Текст книги "Восточный проект"

Телефонная трубка легла на место, и Турецкий хитро рассмеялся: он представил себе, как сейчас вытянулось лицо этого красавчика Смурова. И как наверняка налился краской Митрофанов, получивший такой откровенный «отлуп».

Он же не знает, что в кадры МВД еще с утра ушли запросы, которые касались и командировки самого Митрофанова – не за свои же деньги ехал он якобы в отпуск – рыбку енисейскую половить, и этого Рауля, и его странной команды. Ответ должен был прийти, с учетом всех бюрократических затяжек, к концу дня. Вот тогда и прояснится схема «беседы» с генералом и его помощниками…

Смуров, заметил Александр Борисович, был сдержан и внешне спокоен, но внутренне определенно разъярен. Видно, все никак не мог понять, как это с ним могут разговаривать в непререкаемом тоне. Сам он – может, это другое дело, но с ним?! И похоже, в его решительности, с которой он вошел в кабинет, было больше всего желания в иносказательной, так сказать, форме дать по морде этому зарвавшемуся следователю, кем бы он ни являлся.

Турецкий вмиг это усек и противопоставил свою тактику. Встал, вышел навстречу, самым радушным образом пожал Алексею Петровичу руку и посетовал, что пока у него, к сожалению, нет помощника, а лучше помощницы, которая вмиг сварганила бы для них со Смуровым по чашечке хорошего кофе. Ничего не поделаешь, придется варить в казенной кофеварке самому.

– Присаживайтесь, Алексей Петрович, располагайтесь, как вам удобнее. Знаете, у нас, следователей, не принято говорить «садитесь». Клиентуру-то нашу вы, конечно, представляете? В основном уголовный элемент, который на реплику «садитесь» реагирует весьма своеобразно и очень болезненно. «Сам, – отвечает, – садись, следак, а я всегда успею!» Вот и «присаживаем» поневоле! – Турецкий рассмеялся, балагуря и включая электрическую кофеварку, которую «пожертвовал» ему самолично прокурор Зинченко – наверняка в знак особого расположения. – Вас не смутит, если я буду делать сразу два дела? Следить за кофеваркой и задавать вам вопросы? – Он весело, почти по-приятельски взглянул на Смурова поверх очков и подмигнул ему. Тем более что у меня их будет немного, и, я бы даже сказал, скорее, формального свойства.

– Вы настаивали, вызвали, так что же теперь спрашивать-то? Задавайте, что знаю, то расскажу. Придумывать мне абсолютно нечего.

Он все-таки пытался еще изобразить оскорбленное самолюбие, но Турецкий словно не слышал его, он даже умудрился что-то напевать, или мурлыкать, себе под нос. И Смуров несколько изумленно замолчал.

– Не помните, Алексей Петрович, – спросил вдруг без всякой связи и подготовки Александр Борисович, – когда, в какой момент вы поняли, что Сальников дал указание пилоту прекратить маневры, связанные с заходом самолета на посадку, и продолжать полет дальше на восток? До истечения контрольного времени или после? Когда вы сообщили об этом присутствующим в зале ожидания?

– Не понял, – насторожился Смуров, – о чем я мог кому-то сообщить? Я что-то не припоминаю такого момента, – добавил он с иронией. – Вероятно, у вас не совсем точная информация.

– Это бывает, – тут же поддержал его Турецкий. – Есть такие мгновения, назовем их моментом обострения критической ситуации, когда человек что-то совершает, говорит, во спасение, разумеется, а позже начисто об этом забывает. Случается. Психологическая загадка для меня, хотя, говорят, это легко объяснимо. Но не будем углубляться. Я напомню. Вы сказали о том, что после беседы с президентом у вашего министра вполне могли возникнуть некоторые собственные планы, о которых тот не поставил вас в известность. Ну, что, мол, у Сальникова в последнее время появилась этакая манера принимать решения, не ставя в известность о них даже свое ближайшее окружение. И добавили, что, по вашему мнению, он мог изменить маршрут и полететь в Иркутск или Хабаровск, чтобы на следующий день, прямо с утра, прилететь на совещание. Я почти цитирую, это записано со слов присутствовавших в аэропорту лиц, заслуживающих доверия.

