Текст книги "Чеченский след"

– Мы заставим тебя это сказать!

Его душили, потом отпускали, давая отдышаться, и снова включили камеру. И он сказал:

– Можете застрелить меня, но я все равно этого не скажу.

Его били долго – до самого вечера. Методично и скрупулезно, по очереди, отдыхая от тяжелого физического труда. Все это время молчаливый человек с камерой сидел на стуле и ждал. Несколько раз он включал камеру, но Аслан снова отказывался говорить…

…За окнами уже темнело. Люди, которые вытрясали из Аслана душу, переговаривались между собой:

– Сколько еще? Неужели так и не признается?

Аслан молчал. У него не было сил даже говорить им, что ничего не скажет. Потом он сквозь затекшие веки видел, как они принесли бутылку с водой, насыпали туда что-то из маленького пакетика, который затем сунули Аслану в карман.

«Наркотики», – догадался Аслан.

Аслану широко открыли рот, вставили что-то в рот, чтобы не мог его закрыть, и опустили глубоко-глубоко горлышко бутылки, чтобы он не мог выплюнуть. Аслана рвало, они снова заливали в него жидкость. Потом на время прекратили процедуру, опять велели во всем «сознаваться». И в десятый, сотый раз ему диктовали текст для камеры:

– Я приехал завербовать жену в снайперы и забрать сына, чтобы воспитать его воином Аллаха…

А он только отрицательно мотал головой.

Наконец привели понятых, которых ничуть не удивил истерзанный вид задержанного. На глазах у них из кармана Аслана вытащили гранату РГД-5, взрыватель к ней, надорванный пакетик с героином, газовый пистолет, восемьсот долларов.

– Имей в виду, – сказали ему, – доллары фальшивые – это для тебя еще одна статья.

Составили протокол, когда уже совсем стемнело.

Аслана приволокли в какое-то казенное помещение и там продолжали избивать, только теперь это были другие люди.

Эти, новые, били с какой-то непонятной Аслану звериной радостью, словно душу отводили…

Били его и приговаривали:

– Это тебе за Минутку, теперь за Витька, – за всех наших братьев, которые там погибли, за наш район, это – за Заводской, а это – за Старопромысловский…

Он провалился в черную пустоту…

Очнулся от новых побоев.

– Что теперь с ним делать? – переговаривались они.

– Может, перевезти в ИВС?

– Куда? – не расслышал от ударов голоса своего «коллеги» один из палачей.

– Баран, – ответил первый, – в изолятор временного содержания.

– Далеко?

– Рядом, в Химках, – бодро ответил третий, успевший отдохнуть от изнурительного избиения чеченского «врага».

– Давай вставай! – Это уже было обращено к Аслану.

Но Аслан не мог держаться на ногах. Его челюсть была выбита. Он не мог вздохнуть – так резко болели грудь, спина, почки, бока.

Дежурные в ИВС отказались принимать его в таком виде.

Тогда у них возникла новая идея:

– Отвезем его на Восьмого Марта…

– Он же все слышит! – Второй заметил, что Аслан шевельнулся.

– Сейчас забудет, – ответил первый.

После чего его снова «погрузили» в тьму беспамятства. Аслан пришел в себя все в том же «газике». Он уже не понимал, утро сейчас или вечер, в глазах было темно, он думал только об одном: «Быстрей бы убили…»

Но, судя по всему, это в намерения палачей не входило. Везли его долго, часа два, по крайней мере, так казалось Аслану. Наконец «газик» остановился у больших железных ворот. Это оказалась больница.

Его бросили в коридоре, а сами палачи пошли в кабинет, из которого врач так и не вышел, чтобы взглянуть на больного.

– Господи, – склонилась над Асланом проходящая мимо санитарка-старушка, – кто же это тебя так?

Аслан не смог ответить. Открылась дверь кабинета, палачи вышли со справкой, очевидно, той, которая была им нужна.

– Может, помочь чем, сынок? – Старушка пыталась вытереть кровь на лице лежащего на полу Аслана.

