Текст книги "Восточный проект"

А кстати, если стать на точку зрения Меркулова, то Прохоров далеко не один здесь такой. И другие губернаторы, чьи «владения» граничат с «великим южным соседом», полностью разделяют его позицию. Возможно, они даже собирались устроить министру генеральное сражение, если не просто показательную порку, да вмешались куда более радикальные силы. И хорошо срежиссированной драки не получилось, поскольку даже гибель министра, судя по анализам в прессе, не изменила твердой позиции первого лица государства. Президент, конечно, терпелив, но не настолько же! Всякой деликатности есть предел, особенно когда вопрос сопряжен не с чьими-то частными, а уже с государственными заботами. Что-то некоторые товарищи, в одночасье переиначившие себя в господ, стали забывать об этом…

Значит, что же, зря тут человека загубили? И раскаянья на лицах не заметно. Ну-ну, как говорится…

Нет, другое было написано на лицах. Удовлетворение! «Что, пришел-таки на поклон? Хоть и с дурацкими угрозами, отмахнуться от которых ничего не стоит, но явился?..» Жаль, слишком откровенно демонстрируется «удовлетворение», придется, наверное, малость кровушки их попить. Поди, и к ужину пригласят, вот аппетит-то им и попортить…

Но пауза стала заметно затягиваться, «троица», видимо, ждала, что скажет Турецкий, а он молчал, ибо, войдя, всем сразу кивнул и сказал вежливое «здравствуйте». Очередь была за ними. Кто начнет? По идее, должен был губернатор, ведь к нему же приехал гость. Но Прохоров молча, чуть исподлобья, словно оправдывая свою кличку, рассматривал Турецкого. Смуров тут был вообще «пришей кобыле хвост». Оставался Митрофанов – ведомства-то близкие, тем более что и Грязнов тоже прибыл, это было им известно. Тот уж совсем из той же «конторы».

Генерал легко поднялся из кресла, шагнул к Турецкому и протянул ему руку – попросту, почти с приятельской фамильярностью, будто «своего» вдали от любимой родины встретил.

Александр Борисович взял его ладонь и взглянул вопросительно – до сих пор они лично знакомы не были. Но прежде чем генерал успел открыть рот, Александр Борисович сказал:

– Можете не представляться, Георгий Александрович, я о вас слышал. – И все еще держа его руку, продолжил: – Ну, судя по возрасту, тот молодой джентльмен, – он кивнул на Смурова, – первый зам погибшего Виталия Анатольевича Сальникова. А вы, – он широко и приветливо, так как здорово научился изображать крайнее удовольствие, – и есть знаменитый губернатор, которого, я слышал, уважают и побаиваются в Москве? Так, Василий Игнатьевич? Георгий Александрович, я не ошибся? – И Турецкий отпустил, наконец, ладонь Митрофанова.

Генерал обернулся к Прохорову, поставленный в тупик совершенно дурацким вопросом Турецкого. И надо ли вообще отвечать ему? Озадаченно молчал и Смуров, еще не решивший, что говорить самому, – его единственного не назвал по имени-отчеству этот наглец из Генпрокуратуры, даже покойника упомянул полностью, а его – нет!

Снова образовалась совершенно непредвиденная пауза, и явно не в пользу хозяев. Наконец, Прохорову надоела эта игра в слова, он громоздко поднялся из кресла, хотел было протянуть руку через стол, вокруг которого они сидели, это чтобы новый гость сам пошел навстречу. Но Турецкий замер в ожидании с ухмылкой на губах, и губернатору пришлось обойти стол и приблизиться к Александру Борисовичу самому. Ладонь у него была, как у потомственного крестьянина, широкой, твердой и словно бесчувственной.

Похожая, между прочим, как ни странно, была и у Зинченко, хотя тот всю жизнь занимался «интеллектуальным трудом». Но крестьянские корни – они давали о себе знать.

