Текст книги "Восточный проект"

Марина Смурова, она же в недавнем прошлом – Сальникова, а до того – Кошелева, оказалась натурой яркой, решительной и рисковой. Она встретила Яковлева почти, можно сказать, радушно. Скорее всего, как он понял потом, потому что на предъявленном им удостоверении были золотые буквы МВД, а сам он был сфотографирован в офицерском кителе. Но это он действительно узнал позже.

Многокомнатная, как успел заметить Володя, квартира Смуровых в бывшем «партийном» доме на Большой Филевской была оформлена богато, но без особого вкуса.

На Марине был надет тяжелый и длинный, до пят, домашний бархатный халат малинового цвета, туго перетянутый по весьма соблазнительной талии золоченым поясом с кистями, которыми хозяйка небрежно поигрывала, раскачивая в руке, и домашние туфли на высоком каблуке, делавшие ее невысокую фигуру с крупными бедрами и впечатляющим бюстом несколько выше и стройнее. Она была тщательно причесана, на лице – необходимый макияж, и, главное, сама поза ее как бы являла собой вызов. Дамочка явно собиралась произвести впечатление и, чувствовал Володя, кажется, уже добилась своего. Во всяком случае, – мелькнула у него шаловливая мыслишка, но он тут же отогнал ее – можно было бы вполне попробовать… Ну, при определенных условиях, в соответствующей ситуации… Небось, старшие товарищи – это он вспомнил Грязнова с Турецким – ни за что не упустили бы шанс. Но, как сказано, он почти с негодованием прогнал соблазн прочь. Дело, прежде всего дело…

А что касается ее «альковной» внешности, то, может быть, она считала, что именно в таком виде и пристало жене министра либо, на худой конец, первого его зама принимать у себя на дому посетителей, явившихся по делу. Она ж, кажется, провинциалка, откуда-то из Ярославля, что ли. Так говорили в министерстве. Однако с министром, как известно, у нее ничего не вышло, а первый зам – он хоть и первый, но… видать, не тот коленкор для «ярославских». Не тот престиж!

Со слов тех же Алиных сослуживиц, даже в чисто внешнем сравнении «Сальников – Смуров» последний явно выигрывал. Смуров, говорят, просто красавец с рекламы парикмахерского искусства, чего никто не мог сказать о покойном министре – мужчина, конечно, по-своему интересный, но… как сотни других. Другими словами, никакой. Наверное, поэтому и бросила его Марина, но как раз за это и полюбила Ангелина. Женская логика – штука не только серьезная, но иногда и очень опасная.

Узнав более подробно, по какой причине ее навестил такой молодой и симпатичный сотрудник МВД, представившийся полковником, Марина выразила немедленную готовность сообщить следствию буквально все, что ей известно о частной жизни Сальникова. Уж кому, как не ей, и знать-то об этом! Не той же дрянной выскочке, у которой ни стыда, ни совести отродясь не было! Всем же известны ее многочисленные романы с сослуживцами!

– В самом деле?! – У Володи расширились глаза от такой «поразительной новости», и Марина отчетливо увидела, что попала в цель.

– Вы к ней еще не ходили? – насмешливо бросила она.

Яковлев изобразил мучительное раздумье.

– Понимаете ли, Марина Евгеньевна?..

– Просто – Марина, – призывно улыбнулась она, жестом приглашая его пройти в гостиную и поворачиваясь на каблуках, отчего тяжелая пола распахнулась и конечно же продемонстрировала взгляду гостя очаровательную полную ногу гораздо выше середины бедра. Впрочем, хозяйка, изобразив секундное смущение, придержала полу небрежным движением руки и заметила: – С этими модными одеяниями никогда не можешь быть полностью уверена в том, что они тебя не подведут, вы так не считаете? – И она очаровательно захихикала, сверкая глазами.

– Да-да, это очень модно, – с важным видом соврал Володя, даже и не предполагавший, что бархат, после долгого забвения, снова входит в высокую моду. – И вам чрезвычайно идет, – добавил он сделав изысканный жест руками. – А потом, издревле известно, что никакая одежда подлинной красоты оскорбить не может. Так, кажется, говаривал старина Сократ?

