Текст книги "Священная Римская империя. История союза европейских государств от зарождения до распада"

Фридрих был окружен вероломством, предательством, интригами и заговорами. Его сын Генрих присоединился к ломбардцам, когда те подняли мятеж в 1234 г., и умер в плену у своего отца в 1242 г. Канцлер Фридриха Петр Винеа совершил самоубийство. В 1245 г. на Лионском соборе император был снова торжественно осужден, изгнан из церкви как еретик и низложен как император. В Германии Фридрих и его сын Конрад столкнулись с двумя один за другим анти-королями – Генрихом Распе и Вильямом Голландским. В Италии шли постоянные восстания против жестокого правления podestаs Фридриха, которые нужно было подавлять. В 1249 г. болонцам в конце концов удалось схватить незаконнорожденного сына Фридриха Энцо – короля Сардинии, который как генеральный легат возглавлял итальянское правительство; и он оставался их пленником до самой своей смерти в 1271 г.

Неугомонный, постоянно разъезжающий, уязвимый император умер 13 декабря 1250 г. во Фьорентино в Апулии.

Будучи императором, Фридрих II выбрал Юстиниана своим сакральным прототипом. Фридрих хотел, чтобы люди почитали его государство как «имперскую церковь» (imperialis ecclesia), в которой сам он был верховным священником справедливости, а его функционеры и чиновники – ее более низким духовенством. Род Гогенштауфенов был stirps caesarea – родом императоров, в котором императоры из «pius Aeneas» снова проживали свои жизни.

Иннокентий III и его преемники хотели, чтобы власть, которую они осуществляли над церковью и миром в своей ипостаси наместников Христовых (программный титул, придуманный Бернардом Клерво), понималась и признавалась в двойном смысле как юрисдикция наместников Христа как Первосвященника и Христа как Короля.

В период правления Каролингов люди считали короля преимущественно представителем Бога (vicarius Dei), во времена Оттонов и в начале правления Салической династии – vicarious Christi, в XII и XIII вв. титул vicarius Dei получил новое дыхание жизни и новую основу. Папы разрушили старое единство церкви как христианского мира, в котором папа и император правили совместно бок о бок. «Sacerdotium уничтожил старую форму ecclesia universalis как свою провинцию; теперь на основе чисто функционального существования, все еще приписываемого ей, она начала строить церковную монархию – regnum ecclesiasticum» (Фридрих Кемпф).

Династия графов Сеньи стала известна в более позднее время просто как «графы» – Конти. Граф Лотарио Сеньи (его имя уносит нас в прошлое к старому королевству Каролингов Лотарингии) учился в Париже и Болонье, стал каноником-юристом и богословом и в 1190 г. – кардиналом. Став папой Иннокентием III (1198–1216), на пике своей карьеры он мог вообразить себя владыкой двух империй: западной Латинской империи и Восточной империи, созданной крестоносцами после своего зверского разграбления Константинополя во время Четвертого крестового похода (1202–1204). Эта империя хоть и была восточной, но тоже латинской, и папа был ее попечителем.

Как папа Иннокентий III – значительная фигура, но, в отличие от Григория VII, он не был по-настоящему творческим человеком. Этот вывод подтверждает Фридрих Кемпф – историк Папского Григорианского университета, который посвятил всю свою жизнь увлеченному исследованию достижений Иннокентия.

При восхождении на папский престол Иннокентий III обнаружил, что у курии уже есть вполне определенные политические цели: поддерживать власть сюзерена-папы в Южной Италии, расширять Папское государство и владения папы в Центральной Италии в соответствии с привилегиями, дарованными в прошлом императорами, и даром Матильды, а также укреплять и развивать власть папы как суверена в Папском государстве. Собственная программа Иннокентия в первые годы на посту понтифика состояла в том, чтобы возродить папское правление в Риме и Папском государстве, возвратить себе власть сюзерена в королевстве Сицилия и территории в Центральной Италии; то есть его целью было частично сосредоточить власть в Италии в руках папы.

