Текст книги "Наполеон Первый. Его жизнь и его время"

Одних слов этих достаточно, чтобы понять, с какой высоты Наполеон смотрел на гражданскую войну. Главной целью его интересного сочинения было, однако, желание проложить пером путь для армии. Если ему не пришлось с мечом в руках принять участия в подавлении восстания, то он решил помочь хотя бы словами: перо и военная сила должны идти рука об руку. Он на свои средства издал брошюрку в шестнадцать страниц у типографа Турналя в Авиньоне.

Боязнь, однако, никогда не играть активной роли в войске, а всегда исполнять лишь такие поручения, как последнее, в то время как вокруг него республиканский барабан призывал всех патриотов к границам отечества, – побудила Наполеона написать 28 августа 1793 года военному министру Бушоту относительно назначения в старшие лейтенанты. Одновременно с этим он просил и о должности в рейнской армии. Бушот ответил молодому артиллерийскому офицеру не сам, а обратил на него внимание депутатов Альбитта, Эскюдье, Огюстена Робеспьера и других, написав им: “Пойдите к господину Бонапарту; его предложение – предложение патриота. Если он обладает способностями, постарайтесь использовать их и дайте ему возможность себя проявить”.

Тем временем Наполеон и сам уже обратил внимание депутатов своей брошюрой. Особенно Саличетти высказался с воодушевлением за произведение своего друга и соотечественника. Вслед за этим она уже на государственный счет – в двадцать страниц – была отпечатана у военного типографа Марка Ореля в Авиньоне и распространена по всему Югу.

Впрочем, она не достигла желаемого успеха. Спустя короткое время “Ужин в Бокере”, эта незначительная чернильная война Наполеона, была позабыта; автор же ее вновь отправился в Ниццу.

ГЛАВА VII. ТУЛОН

(Сентябрь – декабрь 1793 года)

После победы радикальных монтаньяров над Жирондой в Париже 31 мая 1793 года целый ряд департаментов восстал против господства якобинцев. Но спустя короткое время это сопротивление, не исключая и Бордо, Марселя, Лиона и некоторых других городов Южной Франции, было подавлено. Жителей Тулона, среди населения которого давно уже замечалось брожение, тоже подстрекали к сопротивлению против господства якобинцев.

С начала 1793 года клубы в Тулоне достигли всей полноты власти. От них зависел и общинный совет и директория департамента, – словом, вся гражданская и военная власть, не исключая и морского управления. Город всецело подчинился произвольным насильственным мероприятиям террора. Помимо этого ему приходилось страдать и от войны: гавань блокировали английские и испанские суда и препятствовали какой бы то ни было морской защите. Вследствие этого и торговля, и промышленность, и все занятия жителей пришли в полный застой, так что городу грозило полное разорение.

Неожиданно в Тулоне получили известие о победе страшных монтаньяров и о поражении Жиронды. Возбуждение умов достигло крайних пределов, и для открытого восстания против монтаньяров нужен был только какой-нибудь повод.

Когда народные представители, Бейль и Бове, вследствие тревожных вестей из Тулона и Ниццы, поспешили на место действия и попытались прочесть в секциях новую Конституцию, – их освистали, согнали с трибуны и заключили в тюрьму. Комиссары Барра и Фрерон, намеревавшиеся спустя короткое время пробраться в Тулон в сопровождении генерала Лапойпа, лишь с трудом избегли той же участи. Вернувшись в Ниццу, они предприняли необходимые шаги и просили своих коллег в альпийской армии прислать в Тулон отряд в три тысячи человек. Начальство над ним они передали только недавно произведенному в генералы бывшему художнику Карно, чрезвычайно мужественному, но, к сожалению, неспособному к ведению крупных военных операций. В то время главнокомандующий итальянской армией, генерал Брюне, должен был послать три тысячи человек в деревню Лавалетт. Брюне воспротивился, однако, и был за это отрешен от должности и казнен шестого ноября в Париже.

Тулон был охвачен полнейшей реакцией. Город был готов перейти из одной тирании в другую, не менее тяжелую: к роялистам, которые жестоко мстили насильственными мерами своим врагам, сторонникам якобинцев. К этому присоединилось еще более тяжелое владычество англичан и испанцев, которые завладели вскоре всем общественным управлением.