Тут промах ему не грозил: она могла знать разве что одноименный салон красоты, расположенный неподалеку от ее дома, в районе Старого Арбата. И это было тем более пикантно, что Сократ, как известно, красотой никогда не отличался.

– Ну конечно, – с готовностью закивала она, облизывая ярко-красные пухлые губы, а глаза ее при этом шало сверкнули. – Я тоже слышала об этом!

– А вы еще и умница! – с энтузиазмом воскликнул Яковлев. – Как редко, увы, можно встретить тонкий ум в сочетании с природной красотой, да-а… Это я о женщинах вообще…

– Благодарю вас, мне очень приятно, вы такой, оказывается, наблюдательный и симпатичный молодой человек…. Когда я была молода… ах, ах!.. У меня был один знакомый… просто ужасно похожий на вас… э-э?..

– Володя.

– Да, Володичка… очень похож…

– А вы, между прочим, совершенно зря с таким небрежением говорите о себе. Что значит – когда была молода? Первоклассницей, что ли? Зря! Выглядите вы очаровательно в свои тридцать лет, так надо полагать? А если быть до конца искренним, то, поверьте мне, больше двадцати пяти я бы вам не дал!

– Ах, как приятно слышать!.. Прошу вас, садитесь. Мы говорили об этой… не хочу даже произносить ее имя! – Марина помрачнела.

– Да, вы спросили, не был ли я у нее? Отвечаю: не был. А после реплики о ее этих… связях, думаю, что и вообще не стоит ее беспокоить. Мне почему-то хочется верить именно вам, Марина.

И все, от такого набора комплиментов она «поплыла». Полы халата, разумеется, распахнулись сами по себе, но она уже не стала обращать на это внимание, даже закинула обнаженную ногу на ногу, словно нарочно отвлекая внимание Яковлева от дела. А он, слушая ее, размышлял на тему, весьма отдаленную от той, которая обсуждалась. Он думал, что все эти высокопоставленные чиновники – отпетые дураки. Им такая баба в руки попалась, а всего и дел-то: трахать ее по три раза на день и говорить, что она – самая умная и самая красивая и полное совершенство. Ну, если не получается трахать самому, всяко бывает, передай в руки порученцу! А от слов же тебя не убудет!.. А у них – разводы, скандалы, смертельные обиды, страшная месть…

Собственно, ее рассказ поначалу касался не столько Сальникова, сколько довольно-таки примитивных и пошлых сплетен по поводу его второй супруги. Яковлев делал «большие» глаза, не забывая подчеркивать, как он в эти минуты любуется самой рассказчицей. И та, естественно, ощущала на себе горячий и почти призывный, но и почтительный взгляд молодого человека, откровенно увлеченного ею, – этого просто нельзя было не заметить, а следовательно, и соответствующим образом отреагировать. И тема сплетен увяла сама собой. Зато ей на смену – прав был Володя, ох как прав: трахать надо было Смурову свою красавицу, а не лениться, или чем он там еще занимался? – полились не то чтобы жалобы, а скорее сетования на свою нелегкую судьбинушку. С одним мужем как-то не задалось – робкий, весь погруженный в работу, занудливый… Второй – тоже не подарок, вечно какие-то свои дела, ночные звонки, наверняка бабы – при его-то внешности… Грешным делом, она, был момент, подумывала уже вернуться к первому, так у него тогда уже образовалась эта фифа, будь она проклята! А на этой почве и со вторым мужем нелады… Правда, в одном они все-таки сходятся. Это в обоюдной ненависти к Сальникову. Ну ей-то есть за что. А Смурову? Ну как же! Ведь Сальников, по сути, перебежал ему дорожку. Она нечаянно подслушала разговор Лешки с мужем ее сестры – Жоркой. Недавно это было, с месяц, может, назад. Крепко они тогда выпили и во весь голос горланили в его кабинете, Китай почему-то все время поминали. Оказывается, Виталька недвусмысленно намекнул Лешке, чтобы тот подумал о своем трудоустройстве, ему, мол, не нужны заместители, пытающиеся проводить собственную политику, которая кардинально расходится с линией министерства и государства. Вот! А Лешка вроде нашел какие-то слова и обещал Виталию не «кон…фрон…тировать» (Марина с трудом выговорила это слово). И кажется, тогда у них обошлось.