Гогенштауфены назвали свою попытку реставрации императорской власти в Центральной Италии словом recuperatio (возвращение). Иннокентий III как итальянский лидер борьбы против германских «варваров» теперь приступил к «возвращению» земель, которые те оккупировали. Он также претендовал на роль сюзерена над королями Европы. Вассальная верность ожидалась от Португалии; король Петр II Арагонский в 1204 г. доверил папе опекунство над своим преемником, который был несовершеннолетним; а Польша, Венгрия, Галиция и Лодомерия, Сербия, Хорватия и Болгария – все они в разных формах подчинились власти папы. Оттон IV и Фридрих II начали называть себя императорами «милостью Божией и папы». Иннокентий видел в себе нового короля-священника Мельхиседека и вождя христианского мира в целом. Иоанну Английскому он, возможно, даже послал кольцо как символ инвеституры (папа римский Адриан IV послал кольцо с изумрудом Генриху II, когда тот планировал завоевать Ирландию в 1155 г.). Пока Филипп Швабский и Оттон IV соперничали за корону Германии, папа развивал идеологию, в которой утверждалось, что короли народов – это вассалы папы, а империя принадлежит ему и он вправе ею распоряжаться.

Важной идеей Иннокентия была мысль о том, что человек несет на себе коллективную вину рода или группы людей, и с этой идеей мы в XX в. печально знакомы. Филипп был для него неприемлем из-за своего происхождения из рода Гогенштауфенов, который был демонстративно враждебен церкви. Чтобы доказать это, Иннокентий приводил в качестве доводов длинную череду безобразий, совершенных Генрихом V, Фридрихом I и Генрихом VI. Использование истории в политических целях папами римскими в Средние века было одним из их самых сильных видов оружия. Папы действительно делали историю, выдумывая ее, и изобретали любой прецедент, необходимый в качестве юридического основания. То же самое происходило и на более низком уровне: в XII в. многочисленные подделки фабриковались в храмах Божьих. Когда дело доходило до придумывания прошлого, согласующегося с настоящими и будущими притязаниями, папам не нужно было смотреть назад дальше, чем правление Григория VII. Григорий вывел право папы взимать налог – пенсы Петра (пожертвования или платежи, производимые непосредственно Святому престолу католической церкви. – Пер.) во Франции из хартии, приписываемой Карлу Великому, которая относится к основанию странноприимного дома для паломников-франков в Риме. Григорий мог утверждать, что Саксония принадлежит Святому престолу потому, что две саксонские церкви были посвящены Князю Апостолов в день Карла Великого. Иннокентий III был полон решимости нанести королевству Филиппа Гогенштауфена сокрушительный удар путем поддержки его соперника. И как пишет Кемпф, «папа упоминает среди положительных качеств, рекомендующих Оттона IV, его происхождение из рода Вельфов и английского королевского рода».

Что еще более важно, так это ссылки Иннокентия семь раз за три года (1199, 1200, 1202–1203) на доктрину translatio (передача, перенос – лат.), предложенную на обсуждение в шестидесятых годах XII в. сторонниками Александра III (который, возможно, сам ее и придумал, когда был еще Роландо Бандинелли). Александр использовал угрозу «передачи» империи назад грекам, чтобы оказать давление на Фридриха I. Иннокентий III утверждал, что вопрос об империи и спорный вопрос о престолонаследии были вопросами, которые должен был решать папа, так как во времена папы Льва III пост императора был перенесен папской властью с востока на запад. В своем известном письме герцогу Бертольду Церингену, датированном мартом 1202 г., которое сам папа включил в первый сборник своих декреталий под заголовком Venerabilem, он заявляет, что церковь передала пост императора от греков немцам в лице Карла Великого. Святой престол был менее склонен посягать на электоральные права князей, потому что они проистекали от самого Святого престола.

Два французских канонических источника называют папу verus imperator, а в одном месте императора – vicarius papae. Папа – истинный император, а император – наместник папы. Каким головокружительным и одиноким было возвышение, на котором Иннокентий III видел себя сидящим на троне, мы можем понять из проповеди, которую он прочел римлянам в одну из годовщин своего рукоположения: «В самом деле, как вы сами видите, этот прислужник, поставленный над семьей, является наместником Иисуса Христа, преемником святого Петра, помазанником Всевышнего, Богом Фараона: он стоит между Богом и человеком, ниже Бога и выше человека, меньше Бога и значительнее человека, судьей над всеми и не судимым никем, так как апостол говорит: „Тот, кто судит меня, он же и есть Бог“». Мир людей был вверен заботам святого Петра во всей своей цельности, и власть для управления им была передана папе.