– Иди, мамаша, по своим делам! – грубо скомандовал один из палачей и оттолкнул старушку. – Нечего наркоманов жалеть!

Старушка с жалостью посмотрела вслед утаскиваемому палачами Аслану, покачала говолой:

– Господи, когда же все это кончится!..

– Гляди не болтай у меня, – оглянулся один из палачей, – а то для тебя прямо сейчас все и кончится…

Второй засмеялся. Очевидно, это была шутка.

– Куда теперь? – спросил первый, когда они вышли во двор больницы.

– Петрович сказал, челюсть надо ему вправить, – другой показал в неведомом Аслану направлении – туда.

«Заботятся, гады», – мелькнуло в сознании Аслана.

Тащили его недолго. Новое помещение находилось неподалеку от больницы. Аслан увидел только белый халат, белую маску на лице костоправа, который собирался вправить ему челюсть, и потерял сознание от острой боли, пронизавшей все его тело…

Пришел в себя он на бетонном полу. Боли он уже не чувствовал. И не думал о том, что с ним вообще будет дальше. Но почему-то беспокоил вопрос: «Неужели это Елена сообщила им, что я был у нее? Ведь они взяли меня буквально через десять минут после того, как я вошел в ее квартиру. И это не проверка паспортного режима. И не облава на террористов. Омоновцы действовали целенаправленно…»

Аслан гнал от себя подобные мысли, но его сознание снова и снова возвращалось к этому: «У нее своя семья, другая жизнь, я для нее – препятствие, возможно, даже напоминание о сделанной ошибке… Может, это и к лучшему, что у сына другой отец и что в его документах не будет написано: „Чеченец“… Хотя он, как она однажды сказала, моя копия. Бедный мальчик, только бы ему не пришлось пережить всех страданий, которые выпали на мою долю только потому, что я чеченец…»

Он вспомнил о том, с какой гордостью отец говорил ему о его происхождении. Древний княжеский род Магомадовых был известен не только в Грозном. Аслан всегда гордился своими предками. Даже тогда, когда в армии впервые в жизни услышал от «дедов» презрительное, обращенное к нему:

– Чечня!

Аслан ответил с гордостью:

– Да, я чеченец и горжусь этим.

«Деды» растерялись, они ожидали чего угодно: ответных оскорблений, драки, обид, но только не такого спокойного, гордого ответа.

С этого момента все вокруг словно забыли о его происхождении, и ни разу до конца службы никто не осмелился напомнить ему об этом.

Аслан рассказал своей матери о том, что в Москве у него есть сын, рассказал и об отношениях с родителями Елены. Мама Аслана рассудила, как всегда, мудро:

– Без родительского благословения, сынок, счастья не будет… Но если ты любишь и если она тоже тебя любит, то быть вам вместе вопреки всем обстоятельствам, козням всех врагов, которые только укрепят ваши чувства…

– Я очень скучаю по сыну, – говорил матери Аслан, – хочу его видеть, но боюсь мешать ее жизни, да и Сереже сейчас лучше не знать о своем отце…

– Если это твоя кровь, – так же спокойно и степенно отвечала мать, – то он тоже скучает и рано или поздно потянется к родному отцу, но не торопи события…

И Аслан ждал.

Голова раскалывалась, думать больше не было сил. Аслан провалился в глубокие расщелины памяти, ему почудился знакомый запах старых вещей, почти забытые голоса…

Аслан встал и пошел, открыл дверь в другую комнату и… очутился в темной комнатке с низким потолком – в крестьянской избе в три маленьких окошка, расположенных низко над полом, через них сильно бил свет луны с улицы. Комната слева была во тьме, но угадывался стол со стульями, и вроде там кто-то сидел. Из окна виделись сугробы снега, аккуратно отметенные к концам протоптанной дорожки, – так было принято у них чистить улицы. Что-то очень знакомое…

Аслан узнал эту избушку с островерхой крышей, как монашеский куколь укрывшейся между трех кирпичных двухэтажек – эдакая присевшая бабушка. В этой избушке жила его бабушка до конца своих дней, как ни звали ее сыновья переселиться в новый, только что выстроенный кирпичный дом – та ни в какую.