Этот факт Марина выпулила почти на одном дыхании – видать, хорошо подслушивала, но выводов для себя определенно не сделала. Наверняка в ней еще булькала та старая закваска, которая могла в свое время сделать ее женой министра, а не какого-то зама, которому предлагают подумать о своем будущем.

Из сказанного Яковлев понял, что Марина не придумывает, в ее голову подобные сведения не могли прийти самостоятельно, она слишком проста для этого. Проста как правда, что слышу, то и несу. А этот Жорка, он откуда?

Вот тут и оказалось, что это – почти коллега, начальник Департамента милиции на воздушном транспорте. И женат, ко всему прочему, на Марининой родной сестре Наташке. Вот, значит, какие силы объединились против Сальникова. Опять же, воздушный транспорт, считай, своя епархия… Интересно, что скажет по этому поводу Вячеслав Иванович?..

А в общем, утверждая, что она все про Сальникова знает, Марина на самом деле, как стало выясняться, не знала ничего путного. Вот разве то, что успевала подслушивать в разговорах мужа и Жорки. А их, судя по тому, что она рассказывала, было немало.

Но теперь возникал другой вопрос: почему она не боится все это рассказывать чужому человеку, тем более, сотруднику МВД? Или ничего не боится, или все ей давно осточертело?

Ну хорошо, представим себе, что она терпеть не может Сальникова. Ненавидит его новую супругу. Желает им всяческих бед и напастей, какие только есть на свете. И что, разве это она устроила авиационную катастрофу? Бред. Толчком она могла быть, занозой, от которой запросто не отделаться. Но на активные действия абсолютно не способна. Говорила же Аля, что после вероятного разговора Сальникова со Смуровым по поводу телефонных звонков эта самая Марина вмиг притихла. Значит, сумел-таки объяснить Смуров своей жене, куда не следует совать нос. Ох, господи, глупая бабенка…

А с другой стороны, она могла постоянно на Сальникова капать им – мужу и, как он? свояк, что ли? значит, свояку. И дотюкать их до того, что и они загорелись ее идеей оголтелой мести. Но ведь на роль заказчицы она и в этом случае не тянет. Тут что-то другое. Вернее всего, в основе основ – деньги. Причем гигантские, сосчитать которые невозможно, как говорится, пальцев рук и ног не хватит. Как говорил Турецкий, «китайское лобби». И вот, если соединить эти движущие силы в одном направлении, то вполне может получиться «заказуха».

А между тем в настоящий момент эта «глупая бабенка» была себе на уме. Муж в длительной командировке вместе с Жоркой. Об этом и Володя знал от Грязнова, который информировал его с Поремским о том, как движется расследование. Наташка ей, видимо, не помеха. А может, и помощница, черт их знает, этих генеральских жен провинциального розлива… И теперь, болтая о каких-то незначительных вещах, о пустяках, с ее точки зрения, она пытливо оглядывала Яковлева, совершенно уже не скрывая своей «нечаянной» наготы и живого интереса. И тогда Яковлев, как он ни пытался мысленно взять себя в руки, решил, что в любом случае откровенность Марины обязательно должна быть вознаграждена, иначе женщина не поймет его и обидится. А ну как придется снова встретиться?

– Говорите, нелегко сейчас вам приходится с новым мужем? Да и со старым, с покойным Сальниковым, тоже не везло, да?

Такой простой вопрос поверг ее неожиданно в глубокую печаль.

