Текст книги "Восточный проект"

– Хм, интересная логика! – Турецкий взглянул на Грязнова. – Уж кто бы говорил, верно, Слава?

– В порядке вещей, – многозначительно пожал плечами Вячеслав Иванович.

– Что вы имеете в виду? – прямо-таки нахохлился Смуров, и красивое его лицо исказила злая гримаса.

– Только то, господин Смуров, – Александр Борисович сладко улыбнулся, – что, говоря вообще о какой-либо заинтересованности, не следует забывать, что это именно вы увели у своего бывшего товарища и коллеги, у Сальникова, его жену, Марину… – Турецкий вопросительно взглянул на Грязнова, и тот с ходу уточнил:

– Евгеньевну.

– Вот именно, – кивнул Александр Борисович и беспомощно развел руками.

– Но какое это имеет отношение?.. – почти закричал здорово, видать, уязвленный Смуров.

– Возможно, ровным счетом никакого, а может быть?.. Слава, как там поживает наш Шекспир, который Вильям? Что он по этому поводу думает?

– Он-то? – с видом простачка откликнулся Грязнов. – «Есть многое на свете, друг Горацио, о чем не снилось мудрости твоей…» – произнес он с неподдельным пафосом.

– Вот! – многозначительно поднял указательный палец Турецкий.

Настя с величайшим трудом сдержала себя, чтобы не разрыдаться от смеха: Грязнов, цитирующий «Гамлета», – это было слишком даже для нее.

– Господа, – почти прорыдала она, – давайте оставим Богу – Богово, а столу – застольное! Слава, нас когда-нибудь напоят кофе, или я пойду спать?

– Да, господа, – внимательно глядя на Настю, находящуюся на грани истерики, заметил и Турецкий, – оставим эту трудную тему. К ней мы, если пожелаете, обязательно вернемся, но только лучше завтра, как условились, хорошо? Не возражаете? Повесток рассылать не надо? – уже пошутил он. – Мы все – сознательные и законопослушные граждане, будем из этого и исходить. Слава, действительно, ну где наш кофе?

– Вон он, ползет.

– Алексей Петрович, договорились? – Турецкий не смог отказать себе в удовольствии дожать Смурова. – Жду вас к одиннадцати.

Тот, отходя от раздражения, ничего не ответил, но пожал плечами и кивнул. Он был очень недоволен, что после первой стычки поле брани осталось не за ним.

Официант принес две бутылки коньяка и показал Грязнову. Тот осмотрел их и важно разрешил открывать.

– Не возражаете, раз уж случай свел за одним столом? – изысканно выразился Вячеслав Иванович и показал официанту, чтобы тот начал разливать с хозяев.

Те уже ни против чего не возражали, видно, халява, она везде халява. Потом официант стал наливать из кофейника в чашечки, которых было только три. И когда он поставил их перед Масловской, Турецким и Грязновым, Вячеслав поднял свою рюмку и, не чокаясь ни с кем, сказал:

– За удачу! За успех пить не люблю, а вот удача никому из нас никогда не помешает, верно, Настенька?

– Твое здоровье, Слава.

Оркестр заиграл тягучее, известное лет сорок назад салонное такое танго. Стариной повеяло.

– Разрешите вас пригласить на танец, Анастасия Сергеевна? – сиплым, словно от напряжения голосом, спросил «орел».

– Я не представил вам моего коллегу, извините, – совсем не извиняющимся тоном сказал Митрофанов, – Рауль, а по батюшке – Искандерович.

– А мы уже знакомы, – небрежно ответила Настя. – Вы тоже извините, Рауль, я пришла кофе выпить. Вот когда выпью, там посмотрим, если у вас не пропадет желание. – И она ловко изобразила улыбку во все тридцать два зуба.

Улыбнулся и Рауль, неожиданно сверкнув золотым зубом в глубине рта, справа. Хищная получилась у него улыбка, права Настя – действительно стервятник.

Вероятно, хозяева стола все-таки почувствовали, наконец, опасность, исходившую от явившейся троицы. Вопросы и собственные соображения относительно авиакатастрофы и гибели людей отпали. «Гости» в молчании выпили кофе, и Настя, чуть потянувшись, немного отодвинулась от стола, словно выказывая намерение подняться. На это ее движение мгновенно среагировал «стервятник» Рауль.