– По-моему, ничего подобного сказано не было, – возразил Смуров. – А о капризах министра, да будет вам известно, хорошо знают все руководящие сотрудники министерства, это ни для кого не секрет. Возможно, я что-то и мог сказать в этом плане. Но прошло уже столько времени! Неужели вы думаете, что я должен помнить о каждом сказанном бог весть когда слове?

– Странная штука – память. – Турецкий покачал головой, разлил по чашечкам кофе и принес их к столу, одну поставив перед Смуровым. – Осторожно, очень горячий… – Сел сам, придвинул к себе листы протокола, поправил очки и сказал, беря ручку: – Четверо опрошенных почти слово в слово повторяют ваши слова, а вы ничего не помните… Ну ладно, вернемся к этому позже. Давайте для начала займемся формальностью. Итак, я записываю: фамилия, имя, отчество… должность и прочее… Это обязательные моменты протокола допроса свидетеля…

Покончив с «формальностью», Александр Борисович отпил глоток, кивнул Смурову одобрительно, приглашая и его пить кофе, а потом сказал:

– Так вот, насчет моего первого вопроса. Когда было сказано, как вы говорите, о капризах министра, до контрольного времени или после?

– А что вы понимаете под контрольным временем?

– Время посадки самолета.

– Как же я мог знать, если он так и не приземлился? – с усмешкой превосходства спросил Смуров.

– Как говорил Шерлок Холмс, элементарно, Ватсон! Время приземления было известно всем встречающим, и вам в том числе. Ибо все постоянно поглядывали на часы. Даже двинулись из зала к летному полю, чтобы встретить Сальникова. Разницу могла составлять минута-другая, не больше.

– Да? Что-то я не обратил внимания на это… И что за сложность – до или после! Не помню. Даже если и сказал… Наверное, после, когда стало ясно, что самолета не будет. А что это вам дает конкретно?

Турецкий хмыкнул и с улыбкой посмотрел на Смурова, который так и не притронулся к чашке.

– Остынет, что же я, зря старался?.. Конкретно, спрашиваете? Понятия не имею. Я хочу восстановить всю последовательность событий в тот вечер и надеюсь, вы мне в этом поможете, как главное лицо в той ситуации.

– Главное в каком смысле? – вмиг напрягся Смуров. – Не хотите ли вы сказать, что в аварии самолета видите мою вину? Думайте, что говорите!

– Ей-богу, вы напрасно разволновались, Алексей Петрович. Не понимаю, как вам это могло прийти в голову! Я имел в виду ситуацию, когда никто ничего не понимал и решительно все смотрели на вас, ища объяснений. Это же вполне логично! До появления министра главным человеком при подготовке совещания были именно вы и никто другой. Разве не так? – И, не дав возможности ответить, продолжил: – А кстати, вопрос не для протокола, чем закончилось то совещание? Мне говорили, что вы прочно держали оборону, несмотря на происки, да? – Турецкий поднял сжатый кулак, как приветствовали в тридцатых годах прошлого века: «Рот фронт!» – Если не секрет, конечно.

– Пришли к консенсусу, – кратко ответил Смуров. – Пришлось учитывать региональные интересы, про что частенько забывает Москва.

– А-а, значит, все-таки «китайский вариант»! Ну, понятно. Наверное, логично… Правда, насколько это согласовывается с государственными интересами?.. Не мне судить, но этот факт говорит о том, что прямое указание министра вы переиграли…

– Не понимаю, кто вам сказал, что я вообще получил какое-то указание от министра? – Смуров был в полнейшем недоумении, причем искреннем. Вернее, он хотел, чтобы его реакция так выглядела.