В Decretale per Venerabilem Иннокентий III защищает свои действия по легитимизации детей, рожденных у короля Франции Филиппа Августа вне брака, делая акцент на том, что французский король не признавал ни одного мирянина выше себя и поэтому он мог подчиниться юрисдикции Святого престола, не нарушая прав третьей стороны. Знатоки канонического права, которые отвергали имперское мировое господство, ухватились за этот пассаж как доказательство в свою пользу. Он также стал опорой и поддержкой французских королей и других монархов за пределами империи, которые желали утвердить свою независимость: «В своем королевстве король – император (и папа)!»

Иннокентий III претендовал на право назначать королей. Взятым из римской имперской конституции, этим правом сначала пользовались совместно император и папа; после спора об инвеституре мы видим, что император и папа действуют по отдельности. Для Иннокентия III это больше не означало устанавливать право править, а было просто вопросом пожалования более высокого ранга – и в этом почетном смысле он уступил это право императору, которого он сам возвысил, утвердил и благословил.

Много обсуждавшееся и часто цитировавшееся plenitude protestantis папы – его «притязание на мировое господство» объяснимо только тогда, когда становится понятно, что как римский епископ папа никогда не был уверен в «своем» городе. Всегда в глубине его души сидел страх стать одним из имперских епископов – подчиненным императора, двор которого находился то в Ахене, то в Риме, то в Палермо. Папы и их политики в курии панически боялись перспективы увидеть наследную империю Гогенштауфенов с базами на Сицилии и в Тоскане, которая может вступить в союз с антипапски настроенными римлянами-республиканцами и сделать папу своим пленником. Именно эта паника заставляла их строить заговор с целью искоренения всего рода Гогенштауфенов.

План папы истребить – это единственно подходящее слово – сыновей и наследников отлученного от церкви еретика Фридриха II должен был быть исполнен с помощью французов. Папа-француз Урбан IV (1261–1264) вовлек Карла Анжуйского – брата короля Франции Людовика IX – в войну с королем Сицилии Манфредом – единокровным братом короля Конрада IV, который умер в 1254 г. Манфред пал в сражении при Беневенто, а трое его сыновей томились от тридцати до сорока лет в строгом заключении у Анжуйской династии. Сын короля Конрада – молодой Конрадин пошел из Швабии на Рим, был избран римлянами сенатором, попал в плен Карла Анжуйского и 29 октября 1268 г. вместе со своим другом Фридрихом Австрийским был обезглавлен в Неаполе.

Площадь в Неаполе, перед мрачными и гнетущими зданиями которой последний из Гогенштауфенов встретил свою смерть путем казни, существует в наши дни так же, как и тогда. На этом месте революционное папство, крестовые походы которого с целью десакрализации империи начались при Григории VII, создало прецедент, который подготовил путь для десакрализации всех европейских священных монархий. Казни английских и французских королей (в ходе английских и французских революций) выделяются во время правления пап, так как казнь стоит обособленно и сильно отличается от убийства или даже цареубийства. Так, в то время как папа в качестве vicarious Christi «уничтожал» императора как vicarious Dei и vicarious Christi, из этого наместничества возникло еще одно.

Папская власть восторжествовала в империи Гогенштауфенов и сыграла свою роль в искоренении «позорного рода». Она царила в «христианской Европе», наводненной от Италии до Прованса, от Франции до Рейна, а вскоре также и в Богемии сектантами и другими врагами Римской церкви. Даже Рим редко был безопасен для проживания в нем папы римского хоть какое-то время. Духовные ресурсы папской власти были перенапряжены, истощены и отвлекались на пропаганду и крестовые походы против политических врагов папы.

Между 1250 и 1273 гг. Священная Римская империя была погружена в междуцарствие – «ужасное время без императора». Кандидаты выдвигались, но им не удавалось завоевать признание: Вильгельм Голландский (выбранный однажды антикоролем Конрада IV), Ричард Корнуэльский – брат Генриха III Английского, король Альфонсо Ученый. Италия тоже погрузилась в феодальные междоусобицы с гибеллинами и гвельфами, конфликтовавшими в городах и сельской местности, убивая и ставя вне закона друг друга и навешивая на себя ярлыки сторонников императора или папы, смотря по ситуации.