21 февраля 1793 года Конвент объявил войну Англии, 23 числа того же месяца флот, под начальством генерала Гуда, отплыл в Средиземное море и 15 июля показался впервые перед Тулоном. Тем не менее в то время предложение Гуда оказать поддержку тулонцам было отвергнуто.

Во главе стоявшего в Тулоне флота находился контр-адмирал граф Трогофф-Керлеси. Вторым начальником был контр-адмирал Сен-Жюльен де Шамбон. За исключением Сен-Жюльена все начальство было предано центральному комитету и делу реакции. Начальники батальонов, расположенных в Тулоне, были на стороне нового положения вещей. Относительно взглядов второго начальника флота, Сен-Жюльена, трудно сказать что-либо определенное: да и тогда было неизвестно, был ли он на стороне клуба или реакции. Несомненно только то, что он питал старую затаенную вражду к жителям Тулона.

Французский флот состоял из восемнадцати боевых судов. Среди них находилось адмиральское судно “Торговля Марселя”, со ста восемнадцатью орудиями, считавшееся лучшим кораблем во всем мире, – шесть фрегатов, четыре корвета и два брига.

Провианта хватало до конца сентября. Согласно постановлению, полученному из Парижа, городскому управлению было разрешено в случае необходимости обратиться к государственным складам. Свободная наличность казны доходила до шести миллионов двухсот тысяч франков, исключая мелкие кассы.

Тулон был, таким образом, снабжен в избытке жизненными припасами, так что мнение, будто он обратился за помощью к англичанам ввиду недостатка жизненных средств, совершенно необоснованно. Во время переговоров с английским адмиралом центральный комитет заявил, что провианта оставалось всего лишь на пять дней. В действительности же только первого сентября, пять дней спустя после взятия Тулона, англичанами и союзниками были открыты государственные склады.

Путем различного рода прокламаций 23 августа Гуд попытался еще раз воздействовать на население Марселя и Тулона. Обращение к тулонцам было доставлено племянником адмирала, лейтенантом Куком, который в ночь с 23-го на 24-е прибыл в гавань. В обращении английского адмирала предполагалось поднять королевское знамя, обезоружить находившиеся в гавани суда, а также предоставить их и все форты в распоряжение союзников. При заключении мира – Гуд не преминул благоразумно добавить, что его долго ждать не придется, – форты вместе с орудиями, запасами провианта, также и флот будут возвращены законному властителю.

На сей раз обращение его встретило больше сочувствия, чем месяц назад. Отчасти из страха перед местью Карно, отчасти же в надежде, что союзники не оставят без своей помощи несчастный город, тулонцы приняли предложение англичан.

Под предлогом приступа подагры Трогофф остался на берегу, – в действительности же он надеялся на деятельное участие в заседаниях центрального комитета. Высшее начальство над флотом перешло к помощнику его, контр-адмиралу Сен-Жюльену. Сен-Жюльен поднял адмиральский флаг на своем судне “Торговля Марселя” и издал приказ овладеть фортом и мысом Сэпе. Вслед за этим он с флотом занял позицию между фортами Мандриэ и Эгилетт и начал готовиться к сопротивлению неприятельскому союзному флоту. Это было 26 августа.

Но Сен-Жюльен не выказал той решимости, которая была тут необходима. Распропагандированный роялистами экипаж судов был в равной мере нерешителен, и в то время как большинство внимало обещаниям подстрекателей, экипажи лишь трех судов отвергли предложение тулонцев и поклялись сопротивляться как союзникам, так и городу.

28 августа утром состоялся последний военный совет на адмиральском судне. Он должен был убедить Сен-Жюльена, что об успешном сопротивлении нечего даже и думать, так как большинство офицеров и большая часть экипажа будет на стороне высадки англичан. В пять часов вечера испанский флот под начальством адмирала Лангара показался перед Тулоном. Гуд, ожидавший только прибытия союзников, высадил тысячу пятьсот человек и занял, между прочим, форт Ла-Мальг и Сен-Луи. Когда затем на следующий день к ним присоединился англо-испанский флот, состоявший из тридцати одного военного корабля, французский адмирал издал приказ: готовиться к сражению! Вначале, однако, повиновалось лишь пять судов, и только спустя некоторое время их примеру последовали еще семь.