«Может, они и не такие уж плохие мужики… – неожиданно подумал Турецкий. – Может, это родословная в них верх берет? Сибирь-то всегда вольная была, крепостничества не знала и не признавала. А мужик, он, как нынче говорят, уже по определению должен за свое кровное радеть, зарабатывать, копить и защищать… У него испокон веку в приоритетах собственный интерес, а уж после, если останутся излишки, тогда и царю-батюшке пожертвовать – „так уж и быть, на тебе, на Рассею!“. Вот и они из той же породы, за что ж их давить? Уж столько давили, что и хозяев-то подлинных не осталось. Зато какие есть, в удельных князей превращаются. А этак недалеко и до нового Ивана Даниловича, до Калиты осталось… Снова, что ли, собирать вокруг Москвы непокорных? Смешно, а ведь тенденции к тому…»

– Сидим вот, – непонятно зачем сказал губернатор. – Все про беду, да про беду нашу… Присоединяйтесь. Скоро ужин. Не возражаете?

– Я б с удовольствием, – пошутил Турецкий, – но пока еще не заработал себе на приличное пропитание. Тем не менее благодарю за приглашение. Готов в следующий раз составить компанию. Так где мы можем с вами уединиться на недолгое время, Василий Игнатьевич? Я уверен, что господа на нас не обидятся.

– А что, разве здесь нельзя? – деланно удивился Прохоров.

– К сожалению. Я был бы не против, если бы над моей головой не висели жесткие процессуальные требования. Да вам и Георгий Александрович подтвердит, что в протоколе нашего разговора, беседы, допроса – название дела не меняет – должно быть обязательно указано, где, когда, при каких условиях, с какого по какое время были заданы свидетелю вопросы, а также получены и зафиксированы ответы на них. Причем без посторонних.

– А разве вы собираетесь привлечь меня к расследованию в качестве свидетеля? – почти фыркнул от такой нелепости губернатор.

– Ну а как же? – Турецкий наивным взглядом уставился на него. – Я должен вас подробно расспросить о том, кто встречал министра вместе с вами, какова была реакция, прочее. От ваших свидетельств, так же как, впрочем, и от свидетельских показаний господ Митрофанова и Смурова, будет зависеть очень многое. И не только от ваших показаний, господа. Уж вам-то должно быть об этом известно, это азы, извините, следственной практики. Кроме того, мне необходимо узнать ваше личное мнение по ряду вопросов, которые я намерен вам задать. Заранее приношу извинения, если некоторые из них могут показаться вам некорректными, так сказать. Но не забывайте, что у вас всегда остается право не отвечать на те или иные вопросы, если вы не знаете либо не хотите задевать ту или другую проблему. Тем не менее, и это тоже закон, я должен буду все сказанное вами самым тщательным образом записать в протоколе, а вы потом прочтете, внесете свои коррективы и – число и подпись. Не мной придумано. Георгий Александрович, – с легкой, приятельской укоризной заметил Турецкий, – уж вы-то могли это запросто объяснить своим товарищам.

Ответом было напряженное молчание. Похоже, у них рушилось строение, возведенное из собственных аргументов. Причем разваливалось от элементарного щелчка, даже и не толчка.

– Я, честно говоря, сейчас обрадовался в какой-то степени. Очень удачно получилось, господа, что вы собрались вместе. И я готов с вами сегодня же, чтобы покончить с этими необходимыми формальностями, поскольку народу в порту, как мне известно, было много, и с каждым придется говорить…

– С каждым? – не поверил Прохоров. – Да как же вы это сделаете, если многие давно разъехались по своим губерниям? Догонять, что ли? Какая нелепость!

– Полностью согласен с вами, Василий Игнатьевич, что иногда подобная работа действительно выглядит вроде бы нелепо, но, уверяю вас, она, как правило, приводит к положительному результату. Это тот случай, когда из многих как бы минусов в конечном счете получается большой и увесистый плюс. К тому же это не мой каприз. Мне, как руководителю следственно-оперативной комплексной бригады, дано указание включать в ее состав по своему усмотрению любых необходимых мне сотрудников государственных спецслужб, даже вопреки их желанию. Георгий Александрович знает о таком порядке. Производить опросы, допросы, следственные действия со всеми, кто может пролить свет на истинную подоплеку события. И все это имеет своей конечной целью найти четкий ответ всего на один, кажущийся совсем простым вопрос: в чем причина катастрофы, приведшей к гибели людей.