Кризис империи и кризис церкви было ужасно тяжело пережить. В Германии и Италии XII в. горький опыт стимулировал думающих людей изучать философию и богословие всемирной истории. Эти авторы, размышлявшие о прогрессе и упадке, сознательно или бессознательно поднимают для нас зеркало истории своей эпохи – эпохи, которая видела взлет и угасание империи, упадок и подъем церкви.

Тайные водовороты этого исторического мышления достигли Фридриха Гегеля, когда он, в свою очередь, размышлял над всемирной историей в последние дни Священной Римской империи, и они вновь возникают (некоторые из них поддаются четкому определению) в его философии. В Средние века это движение достигает своего пика в мышлении двух современников – Майстера Экхарта (1260–1327) и Данте (1265–1321). В конце XII в. оно сосредоточивается в Иоахиме Флорском, который в качестве исходного положения выдвинул приход «царствия» Третьей империи Святого Духа, в которой старая Священная Римская империя и старая папская церковь будут побеждены.

Появление таких личностей, как Руперт из Дёйца, Гуго Сен-Викторский, Ансельм Хафельбергский, Оттон Фрейзингский, Хильдегарда Бингенская, Экберт из Шёнау, Герхох Рейхерсбергский и, наконец, Иоахим Флорский, является беспрецедентным феноменом до тех пор, пока мы не достигнем небывалого изобилия последних дней империи – эпохи Гёте, Шеллинга, Гегеля и Гёльдерлина.

Немецкие ученые и богословы XII в., размышлявшие о значении всемирной истории, много рассуждали на разные темы. Они истолковывали всемирную историю как раскрытие Троицы (Руперт из Дёйца – самый первый пример этого). Они боролись с идеей прогресса: был ли прогресс постоянным возрождением – renovatio imperii – постоянным возвращением к тем же истокам и героическому началу или же есть развитие из этих истоков, которое превосходит то, что есть прошлое, и делает обновление чем-то большим, чем просто зло, греховная и еретическая практика, которую осуждают папские энциклики (вплоть до XIX в. и после него) как сущее? Существовал ли подлинный novus ordo, или должны были быть новые монашеские ордена, которые в настоящее время распространяются в церкви, реконструируемой монахами?

Глубокий пессимизм, такой, какой до сих пор держит в своих тисках немецкую набожность и духовность, наполнял немецких богословов XII в., когда они размышляли над судьбами империи и церкви. В восьмой, «апокалиптической» книге своей Historia de duabus civitatibus (двух городов – Христа и Антихриста) Оттон Фрейзингский обращает внимание на то, что тексты, которые он относил к «ослаблению» regnum, истолковываются другими с таким же напором применительно к Римской епархии. Оттон, епископ империи, ставит перед собой серьезный вопрос: где справедливость в большом конфликте между императором и церковью? Как такое может быть, вопрошает он, что упадок империи так тесно связан с возвышением церкви?

Всемирная летопись Оттона заканчивается на глубоко пессимистичной ноте. Но он дожил до того, чтобы увидеть начало восхождения к власти своего племянника Фридриха I, и в своих Gesta Frederici («Деяния Фридриха») приветствует его как короля и будущего императора, несущего мир, прирожденного миротворца, того, кто несет вселенский мир. «Оттон Фрейзингский умер в период иллюзорного блеска этой новой благодати в первые годы правления Барбароссы. Если бы он прожил еще несколько лет, скажем, до пятидесятилетнего возраста, он, вероятно, понял бы, что его оптимизм и воодушевление… по поводу дарований и энергии его племянника были ошибочными» (Вернер Каэги).

Эта внезапная смена настроения невероятно характерна для немцев: за глубоким пессимизмом (всякий, кто читает Оттона Фрейзингского внимательно, заметит его оттенки на каждой странице) следуют усилие увидеть свет и сильное желание приветствовать восходящую в политике личность как спасительного вождя. Мы встречаем этот феномен в эру Бисмарка и – на более низком уровне – примерно в 1933 г. Оттон Фрейзингский был цистерцианцем, имперским епископом и сыном Бабенбергского герцога в Цsterreich[11]11
  Это единственное немецкое слово, которое появляется в «Божественной комедии» Данте.