Сен-Жюльен понял, что всякое сопротивление тщетно и немыслимо, и стал готовиться к отступлению вместе с республикански настроенными войсками в городок Ла-Сейн, расположенный на берегу, чтобы оттуда соединиться с армией Карно, двигавшейся по направлению к Тулону. Если необходимо было большое мужество и главным образом энергичное руководство, для того чтобы побудить население Тулона и флот, находившийся между двумя огнями, к другому образу мыслей, то вся сдача Тулона, одного из важнейших, превосходно защищенных военных портов Франции, должна быть порицаема. Вместо того чтобы сдаться республиканской армии, жители Тулона предпочли предаться англичанам и испанцам в надежде сделать тем самым первый шаг к восстановлению монархии. Поведение главнокомандующего флотом адмирала Трогоффа, игравшего двойную игру, заслуживает самого строгого порицания. Между тем Сен-Жюльен виноват значительно менее, так как его могут упрекнуть, в крайнем случае, лишь в недостатке решимости.

Если бы генерал Карно со своей карательной экспедицией несколько более поторопился, то Тулон, быть может, не попал бы в руки врага. 25 августа Карно прибыл в Марсель, но лишь 29-го, в день сдачи Тулона союзникам, отправился туда во главе своих шести тысяч человек, у его авангард занял деревушку Оллиуль, расположенную в нескольких километрах от городских фортов, но после недолгой стычки был отбит. Несколько дней спустя, 7 сентября, когда на помощь подошла дивизия Лапойпа от итальянской армии, Карно возобновил нападение; на этот раз Оллиуль после упорного сопротивления попала в руки республиканских войск, и Карно разбил в деревушке свою главную квартиру.

Республиканцы имели в своем распоряжении несколько более двенадцати тысяч человек, из которых одна половина была под начальством Карно, другая же под начальством Лапойпа. Последний, вначале независимый, обошел город с севера и востока и был отрезан теперь от Карно. В конце месяца республиканская армия получила подкрепление в лице новых тысячи пятисот– двух тысяч человек; дальнейшие подкрепления пришли лишь после окончания осады Лиона. Если у французов недоставало почти всего – и оружия, и амуниции, и провианта, – то все же они были воодушевлены желанием отомстить злосчастному городу. На стороне же союзников вспыхнули скоро крупные несогласия между войсками различных национальностей.

В начале сентября союзники насчитывали четыре тысячи испанцев, две тысячи англичан и тысячу пятьсот французов, всего, таким образом, семь тысяч пятьсот человек. Лучшими солдатами были англичане, а впоследствии и пьемонтцы, которые пришли лишь во время осады вместе с неаполитанцами и другими вспомогательными отрядами. Губернатором Тулона был назначен английский генерал Гудалль, начальником же войск – испанский адмирал герцог Гравина.

В сражении при Оллиули у республиканцев был ранен начальник батальона Кузен де Доммартен. Это был превосходный офицер, и его было необходимо кем-либо заменить. Но в армии хороших артиллерийских офицеров было очень мало.

В это время, 16 сентября, Бонапарт находился в Марселе, где собирал обоз для итальянской армии. Возвратясь в Ниццу, он явился на главную квартиру Боссе, где посетил своего друга и соотечественника Саличетти. Последний предложил ему тотчас же место Доммартена, и Бонапарт согласился. Свидетельство Саличетти, написавшего 26 сентября 1793 года письмо Комитету общественного спасения: “Рана Доммартена лишила нас начальника артиллерии, но на помощь нам пришел случай, мы встретили гражданина Боунапарте, чрезвычайно осведомленного артиллерийского капитана, намеревавшегося отправиться в итальянскую армию, и приказали ему занять место Доммартена”, – подтверждается донесением Гаспарена и самим Наполеоном.