И тут услышал Аслан голос бабушки, она позвала его ласково:

– Асланушка, иди ко мне… Сядь со мною…

– Бабушка…

Аслан прижался к ее лицу щекой. Она погладила его по голове своей сильной шершавой рукой:

– Узнал меня, внучек?

– Да, бабушка, но ты же умерла?

– Умерла, умерла, но вот решила с тобой повидаться. Здесь можно…

– Да ведь твою избушку снесли двадцать лет назад!

– Ничего, что нету, мне разрешили побыть здесь недолго.

– Так это что, теперь комната свиданий, что ли?

– Свиданий, внучек… Как ты, родной?

Аслану захотелось поцеловать ее, но что-то не пускало, она почему-то отстранилась в глубь комнаты, лицо ее уплыло куда-то, но рука так же сильно продолжала гладить Аслана по голове.

– Плохо, бабушка, помираю, видно…

Бабушка начала всхлипывать, плакать, утирая глаза краем ладони, Аслан вспомнил: она всегда так делала. Аслан взял ее руку в свою, а руки уже не видно, и лицо ее растаяло на глазах, остался только последний шепот:

– Иди туда, там тебя любят…

– Куда – туда, бабушка?

Все, и нет ее. Растаяла бабушка Аслана вместе со своей ветхой избушкой.

«На тот свет зовет, что ли?» – думал Аслан, приходя в себя, со стоном поворачиваясь на другой бок.

7

Уже с первой ее фразы в голосе слышалась такая беззащитность и в то же время такая надежда на то, будто я именно тот человек, который способен ей помочь, что сомнений у меня не оставалось: я возьмусь за это дело. Просто не смогу ей отказать. И вовсе не потому, что я такой уж слабохарактерный.

Однако сантименты сантиментами, а служба службой. Святым духом сыт не будешь.

– Хорошо, – сказал я, когда Елена немножко успокоилась после своего рассказа, впрочем, она взяла себя в руки довольно быстро. – Я согласен вести это дело. Но проблема в том, что бесплатно я не работаю. – Я предпочитаю говорить о деньгах безо всяких там намеков, чтобы всем сразу было все ясно. Иначе потом окажется, что кто-то что-то не так понял… – У вас есть деньги?

– Да-да, конечно. – Она стала поспешно рыться в сумочке. – Я не знаю, сколько вы попросите, но это не самое важное. Деньги у меня есть.

Я назвал сумму, обычную для таких дел. Конечно, всегда есть некий соблазн завысить цену, услышав, что клиент может заплатить больше, но и тут необходимо знать меру.

– Разумеется, это в том случае, если все пройдет без всяких осложнений и закончится благополучно. Так что деньги лишь по окончании дела, – добавил я, видя, что она все так же продолжает рыться в сумочке. – Хотя, конечно, мне будет нужен некоторый аванс. Но совсем необязательно давать его сию секунду…

– Да нет, я же точно брала с собой кошелек. Помню, как собиралась к вам, отсчитала деньги, положила кошелек в сумочку. Еще книжку какую-то выложила… О господи, неужели, еще и кошелек украли. – И слезы вновь покатились из ее глаз, она разрыдалась. – Ну почему, почему все так сразу? Одно за другим, одно за другим, – всхлипывала Елена, утирая глаза платком.

Вот против чего я так до сих пор не нашел стопроцентно работающего средства, – так это против женских слез.

Особенно когда ты почти не знаешь самой женщины.

Когда и сам понимаешь, что какие-то причины для этих слез несомненно есть.

И когда видишь, что женщина перед тобой не истеричка какая-нибудь, а весьма сдержанная особа, которая вряд ли себе часто позволяет подобное на людях.

Это был как раз такой, особенный случай.

Впрочем, один способ успокоить женские рыдания я все же знаю. Способ этот заключается в одном коротком глаголе – «отвлечь». Я налил из графина, без которого просто невозможно обойтись на рабочем месте в такую жару, воды в стакан и протянул Елене. И словно невзначай спросил:

– А кем работает ваш муж?