[Закрыть]. Его надежды и страхи по поводу тлеющего конфликта между королем, императором и папской церковью, который тянулся уже несколько поколений, были искренними. Они проистекали из беспокойства, которое ощущал человек, который знал, что у него есть обязательства перед обоими партнерами и что они становятся друг для друга смертельными врагами.

Ансельм Хафельбергский имел личные впечатления об империи, Риме, Восточном Риме, языческих землях на Востоке (которые только теперь начали колонизироваться премонстрантами) и о старом юге – стране, до краев наполненной культурой. В качестве посла императора Лотаря он поехал в Византию в 1135 г. и там вступил в диспут с Никетасом, митрополитом Никомедийским, о богословских различиях между двумя церквями. Духовное богатство и уверенность в себе, которые он увидел на Востоке, потрясли Ансельма до глубины души. Однако он счел беспокойным запад с его многочисленными новыми монашескими орденами и духовными коммунами, каждая из которых является новаторской и каждая со своими новыми правилами и обычаями. Это привело его к тому, чтобы подвергнуть сомнению причину плюрализма в церкви и обществе – вопрос, который тревожил его так же, как тревожит немецких католиков в наши дни: мог ли Бог, который Сам был совершенным и неизменным единым целым, допустить такие разнообразие и диаметральные противоположности в мире?

Ансельм обратил внимание на то, что новые монашеские ордены были вовлечены в жестокий конфликт друг с другом, и не только из-за словесных разногласий: его собственные премонстранты были в конфликте с цистерцианцами, старое бенедиктинское монашество – с клюнианцами, белое духовенство – с черным. Его многочисленные поездки и неисчислимые беседы в Риме, Равенне, Восточном Риме и полуязыческом Хафельберге (где он стал епископом) убедили Ансельма в том, что перемены, прогресс зависят от воли Божьей.

Ансельм собрал свои предварительные и почерпнутые из опыта мысли в три книги с многозначительным названием «Диалоги», в которых он бросает вызов традиционному, статичному и, в сущности, внеисторическому убеждению, которого придерживались большинство его современников-церковников, а именно тому, что deus immutabilis – Бог неизменный – отвергает инновации и изменения как гибельные и зловредные, как отход от совершенного единства. Ансельм стал видеть мировую историю как грандиозно задуманную образовательную работу, выполненную триединым Богом, который учит человечество посредством правды, которая есть Христос, и посредством Святого Духа – «создателя и учителя правды». Ансельм настойчиво утверждает с большой смелостью, что церковь того времени способна понять больше, чем во времена апостолов. Такие «модернистские ереси» были противны теологам курии даже в IX–X вв. Но Ансельм доказывает, что под руководством Святого Духа христианство переживает раскрытие веры, которая присутствует в Евангелии в основном косвенно. Церковные синоды достигли подлинного прорыва, реально добились эволюции вероучения. Святой Дух учит человечество через разнообразие и различия, как в случае с новыми монашескими орденами, и через изменение, которое впервые здесь считается чем-то позитивным. Посредством Святого Духа все христианские народы принимают участие в этом прогрессе. Новое необходимо именно для того, чтобы удержать и развить то, что ценно во всем старом. В новых монашеских орденах церковь обновляет свою молодость, как орел. Никого не должно удивлять, что церковь выглядит разной в трех мировых эпохах; в этом и состоит ее величие, что ее украшает разнообразие diversarum religionum et actionum.

От Ансельма естественно будет перейти прямо к Иоахиму Флорскому. У Иоахима имелись связи со двором Гогенштауфенов на Сицилии и с правительством Гогенштауфенов в своей родной Южной Италии. Руперт из Дёйца провел несколько лет в Монте-Кассино, Ансельм Хафельбергский умер, будучи архиепископом Равеннским. Много сложно переплетенных нитей – германо-итальянских, германо-римских и итало-греческих – соединяются в Иоахиме Флорском – настоятеле аббатства Кораццо, а его труды проливают уникальный свет на gravis questio Оттона Фрейзингского – конфликт между императором и папой римским. Но прежде чем перейти к Иоахиму, мы посмотрим, как этот конфликт отразился на интеллектуальной и литературной деятельности мирян в Германии.