По другой версии, Саличетти и Гаспарену было поручено прислать из Марселя подходящего артиллерийского офицера. Случайно они встретили на улице Жозефа Бонапарта и вместе с ним стали искать Наполеона и нашли его, наконец, в клубе. В ближайшем кафе они с трудом убедили его занять свободную должность начальника артиллерии; он согласился на это после продолжительного размышления, так как был чрезвычайно невысокого мнения о военных способностях Карно.

До прибытия Бонапарта в республиканской главной квартире не было определенного мнения на счет того, каким образом лучше всего взять Тулон. Карно был склонен стать во главе небольшого отряда и вселить воодушевление в подчиненных ему солдат, но он абсолютно не понимал значения и роли артиллерии, так как предполагал, как впоследствии сам признавался, взять Тулон тремя направленными на крепость штурмовыми колоннами, исключительно при помощи пехоты.

С тех пор, однако, как Наполеон Бонапарт принял на себя начальство над артиллерией, осада и бомбардировка Тулона вступили на правильный путь.

Роль Наполеона в осаде этой крепости не всегда подвергалась верной оценке. По мнению одних, вся заслуга принадлежит ему; по другой же версии, главным образом его врагов и завистников, его участие ограничивалось второстепенными, незначительными операциями. То и другое мнения ложны, и, как всегда, более всего справедлива золотая середина.

Несомненно одно, что чрезвычайно богато одаренный молодой артиллерийский офицер произвел самое благоприятное впечатление на своих начальников и товарищей. Даже те, которые лишь короткое время находились вместе с ним перед Тулоном, унесли с собою неизгладимое впечатление об его талантах. Так, генерал Доппе четыре года спустя пишет в своих мемуарах: “С радостью могу я сказать, что этот молодой офицер (Бонапарт), ставший теперь победителем Италии, совмещал в себе с многочисленными способностями редкую отвагу и неутомимую энергию. При всех своих объездах армии как перед поездкой в Тулон, так и потом, я постоянно находил его на посту. Нуждаясь в коротком отдыхе, он закутывался в плащ и ложился на землю: никогда не покидал он батарей!”

Даже Барра, который отрицает за Наполеоном какую бы то ни было самостоятельную роль во взятии Тулона и вообще считает себя единственным создателем величия Наполеона, не мог, однако, отрицать неутомимой энергии, мужества и храбрости молодого артиллерийского офицера. Небольшой, худощавый, на первый взгляд слабый, корсиканец, со своею сильною, всепобеждающею волей, вызывал в нем восхищение. Развивавшийся перед его глазами военный гений, проницательный взгляд, не знавший ошибок, и бесстрашная отвага Бонапарта кажутся Барра чудом.

Свидетельства о молодом Бонапарте могут быть умножены до бесконечности. В январе 1797 года генерал Андреосси, не бывший, правда, при Тулоне, но состоявший в тесной дружбе с генералом Дюгоммье, говорит в своей речи, произнесенной им в Директории о Бонапарте: “Артиллерии принадлежит честь его блестящей карьеры, он был простым капитаном, когда вырвал Тулон из рук англичан”.

* * *

Тулон расположен на северо-востоке большой полукруглой бухты, защищенной на севере холмом Фароном, увенчанным фортами, на западе же и на востоке более или менее удобно расположенными, но сильными фортами и укреплениями. Чтобы заставить сдаться Тулон, нужно было только отрезать союзный флот, стоявший на якоре в гавани, у входа в город. Флот снабжал город и войском, и провиантом. Лишившись этого важнейшего опорного пункта и будучи предоставлена самой себе, крепость не могла бы оказать продолжительного сопротивления. Нужно было овладеть западным берегом полуострова Ле-Кер и оттуда уже забросать гавань и город горящими бомбами, чтобы заставить отчалить англо-испанский флот.

Наполеон Бонапарт первый понял это. Другие потом высказали ту же мысль, но он первый с проницательностью, повергшей в изумление комиссаров Конвента Гаспарена и Саличетти, приступил тотчас же к мероприятиям, которые были необходимы для достижения его цели.