– Скажу, но вы не поверите, – весело ответил Турецкий. Его пока забавлял этот разговор, и важно было, чтобы Смуров не понял, к чему в конце концов они подойдут. – Точно, не поверите. Президент. Со слов Сальникова. Но, может, Сальников просто забыл о том, что говорил вам перед вашим отлетом сюда, и тем самым нечаянно ввел президента в заблуждение? Может, у него тоже, как и у вас, что-то случилось с памятью? Вы говорите, он в последнее время вел себя странно, не советовался с вами, а принимал решения самостоятельно? Я правильно вас понял?

Турецкий, естественно, блефовал, но разговор президента с министром был, об этом, как и о некоторых его деталях, Косте рассказывал Георгий Иванович, помощник главы Администрации. А ему, сказал Костя, можно доверять. И позиция президента в осуществлении «Восточного проекта» была однозначно ясна, как и позиция Сальникова в этом вопросе. А потом, ведь президент вовсе не разубеждал министра во время встречи, а предлагал тому весомые аргументы, с помощью которых Сальников мог бы убедить своих оппонентов. Оба они прекрасно понимали, что совещание будет нелегким и лоббистов на нем окажется более чем предостаточно.

– Нет, я говорил, но не совсем так. У нас был, разумеется, разговор с Сальниковым, в котором речь шла о позициях министерства и так далее. А иначе зачем же было собирать руководство всей Сибири и Дальнего Востока? Их же тоже надо было послушать. Вот, в общих чертах.

– Только послушать? Ну что ж, примем за основу. Хотя у меня имеются более конкретные сведения, но это неважно. Итак, вы объяснили присутствующим в аэропорту ситуацию с министром и пригласили их вернуться в банкетный зал. А что дальше было?

– Погодите, я никого никуда не приглашал!

– Ну вот, опять… Ну, Алексей Петрович, дорогой мой, что ж у вас за память-то? Губернатор говорит, прокурор официально показывает, генерал Горбенко подтверждает, а вы один ничего не помните? Сами-то где были? – засмеялся Турецкий. – Впрочем, молчу. Ответ может оказаться вполне интимного свойства. Сам грешен и потому не сужу себе подобных! А вот что меня все-таки интересует… Вы отказались поехать вместе с Прохоровым в его дом приемов, куда отправились все пятеро губернаторов. На банкете, продолжавшемся в аэропорту уже самостийно, тоже не остались, а фактически в одиночестве отправились в гостиницу. Где и ждали появления господина Митрофанова, так? Вы заранее условились с ним? Или ваша встреча произошла спонтанно?

– Я совершенно не понимаю смысла вашего вопроса. И пока вы мне не объясните своей позиции, отказываюсь отвечать вообще. Вы меня в чем-то подозреваете? Тогда в чем? В ваших вопросах мне слышится скрытый провокационный смысл.

Речь Смурова зазвучала жестко и даже зло.

– Вы так считаете? – удивился Турецкий. – Вот уж не подумал бы… Хотите добраться до смысла? Ну что ж, попробуем расставить все точки… Давайте вместе предположим такую ситуацию. Скажите, вам не показалось бы странным, что человек, от которого многое зависит и к которому устремлено внимание не одного десятка человек, неожиданно обрекает себя как бы на одиночество? Один едет в гостиницу, хотя вроде бы ничего не произошло. Никто ведь, кроме нескольких человек, не знает еще о том, что министр уже убит. И уже в гостинице до половины первого ночи ожидает того, кто принесет ему это известие. А утром как ни в чем не бывало открывает и проводит ответственное совещание, ни словом не обмолвясь о том, что знает. А после не возвращается к своим неотложным делам в Москве, а все еще продолжает «рулить» проводимым расследованием. Интересная ситуация, не правда ли? Ничего не напоминает?

– Ничего абсолютно. А если вы за этим иносказанием имеете в виду меня, я могу счесть себя просто оскорбленным вами без всяких к тому оснований. И сделать соответствующие выводы. И не личного, а общественного порядка. Вы забываете, кто я!