На первый взгляд, кажется, Священная Римская империя вообще не фигурирует в их поэзии, что сильно отличает ее от литературы, прямо или косвенно используемой в качестве пропаганды императором и его публицистами (например, Ligurinus – пьеса об Антихристе, написанная в Тегернзее, и некоторые песни менестрелей и minnesдnger). Высокая немецкая поэзия берет материал с запада, с Британских островов и из англо-норманнского королевства, из Бретани, Прованса и Иль-де-Франс, из поэзии, выросшей из кельтских преданий и преданий Ближнего Востока. Эта литература не возвышает императора, которого обходят молчанием и отодвигают в сторону, как в западных летописях и хрониках. Король Артур и рыцари Круглого стола, Персиваль и Грааль отражают великолепие, славу и «стремления» хладнокровной и амбициозной аристократии, которая нередко вступала в конфликт с Римом, часто была не в ладах с королями и не желала заключать никаких сделок ни с каким императором. Литературные и культурные связи, соединявшие Вельфов с Англией и Гогенштауфенов с французами, упрощали проникновение этого материала в сочинения миннезингеров, придворный эпос и любовные стихи.

Выбор этого явно «западного» материала сам по себе имеет метаполитическое значение. Немцев привлекали не только его богатство и разнообразие. На первый взгляд может показаться, что люди, таким образом погруженные в глубину своего сердца, дух и эрос, не хотели иметь ничего общего с «грязной политикой». Однако когда мы смотрим внимательнее, то мы можем увидеть в этой поэзии сильное внутреннее недовольство империей и церковью.

Поэт этой школы считал и ощущал себя «императором». Его женщина (по-провансальски dompna, по-итальянски «мадонна») была его императрицей. Для него regnum – это любовь (minne), отношения между женщиной и мужчиной. Они совершают высокое таинство любви друг с другом и не нуждаются в церкви или священнике. Это внутреннее королевство разоблачает таинства, божественные суды и приговоры, «благочестивые лозунги» старых сил – церкви и империи – как обман. Эта точка зрения энергично выдвигается Готфридом Страсбургским в его «Тристане» (написанном, вероятно, при дворе епископа Страсбургского в критические годы между 1205 и 1220 гг.): Марк – законно помазанный и рукоположенный король – это греховный, глупый, лицемерный и развращенный человек, потому что он не желает признавать высшее экзистенциальное право minne – любовные отношения между своей женой Изольдой и Тристаном. Религиозно-политическая верность Священной Римской империи связывала императора и преданных ему людей, императора и «человека». Точно так же эта вассальная верность связывала мирских и духовных князей и «всех тех, кто верит в Христа», с папой в Риме. Новая верность Minne действительно питает Тристана и Изольду. Это истинная преданность, которая существует исключительно и единственно в их отношениях друг с другом.

Двое влюбленных – «помазанники любви». Они сами новый Иисус Христос, помазанный король и священник! Они осуществляют таинство любви друг с другом в своей пещере, которую Готфрид делает как бы преемницей дворца Гогенштауфенов (на вершине ее свода есть корона), мирским готическим собором света (наследницей соборов французских монархов), «цистерцианским» замком Грааля. В это внутреннее королевство, где двое влюбленных бросают вызов старой империи, старой церкви и старому придворному обществу и нежно дарят друг другу истинное таинство, «горюющему королю» Марку нет входа.

А что там с другим Христом, Всевышним над помазанным владыкой и епископами (Оттон Фрейзингский славил короля и епископа как christus domini)? Христос встает на место, «как надутый ветром рукав» (отголосок современной моды), и податлив к требованиям любви. В своем божественном суде Христос находит место для двух влюбленных и их «обмана». Зачастую внимание привлекается к «нигилистическим» тенденциям в этой величайшей поэме из всех немецких поэм о любви. Этот «нигилизм», на мой взгляд, следует толковать как отметение в сторону Священной Римской империи и старой церкви по причине их «ничтожности», их абсолютной незначительности. Мы увидим, что в ином, но скрыто связанном смысле немецкий мистицизм тоже отметает в сторону все старые сакральные и политические институты как пустые, несущественные, ненастоящие; они не имеют значения в отношениях между любящим сердцем и «непривычным», бесформенным, некрасивым божеством. Достижение «покоя», освобождения от внутренних побуждений, страстей, забот и требований «мира» также означает состояние внутренней свободы от давления и гнета старых сил, которые в своем угасании становятся все более устрашающими.