“С этого момента, – пишет Мармон в своих мемуарах, – все делалось по его (Бонапарта) распоряжениям или под его влиянием. Он составил тотчас же список необходимых мероприятий, указал на нужные средства, привел все в движение и через неделю приобрел уже огромное влияние на комиссаров Конвента”.

14 ноября 1793 года (24 брюмера II года) Бонапарт развил военному министру Бушотту свой план взятия Тулона:

“Гражданин министр, план взятия Тулона, который я представил генералам и комиссарам Конвента, единственно, по моему мнению, возможный. Если бы он с самого начала был приведен в исполнение, мы бы, вероятно, были теперь уже в Тулоне…

Выгнать врага из порта – первая цель всякой планомерной осады. Может быть, эта операция даст нам Тулон. Я коснусь обеих гипотез.

Чтобы овладеть гаванью, нужно взять прежде всего форт Эгилетт.

Овладев этим пунктом, необходимо бомбардировать Тулон из восьми или десяти мортир. Мы господствуем над возвышенностью Арен, не превышающей девятисот туазов,[27]27
  Туаз – 1,95 м.


[Закрыть] и можем подвинуться еще на восемьсот туазов, не переходя реки Нев. Одновременно с этим мы выдвинем две батареи против форта Мальбускэ и одну против Артиг. Тогда, быть может, враг, сочтя свое положение в гавани потерянным, будет бояться с минуты на минуту попасть в наши руки и решит отступить.

Как вы видите, план этот чрезвычайно гипотетичен. Он был бы хорош месяц назад, когда неприятель не получал еще подкрепления. В настоящее время возможно, что, даже если флот будет принужден выйти из гавани, гарнизон выдержит продолжительную осаду.

Тогда обе батареи, которые мы направим против Мальбускэ, будут подкреплены еще третьей. Мортиры, бомбардирующие три дня Тулон, должны будут обратиться против Мальбускэ, чтобы разрушить его укрепления. Форт не окажет и сорока восьми часов сопротивления, ничто не будет нам больше препятствовать подвинуться к самым стенам Тулона.

Мы будем штурмовать с той стороны, где находятся рвы и вал арсенала. Тем самым, под прикрытием батарей на Мальбускэ и на возвышенности Арен, мы вступим во вторую линию.

В этом движении нам будет много препятствовать форт Артиг, но четыре мортиры и шесть орудий, которые при начале штурма поднимутся туда, откроют жаркий огонь…”

Наполеон был первым, который искусными распоряжениями и созданием осадной артиллерии, не существовавшей до него, осуществил свои идеи, и тем самым принял живейшее участие в конечном падении Тулона. Прибыв к Тулону, он нашел лишь тринадцать орудий, среди них две мортиры, которые без всякого разбора употреблялись против неприятельских фортов. Благодаря его благоразумию, осадная артиллерия уже 14 ноября состояла из пятидесяти трех орудий и крупных мортир, из числа которых тридцать были уже установлены на батареях. Гений Бонапарта и его неутомимая деятельность сумели найти вспомогательные средства там, где их менее всего ожидали. К цитированному выше письму Наполеона к Бушотту приложено донесение, в котором он пишет:

“Я послал в Лион, в Бриансон и в Гренобль интеллигентного офицера, которого выписал из итальянской армии, чтобы раздобыть из этих городов все, что может принести нам какую-либо пользу.

Я испросил у итальянской армии разрешения прислать орудия, ненужные для защиты Антиба и Монако… Я достал в Марселе сотню лошадей.

Я выписал от Мартига восемь бронзовых пушек…

Я устроил парк, в котором изготовляется порох, шанцевые корзины, плетеные заграждения и фашины.

Я потребовал лошадей из всех департаментов, из всех округов и ото всех военных комиссаров от Ниццы до Баланса и Монпелье.

Я получаю из Марселя ежедневно по пяти тысяч мешков с землею и надеюсь, что скоро у меня будет нужное количество их…

Я принял меры к восстановлению литейного завода в Арденнах и надеюсь, что через неделю у меня будут уже картечь и ядра, а через недели две – и мортиры.