– Ну а теперь я могу вас пригласить? – просто до неприличия осипшим голосом спросил он и поднялся.

– Теперь? – Настя оглядела его сверху донизу, усмехнулась. – Наверное, если не будут возражать мои кавалеры. Как, Слава? Ты не возражаешь, Саня?

– Настенька, – ласково сказал Грязнов, – не валяй дурака. Есть желание, танцуй, кто тебе запрещает? А мы посмотрим, я уж говорил, что сто лет не видал, как люди танцуют.

– Ну, приглашайте… Рауль.

– Так точно, – поспешил тот и шагнул к ней, но Настя уклонилась от его руки и пошла впереди к центру зала, где и танцевали пары.

Грязнов разлил по очередной рюмке, взял свою и повернулся вместе со стулом, чтобы было удобнее наблюдать за танцующими.

Если абстрагироваться от данных обстоятельств, то Настя с этим Раулем смотрелись просто прекрасно – завидная пара, высокие, легко двигающиеся, послушные движениям друг друга.

Вячеслав не выдержал первым, с восторгом хлопнул себя ладонями по ляжкам и воскликнул:

– Эх, ребята, где мои тридцать лет назад?! Завидки берут… Это ж прямо картинка! Вот был бы фотоаппарат! Ах, красота!

– Хочешь на память себе оставить, старый котяра? – засмеялся Турецкий и тут же обратил внимание на Настину сумочку, висевшую на спинке стула. Он протянул к ней руку, пощупал снаружи и добавил: – Вон, если умираешь от желания, у Насти возьми. Она, я смотрю, так и не вынула камеру.

– Правда? – обернувшись, обрадовался Вячеслав. – Нехорошо к молодой девушке в сумку лазить, да что поделаешь, охота пуще неволи. И ей потом будет сюрприз! Начнет свои «резекции» на экран выводить, а там… вот кино, да какое! Саня, ты только ей не говори!

Никто не успел ничего возразить или просто сказать, как Грязнов достал из сумочки небольшую японскую цифровую камеру, приподнялся и навел ее на танцующих. – Саня, сделай, как в кино, чтоб они не заметили.

Турецкий усмехнулся и встал, уперев левую руку в бок. А Грязнов немедленно сунулся со своей камерой под его руку и несколько раз подряд тихо щелкнул затвором. Вспышки практически не было заметно.

Все, на этом операция, собственно, и закончилась. Камера была положена обратно в сумочку.

– Нехорошо, Вячеслав, – поморщился Митрофанов, будто Грязнов сделал нечто неприличное.

– Чего нехорошо? – удивился Вячеслав Иванович. – Ах, это? – Он ткнул пальцем в сумочку. – Так ты молчи. Что она, по-твоему, шуток, что ли, совсем не понимает? Она – умная баба, я ее порядочно уже знаю, специалист экстра-класса, а человек какой душевный! А кто этот, кстати, Рауль? Откуда он, местный?

– Да как тебе сказать?.. – Митрофанов тянул, не желая отвечать, а Грязнов и не настаивал. – Я тут на рыбалке был, на Енисее. Ох, красотища!

– Ах, ну да, ты же в отпуске, – без всякого выражения констатировал Вячеслав Иванович.

– Да, в общем, так, на несколько дней. А тут – это несчастье. Позвонил в Москву, там наш сразу ухватился: раз ты, мол, там, посмотри, что и как… А Алексею пришлось вместо министра совещание проводить.

– И удачно? – нейтральным тоном спросил Турецкий.

– В каком смысле? – насторожился теперь Смуров.

– Это ж было, я слышал, по поводу «трубы»? – пояснил свой вопрос Турецкий.

– Ну конечно, – кивнул Смуров. – Пришли к общей точке зрения. Мнения, в общем, совпали, хотя спорили немало. Но это у нас всегда, если дело касается крупных, особенно стратегических, объектов. Буду докладывать. – Он вздохнул, будто тащил на плечах непомерную ношу.