– Он крупный чин в МВД… – ответила женщина после пары больших глотков. Впрочем, и после воды ей пришлось поделить название этой должности на три неравных части, чтобы успеть пару раз всхлипнуть. – Извините, что я так…

– А точнее?

– Генерал… Он курирует в министерстве места заключения…

Ой неплохо! Перед таким чиновником все начальники тюрем в струнку вытягиваются.

– А вы не предполагаете, что он тоже может быть замешан в этом деле? – продолжал спрашивать я. Это был вопрос наугад, взятый с потолка, имевший целью, как я уже говорил, единственно отвлекающий маневр. И он сработал!

– Вы знаете… – Елена не то задумалась, не то замешкалась. – Вы знаете, мне тоже приходила в голову эта мысль. Иначе кому все это было бы нужно. И вся эта милиция опять же. И откуда они знали, что он у меня окажется?.. Они, конечно, могли просто следить за ним, но мало ли ходит по Москве кавказцев. А арестовали почему-то Аслана.

Да, Гордеев, славно сработано – все-таки иногда полезно доверять первой же мысли, которая возникает у тебя в голове. Какая-никакая, а все же ниточка! Не факт, что правильная и ведущая в нужном направлении, но ведь и отрицательный результат – тоже результат, как считают люди поумнее нашего. Пока исходных данных настолько мало, что версий может быть бесконечное количество – от каких-нибудь мстящих чеченцев до масонской ложи или, например, неземной цивилизации, которой бедный Аслан Магомадов помешал в исполнении ее высших планов, а потому среди них найти хотя бы одну правдоподобную и небредовую нить – первый, необходимый и важный шаг.

– Значит, вы допускаете, что этот арест был совершен по указке вашего мужа из-за ревности?

– Я, конечно, не вполне уверена в этом. Но это могло произойти.

Мог, мог. Конечно, мог… Для чиновника такого уровня устроить арест неугодного бывшего любовника жены – раз плюнуть… Конечно, это пока только мои предположения, но уж больно они похожи на правду.

– Хорошо, а ваш муж знал о том, что к вам собирается Аслан?

– Вообще-то я ничего такого ему не говорила – зачем?

– Ну а кто такой Аслан, он хотя бы знает?

– Да, кое-что он знает. Я рассказывала о нем, когда мы только познакомились, говорила, что собираюсь за него замуж. Но я не ожидала от него такого. Не думала, что он на это способен…

– А вы, – спросил я осторожно, – как к нему относитесь? Извините, конечно, что я лезу в ваши личные дела, но это мне тоже важно знать для расследования.

– Да-да, конечно, я понимаю, – сказала она, проведя ладонью по лбу. – Нет, я его не люблю. Хотя я уважала его до сих пор. Это был фиктивный брак – ему нужна была жена, с которой можно было бы выйти в общество, этакий непременный атрибут, я бы сказала. Я… наверное, я совершила ошибку. Но я так устала ждать Аслана, и у меня уже не осталось надежды на то, что он когда-нибудь вернется. А жизнь как-то нужно было устраивать… А теперь приходится об этом горько сожалеть.

«Гораздо горше сейчас приходится сожалеть Аслану», – подумал я, но, разумеется, ничего не сказал. По-своему Елену я тоже понимал.

– Что ж, – сказал я вместо этого, – все мы совершаем ошибки, о которых впоследствии приходится горько сожалеть. Никто от этого не застрахован. Ладно, пока у меня к вам больше нет вопросов. Надо, видимо, ехать в прокуратуру, со следователем беседовать. Вы знаете, кто расследует это дело?

– Сейчас, – она снова полезла в сумочку и извлекла оттуда аккуратную записную книжку. – Вот нашла. Ковалев, Александр Васильевич, Дорогомиловская прокуратура. Бережковская набережная, 14. И телефон есть. Нужен?

– Да нет, все равно туда ехать придется. А впрочем, давайте, чтобы потом в справочнике не рыться.