– Хоть он и сволочь порядочная был… по отношению ко мне, – быстро поправилась Марина, – но все-таки смерти ведь желаешь… как бы это сказать? В переносном смысле. И то ведь это большой грех, верно? Я скажу тебе честно, Володичка, – она легко перешла на «ты». – Я, как узнала о том самолете, места себе не находила. По телевизору показали, а потом всякие слова говорили о погибших… И мне поверилось, будто это я ему такую смерть накликала… И так стало нехорошо на душе! Я даже в церковь сбегала, свечку поставила – помянуть, за упокой души. И вроде легче… Это я сейчас так рассказываю, а первые ночи просто не спалось… Ну, теперь-то уж что? Дело, можно сказать, прошлое. А ты не против, если я сейчас налью по рюмочке, помянуть бы, а? Лишнего раза в этом деле, говорят, не бывает.

– Ну, вообще-то, я за рулем. Но если по маленькой, да помянуть…

– Я сейчас! – обрадовалась она и сорвалась с места, цокая каблучками, умчалась на кухню и крикнула: – А иди сюда, тут лучше… Чего по дому таскать?

В кухнях, по обычаю всех россиян, постоянно завтракали, обедали и ужинали, кухня по традиции была местом и для семейных разговоров, даже для дружеских встреч накоротке. У Смуровых здесь находился небольшой бар, куда, как теперь догадался Яковлев, Марина, находившаяся в одиночестве и не загруженная никакими делами, по всей видимости, частенько заглядывала. Конечно, наверное, оттого у нее с момента прихода Яковлева и было такое возбужденное, легко меняющееся настроение – от злости к печали или к необоснованному вроде бы веселью. «Причащается» дамочка в одиночестве, понятное дело…

Налила она по рюмочке коньяку, и хорошего, судя по мягкому запаху. И на закуску выставила блюдечко с засахаренными, полузасохшими дольками лимона – видно, для порядка, а сама пользоваться не привыкла, вот и стоит в холодильнике.

Сытый после вкусного обеда у Ангелины, Яковлев решил, что одна рюмочка не повредит.

Они подняли, не чокаясь, разумеется, выпили-помянули, и Марина, пока Володя жевал лимон, посмотрела на него блестящими глазами – вот и понятно, откуда этот постоянный блеск! – и с ходу налила по следующей. Володя запротестовал было, но Марина, подняв свою рюмку и подойдя к нему вплотную, так что он даже почувствовал жар от ее тела, от почти уже открытой настежь, навстречу гостю, высокой груди, почти простонала:

– А за мое здоровье ты разве не хочешь?

– За твое здоровье, Мариша, – как родной женщине, ответил Яковлев, – я бы, может, и целое ведро выпил, да вот… понимаешь… как бы тебе сказать?

– А чего тебе, обязательно сейчас на работу бежать? Скоро уже вечер, а мы о твоем деле не договорили. Пока доедешь, пока то, другое, уже и спать пора… А у тебя что, жена такая строгая?

– Нет, я – холостяк.

– Значит, подружка какая-нибудь на вечер запланирована?

– Ну и смешная ты! Нет у меня таких подружек. И вообще, я один живу. Но родители есть. Правда, они – сами по себе.

– Правильно, больно ты им нужен… Ну, Володь? Это ж даже и неприлично! Тебя такая женщина приглашает… Что, совсем-совсем не нравлюсь? Ой как ты покраснел-то! – Она рассмеялась.

А он действительно покраснел от такого стремительного напора. Рюмка его стояла еще на столе, и руки были свободны, а ситуация подсказывала, где в настоящий момент их место. И, сложенные лодочками, пальцы его, без всякого вмешательства разума, сами по себе, скользнули вдруг под распахнутые отвороты халата, к груди, к ее плечам и рукам, которые под халатом были обнажены – никакой иной одежды. И халат оказался вовсе не панцирем, и не таким тяжелым, как думалось, он легко распахнулся от горла до пят – и подтвердил то, что уже узнали его пальцы. Дама была немедленно готова к страстным объятьям. И тело ее оказалось неправдоподобно горячим.