И Турецкий сочувственно покачал головой. От губернатора он уже знал, чем, каким решением закончилось совещание. Голоса губернаторов, других ответственных лиц разделились, но большинство из них выступили не в пользу президентской точки зрения. У них прошел «китайский вариант». Ну, может быть, чтобы совсем уж не ссориться с Японией, дать немного и ей. Но – немного, на первый раз. А там посмотреть с точки зрения прямой выгоды. Китай – он рядом, через дорогу, в смысле, через реку, так что и деньги – прямо в карман. А с Японией сложнее, инвестиции уйдут в государственный бюджет, и что из них потом достанется регионам, вилами на воде писано. В общем, понятное дело, свой карман ближе и роднее. Москва будет «счастлива», только этого сейчас и не хватает – очередного противостояния. Хотя, если рассуждать по большому счету, это совещание фактически ничего и не решало, не захотят одни инвесторы подключиться к проекту, найдутся другие. Просто время уходит, вот чего жаль, а эти, которые «бунтари», останутся с фигой и позже очень пожалеют о своей недальновидности. Ведь политические амбиции, или, точнее, игра в них, штука обоюдоострая, а в руках неумного человека опасна прежде всего для него самого.

Ну а Смуров, значит, уже торжествует? Он что, совсем ничего не понимает? Или эта «победа» полностью парализовала его мозги? Странное дело, время породило новый тип чиновника, вот такого, как Алексей Петрович, – беспринципного, по этой же причине – беспощадного, жадного временщика, для которого просто не существует государственных интересов. Морального урода, у которого слова «народ», «граждане страны» вызывают такие же ассоциации, как и у прежних господ помещиков, поровших крепостных на конюшне, с той лишь разницей, что эти, нынешние, сами вышли из «холопов», высокой родословной там и не пахнет. Недаром же говорят, что страшнейший изверг – это бывший холуй.

Александр Борисович, чтоб не наговорить каких-нибудь гадостей этому самодовольному павлину, взглянул на Грязнова, тот понял идею, и едва заметно подмигнул.

Две бутылки на шестерых – это цветочки. Разлив по последней рюмке, Вячеслав Иванович поднял руку и слегка помахал ею. Настя заметила сигнал. Через минуту какой-то очередной по счету танец закончился, и она, вежливо поблагодарив кавалера, пошла к столу. И успела как раз вовремя, чтобы выпить последнюю рюмку.

Рауль огорчился, услышав ее категорическое «пора спать». Он даже попытался сострить, попросту, по-солдатски: «С кем?»

На что имел все основания немедленно схлопотать пощечину. Но Настя холодно посмотрела на него и, ничего не ответив, отвернулась. И даже когда кивала, прощаясь с Митрофановым и Смуровым, не удостоила взглядом Рауля, будто его вообще не было.

Турецкий взял ее под локоть и повел к выходу. Уходя, и Грязнов не отказал себе в удовольствии пошутить:

– Ну, спасибо за компанию. Спокойной ночи, родственники.

Успел заметить напрягшиеся лица, состроил на лице искусственную лучезарную улыбку и пошел догонять своих товарищей. Он подумал о том, что первый раунд, или, говоря языком картежников, первый кон, пока выигран. И это хорошо, вселяет надежду, что пословица «трус в карты не играет» оправдывается, соответствует истине. Противник должен теперь крепко забеспокоиться, пусть еще не паниковать, но что-то вроде того. Во всяком случае, потерять равновесие. А там, где растерянность, переходящая в легкую панику, там обязательны и ошибки. Потому что противнику, как ему должно показаться, уже не остается времени на поиск пути для выхода из тупиковой для себя ситуации, значит, надо нападать самому. И к такому ходу следовало быть готовым.

А вот о чем остались думать «господа хорошие», его в настоящий момент совершенно не интересовало.

Они вошли в номер Грязнова, Вячеслав методично обошел его со своей «акулой», и только после этого они обменялись впечатлениями и утвердили план на завтрашний день. Особое внимание обратили на безопасность Насти. У Грязнова были на этот счет свои соображения. После чего Настя ушла к себе.