– Что вы, как можно забыть? Более того, я полностью с вами согласен. И на вашем месте поступил бы точно так же. Но сперва обязательно спросил бы, о ком шла речь? О вас или же о ком-то другом?

– А меня, знаете ли, это не интересует. Меня возмущает ваша, мало сказать, странная позиция. Говорите конкретно, в чем вы собираетесь меня обвинить? И если вам нечего сказать, я уйду, у меня много гораздо более важных дел, нежели выслушивать вашу демагогию. У вас имеются еще ко мне вопросы?

– Ни боже мой! Я спрашивал, вы подробно отвечали мне, и я вам признателен. Осталась малая формальность: вы должны прочитать записанное в протоколе, исправить то, что считаете неверным, и подписать. И больше ничего. Повестку я вам не посылал, значит, вы можете считать себя свободным. Прошу прочитать.

Турецкий протянул Смурову протокол, в котором были заполнены формальные графы, касавшиеся личности допрашиваемого, а также вопросы и кратко записанные ответы на них Смурова – о «капризах» покойного министра, о времени посадки самолета, а также о достижении консенсуса на совещании и позиции министерства в этой связи. То есть несколько абсолютно несущественных вопросов. И ни слова о Митрофанове, ни слова о самом Смурове и выдвинутых против него странных обвинениях.

Алексей Петрович, прочитав написанное, был озадачен.

– Что, и это все?

– А чего бы вы хотели? Наш начавшийся разговор вас не устроил, вы даже обидеться изволили, вот я и прекратил его.

– Так зачем же мне нужно было являться сюда? Все это вы с успехом могли спросить у меня еще вчера вечером, в ресторане. Что за формализм?!

– Ну что вы, Алексей Петрович! Я сделал для себя серьезные выводы.

– Какие же?

– Я познакомился с вами. Понял, о чем вы думаете. Что вам нравится, а что нет. Как у вас обстоят дела с памятью. Разве этого мало? Расписывайтесь и можете быть свободны. О необходимости нашей следующей беседы я вас непременно поставлю в известность заблаговременно.

– Чтобы крутить ту же шарманку? – уже с откровенной насмешкой спросил Смуров.

– Каждый понимает это по-своему. Всего хорошего. – Турецкий встал и проводил Алексея Петровича до двери, предупредительно открыв ее перед ним.

А когда Смуров ушел, удовлетворенно прихлопнул в ладоши и сказал сам себе с хитрой усмешкой:

– Теперь этот сукин сын не заснет. И Митрофанова изведет своими сомнениями. А сейчас нам нужен Славка!

4

Два Владимира разделили свои обязанности следующим образом: Яковлев отправлялся к супруге и, возможно, если удастся, еще и к бывшей жене Сальникова, а Поремский – в министерство. И оба берут за жабры всех, кто может сказать что-нибудь определенное о покойном.

Ангелина Иосифовна Вербицкая до встречи с Сальниковым работала в Минтяжэнергопроме старшим экономистом в отделе планирования энергоресурсов. Она имела степень кандидата экономических наук, слыла серьезным специалистом и при этом обладала незаурядными чисто женскими достоинствами.

Обо всем этом Володя узнал в отделе, где еще сравнительно недавно, чуть меньше года назад, работала Ангелина.

Прежде чем встретиться с ней, он хотел побольше узнать, что она за человек, и при разговоре с начальником управления кадров министерства, которого они посетили вместе с Поремским, не без удивления узнал о том, что Сальников со своей новой женой, молодой и красивой, познакомился чуть ли не случайно, встретившись в вестибюле здания. А затем эти «случайности» участились, и вскоре сотрудники стали шушукаться, что новый министр-то, оказывается, парень не промах! Ловко на симпатичную сотрудницу глаз положил! В общем, Володе было предложено встретиться и поговорить о ней с другими сотрудницами отдела – Ангелина была человеком общительным и о делах своего мужа могла рассказать немало полезного. Пожилой кадровик, прошедший серьезную чекистскую школу, конечно же понимал, зачем Генеральной прокуратуре и МВД нужны такие сведения. Раз спрашивают, значит, имеют на то определенные резоны. И лишние вопросы тут задавать нет необходимости.