Словом, свою рюмку она еще успела-таки опрокинуть в рот в то время, как тело ее уже самостоятельно клонилось в его руках, желая, однако, чтобы его не уронили, а лучше всего – подняли бы на руки. А желание дамы, пусть даже и хмельной, для каждого уважающего себя мужчины – закон. Яковлев хоть и старался быть строгим служакой, на самом деле являлся нормальным, незакомплексованным мужчиной и поэтому немедленно подхватил потяжелевшее тело и отправился обратно в гостиную, в которой он видел двери в другие комнаты, среди коих могла оказаться и спальня. Впрочем, он рассчитывал, что довольно-таки объемистая «ноша» сама подскажет направление. И не ошибся.

Ни объяснения, ни какие-либо предварительные условия не требовались. Ей и раздеваться не требовалось – под халатом действительно ничего не было. Предусмотрительность или привычка? А какая, собственно, разница? И пока он стремительно избавлялся от собственной одежды, лишь одна мысль более-менее четко оформилась в голове, и касалась она напрямую хозяина этой квартиры: сам, дурак, виноват!

Одним словом, ее жаркое нетерпение было вознаграждено немедленно и многократно. И всякий раз из ее мощной груди исторгались такие крики восторга, что Яковлеву было впору возгордиться своими особыми талантами…

Уже давно спустилась ночь, а протрезвевшая от мощного натиска Марина никак не могла поверить в свою удачу и угомониться, расслабиться, перейти к более планомерному утолению жажды. Похоже, ей все еще казалось, что он сейчас уйдет и все ее нечаянные радости на этом закончатся. Но зачем было вырываться из гостеприимных объятий, да еще и посреди ночи? «А работа? – запоздало вспомнил Володя. – Она подождет, ночью ведь никто и не работает».

Оказывается, эту фразу он произнес вслух. Потому что сразу услышал похожее больше на стон возражение:

– Ночью, милый, самая главная ваша работа и есть. А вся остальная матата никому к черту не нужна. Ах, если б вы, мужики, могли это понять!

И он снова по уши окунулся в «самую главную работу»…

А вот утром, поднимая его, и смущенная, судя по ее несколько виноватому виду, Марина торопилась так, будто с минуты на минуту кто-то мог нарушить их прекрасное уединение.

Настоящий оперативник все делает быстро и грамотно. Затем было скомканное и тоже торопливое прощание, а уже у двери она, словно вспомнив самое важное для себя, быстро сказала:

– Володичка, ты должен понимать, что все, рассказанное мной вчера, было… как бы это? Ну, в состоянии крайнего возбуждения. Ты это учти, потому что про то, что узнал, это знай, если хочешь, но если ты потребуешь моего официального подтверждения, я откажусь. Не было ничего, понимаешь? А сам, если захочешь, позвони когда-нибудь, мне было очень хорошо с тобой. А тебе?

«Начинается», – подумал он, но снова оказался не прав.

– Здесь у нас с тобой было все прекрасно, – добавила она, – но больше не повторится. А вот к тебе, если у тебя появится желание, я бы приехала, понимаешь? – Она многозначительно посмотрела на него.

«Ну конечно, осквернить супружеское ложе она оказалась способной только под влиянием момента, да, пожалуй, еще и алкоголя. А теперь жалеет и хочет поскорее избавиться от следов прошедшей ночи, как не понять?..»

Он смотрел на Марину и отчетливо видел на ее лице следы бурно и счастливо проведенной ночи. Губы были яркие, вспухшие и искусанные, под глазами голубые круги, ну а про тело неловко и думать, он до сих пор ощущал в своих пальцах ее атласную, упругую плоть. Ох и наставил, поди, синяков, да еще где! Кошмар! Не дай бог, муж увидит, никакие ж объяснения не спасут… А может, ему, этому мужу, к ней уже давно никакого интереса нет, – бывает же, тянет на чужую уродку, когда рядом своя красавица без любви сохнет… Но ничего, уж эта – не засохнет!

Ну что ж, уходить так уходить. Но он не отказал себе в удовольствии еще раз, напоследок, от души притиснуть ее к себе так, что у нее косточки хрустнули. И Марина словно обмякла, полностью растворилась в нем, как ночью – был такой момент, отчетливо запомнил его Володя, но затем, как бы взяв себя в руки, оттолкнула его и первой выглянула на лестничную площадку.