– Я тут, в гостинице, провел некоторую оперативную работу и обнаружил кое-какие странности, Саня. Они касаются приезда сюда господина Митрофанова. Я имею в виду время его появления в гостинице. И еще то, что номер был ему забронирован заранее.

– От кого узнал?

– Ага, сейчас я тебе вскрою свою агентуру, как же!

Но Турецкий, знавший Славку как собственные пальцы, засмеялся.

– Слушай, неужто кофе со сливками? – Он имел в виду пышную администраторшу гостиницы, которая прямо-таки сверкала глазами при их появлении в холле.

– Саня, если бы ты знал, какой это был когда-то зверский темперамент!.. Ах, что с нами делает время…

– Надеюсь, ты не обидел девушку?

– Я-а-а?! Как это тебе могло в голову прийти?! Ты ж помнишь, она раньше в «Центральном» работала. И в мой прошлый приезд, года два, что ли, назад, это был такой кайф, такой праздник души и тела, скажу тебе!

– Слава, не оправдывайся, я ее, конечно, сразу вспомнил, как увидел, и уверен, что она и сейчас достойна твоего пристального внимания. Так что у нас с Митрофановым?

– А очень интересно! Он появился в гостинице в половине первого ночи. Был в камуфляже, и от него сильно пахло гарью, как будто он был рядом с пожарищем. Специфический такой запах. И отправился, по словам нелюбопытной горничной на этаже, не в свой номер, а прямо к Смурову…

Глава четвертая
Наступление по всему фронту

1

Утро началось с проблем.

Еще с вечера, четко установив очередность дел, Грязнов позвонил на мобильник Вениамину Грачу и, недолго рассуждая, предложил майору прибыть к девяти утра в гостиницу «Енисей», чтобы получить задание, ибо он решением руководства следственно-оперативной группы Генеральной прокуратуры включен в ее состав. А чтоб ни у кого не возникло ненужных вопросов, попросил Веню продиктовать ему домашний телефон полковника Крайнева, начальника УУРа. Затем он тут же перезвонил Феликсу Егоровичу и сообщил тому о принятом решении. Полковник, судя по его голосу, даже обрадовался, что его человек будет работать с москвичами, это ж прекрасный повод владеть информацией.

Короче говоря, после нескольких телефонных звонков и переговоров Вениамин Васильевич Грач доложил Вячеславу Ивановичу, что необходимое «добро» от начальства им получено, но с непременным условием – ежедневно докладывать о результатах расследования.

– Это само собой! – удовлетворенно загоготал Грязнов. – Как же, как же! Ты ж понимаешь!..

Именно его, Грача, имел в виду Вячеслав Иванович, когда разговор зашел о том, что Настя нуждается в защитнике. Уж кому, как не Грачу, помимо прочих его достоинств еще и чемпиону края по боксу в полутяжелом весе, и знать тех, кто наверняка захочет прижать строптивого судмедэксперта.

Итак, все с этой стороны, казалось бы, предусмотрели, кроме обычной мелочи, на которую порой не обращаешь внимания.

Вениамин на своем «жигуленке» подвез Масловскую к краевой больнице, где располагался морг и где ей еще предстояло работать с телами остальных погибших, и в первую очередь с охранником Гараниным, умершим уже в больнице. Майор остановил машину буквально в десятке метров от центрального входа, выпустил Анастасию и отъехал чуть в сторону, чтобы поставить машину на стоянку. Всего какие-то считанные секунды прошли, даже и не минута. Вениамин поначалу не сообразил, что произошло.

А было вот что. Настя, оглядываясь на свою «охрану», остановилась у ступеней парадного входа, чтобы потом пройти все здание насквозь и выйти через другие двери – так ближе – к заднему фасаду, где и располагалось приземистое кирпичное строение морга. Она стояла на первой ступеньке, возле бетонной урны, докуривая сигарету, начатую еще в машине. Сумка ее висела у нее на сгибе локтя. Настя не обратила внимания на приближающийся треск мотоцикла. Она только ощутила вдруг сильный рывок, после которого не удержала равновесия и упала на асфальт, больно ударившись коленями.