Итак, Поремский пошел по заместителям и помощникам Сальникова, а Яковлев отправился в «женский» отдел планирования энергоресурсов.

Он ожидал, по правде говоря, услышать немало сплетен по поводу молодой супруги министра, но вынужден был признать, что оказался не прав. К Ангелине Иосифовне здесь относились по-доброму и очень переживали в связи с ее трагической утратой. Было даже высказано соображение о том, что Сальниковой, в девичестве – Вербицкой, видимо, придется теперь снова думать о работе, о хлебе насущном. И скорее всего, она попытается вернуться в «родной» отдел. Против такого варианта никто не возражал – Ангелина была грамотным и способным специалистом, а ушла из министерства по настоянию мужа и очень неохотно, о чем говорила подругам. Это Сальников настаивал, не желая, чтобы какие-то вопросы некие господа пытались решить с помощью его супруги. Ни для кого это не секрет, что современные бизнесмены не гнушаются использовать для достижения собственных целей любые способы – от подкупа до угроз, не говоря уже о всякого рода грязных сплетнях. То есть все сослуживцы Ангелины понимали, что в ее уходе была своя правда. Хотя никто и не имел бы ничего против того, чтобы она продолжала свою работу на ниве перспективного планирования.

Отмечали также ее мягкий характер, общительность, что давало возможность Яковлеву рассчитывать на ее доверие и помощь следствию.

Почему это было особенно важно? А потому, что на последнем рабочем совещании перед отлетом следственно-оперативной группы в Сибирь, и обладая лишь скудной информацией, которую удалось получить из Белоярской краевой прокуратуры, Александр Борисович высказал такую точку зрения, а Вячеслав Иванович горячо его поддержал, что в этой авиационной аварии наверняка будет масса черных пятен и это надо сразу иметь в виду. Другими словами, обычной авиакатастрофой, явившейся результатом традиционного разгильдяйства, здесь не пахнет, следовательно, ответы надо будет искать в окружении самого министра. Что конкретно он имел в виду, Турецкий не стал тогда подробно объяснять, но направление для поиска подсказал. Затем и остались в Москве Поремский с Яковлевым.

Наслушавшись дифирамбов в адрес несчастной женщины, чей скоротечный и счастливый, как полагали, брак неумолимо быстро развалился, Володя Яковлев отправился из министерства в район метро «Профсоюзная», где была квартира Сальниковых. Ангелина Иосифовна по телефону подтвердила свое согласие встретиться и побеседовать с сотрудником МВД. И буквально с первых слов ее Владимир убедился, что подруги были абсолютно правы, рисуя ему образ милой и доброжелательной женщины. Но оказалось, что ко всему прочему она была еще и молода. Это надо было иметь действительно незаурядные способности, чтобы к тридцати годам, да еще женщине, занять должность ведущего специалиста, причем не с помощью блата, а исключительно благодаря личным талантам. И потом, она была очень хорошенькой, даже понятная скорбь не смогла изменить ни ее притягательной внешности, ни благожелательного отношения к людям. Хотя на лице ее была заметная бледность, а в движениях некоторая замедленность, которая появляется, когда человек употребляет много успокоительных средств.

– Сейчас середина дня, – мягко сказала она, – а у вас, наверное, весь день в беготне, да? И вы, разумеется, не успели пообедать?

Яковлев лишь смущенно развел руками – меньше всего он ожидал услышать такой вопрос.

– Тогда, если вы не будете возражать, я могу покормить вас. И мне, может, удастся проглотить что-нибудь… – Она поморщилась. – Поверьте, уже который день кусок в горло не лезет. Пожалуйста, проходите на кухню. Да не снимайте обувь, сейчас сухо… Я уже неделю не выходила на улицу… Девочки звонят, с прежней работы. Но и они толком ничего не знают, даже когда будут похороны… Может, вы знаете?

– Мы поговорим об этом. А еще проще – позвоним руководителю нашей бригады и спросим, не возражаете?