– Ты спустись пешком на пару этажей, а потом вызови лифт, ладно? – с громкой одышкой проговорила она. – А то с минуты на минуту должна подъехать домработница…

Вот оно и объяснение! Ничего себе, рисковая дамочка! Он протянул ей картонную карточку, на которой был написан только номер его телефона.

– Вот возьми, спрячь подальше и, если что, понимаешь?.. А теперь дуй прямо в ванную и наложи макияж, мы с тобой, кажется, здорово перестарались. Но уверяю тебя, я это делал с огромным удовольствием.

– Да иди уж! – страстно изнывая, зашептала она, закатывая при этом глаза, словно готовясь «хлопнуться» в обморок.

И Володя, сбегая по ступенькам, лишь покачивал головой и ухмылялся про себя. Марина, по его твердому личному мнению, заслуживала куда большего уважения, чем он еще вчера предполагал. А что взбалмошная, что авантюристка? Но ведь именно таких женщин Яковлев в душе и уважал-то по-настоящему… Не говоря о том, что желал.

5

Когда Яковлев покинул министерство, отправившись к вдове министра, Владимир Поремский остался там, чтобы, по его словам, «прошерстить» сальниковскую команду. В то, что авиакатастрофа оказалась неслучайной, и двух мнений не было. А раз это так, то причину ее следовало искать именно среди тех проблем, которые могли вызвать резкие и несовместимые противоречия в рядах сильных мира сего. Просто из одного желания подсидеть соперника убийства в такой форме не совершаются. Хотя в наше время, рассуждал Поремский, гробят и по куда более мелким причинам. Но и это скорее исключение, чем правило.

И он решил совершить в буквальном смысле обход всех «значительных» кабинетов, у хозяев которых личные, надо понимать, шкурные интересы могли превалировать над государственными. Подумал, прикинул и вдруг с ужасом понял, что ему не удастся пропустить ни одного кабинета. Тем более что во главе угла стоял вопрос о «трубе»! Вопрос о многих миллиардах! И тут уж речь не о престиже державы, а о том самом, сугубо шкурном взгляде на проблему.

Первого заместителя, как знал Владимир, в министерстве не было, он до сих пор, уже вторую неделю, по словам начальника Управления кадров, «рулил» расследованием в Белоярске. Какая это могла быть за «рулежка», Поремский прекрасно себе представлял, если учитывать еще и то обстоятельство, что ему было отлично известно отношение Александра Борисовича к подобным «рулевым».

Ну, раз нет «первого», пройдем по остальным, решил он. Борис Михайлович Рогатин, как лицо максимально ответственное, взял на себя роль глашатая и оповестил всех замов о том, что с ними со всеми будет беседовать старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры. Без объяснений причин, сами должны догадываться.

Он, этот бывший генерал ФСБ, как человек, съевший наверняка не одну собаку на поприще многолетнего служения Отечеству, сразу высказал Владимиру четко сформулированную им самим точку зрения на это уголовное преступление в государственном масштабе. И его мнение полностью совпадало с мнением самого Поремского – драка за жирный кусок. И это ни для кого не было новостью: стоило только взглянуть ретроспективно на практику капиталистического развития в России начала и середины девяностых годов недавно ушедшего века, как вырисовывалась аналогичная картина. Отстрелы, бандитские разборки, автомобильные аварии, взрывы машин и офисов, авиакатастрофы – все это уже было, все подробно проходили, и ничего нового не случилось под луной.

Но тогда почему же с упорством, достойным лучшего, как говорится, применения, и белоярские следователи, и государственная аварийная комиссия «грешат» исключительно на какие-то ошибки пилотов и диспетчеров? Почему именно эта точка зрения муссируется и в министерстве? И зачем тогда вмешивается в уже проводимое расследование Генеральная прокуратура? Зачем Кремль требует какой-то иной правды? Это значит, никто наверху не верит в случайные ошибки. А вот на вопрос, почему не верят, ответ самый простой и лежащий фактически на поверхности. Потому что на кону гигантские суммы, а значит, и влияние – на экономику и, в конечном счете, на большую политику.