На ее крик обернулся Грач и увидел, как в сторону ворот на сумасшедшей скорости промчался черный мотоцикл с седоком в таком же черном шлеме и в кожаной одежде. Миг – и он уже скрылся за воротами. Догонять его было бесполезно: кругом частный сектор, узкие улочки – окраина же.

Испугавшийся за Настю, которую мог сбить этот негодяй, Грач кинулся к женщине. Помог подняться, но Настя еще не пришла в себя, морщилась от боли и, только обнаружив пропажу сумки, поняла, что случилось. Значит, эти мерзавцы, насмотревшись западных фильмов по телевизору, использовали давно известный, особенно у итальянских бандитов, прием грабежа прохожих – вырывание сумок на ходу. Но здесь-то зачем? Что у нее в сумке ценного? Пачка сигарет с копеечной зажигалкой? Мобильный телефон? Набор собственных инструментов? Служебное удостоверение? Ну и зачем это им? Что они с этим делать будут?

Пока стояли и размышляли, Грач догадался позвонить Грязнову и доложить о происшествии. Вячеслав Иванович недолго думал. Попросил передать трубку Насте и сказал уже ей:

– Это, я полагаю, Настена, тебе первый горячий привет от твоего вчерашнего партнера по танцам. Помнишь наш вечерний разговор? Они наверняка были уверены, что в сумке у тебя фотокамера. А она у меня, и я только что передал все отснятые тобой материалы в Москву. Ждем ответа. Я сейчас еду в аэропорт. Что у тебя в сумке-то еще было ценного? Документы? Командировочные?

– Нет, одно служебное. Паспорт и деньги я специально в гостинице оставила – мало ли что?

– Ну и черт с ним, со служебным, другое выпишем. Не бери в голову. Да, слушай, я Галку не «на яму» послал, а туда, к вам, она с медсестрами поработает, пока ты Гараниным будешь заниматься. Не переживай, желаю удачи. Вот увидишь, результат будет, как мы с Саней и предсказывали. А Грачу можешь передать, чтоб он клюв не раскрывал зря, еще раз так проколется, уволю.

Самолично услышав последнюю фразу – слышимость у трубки была хорошая, – Вениамин стал было перед Настей оправдываться, но та и не думала волноваться и успокоила своего защитника, предложив потом проехаться, посмотреть, может, где-нибудь ее сумка уже валяется, ведь в ней нет ничего такого, что представляло бы для кого-нибудь интерес.

На этом, Настя полагала, мытарства ее на сегодня практически закончились. Работа предстояла муторная, наверняка опять объявятся любопытные «санитары», но в дверях прозекторской каменно застыл Вениамин Грач в расстегнутой и сдвинутой на спину куртке, из-под которой красиво просматривалась рукоятка пистолета в кобуре, висящей у него под мышкой на кожаной сбруе. И таким образом любопытство местных санитаров должно было бы резко ограничиться.

Но позже случилось как бы неожиданное. В морге появился высокий, здоровый мужик кавказского типа, который подошел к Грачу и, узнав, что судебный медик Масловская находится внутри прозекторской, потребовал, чтобы охранник пропустил его к ней. По личному делу. Вениамин стоял камнем. Он приоткрыл дверь и сказал Насте, что ее тут кто-то спрашивает.

– Как назвать? – спросил он у мужика.

– Скажи, Рауль, она знает. – Руки мужчина держал за спиной.

Вениамин повторил. Настя обернулась и ответила:

– Пошли его к черту, он мешает.

Рауль услышал и попытался отодвинуть Грача.

– Уйди, я сам скажу.

– Не велено, – философски заметил Грач. – Отдыхай, мужик.

– Мне что, – медленно заговорил Рауль угрожающим тоном, – своих ребят вызвать, чтоб тебя вежливости научили, салага?

– А мне приказано вызывать в таких ситуациях спецназ. Есть вопросы? Нет вопросов.

– Ладно, давай без базара, скажи доктору, документ ее нашел, – мирным тоном проговорил Рауль и показал коричневую сумку, которую до того держал за спиной. – Я заглянул, проверил – ее, Масловской.