– Сказано много, – с пренебрежительной интонацией сказал Прохоров, – но у меня появилось ощущение, что ваше следствие, Александр Борисович, вместо дела намерено заниматься демагогией, отвлекающей от серьезной работы многих ответственных людей.

– Вы готовы сослаться на конкретные примеры? – продолжая доброжелательно улыбаться, возразил Турецкий. – Или это ваше заявление – тоже из области, хм, только что затронутой вами? Хотелось бы поконкретнее. Группа только что, – он посмотрел на часы, – час с небольшим назад приступила к следственным мероприятиям. И ваши советы нам могут в дальнейшем чрезвычайно пригодиться. Слушаю вас.

– Какого дьявола надо громоздить бесконечные вопросы и будоражить общество, когда следствие практически все уже раскрыло и готово объявить о своем решении? Зачем поднимать новую волну, когда проблема выеденного яйца не стоит?! – Губернаторский бас креп от прорвавшегося, наконец, возмущения.

– Не понял, смерть семерых человек не стоит яйца? – удивился Турецкий.

– Да что вы дурочку-то валяете! – Прохоров в самом деле не играл гнев, а был разгневан. – Я достаточно ясно выразился, и вы, будьте так уж добры, не передергивайте!

– Ваш гнев, Василий Игнатьевич, выглядит праведным, и мне придется объясниться. Я вижу, вы не понимаете смысла случившегося.

– Вот это – новость! – воскликнул губернатор. – Всем ясно, а ему, вишь ты, нет!

Александр Борисович терпеть не мог, когда о нем говорили в третьем лице. Он внимательно оглядел присутствующих: на лицах москвичей был написан откровенный интерес, как Турецкий выйдет из положения, в которое загнал себя сам. Когда губернатор «во гневе», было известно тут всем, с ним лучше не пререкаться, а кивнуть в знак согласия и делать по-своему. А этот полез в спор. Что ж, сам виноват.

– Сообщаю совершенно официально: расследование по уголовному делу о катастрофе авиатранспортного средства и гибели людей, судя по отчетам, представленным в Генеральную прокуратуру следственной бригадой белоярской прокуратуры и УВД, в том числе отделом милиции на воздушном транспорте… Да, Георгий Александрович, это так, с заключением вас познакомят в Москве. Так вот, оно проведено не просто плохо, а отвратительно плохо. К сожалению, у нас в юриспруденции еще не ввели подобных оценок. Я не собираюсь в настоящий момент объяснять вам, почему это выглядит именно так. Не призываю и верить мне на слово. Нами будут собраны доказательства, которые, я теперь уже вижу, и поставят все на свои места. Кстати, я еще не знакомился детально с итогами экспертизы аварийной комиссии, но не исключаю, что оно может быть также дезавуировано. Почему? Извините, на сегодня это тайна следствия.

– Ну, пусть вам не нравятся результаты расследования местной бригады, – «вклинился» Митрофанов. – Скрепя сердце, что называется, готов принять ваши доказательства от противного. Но ведь аварийную комиссию, как вам, возможно, известно, возглавляет известнейший специалист, доктор наук Леонидов! Она не местная, а московская! И в комиссии вовсе не мальчики, а профессионалы, крупнейшие знатоки своего дела! Вам и на это наплевать, если ваши собственные соображения не сходятся с их выводами? Слушайте, а вам не кажется, что вы слишком много на себя берете? Вас ведь не затем сюда послали, чтобы вы лезли во все дыры и мешали людям выполнять ответственное задание. Может, вам следует подумать, прежде чем делать подобные заявления?