Готфрид Страсбугский, «просвещенный чиновник», сознательно представляет отношения между Тристаном и Изольдой как образец отношений между мужчиной и женщиной. Он провозглашает сакраментальное значение их жизни в любви как пример, которому должны следовать все «благородные сердца».

 
Их смерть, их жизнь – наш хлеб.
Так живет их жизнь, так живет их смерть.
Так они все еще живут, но они мертвы,
И их смерть – хлеб для живых[12]12
  Перевод А.Т. Хатто.


[Закрыть].
 

Евангелие жизни, любви, страсти и смерти двух великих влюбленных Тристана и Изольды – когда оно выучено наизусть и принято – это причастие для всех любящих, для всех «благородных сердец», нуждающихся в утешении и укреплении духа, чтобы устоять под натиском злобного мира. Здесь злобный мир – старый общественный порядок, старая империя, в которой живут (до самой смерти) помазанные на власть и бессильные, но опасные короли и священники.

Начиная с Фридриха I Гогенштауфены делали все, что могли, военными и политическими средствами, чтобы отразить нападение на их империю со стороны пап и монахов, восточных и западных reguli, жалких мелких королей, которые не смогли сохранить власть. Теперь мужчина и женщина сталкиваются с вызовом их собственной империи – империи, которая существует «просто» в их любовных отношениях; этот вызов исходит от сил, которые они считают бессильными, – от старой Священной империи и старой святой церкви.

Империи и папской церкви самим был брошен вызов учением Иоахима Флорского. Работа этого монаха была предметом споров с XII в. и до наших дней. Спор о ее толковании и истинных потомках и более недавний спор о подлинности произведений, приписываемых Иоахиму, указывают на то, до какой степени этот лично скромный человек, который считал себя верным сыном церкви (что подтвердил папа Гонорий III), поставил под сомнение этот «далекий» старый порядок не посредством желания делать это, а на более глубоком, более скрытом уровне, через суть своих мыслей. Иоахим умер, вероятно, в 1202 г. В соперничестве между Фридрихом Барбароссой и Александром III он, вероятно, встал бы на сторону папы. Его вызов империи кажется относительно простым вопросом. Итальянцы в XIX и XX вв. смотрят на него как на предвестника Рисорджименто (эпохи воссоединения Италии). Italia и latinitas у Иоахима фактически соответствуют регионам Италии (в XII в. не было Италии так таковой) и латино-европейскому христианскому миру, которому в Южной Италии самого Иоахима пришлось пойти на уступки миру греческой культуры. Иоахим не был врагом императора в принципе. Возможно, сам он и, безусловно, некоторые его более поздние приверженцы имели связи со двором Гогенштауфенов и гибеллинскими кругами. Карл Великий и императоры-Оттоны, которых он по-прежнему считал франками, заслуживали уважения. Но начиная с «немецких» императоров – Генриха III и особенно Генриха IV и Генриха V – императоры начали играть роль Антихриста. Они вели себя как вавилоняне, преследуя Римскую церковь и истинное христианство. Генрих V был подобен Навуходоносору, который разгромил фараона Нехо и привел евреев в вавилонский плен. В мае 1184 г. Иоахим кратко и по делу высказался в присутствии папы Луция III, осудив жестокое обращение Барбароссы с церковью. Фридрих, по его словам, был «князем халдеев» и сделал руководителей церкви своими вассалами.

Иоахим был полезен монашеству и другим противникам власти Генриха VI, Фридриха II, его сыновей и вице-королей Италии, которые могли бы сослаться на него, защищая «бедные народы Италии» от властолюбивых и алчных «немецких варваров». Но более важен другой Иоахим. На Латеранском соборе в 1215 г., когда Иннокентий III был в зените своей власти, написанное Иоахимом было осуждено как ересь. Со временем порицания трудов, приписываемых Иоахиму и его духовным последователям, накапливались, однако он вскоре обрел огромную силу в «церковном подполье». Фома Аквинский, который был слеп к истории, так как ей не было места в его образе мыслей, авторитетно отмахнулся от Иоахима как «далекого от науки», и более поздние схоласты последовали его примеру. Данте видит Иоахима сияющим в круге солнечного света в Раю как светоч христианской мудрости и человека, одаренного поистине пророческим духом.