Постоянно находясь на прямой связи с Турецким, Поремский знал уже о первичных результатах расследования, проведенного в Сибири, располагал и мнением Александра Борисовича по этому поводу, и их соображения совпадали в главном. Но Турецкому, который в настоящий момент начисто отвергал доводы о «случайных ошибках» и работал пока главным образом в направлении поиска исполнителей, требовались заказчики, а таковые могли находиться, по его твердому убеждению, только в Москве. И, кстати, совсем не обязательно в самом министерстве. Хотя и такую версию требовалось тщательно отработать, как и версию семейную, над которой бился Яковлев. Здесь не должно было остаться ни одного темного пятна. Зато отметая ненужное, можно было выделить, наконец, основную версию. А затем тщательно ее документировать, отработать, ну и потом… Словом, истинно сказал поэт: «Покой нам только снится…»

Владимир полагал, что беседы, как он в мягкой форме называл допросы высокопоставленной публики, на дух не принимавшей стандартной юридической терминологии, займут по меньшей мере два-три дня. Но старый чекист сумел организовать ему дело таким образом, что следователь не потерял ни одной лишней минуты, дожидаясь в приемных. Не любил, видать, Борис Михайлович чиновников, особенно тех, что сидят повыше, считал их дармоедами на народной шее и не скрывал своего негативного отношения к ним перед молодым следователем.

Владимир даже не утерпел и во время короткой передышки с легкой иронией поинтересовался у кадровика, каким это образом тот ухитряется занимать свой ответственный пост с таким, мягко говоря, негативным отношением к руководящим кадрам.

– А я – генерал, – смеясь, ответил Рогатин, – чего они со мной сделают? Я порядок знаю, а они этим похвастаться не могут. Да и не все они такие отпетые, это уж я так, для красного словца. Ну, говорят чего дельного? – Он определенно чувствовал себя соучастником расследования.

– Рассказывают… Много полезного – для понимания проблемы… Но вот некоторые – Маслов, Коженков, еще один товарищ, из Главного управления ресурсов, кажется… все они показывают, что основную роль в создании программы «Восточного проекта» сыграл первый заместитель Сальникова – Смуров. Но позже между шефом и его замом начались трения, которые едва не кончились взрывом. Однако дело уладили миром, и Смуров улетел готовить региональное совещание. Собственно, на этом все и закончилось. По некоторым сведениям, в регионах был одобрен не вариант, предусмотренный президентом и правительством, а альтернативный, и какова будет на это реакция Кремля, никто с уверенностью сказать не может. А что касается альтернативного проекта, то о нем полностью в курсе, пожалуй, один человек, который и сводил воедино окончательный и согласованный в инстанциях вариант. Это помощник покойного министра – Потемкин.

– Есть у нас такой, – подтвердил кадровик. – Его Юрием Игоревичем зовут. Из молодых. Позвать?

– Было бы неплохо, если бы знать, где он. Секретарша Сальникова, во всяком случае, ответить на этот вопрос мне не смогла. Говорила что-то вроде того, будто он отпросился еще у Сальникова на пару дней, просто отдохнуть после трудной работы. Но все последние дни находился на месте, а сейчас как бы решил, наконец, воспользоваться такой возможностью.

– Она домой Юрию не звонила? – спросил кадровик.

– Я не просил ее о такой любезности.

– Найдем… Есть вопрос: а почему я не знаю? Непорядок. Вот вам опять то, о чем я говорил. Отвыкли от порядка. Приучали-то долго, а как сбросили с себя «оковы социализма», – Борис Михайлович презрительно хмыкнул, – так сразу все – коту под хвост! Сейчас распоряжусь, со дна достанут, раз нужно…

И ведь достал.