– Видите ли, дорогой Георгий Александрович, – нарочито усталым голосом классного учителя сказал Турецкий, – разговор о результатах деятельности комиссии вести пока еще рано. Я сказал: не исключаю, но только в том случае, если они попытаются доказать недоказуемое, вот в чем дело. И такие варианты вполне возможны, могу привести немало примеров из собственной практики. Но это не говорит о том, что я уже заранее напрочь отвергаю любые результаты, несходные с моей точкой зрения. Вот вы меня обвиняете в передергивании фактов, а между тем как прикажете понимать ваше высказывание? Уверяю вас, к самому Станиславу Степановичу я отношусь с должным уважением, можете так ему и передать, как и к членам его комиссии. И в их работу ни я, ни мои коллеги не собираются вмешиваться ни в коем случае. Более того, даже о подсказках речи идти не может. Вот так обстоят дела, уважаемые. Но перед отлетом сюда мне довелось беседовать с начальником Службы безопасности полетов гражданской авиации Валерием Леонидовичем Найденовым. Мы не первый год знаем друг друга, до последнего времени аварийные комиссии обычно он возглавлял сам, и мы с ним работали, как говорится, нюх в нюх, понимаете? Так вот, на все мои предварительные, разумеется, вопросы, касавшиеся первых результатов расследования этой катастрофы, он мне ответил одной фразой: «Александр Борисович, вам оттуда будет виднее, чем мне отсюда, посмотрите сами и, если что, позвоните – от добрых советов мы не отказываемся». Значит, он может так говорить, а вы категорически исключаете любые ошибки только по той причине, что в комиссии работают не мальчики? Я правильно вас понял? Очень странная позиция… Но еще более странным показалось мне то обстоятельство, что акт экспертизы в окончательном его виде еще не существует, однако все, с кем мне сегодня приходилось разговаривать, а также многие ответственные товарищи в Москве фактически в один голос утверждали, что причиной гибели явилась ошибка экипажа, и это уже полностью доказано именно государственной аварийной комиссией, которая опиралась в своем заключении также и на результаты расследования, проведенного белоярской прокуратурой и УВД. Ничего себе? Ну и как прикажете это понимать? Может быть, как определенную тенденцию? Кто заинтересован в этой лжи, господа?

В данном случае Турецкий не лукавил, такой телефонный разговор у него с Найденовым состоялся, он дозвонился-таки до высокого начальника, но Александр Борисович смягчил ответ Валерия Леонидовича. Тот к сказанному добавил, и не без горечи: «Что вы хотите? Укажите мне такую систему, в которой не берут взяток из принципиальных соображений?..»

Много чего он еще добавил, но никого обвинять во взяточничестве Турецкий и не собирался, не в этом дело, а в общей, поголовной коррупции, захлестнувшей и государственные, и частные структуры. И деньги выступают теперь в роли обыкновенного горючего, благодаря которому любой водитель может повернуть свой автомобиль в нужную ему сторону. И эта ставшая обычной практика уже ни у кого не вызывает громкого протеста: ведь ехать-то все равно надо. А куда – это уже пустой вопрос…

Но упоминание фамилии Найденова, а также сама постановка вопроса по поводу лжи напрягли Митрофанова, и его минутная растерянность передалась остальным. Прохоров не знал, как реагировать: получалось ведь, что весь его темпераментный и благородный гнев по причине глупого, ненужного спора, затеянного генералом, обернулся пшиком. Не струхнул следователь. Ничто его, заразу, не берет! И еще этот Смуров, которому сейчас больше других следует жестко отстаивать свою позицию, молчит, будто воды в рот набрал. А может, испугался? Ну, соратнички, мать вашу!

На лице губернатора мелькнуло разочарование, и это немедленно засек Турецкий. Такие моменты упускать нельзя. И Александр Борисович вполне миролюбивым тоном заявил:

– Ну что, господа, не будем больше терять времени на абсолютно никому не нужные споры? Я вижу, что Василий Игнатьевич тоже об этом подумал. Тогда давайте отложим взаимные препирательства на потом, а теперь займемся необходимым делом. Да и ужин ваш оттягивать я не хочу. Думаю, что мы сегодня решим ряд вопросов с вами, Василий Игнатьевич, ну а с господами Смуровым и Митрофановым я готов встретиться завтра в удобное для них время. Я буду в прокуратуре, у Зинченко, вы знаете, где это, господа. Куда мы пройдем?