Я устроил оружейные мастерские, в которых исправляется оружие…

Гражданин министр! Вы не откажетесь признать хотя бы долю моих заслуг, если узнаете, что я один руковожу как осадным парком, так и военными действиями и арсеналом. Среди рабочих у меня нет ни одного даже унтер-офицера. В моем распоряжении всего пятьдесят канониров, среди которых много рекрутов”.

За его исключительную деятельность, проявившуюся с самого начала осады, и для того чтобы придать больше веса его распоряжениям, комиссары 29 сентября представили капитана Бонапарта к чину начальника батальона; назначение пришло в Тулон 18 октября.[28]28
  Оба комиссара Гаспарен и Саличетти несколько дней спустя назначили Бонапарта “adjutant-général, chef de brigades”.


[Закрыть]

Главное внимание его было устремлено на взятие форта Эгилетт, господствовавшего с запада над входом в гавань. Предварительно, однако, нужно было взять расположенные на берегу укрепления местечка Ле-Кер, которое только недавно было укреплено фортом Мюльгравом, называемым также “Маленьким Гибралтаром”. В течение сентября были воздвигнуты батареи “Монтань” и “Санкюлот”, облегчившие взятие Ла-Сейна. 21 сентября местечко это попало в руки республиканцев, и уже на следующий день была предпринята первая вылазка против форта Эгилетт и Балагье, окончившаяся, однако, неудачей.

К великой досаде генерала Карно, Бонапарт действовал всецело по собственному усмотрению и не исполнял, правда, с разрешения комиссаров, часто бессмысленные приказы генерала. Карно лишь с презрительной улыбкой или качанием головы относился к ребяческим, по его мнению, представлениям о стратегии молодого артиллерийского офицера. Его с трудом удалось убедить в справедливости плана Наполеона, особенно же согласиться на взятие Ла-Кера. Но Бонапарт настаивал на своем мнении, взял в руки карту, указал пальцем на форт Эгилетт и сказал категорическим тоном: “Здесь Тулон!” Карно снисходительно улыбнулся, толкнул локтем стоящего рядом с ним комиссара и заметил: “Небольшие же у него познания в географии”. Бонапарт был день и ночь занят собиранием необходимого осадного материала из соседних городов и местечек, улучшением своего артиллерийского парка и воздвижением новых батарей, которые прежде всего имели своею целью взятие Эгилетт. По его приказанию выросли батареи “Брегар”, “Саблетт” и “Гранд-Рад”, которые все обстреливали форт Мюльграв, воздвигнутый лишь во время осады для прикрытия Эгилетт и отчасти также судов, стоявших на якоре около берега.

Перед английским редутом Наполеон воздвиг три батареи; наибольшей опасности от английского огня подвергалась знаменитая батарея “Бесстрашных”, на устройство которой Карно ни за что не хотел дать своего согласия, так как полагал, что она не сможет оказать сопротивления. На сей раз он был не совсем не прав: едва была воздвигнута батарея, как английские военные суда и форт Мюльграв обрушились на нее таким огнем, что прислуга отказалась оставаться на своем посту. Бонапарт прибег к хитрости, которая так часто оказывала ему услугу в его дальнейших походах. Он велел поставить на батарее столб с надписью: “Батарея бесстрашных”, и к ней стали стекаться самые храбрые, так как каждому было лестно обслуживать эту батарею.

В конце сентября генерал Лапойп, разбивший свою главную квартиру к северо-востоку от Тулона, в Солье-Фарлед, и оттуда почти самостоятельно производивший свои операции против крепости, получил приказание овладеть береговыми укреплениями на востоке, главным же образом фортом Кап-Брюн, служившим ключом к большому форту Ла-Мальг, господствовавшему над внешним рейдом. Лапойп, однако, считал нужным произвести 1 октября нападение на Мон-Фарон, чтобы в день официального провозглашения Людовика XVII, в Тулоне нанести решительный тяжелый удар.