Она продиктовала телефон. Я записал.

– Свои координаты мне заодно тоже оставьте, пожалуйста.

– Да, конечно, я совсем забыла, извините мою рассеянность.

Я кивнул слегка. Она продиктовала свой адрес и телефон.

– Хорошо, я позвоню вам, Елена Николаевна.

– Можно просто Елена, – произнесла она. – До свидания.

– И последний вопрос, – вдруг вспомнил я, когда она уже была у двери моего кабинета. Елена обернулась. – А почему вы пришли именно ко мне?

– Сама не знаю… Хотелось не слишком постороннего человека, моя подруга вас посоветовала. Она с вашей помощью развод оформляла когда-то. И дала о вас самые лестные отзывы. На вас можно положиться.

– Надеюсь, я оправдаю ваши ожидания, – сказал я несколько смущенно и попрощался.

Вот и будь недовольным, ворчи после этого на «бесплатные» дела – те, что сваливаются на нашу юрконсультацию по назначению суда, а потом с помощью Розанова расходятся по адвокатам, работающим здесь. Клиентура все-таки вещь полезная. И мне очень повезло, что у меня есть талант производить на женщин приятное впечатление…

Однако же хватит думать о пустяках, пора и делом заняться. Но вместо этого я уставился в одну точку и замер.

В голове было, что называется, шаром покати – пусто. Казалось, я даже не способен был ни о чем думать. Но я не прогонял это ощущение – по своему опыту знаю, что раз на меня такое накатывает, это неспроста. Для меня это своего рода непроизвольная медитация. Мозг что-то себе соображает и не успевает формулировать словами. Анализирует информацию, раскладывает по полочкам. Видимо, из этого-то процесса и возникает то, что я склонен называть интуицией – ответы на вопросы впоследствии могут прийти будто бы сами собой, на самом деле являясь результатом такого вот мыслительного процесса. Единственная проблема вот в чем: я понятия не имею, какую именно информацию анализирует в данный момент мое неугомонное серое вещество – может, это история, рассказанная только что Еленой, а может, например, и какой-нибудь ничего не значащий случай, как, например, сбитая сегодня моей машиной Юлия. Или вовсе случайно услышанный разговор в той же булочной. Поэтому я и не даю себе расслабиться подобным образом очень уж надолго – жаль времени на то, что может и не пригодиться. Хотя, не спорю, вполне возможно, что разговор в булочной тоже может вдруг оказаться полезным для дела. Неисповедимы пути господни… Все это может пригодиться и не прямо сейчас, а лет так через десять, допустим.

Однако же действительно хватит сиднем сидеть. И, словно услышав мои мысли, раздался телефонный звонок.

– Гордеев, – машинально ответил я, хотя звонок был местный, не городской.

– Тебя там случайно бандиты не убили? – раздался в трубке вкрадчивый голос Розанова. – Или ты от жары приклеился к кожаному креслу?..

Как я мог забыть?! Я же должен был быть у Розанова уже час, нет, даже два часа назад.

– Извини, – ответил я. – Тут возникло одно неотложное дело. Ко мне посетитель приходил.

– Ну тогда ладно. Но ты все же зайди, если не очень торопишься.

– О‘кей, – ответил я и положил трубку. Потом снова поднял ее и позвонил в прокуратуру, надеясь договориться о встрече с этим самым Ковалевым. Но линия была занята. Ну что ж, пойду к Розанову.

Розанов мне, правда, ничего особенно важного не сказал. Поинтересовался, что за посетитель ко мне приходил. Подмигнул, узнав, что посетитель относится к прекрасной половине человечества. Пожелал удачи в ведении дела. Я недоумевал:

– А зачем я был нужен-то?

– А-а! – махнул рукой Розанов. – Еще тебе дело хотел предложить. Но, смотрю, у тебя и без него проблем хватит. Так что иди. Считай, что тебе повезло. Кто там у нас еще в отпуск не ушел… Евсеенко? Вот пусть и займется. – Последние фразы уже были предназначены скорее не мне, а самому себе, поэтому я почел за лучшее раскланяться. В фигуральном, конечно, смысле.