Момент был угадан точно. Затевать новый крик губернатор не мог, потому что это выглядело бы уже смешно, позору потом не оберешься. Да и следователь не отстанет, сейчас для него это – дело престижа. «И черт с ним!» – едва ли не вслух высказался Прохоров, сам себе махнул рукой и отправился, грузно переваливаясь с ноги на ногу, вглубь холла, где находился его рабочий кабинет. Смуров и Митрофанов, переглянувшись, уставились им вслед.

– А ведь один – ноль в его пользу, блин! – негромко бросил Смуров, когда ушедшие почти скрылись за дверью.

– Настоящая игра только началась, – ответил генерал. – Спокойно, свояк, береги нервы, они тебе еще понадобятся, если он докопается. Но не думаю, хотя чую, что пора их притормаживать. Надо будет с ребятками посоветоваться.

– Смотри, не упусти время.

– Да что ты привязался со своим временем?! – почти рявкнул Митрофанов, но, оглянувшись, притих.

Ибо как раз в этот момент из двери кабинета вышел Турецкий и быстро направился к ним. Подошел, улыбнулся и поднял лежавшую на полу, возле ножки кресла, в которое ему никто так и не предложил сесть, свою небольшую черную сумочку. Закинул ремешок на плечо и опять радостно улыбнулся:

– Бланки протокола забыл. – Он ладонью похлопал по черной коже и добавил: – Вы не волнуйтесь, я надолго губернатора не задержу, чистая формальность, сами знаете.

И ушел. А они замерли, глядя в глаза друг другу.

– Ты про что говорил? – тихо спросил Митрофанов.

– Я не думаю, чтобы он писал, – ответил Смуров, – но ты постарайся проверить. Они в одноместных поселились, слышал?

– Знаю, это они нарочно, демократы хреновы… У меня не соскочат, – уверенно ответил генерал.

Глава третья
Трус в карты не играет

1

Рабочий день на лесопункте был в самом разгаре, народ занят на производстве, и отрывать нужных свидетелей от дела Грязнов не хотел. Вот закончат, явятся домой, тогда и можно будет подойти, поговорить по душам. И без посторонних свидетелей.

Но без посторонних, скоро понял Вячеслав Иванович, никак не получится. За прошедшую почти неделю слухи о падении самолета в районе полигона, о взрывах и о ночных полетах неизвестного «МиГа» превратились в факт, о котором уже знало практически все взрослое население Рассвета. Сюда не раз заезжала по пути из города московская аварийная комиссия, прежде чем ехать дальше, к месту падения, здесь неоднократно бывали менты и следователи из Белоярска, по ночам приезжали еще какие-то люди в камуфляже, и от всей этой бестолковой толкотни привычные к размеренной жизни и работе жители поселка уже устали.

Нет, оно, конечно, понятно, что там люди погибли, самолет сгорел, но это – ваша работа? Вот вы ею и занимайтесь, чего других от дела отрывать?

Подобного мнения придерживался и участковый инспектор Данин. Уж он-то, кажется, честно и профессионально сделал свое дело, а чем кончилось? Эх, лучше не вспоминать…

С таким настроением встретил он и милицейского генерала, прибывшего в Рассвет, причем вел далеко не новый японский джип «мицубиси» неприметного серого цвета он сам. А черноволосая, смугловатая спутница его, с капитанскими погонами на милицейской форме, ладно подогнанной по ее завидной фигуре, сразу показалась Брониславу Ивановичу ну просто верхом совершенства, можно сказать, неземной красавицей, сошедшей с цветной картинки – иллюстрации из яркой брошюры про курсы повышения квалификации работников милиции при Омской высшей школе МВД, куда мечтал поступить старший лейтенант Данин.