Юрий Потемкин, которого называть молодым человеком можно было довольно условно – ему было уже за тридцать, как стало понятно из первых же его ответов на вопросы Поремского, отказывался от сотрудничества со следствием. Он ничего не знал, ни о чем не ведал, а разговоры, будто это он готовил материалы к «Восточному проекту», – не более чем красивая легенда. В курсе? Да! В смысле, приносил их на стол министра, но, главным образом, на стол его первого заместителя, который, собственно, и считался куратором проекта. А конкретных разработчиков был вагон и еще маленькая тележка – подведомственный институт, главные управления и отделы министерства. «ВэПэ» – как его называли для простоты – являлся плодом коллективного ума. Так что если говорить в общих чертах, ничего нового следствие не узнает, помимо того, что уже известно, а о частностях – тут Потемкин был не в курсе. И все ссылки, касавшиеся его собственной роли в проекте, отвергал напрочь, ибо никакими интригами не занимался, в доносительстве не замечен, и чего не знает, про то не говорит.

А между тем именно в этих не самых светлых качествах его характера и обвиняли Потемкина те, кто его хорошо знали еще до назначения Сальникова на пост министра. Говорили, что Юрий Игоревич по большей части общался со Смуровым и даже одно время был его первым помощником. Но когда в министерстве появился Сальников, Смуров, как бы по старой дружбе, отдал новому министру в помощники человека, который был полностью в курсе всех министерских событий, а также отличался хорошим знанием дела, был расторопным и не болтливым. И Потемкин всячески доказывал Сальникову, что тот не ошибся, взяв его к себе.

Такова была версия, по меньшей мере, троих ответственных лиц. Но на все попытки Поремского хотя бы частично получить от помощника министра подтверждение сказанному, следовал отрицательный ответ. Не знаю, не было, не помню, скорее всего чей-то досужий вымысел. В министерстве вообще слишком много внимания уделялось этому проекту, отсюда и интерес.

Твердый попался орешек, это видел Владимир. И способ расколоть его был тоже один, если брать во внимание отсутствие лишнего времени. Турецкий торопил, но уже две – одна доверительная, а вторая довольно-таки жесткая – беседы с Потемкиным положительного результата не дали. И между тем Поремский интуитивно чувствовал, что именно Потемкин и может стать ключом к разрешению загадки убийства министра. Именно он, поскольку его нежелание говорить правду, ссылки на незнание и прочее выглядели весьма неубедительно. И еще понял Владимир: от Потемкина тянулась прямая ниточка к Смурову, хотя помощник министра категорически отрицал какие-либо деловые свои контакты со Смуровым в последнее время – у него, дескать, было слишком много технической работы. Ни подтвердить это, ни опровергнуть было некому, а министра уже не спросишь…

Во время очередного телефонного разговора с Белоярском Володя Яковлев доложил о результатах своих изысканий в разработке «семейных» версий, не забыв подробно изложить, о чем «горланили» в домашнем кабинете Смурова пьяные свояки.

Все-таки Володя был мастером своего дела, и если демонстрировал, скажем, своей обаятельной и разговорчивой собеседнице, что слушает ее невнимательно по совершенно понятной причине – голова другим занята! – то делал это профессионально, ибо умного человека обмануть трудно. Зато миниатюрный работающий магнитофон, словно забытый в кармане, на протяжении всего разговора фиксировал каждое произнесенное слово. Естественно, до определенного момента, когда Яковлеву невольно пришлось вспомнить о нем и, так же незаметно, как произошло включение, выключить его. Зачем же компрометировать Марину? А как потом убедить ее, неосторожную, официально подтвердить сказанное ранее, на этот счет опытного оперативника учить не стоило. Способов убеждения в его арсенале имелось немало, и все, как говаривал Остап Бендер, не вступали в противоречие с Уголовным кодексом. Именно по этой причине Яковлев и был уверен в том, что слова, сказанные Мариной при прощании, всерьез принимать не стоило, и сама еще позвонит, и все подтвердит, когда узнает, какие подозрения могут свалиться на ее очаровательную головку. Все равно ведь узнает…Так что информация о предмете разговоров Смурова – Митрофанова была четко зафиксирована и могла представить определенные, пусть косвенные пока, улики для обвинения.