С тремя колоннами поднялся он 1 октября на возвышенность и укрепился там. Опьяненный победой, за недостатком бумаги написал он на ассигнации: “Республиканские войска только что взяли Мон-Фарон, укрепления и редут”, и послал донесение главнокомандующему. Но недолго, однако, он праздновал свою победу, так как английский генерал Мюльграв и испанский адмирал Гравина поспешно собрали несколько батальонов и уже к вечеру снова овладели позицией. Только своим родственным отношениям с комиссаром Фрероном Лапойп обязан тем, что его непослушание не обошлось гораздо дороже. Карно лишил его тотчас же начальствования, но комиссары восстановили его скоро в правах. Ободренные успехом на Мон-Фароне, осажденные решались на вылазки. Особенно замечательной была вылазка 14 октября, когда республиканский лагерь торжествовал победу над городом Лионом, тоже восставшим против Конвента. Генерал лорд Мюльграв выступил с тремя тысячами человек под прикрытием батареи форта Мальбускэ и предпринял смелую вылазку к северо-западу. Эта вылазка была отбита республиканскими войсками с помощью Бонапарта.

На следующий день Лапойп произвел нападение на Кап-Брюн, которое окончилось для него столь же неблагоприятно, как и штурм Мон-Фарона 1 октября.

Положение Карно становилось все более и более непрочным. Почти каждый день комиссары писали в Париж, требуя отозвания генерала Карно. Со своей стороны тот жаловался на депутатов и Лапойпа, который издевается над ним, действуя самостоятельно, и не повинуется его приказаниям. Бонапартом Карно был тоже более чем недоволен: тот тоже действовал по собственному усмотрению. Жена Карно, находившаяся в лагере, оценивала, по-видимому, заслуги молодого артиллерийского офицера значительно больше, чем ее муж, так как защищала его и говорила: “Предоставь молодому человеку полную свободу, он знает больше тебя. Он тебя ни о чем не спрашивает, но дает тебе отчет во всех своих поступках. Слава достанется тебе одному! Если же он сделает промах, виноватым окажется он!” При постоянном стремлении Наполеона награждать лиц, игравших в его жизни какую-либо роль, бывших ему чем-либо полезными или хотя бы только встречавшихся с ним и не приносивших ему никакого вреда, – он не забыл и Карно. Во время Империи он предоставил ему доходное место, а после смерти генерала в злосчастный 1813 год он вспомнил и о вдове: 20 декабря 1813 года, за несколько месяцев до крушения Империи, он назначил ей пенсию в три тысячи франков.

Но наконец час генерала пробил. Карно 7 декабря покинул армию, чтобы принять начальствование над итальянским войском. До прибытия вновь назначенного главнокомандующего Доппэ власть перешла к Лапойпу, и он в течение нескольких дней с 5 по 12 ноября пользовался всеобщим уважением солдат. Доппэ был немного более способен к начальствованию над армией, чем его предшественник. Он променял свою бывшую профессию врача на литературу и стал известен в 1785 году изданием мемуаров, приписываемых мадам де Варрен. Наполеон знал его по имени, так как в Валансе читал “Исповедь” Руссо, а также вышеупомянутое произведение Доппэ. Благодаря революции Доппэ, как и многие другие, довольно незаслуженно возвысился до генеральского чина в армии и очутился неожиданно – впрочем, вопреки своему желанию – главнокомандующим осадной армией перед Тулоном. В течение нескольких дней его начальствования ему улыбалось счастье: ему удалось нанести решительный удар городу, вернее, форту Балагье, бывшему вместе с Эгилеттом ключом к крепости. Доппэ и Бонапарт, приписывавшие себе главную заслугу этого дня, руководили штурмом. Лишь умелому сопротивлению английского генерала О'Гара, следившему с адмиральского судна за движениями республиканской армии, удалось отразить этот штурм.

Наполеон был вне себя, что штурм окончился неудачей, хотя и ставил последнюю в вину одному Доппэ, который велел подать сигнал к отступлению, когда увидел, что один из его генералов пал. В бешенстве, с залитым кровью лицом – он был ранен в лоб, – он галопом помчался к Доппэ и закричал в возмущении:

“Мы потеряли Тулон! Какой-то мазила велел трубить отступление!” И не только Бонапарт, но и солдаты ворчали. “Неужели нами всегда будут командовать живописцы и доктора?” – говорили они.