Вячеслав Иванович из рассказа Симагина уже знал, что местный участковый полностью в курсе события, ибо появился «на яме» первым. Не считая неизвестных пока пассажиров двух военных джипов. Об этом подполковнику говорил его оперативник Расул Гуляев. Однако, как стало известно позже, следователь Харченко, записав самым подробным образом показания Данина, к делу их не приобщил, будто их вовсе и не было. Причину сокрытия еще предстоит выяснить, но не это сейчас главное. Основной же задачей было собрать максимально полно показания всех свидетелей заново, убедить их в том, что это чрезвычайно важно, и одновременно постараться выяснить, по какой причине все они, дав показания при первом расследовании, затем категорически отказались от своих слов, аргументируя тем, что им «показалось так», а на самом деле, наверное, все выглядело иначе. И даже гроза в ту ночь была взаправдашняя. Так что их заставило? Или, возможно, кто? И надо их также убедить в том, что им не может ничего грозить за правду, что сделать гораздо сложнее. А путь здесь только один: поймать тех, кто им угрожал. Знают ведь наверняка, но вот скажут ли? И первый из них – старлей Броня Данин, с него начнется…

Галя видела по глазам молодого участкового, что произвела на него неотразимое впечатление, гораздо большее, чем даже генерал, лично приехавший сюда, к нему, из далекой Москвы. Прав был Вячеслав Иванович, когда в гостинице, перед отъездом, велел Романовой надеть форму. Она возражала, хотела быть незаметной, так для дела полезней. Но Грязнов довольно веско ей возразил, заявив, что это в городе она может ходить в чем угодно, а в таежном поселке люди должны увидеть в ней власть. Причем очень симпатичную, добавил он со своей нахальной усмешкой, от которой Галя всегда смущалась и безудержно краснела. А Вячеслав Иванович радовался и хохотал. Как и в этот раз.

Но теперь она поняла, что генерал был прав. Старший лейтенант Данин поначалу вообще не хотел ничего рассказывать, что было видно по тому, как он морщился, «мекал» чего-то, ссылался на забывчивость – одним словом, явно увиливал от прямых ответов на вопросы. Вячеславу Ивановичу быстро надоело его «раскачивать», и он передал бразды в руки Романовой, а сам сказал, что сходит в управление лесопункта – из окна уже было видно, что народ туда подходит.

Оставшись с Даниным наедине, Галя сделала решительный шаг. Она же видела, как скованно себя чувствовал Бронислав, избегая даже и смотреть на нее в присутствии генерала. Но теперь они были одни, и вполне можно было слегка надавить на его самолюбие.

Самым задушевным тоном, на какой она только была способна, Галя сказала:

– Бронечка, тебя ведь наверняка так здесь зовут? Красивое у тебя имя.

Пришел черед краснеть Данину, и Романова поняла, что попала в цель.

– Давай мы с тобой так договоримся. Ты мне все подробно расскажешь, я запротоколирую и обещаю тебе, даю честное слово, что все твои сведения останутся в тайне до тех пор, пока мы не возьмем всех, кто вам тут угрожал. Я права? Так ведь было? А ты можешь не бояться.

– Да я и не боюсь, с чего вы взяли? – обиженно насупился Данин. – Ну, угрожали, и что? Мир перевернулся? Нет. Я даже и не знаю, кто были те мужики в камуфляже. Точно не из наших. В другом дело: никому, как у нас тут поняли, наши свидетельские показания не нужны. Там, в городе, давно сложилась своя собственная версия, и ломать ее нам никто не позволит. Уверен, что и с вами произойдет то же самое. А бояться тут, чего ж? Трус, говорят, в карты не играет. Только и от такой храбрости никакого толка.