Грач посмотрел на него и хмыкнул. Значит, как раз об этом человеке и говорил ему недавно Грязнов, предостерегая, что именно его и надо опасаться в первую очередь. А он тут как тут!

– Анастасия Сергеевна, – крикнул Веня, снова приоткрыв дверь, – ваша сумка неожиданно нашлась! – И уже Раулю добавил: – Надо же, какая счастливая случайность! И далеко от больницы валялась? Не за углом?

– Недалеко, – презрительно процедил Рауль, явно не желая продолжать с охранником разговор.

Вышла Настя, не снимая перчаток и, таким образом, исключив рукопожатие, и задала тот же самый вопрос. Рауль ответил, но уже более вежливым тоном. Потом предложил ей свою помощь. Но Настя отрицательно покачала головой и обратилась к Вене:

– Возьмите ее, Вениамин, и поглядите, ничего там не украли?.. А вы, значит, ехали себе, ехали, глядите, а на дороге сумка валяется знакомая, да? Заглянули внутрь, а там удостоверение на мое имя, верно?

– Примерно так и было, только не на дороге, а у забора, – ответил Рауль и, не глядя, сунул сумку в руки Грача. – Так не надо помочь? Кого на этот раз потрошим?

– Веня, ну что там? – не обращая внимания на Рауля, спросила Настя. – Инструменты есть? Давайте их сюда. Сигареты? Зажигалка? Удостоверение? Все на месте? Странный грабитель, да? И зачем было сумку отнимать?

– Мне тоже так показалось, – ответил Грач.

– Ну и слава богу. Я вас не поблагодарила, Рауль? Спасибо за двойную заботу.

– В каком смысле? – набычился тот.

– Не понимаете? Ну и прекрасно, крепче спать будете. Веня, закройте дверь и никого не пускайте…

А Галя Романова в это самое время пыталась наладить нормальные отношения с медсестрой Калининой, которая никак не хотела идти на контакт. Сперва она говорила, что у нее нет времени, потом заявила, что ничего о Гаранине не знает, даже фамилии такой не слышала. Тогда Галя, уличив ее во лжи, мягко сказала, что зря девушка сильно усложняет себе дальнейшую жизнь, ибо то, что Гаранин умер именно в ее смену, зафиксировано в журнале дежурств. А за отказ свидетеля от дачи показаний в деле, связанном со смертью человека, этому самому свидетелю могут грозить крупные неприятности по признакам статьи 308 Уголовного кодекса, предусматривающей арест виновного на срок до трех месяцев.

Медсестра откровенно струхнула, не выдержала спокойного и аргументированного тона. Но на всякий случай предупредила, что с детства страдает забывчивостью. Особенно в тех случаях, когда тебя об этом настоятельно просят совершенно незнакомые тебе люди, да еще и угрожающим тоном.

В принципе, эта милая и симпатичная девушка по имени Регина могла бы больше ничего и не говорить Гале, ситуация была более чем ясной. Но рассказ, тем не менее, не помешал, хотя и не открывал конкретных подробностей и лиц, ловко организовавших «естественную» смерть пострадавшего Гаранина от «внезапного приступа острой сердечной недостаточности».

А было все это так. Пациента с сильными ожогами в нижней части туловища, особенно пострадали ноги, доставили в приемное отделение где-то в одиннадцать часов дня, впрочем, точное время записано у дежурных. И сразу перевели в реанимацию при хирургии. Собственно, там все и произошло.

Еще в машине, по пути следования с места падения самолета в больницу, этому Гаранину сделали уколы и поставили капельницу. Поэтому прибыл он, можно сказать, в сознании, вернее, возвращался к нему, но так же быстро снова впадал в беспамятство. Он что-то быстро говорил, то есть, скорее, шептал, но этот шепот его был больше похож на бред. Да так оно, наверное, и было, поскольку у него температура поднялась почти до сорока, и он метался в жару, сам сильно обожженный.