– Спасибо, я готова ответить на любые ваши вопросы… У меня есть вкусный суп – мама сварила, она приходит, потому что сама я ничего еще не могу делать, на таблетках сижу… Садитесь, я сейчас разогрею…

– Ангелина Иосифовна, я готов принять ваше любезное приглашение, причем с огромным удовольствием, но только давайте разделим трапезу вместе. Я чувствую, что вы морите себя голодом. И совершенно зря, потому что горю, в котором я вам искренне и глубоко сочувствую, это не поможет, а вот сами заболеть имеете все основания.

Яковлев и сам не заметил, как заговорил вдруг в возвышенном стиле, будто какого-нибудь российского классика начитался. Но это оттого, вероятно, что женщина очень напомнила ему киношные образы тургеневских барышень.

– Я все понимаю, Владимир Владимирович, но это – выше моих сил. И еще просьба: зовите меня просто Ангелиной или, по-домашнему, Алей.

– Хорошо, и я тогда тоже – просто Володя…

Глядя на Яковлева, с аппетитом уплетающего вкусный фасолевый суп с грудинкой, Аля и сама, сперва неохотно ковыряясь ложкой в густом супе, а потом, за разговором, словно забылась и опорожнила, возможно, уже чисто машинально свою тарелку… Потом они еще что-то ели, Яковлев не обращал внимания – кажется, домашние котлеты с картофельным пюре. Но ел он теперь, скорее, механически, потому что внимательно слушал предысторию знакомства Виталия Сальникова с Ангелиной Вербицкой. А она рассказывала медленно и негромко, будто это было воспоминание о чьей-то чужой жизни…

Они познакомились случайно, столкнувшись носом к носу в вестибюле: он возвращался с какого-то правительственного совещания, а она припозднилась в отделе и уходила с работы домой, когда трудовой день давно закончился. Он, стремительно входя в вестибюль, едва не сбил ее с ног. Но успел вовремя поддержать женщину за локоть, потом остро взглянул ей в глаза, извинился, но таким тоном, будто вовсе и не считал себя виноватым, и улыбнулся, не забыв спросить:

– А что вы так поздно делаете здесь?

– Здесь, – Аля подчеркнула это слово, – я работаю. А вот почему вы так поздно приходите на службу, это вопрос!

Да, она никогда не лезла, что называется, за словом в карман. Сказано было с явным вызовом, который, она почувствовала вдруг, родился именно от его взгляда, устремленного на нее. И он был таким, этот взгляд, будто министр только что открыл для себя Америку. В ответ Сальников громко расхохотался и тут же смущенно смолк, заметив устремленный на него подозрительный взгляд охранника.

– Мы не знакомы, а работаем вместе, это неправильно… ненормально, вы разве так не считаете? – тоном заговорщика, но широко и добродушно улыбаясь при этом, сказал министр. – Меня зовут…

– Можете не представляться, Виталий Анатольевич. А меня зовут Ангелиной Иосифовной. Фамилия – Вербицкая. Мама зовет меня Алей, так же называют и близкие друзья, мне это привычно и приятно.

– Очень приятно. – Он слегка склонил голову. – А муж как зовет?

– Я думаю, когда он у меня будет, тоже станет звать Алей.

– Вы говорите – будет? Значит, вы не были замужем еще?

– Увы. Хожу в старых девах. Отдаю всю себя работе – перспективному планированию. Вы хотите узнать, что это такое? Или что-то еще?

– На первый раз, – весело глядя на нее, ответил министр, – мне этого более чем достаточно. Но если вы не возражаете?..

– Не возражаю… Потому что о вас много любопытного рассказывают наши женщины… Которые, как вы понимаете, знают все!

– Какой кошмар! – притворно ужаснулся он. – В самом деле?!

– Не ужасайтесь, Виталий Анатольевич, в их живом интересе нет ни малейшей опасности для вашей репутации.

– Да, но все же… Ругают, да?

– Напротив, сочувствуют.