– Извини, ты меня не совсем правильно понял или я неточно выразилась. О боязни я сказала в другом смысле. В плане того, что мы тебя не подставим как реального свидетеля и вообще ты нигде не будешь фигурировать до того момента, пока уголовное дело не передадим в суд. И те, кто скрывали ваши показания, ответят за это. Но сейчас нам нужны факты, которые помогли бы докопаться до правды. Ведь смотри, к чему сейчас все сводится. Пилоты ошиблись при заходе на посадку. Из-за этого разбился самолет и погибли люди. Виновных нет в живых, дело само собой прекращается. Мы ж с тобой – профессионалы, понимаем, что происходит! Это же чистейший подлог! Уголовное преступление, за которое надо головы снимать!

– Ну конечно все у них – сплошное вранье! – воскликнул разгоряченный Данин.

– Вот ты и умница, Бронечка! Именно это я и хотела от тебя узнать!

О, как покраснел старший лейтенант! Услышать такие слова от замечательной, очаровательной девушки – это иной раз почище очередного звания!..

Много чего рассказал ей Бронислав Иванович Данин, участковый инспектор поселка Рассвет. И про горевшие еще обломки самолета, валявшиеся так, будто их разбросало не от удара самолета о землю, а последовавшими затем взрывами, их в поселке слышали. И про обнаруженные трупы. И про пистолет возле одного из пассажиров, во лбу которого была дырка от огнестрельного ранения. И про еще дышавшего человека, которого он оттащил к дороге, где ему сделали укол врачи, прибывшие со «скорой». И про пулевые отверстия в фюзеляже самолета. Данин сам обратил на них внимание следователя. Может, одна из них и убила того пассажира? А может, сделали свое грязное дело те, которые сразу после взрывов, еще той ночью, промчались туда на армейских джипах, видели их.

Почему он предполагает, что это убийство могло быть делом их рук? Да потому что он видел их, успел «пообщаться» и примерно представляет себе, что это за люди. Нет, кто они конкретно, этого Данин не знал, но они посреди ночи прибыли в поселок большой группой, человек, наверное, пятнадцать, не меньше, и одновременно обошли только те дома, и подняли с постелей тех свидетелей, с которыми накануне поработало следствие и сняло показания.

Попутно Бронислав подробно перечислил фамилии и внешние приметы тех участников оперативно-следственной группы, которых встретил возле места катастрофы. Двое сами назвались, это были старший следователь Харченко и майор Гуляев. Еще приехали эксперты, которые с помощью троих оперативников, не назвавших своих фамилий, возились с обломками, переворачивали, чего-то искали, обнаружили еще четыре трупа – совсем обгоревших, смотреть было страшно. Всего их оказалось шестеро, ну и еще один живой, которому врачи сразу стали делать уколы, капельницу воткнули в руку, и «скорая» увезла его в город.

Ну а вот уже потом, спустя сутки, и примчались те самые, которые уже не представлялись, а действовали нагло, как бандиты. О чем они «беседовали» с Лаптевым, Аникиным и Самохваленко, Бронислав, конечно, догадывался, хотя мужики молчали и на все расспросы участкового только отмахивались – мрачно и оскорбительно, посылая его, Броньку, так далеко, как это умеют делать оскорбленные и нетрезвые сибиряки.

Что же касается его самого, то к нему явились трое. Один был явно командир, в чине наверняка не ниже полковника, хотя все были без знаков различия – в обычном серо-голубом камуфляже, какой ОМОН носит, и с опущенными на лица шапочками-масками. Это понятно – чтоб не узнали. Но все равно по тому, как уважительно двое обращались к третьему, Данин сообразил, что имеет, в лице этого третьего, дело с неизвестным ему начальством. Да «гости» и не скрывали, что чувствуют здесь себя властью, спорить с которой себе дороже. Впрочем, и разговора, как такового, не состоялось.