Слышала ли Регина, о чем шептал Гаранин? Ну, как сказать, отдельные слова вроде различались, но общего смысла она в них не видела. Сперва он несколько раз повторил слово «взрывы». Галя тут же уточнила: взрывы или взрыв? Оказалось, что именно во множественном числе. Потом он, опять же несколько раз, не очень внятно произнес слово «такси» или «шасси» – непонятно, лицо у него тоже было обожжено. Но это он произносил с трудом, когда лежал в реанимационном боксе. А вообще говоря, о нем гораздо больше могли бы рассказать врач «скорой помощи» Леонид Вадимович Квасков или же хирург Борис Тихонович Вайсфельд, который делал первую операцию Гаранину, удаляя обожженные ткани тела.

Хорошо, решила Романова, это потом, причем обязательно, а пока ее интересовал момент, когда медсестра обнаружила, что Гаранин умер.

Долго отнекивалась Регина, отворачивала, прятала свое лицо, упрямо отводила взгляд в сторону, но и Галя проявила настойчивость, популярно объяснив, что в данном случае медсестре ничего не грозит. Однако картина для следствия должна быть абсолютно ясной, иначе суд найдет причину гибели человека именно в ее халатном отношении к своим обязанностям. Ей это надо?

Аргумент подействовал. И значит, было следующим образом.

Это случилось под вечер уже, где-то в десятом часу, точнее можно посмотреть в дежурной книге записей и в личной карте покойного.

– Я, честно говоря, устала, а предстояла еще целая ночь, – тихим голосом рассказывала Регина. – В нашем отделении лежало девять больных. Двоих привезли недавно, и они бредили, успокоительное еще не успело подействовать. Остальные, и Гаранин в том числе, он лежал с краю, у стены, спали. Все койки в отделении у нас отделены пластиковыми перегородками, это удобно: и больные не видят соседей, и нам легче, особенно нянечкам – убирать и протирать полы. Гаранин, как я сказала, был под капельницей. Следующий укол ему был назначен на десять и тогда же прием лекарства. И тут я услыхала, как в конце коридора зазвонил телефон. Вообще-то у нас не положено разговаривать в служебное время, но ведь у каждой дом, семья, заботы, вот мы и стараемся говорить потише и поменьше. Правда, есть и любительницы поболтать, пока начальство не слышит. Ну, короче, звонит он, а никто трубку не снимает. Я посмотрела, все вроде в порядке, и пошла к телефону. А он трещит не переставая. Сняла трубку, кого, спрашиваю. А мне в ответ вежливый такой мужской голос: «Девушка, извините, пожалуйста, я, мол, все понимаю, но мне срочно необходимо», ну и дальше в том же духе. Словом, я поняла, что это был женишок Ленки Карцевой, медсестры из нашего отделения. Ленка рассказывала про него, неважно. В общем, позовите, пожалуйста, на два слова. А Карцева была в соседнем, самом дальнем по коридору боксе. Повесила я трубку на крючок и пошла искать Ленку. А в боксе ее нет. Стала у санитарки выяснять, где она, та отвечает, что, наверное, на минутку на улицу выскочила, за угол. Вы видели, Галя, там, за углом, булочная, и всякими пирожками, сладостями торгуют. Мы туда постоянно бегаем, нас все продавщицы давно знают.

– Ну, я чувствую, вы ее так и не нашли, да?

– Я пошла к телефону, чтобы сказать тому мужчине – пусть перезвонит через пять минут. А из трубки раздавались короткие гудки. Ух как я обозлилась! А тут смотрю, Ленка бежит, с кульком в руках. И говорит мне, чтоб я поставила чайник, – у нас есть свой закуток, где мы питаемся во время смены. А я ей в ответ все про ее женишка и выложила – как я бегала, ее искала, а этот сперва умолял найти и позвать, а потом трубку бросил. Все мужики – гады по определению! Ну, поговорили мы, я съела пирожок с рисом и пошла к себе в бокс. Обошла больных, все вроде нормально, и села к столу. А потом чего-то как стукнуло в спину. Я вспомнила, что каким-то боковым зрением заметила, что из моего бокса вышел Борис Тихонович и пошел в противоположную сторону – там у нас лифт и лестница вниз, на выход. Нашего хирурга легко узнать по сутулой спине и высокому росту. Ну и костюм у него такой, светло-зеленый. И шапочка с матерчатой маской. Я еще, помню, подумала, почему он меня не окликнул? Видел же, должен был сделать замечание, но не строгое, он у нас человек добродушный, зря не ругает. Короче, вернулась я к себе, мельком оглядела больных, все как будто в порядке, и села за свой стол – заполнять приемы лекарств.