Это было сказано Алей просто, в качестве констатации, без дурацкого подтекста, и Сальников это, видно, почувствовал.

– Глупости все, – чуть резковато сказал он. И тут же лицо его смягчилось. – Извините, к вам, Аля, это не имеет ни малейшего отношения. Ну, еще раз извините великодушно. – Сальников как-то натянуто вздохнул, неловко протянул руку к ее руке, мягко пожал и добавил: – Отдыхайте… А мне надо еще поработать. В частности, и над вашим «перспективным», – он засмеялся, – планированием. Это ж надо такое придумать! Всего вам доброго. До встречи.

Он быстро ушел к лифту, ни разу не обернувшись, а вот его «до встречи» почему-то запало в душу Ангелины и заставило сердце биться взволнованно. Подумалось даже: «Уж не судьба ли?..»

Оказалось судьбой.

Через два дня в отдел заглянул начальник отдела Борис Михайлович Рогатин – высокий, седой, из отставников. Всем было прекрасно известно, откуда набираются кадровики. Он низко склонился над Алиным столом и негромко сказал:

– Слушай, Вербицкая, а с какого это лешего Сам твое «личное дело» вытребовал и второй день не возвращает, а? – Он хитро прищурился, а Ангелина вдруг, ни с того ни с сего, густо покраснела, чего с нею, кажется, отродясь не случалось. – Ты мне скажи, может, чего натворила, про что я не знаю? Так сознайся, смогу, так прикрою. Лично у меня за тобой грехов не числится.

– Не знаю, Сидор Сидорович… Я слышала, там, наверху, что-то с нашим перспективным планированием, ну, до десятого года, опять мудрят. Может, поэтому? А грехов нет. К сожалению, – усмехнулась она.

– Ну ладно. Ты, если чего, не стесняйся. Договорились?

– Так точно, товарищ генерал! – Аля приставила ладонь к «пустой голове», о чем сразу же и услышала отповедь отставника.

Итак, министр изучает ее «личное дело»…

Аля прекрасно знала, уже не раз слышала некрасивую историю о том, что несколько лет назад жена Сальникова оставила своего мужа как «неперспективного» и выскочила замуж за его институтского приятеля Смурова, который являлся уже заместителем министра и был твердо, как утверждали злорадные языки, намерен стать вскоре министром. Но эта идея лопнула вместе с приходом к власти нового президента. Судьба как бы с удовольствием посмеялась над Маринкой Кошелевой: ее новый супруг так и остался «при своих интересах», а вот Сальников неожиданно для всех заинтересованных лиц был назначен министром. При этом даже злые языки и в министерстве, и в отрасли не могли не согласиться с тем, что Виталий Сальников – никакой не карьерист, а серьезный и вдумчивый специалист-энергетик. Каковым был всегда, даже занимаясь чисто административными проблемами на посту директора института. И потом, другой бы на его месте обязательно в сложившейся ситуации сделал бы пакость сопернику, тем более, когда того постигло столь жестокое разочарование. А где разочарование, там и неистребимое желание отомстить выскочке, обошедшему тебя на повороте. Таков мир, таковы его принципы, их можно придерживаться или нет, но они существуют.

Однако ничего не случилось, напротив, именно с подачи Сальникова Смуров занял пост его первого заместителя, и говорили, что между ними никаких трений не наблюдалось. Либо Сальникову было в высшей степени наплевать на измену жены, либо же все они ловко скрывали свои чувства… Вероятнее – второе.

Ряд последовавших «случайных» встреч Сальникова и Вербицкой подтвердили Але искренние намерения Виталия, и она наконец согласилась с призывом судьбы не откладывать на будущее свою удачу. Одного не смогла предвидеть – не сообразила, в какой переплет невольно попала.

Возможно, она сама была отчасти в этом виновата. Слишком красноречиво читалось в ее выразительных глазах нечаянно обрушившееся на голову счастье. И этого ее праздничного настроения, возвышенного состояния души невозможно было скрыть от знакомых и близких ей людей, главным образом подруг на работе. Возникшие было слухи нашли свое подтверждение, но от этого их не стало меньше. И разговоры о «романе» министра и его сотрудницы не прекращались.