16 ноября прибыл, наконец, Дюгомье, на которого, благодаря его выдающимся подвигам в итальянской армии, правительство возлагало большие надежды, и принял главное начальство над армией, которое и сохранил до конца осады. Почти одновременно с Дюгомье прибыл в главную квартиру артиллерийский генерал Жан дю Тейль, а несколько дней спустя майор Мареско. В конце ноября и в начале декабря прибыли еще многочисленные отряды и довольно значительный осадный материал, так что число осаждавших простиралось скоро уже до тридцати пяти тысяч человек.

В короткое время Дюгомье снискал доверие солдат и восстановил дисциплину. Он, по-видимому, признал вскоре значение Бонапарта и предоставил ему, возможно, более полную свободу действий. Однажды молодой офицер, заваленный работами по артиллерии, обедал за столом генерала. “Возьми, – сказал ему Дюгомье, подавая блюдо мозгов, – возьми, это тебе пригодится”.

Дю Тейль принял на себя главное начальствование над артиллерией, и Бонапарт был назначен его помощником. Генерал проверил распоряжения своего предшественника, но мог только одобрить мероприятия Наполеона. Если дю Тейль номинально и был главою артиллерии, то все же Бонапарт пользовался, по-видимому, полной свободой, по крайней мере относительно решительных операций на полуострове Ле-Кер и перед фортом Мальбускэ. Дю Тейль жаловался часто, что в армии так мало артиллерийских офицеров: “Нас только двое, – добавлял он обычно, – Бонапарт и я. Если с нами случится какое-нибудь несчастье, нас никто не сможет заменить. Придется снять осаду, или же она затянется на неопределенное время”.

По прибытии Доппэ несколько раз созывал совещания, обсуждавшие различные проекты взятия Тулона. Так как план Бонапарта совпадал с намерениями самого Доппэ, то Комитет общественного спасения в Париже решил совместить оба плана. В конце концов было решено следующее:

1. Произвести нападение на форт Мюльграв и взять затем форты Эгилетт и Балагье.

2. и 3.· Подвергнуть бомбардировке Мальбускэ и мыс Брюн, чтобы отклонить внимание врага.

4. Овладеть Мон-Фароном.

5. Выставить между батареями Мальбускэ и фортом Монтань сильные мортиры и забросать город бомбами, чтобы вызвать в нем панику и смятение.

В течение месяца Бонапарт воздвиг снова несколько батарей, среди которых следует отметить одну, носившую название “Конвент”. Ее орудия причинили форту Мальбускэ значительный вред. Ночью с 27 на 28 ноября она открыла огонь, и уже на следующий день О'Гара созвал военный совет, обсуждавший вопрос о взятии этой батареи. Главное начальство над отрядом в две тысячи четыреста человек и тысячью двумястами резерва он поручил генералу Дюнда, но сам все же, несмотря на свое положение губернатора крепости, захотел присутствовать при нападении. 13 ноября войско двинулось, перешло Нев и поднялось на возвышенность Арен. Там после непродолжительной стычки они овладели батареей, Дюнда заколотил орудия и взял в плен всех тех, кто не успел спастись бегством. Вместо того, однако, чтобы, достигнув цели, подождать новых приказов или испросить их, генерал Дюнда не мог воспрепятствовать тому, что солдаты рассеялись и начали грабить. Когда О’Гара это заметил, он вскочил на лошадь, собрал около тысячи человек и бросился преследовать французов. Это было его гибелью. Дюгомье со своей стороны тоже поспешил на помощь. Ему удалось остановить беглецов, и, подкрепив их несколькими батальонами свежего войска, он отбил англичан. В этой стычке в руки победителей попал О’Гара, назначенный вместо Гудаля губернатором Тулона. Сильная потеря крови, вследствие легкого ранения, настолько ослабила тучного генерала, что он должен был присесть у стены и был, таким образом, застигнут подступившим врагом. Помимо семнадцати других офицеров, разделивших участь О’Гара, союзники потеряли убитыми и ранеными около четырехсот человек. Потери республиканцев были значительно меньше.