– И сколько вы сидели так?

– Не знаю, минут пятнадцать, может, или двадцать. Короче, подошло к десяти. Пора начинать раздавать таблетки, делать уколы. Да и некоторые капельницы должны были закончиться.

– А вы что же, не следите разве постоянно, когда в них заканчивается лекарство? – удивленно спросила Галя.

– Да, следим, конечно, – поморщилась Регина. – Только тогда совсем уже не удастся даже присесть. Каждому же свой объем, разная скорость – кому медленнее, кому, наоборот, быстрее… Все ж не упомнишь, да и в голове держать невозможно – одно сделаешь, про другое забудешь… Но мы стараемся, чтоб нареканий не было. Да и некоторые больные сами кричат, когда у них раствор кончается… Ну, в общем, дошла у меня очередь и до Гаранина, я ж говорю, он крайний лежал. Подхожу, смотрю на капельницу, а раствор не поступает. «Бабочки» не вижу, пузырьков прыгающих. Что-нибудь опять с иглой, думаю. А потом, некоторые больные неловко поворачиваются, и катетер из вены выскакивает, а то трубку нечаянно пережмет – разные причины. Проверила, вроде бы все правильно. Потом пульс взяла… Матушка родная, а его же нет! Как ни щупала – нету! Ну и я бегом к врачу… Ой, просто рассказывать дальше не могу… Взялись наши за него! И чего только не пробовали! Минут, наверное, тридцать старались – ни в какую. Накрыли простыней… А потом два санитара переложили его на каталку и увезли вниз.

– То есть вы прозевали смерть Гаранина, да, Регина? – безжалостным тоном спросила Галя, которой показалось, будто медсестра уже нашла для себя веские оправдания. – А как же ваш доктор? Вы его спрашивали, зачем он приходил?

Она насупилась, помрачнела.

– Спрашивала…

– И что же он ответил? – настаивала Галя.

– А вы сами его спросите, – пробурчала Регина.

– Обязательно спрошу. Но я хочу это услышать от вас.

– Я потом уже, когда все закончилось, сказала, что видела его, как он выходил из нашего бокса. Поэтому, мол, и не беспокоилась. А он помолчал и спросил: «Ты уверена твердо, что именно меня видела?» – «Конечно, – говорю. – И костюм, и… все остальное», – ну, это я про его сутулость и рост. А он мне отвечает, тихо, чтоб никто другой не слышал. «Региночка, – говорит, – девочка, запомни, я из своего кабинета в течение двух последних часов не отлучался ни на секунду. Можешь сама у Надежды Яковлевны спросить». Это наша старшая медсестра в хирургии. Красивая тетка, у них с Вайсфельдом роман. И я поняла из его слов, что в нашу реанимацию заходил кто-то другой, может быть, чужой. А сделать укол, да хоть того же клофелина, чтобы остановилось сердце, – не проблема, больной был и без того весь исколот уже и обожжен до такой степени, что никакого следа от иглы не обнаружить. К тому же и вскрытие сразу не проводилось, посчитали причину смерти вполне объяснимой.

– А должны были? – таинственным шепотом спросила Галя.

– Не знаю, – Регина пожала плечами, – разные бывают ситуации. А в случае с Гараниным? Ну что, хоть и крепкий был мужик, но все равно никто ничего определенного сказать бы не мог, для этого время нужно…

Романова поняла, что большего из медсестры не вытянуть, она и так рассказала вполне достаточно, чтобы теперь бояться мести со стороны тех, кто устранил больного. Но Галя пообещала молчать об их разговоре, добавила, что для всех остальных в больнице они просто не знакомы, и Регина может за себя не опасаться. А если кто спросит, станет, скажем, настаивать, то ответ может быть простой: да, приходила тут одна, интересовалась, но ничего не записывала, а так и ушла.

Договорившись так, Галя отправилась к Вайсфельду.