно в общих интересах.

Но если почти не вызывает сомнений, что неограниченная демократия со временем отбросит либеральные принципы в пользу дискриминационной политики, направленной в пользу групп, поддерживающих большинство, то сомнительно и то, что отбросив либеральные принципы демократия сумеет надолго сохранить себя. Если правительство решает слишком большие и сложные задачи, при которых нельзя руководствоваться решениями большинства, власть неизбежно попадет в руки бюрократического аппарата, все менее доступного демократическому контролю. Не так уж маловероятно, что отказ от либерализма приведет в конечном итоге к исчезновению демократии. В частности, мало сомнений, что та разновидность регулируемой экономики, к которой, видимо, тяготеет демократия, может быть эффективной только в условиях авторитарного правления.