При всей своей решительности и независимости Виталий оказался неожиданно стеснительным и робким, когда дело коснулось, так сказать, логического продолжения их любовных взаимоотношений. Он отдал буквально все, что касалось их будущего брака, в руки самой Али. Как она скажет, как захочет, так и будет. Это было, конечно, приятно, но и столь же утомительно. Хотя ряд отдельных соображений он высказал в довольно категоричной форме. Например: Аля немедленно переезжает от мамы, со Стромынки, к нему, на Профсоюзную. Далее, она уходит из министерства, поскольку ее здоровье и спокойствие ему гораздо дороже и важнее того, что она там, у себя в отделе, «напланирует». В-третьих… ну и так далее.

Но еще не было переезда, не было их скромной свадьбы, как на Алю обрушилась буря негодования и прямых угроз. Эта старая стерва Марина – она была старше Али на целых пять лет, ну конечно, старая! – в ультимативной форме потребовала от нее, чтобы она немедленно оставила в покое Сальникова. Бросила, ушла, убралась к чертовой матери! Аргумент? Мол, не по зубам кусок себе выбрала!

Можно было подумать, что эта зарвавшаяся стерва, как та собака на сене, не желает никому отдавать даже то, что сама бросила за ненадобностью. Или, может быть, она вдруг решила все переиграть, повернуть назад? Бросить своего Смурова и вернуться к Сальникову? Вообще-то, чудовищная наглость! Но Марина в выражениях не стеснялась.

Обычно Аля на подобные звонки не отвечала, слышала начало криков и бросала трубку. Но однажды ей это надоело, и она спросила невинным голосом:

– А что, если я расскажу о ваших звонках Алексею Петровичу? Мне сегодня как раз на доклад к нему…

В ответ полилась площадная брань, и Аля снова швырнула трубку. А вечером рассказала, наконец, Сальникову о своем «общении» с его бывшей супругой. Рассказала, ничего не утаивая. Виталий потемнел лицом, промолчал и погладил ее, словно обиженного ребенка, по щеке. О чем он говорил со своим заместителем, и говорил ли вообще, Аля не знала, не спрашивала, но наглые звонки словно отрезало. Все-таки, наверное, говорил…

И потекла совместная жизнь.

Але пришлось действительно покинуть привычное место службы. Она могла бы устроиться в тот институт, которым, до назначения на министерский пост, руководил Виталий. Не обошлось бы, естественно, без его протекции, но Аля сама считалась достойным специалистом и за свою репутацию не боялась. Однако, переговорив на эту тему с мужем, согласилась немного подождать – институт никуда не денется. А пока желательно обустроить дом, наладить быт в семье, подумать о перспективах.

Однажды, это было не так уж и давно, между мужем и женой возник разговор о ребенке. Алины годы уходили, вот уже и тридцать, самое бы время. Виталий не возражал: действительно, сколько можно откладывать? Но… отложили еще ненамного, до конца лета, до отпуска, чтобы любимое дитя родилось весной и можно было бы отпраздновать дни рождения и мамы, и ребенка в апреле. Виталий, между прочим, и сам был апрельский, такое счастливое совпадение.

Вот и лето уже… Не успели…

Аля не плакала, видно, уже выплакалась до донышка. Она просто ушла в себя, как бы замкнулась. И Володя прекрасно понимал ее. Есть ситуации, когда утешения по меньшей мере бессмысленны, разве что дружеское участие. Он и сказал Але об этом. Она серьезно посмотрела на него и кивнула:

– Знаете, Володя, а ведь мне от вашего внимания правда стало немного легче, спасибо вам…

А в общем, что еще надо было знать Яковлеву? Все сказано, оставалось делать выводы. И попытаться теперь поговорить со «старой стервой». Чтобы уже окончательно составить картину семейной жизни покойного министра…