Старший предъявил Брониславу пачку листов протокола допроса свидетеля, и Данин узнал собственные показания, которые он давал следователю Харченко прямо там, на месте трагедии. Но как они оказались у этого омоновца? А тот отложил листы в сторону и заявил, что все написанное и подписанное Брониславом является чистой воды липой и обманом. Нигде он, участковый, не был, ничего не видел и не слышал. И не мог этого сделать физически, по состоянию здоровья. А то, про что он написал следователю, ему почудилось, привиделось в болезненном его сне, потому что гроза в ту ночь была страшенная, от которой запросто мог сгореть весь поселок. И теперь он, понимая, что невольно, в связи со своим болезненным состоянием, ввел следствие в заблуждение, отзывает свои показания, о чем и сообщает в прокуратуру в письменном виде. А свое признание он прямо сейчас, тут же, за столом в своей комнате и напишет собственноручно. А также подпишется полностью и число поставит.

Был возможен и другой вариант, как бы размышлял вслух старший. Участковый не пишет ничего, но после этого действительно долго и тяжело болеет. По какой причине? Да залез сдуру на дерево, чтобы посмотреть, где это там, южнее поселка, горит? Ну и сорвался, ударился, покалечился, потому и не мог никуда ехать. Устраивает? Показать дерево, с которого упал?

Итак, любой вариант на выбор. Решение принимается немедленно, уже глубокая ночь, люди устали, спать хотят.

Данин понял, с кем имеет дело. Наверняка эти омоновцы, если они не бандиты, переодевшиеся в милицейский камуфляж, в свое время прошли Чечню, а после нее ничего уже и никого не боятся, превратившись в крутых отморозков, в «оборотней», о которых так много пишут газеты. И служат они тому, кому требуется скрыть следы, видимо, своего преступления, из-за которого погибли люди, если улики там были обнаружены. Значит, и возражать бессмысленно.

Не мог так, сразу, сдать свои позиции Бронислав, хотя понимал, что любое сопротивление бессмысленно, но какой-то черт словно тянул его за язык. И он спросил у старшего, высокого и широкоплечего мужика с характерным для кавказского человека горбатым носом, но говорившего без какого-либо акцента будто осипшим, низким голосом:

– А что, все остальные свидетели у нас в поселке тоже попадали с деревьев?

Омоновцы переглянулись и с веселым смехом возразили, что до падений дело не дошло. Да, к счастью, и грандиозного пожара не случилось, от которого запросто мог выгореть весь поселок. Им, этим омоновцам, было очень весело, словно они открыто и искренно радовались тому, что здесь, в эту ночь, обошлось без беды.

И Бронислав написал, и подписался, и число поставил. Но потом все же не удержался, задал последний вопрос:

– А с моими прежними показаниями вы что станете делать?

Действительно, дурацкий был вопрос.

– Жопу подотрем, – ответил старший, забирая написанное Даниным заявление в краевую прокуратуру. Затем он скомкал листы прежнего протокола, а было написано немало, и сунул в глубокий карман камуфляжной формы. Насмешливо ощерился, блеснув золотым зубом с правой стороны рта и, поднявшись, махнул рукой своим сопровождающим: – Заканчиваем! – Ногой толкнул дверь и вышел.

А последний из них, выходя, обернулся, будто хотел что-то сказать, и неожиданно, сильнейшим ударом в солнечное сплетение, отшвырнул Бронислава через всю комнату на кровать в углу. Если б Данин успел сосредоточиться, он бы не пропустил удар, но… Словом, пока «очухивался», ударивший его – тоже здоровенный мужик, кулак с пуд весом, – пригрозил ему:

– Это – твой аванс. Отдыхай тут и носа не высовывай, пока не уедем. И запомни: одно слово, и ты – инвалид чеченской войны.

Через пять минут зарычал неподалеку мощный, сразу можно было определить, автомобильный двигатель. Бронислав погасил в комнате свет и выглянул-таки в окно.

Слабо освещал двор фонарь над конторой. Под лучами автомобильных фар Данин увидел не меньше десятка крупных фигур в камуфляже, пересекавших светлое пространство и ловко забиравшихся в кузов грузовика с тентом, который застыл посреди двора четким черным силуэтом. Скорей всего, военная машина. Наконец водитель переключил свет с ближнего на дальний, двигатель громко взревел, и машина выкатилась из поселка. Скоро вокруг стало совсем тихо – ночь же…