Услышав слова об отпуске, я на мгновение почувствовал запах моря – даже и неважно, какого именно, Черного, Средиземного, Мертвого, Красного или даже Белого, – и чуть ли не услышал крики чаек и шум людских голосов на пляже, но только вздохнул и решил утешиться мыслью, что по крайней мере мое новое средство передвижения не позволяет на себя жаловаться.

Сегодня у меня неприемный день, так что пусть вас не удивляет, что я до известной степени был свободен в своих передвижениях или бездеятельном на первый взгляд просиживании на одном месте.

Я опять набрал номер Дорогомиловской прокуратуры. К счастью, Ковалев Александр Васильевич оказался на рабочем месте. Мы договорились о встрече, я сел в машину, не забыв включить вентиляцию, и поехал на Бережковскую набережную, дом 14, встречаться со следователем.

8

Мало-помалу в камере Аслана стали принимать за своего. Услужливый Баклан шепотом доложил, что на самом деле злосчастный ларек не очень-то и сгорел, а только успел обгореть. Пожарники его слишком быстро потушили. «Сгорел» хозяин ларька, когда следствие не обнаружило следов пропавшего товара. Ни жестяных коробок, ни стеклянных флакончиков! А там было французской косметики на такие фантастические бабки! И не сосчитаешь! Хозяин ларька частично получил страховку за ларек, за само строение. А товар не был застрахован. Так что… Тот лох, который отдал ему товар на реализацию… Словом, хозяину ларька самое милое дело теперь отсидеться. Хоть бы и в Бутырке.

Так же и с шапками. Тот мужик ведь не только шапку «подобрал». Но еще и сумку с кошельком и сотовым телефоном, перчатки с рук, сапоги с ног «подобрал»… Зимой. Бедная девушка босиком по снегу за милицией бежала. А этот, когда вещи у нее «подбирал», впопыхах сломал несчастной несколько ребер.

– Здоровый пердак, – ябедничал Баклан, – а на девчонку кулаки поднял.

– Да, я понимаю. – Аслан сторонился его, не желая даже слушать о чужих секретах, ввязываться во все эти уголовные разборки.

Ему было совершенно достаточно и того, что земляки чеченцы, промышлявшие в Москве «незаконным бизнесом», а проще говоря – воровством и рэкетом, помимо воли своими разговорами впутывали его в собственные темные и скользкие дела.

Но от их заступничества, от помощи и подкормки Аслан не отказывался. Во-первых, потому что не хотел открытой конфронтации, а во-вторых, потому что просто не выжил бы без этой подмоги. Но дистанцию держал – вы «воры», а я «мужик».

Другие заключенные тоже пробовали наладить отношения с Асланом, видимо надеясь таким образом приблизиться к обособленной чеченской группировке. Но он не пошел на контакт. Болтливый и смешной Баклан все время лез к нему со своими «секретными» сведениями и откровенными сплетнями. И тоже безрезультатно.

Ближе всего Аслан сошелся со стариком. «Сын полка», может быть и заслуженно, считал себя народным, почтенным мудрецом, поучал всех и каждого прописными, банальными истинами. Чеченцы из уважения к его возрасту и званию покорно кивали, слушая старика. Все остальные сокамерники молча терпели его байки.

А он попал сюда за благородный поступок.

Кто-то из полевых командиров, рассказывая иностранцам перед телекамерами об удивительной судьбе старого ветерана, щедро приписал ему сорок лет антисоветского подполья. Журналюги фотографировали легендарного старика у него дома. И опубликовали в журналах. На весь мир ославили!

Дело в том, что за месяц до этого старик спас от расстрела троих русских солдатиков. Пожалел голодных, измученных мальчишек. Они попали в плен, потому что двое из них были ранены, истекали кровью. А третий, тощенький и слабенький, отстреливался до последнего, но так и не смог защитить товарищей. Чтобы не возиться с ними, не лечить, полевой командир распорядился сопляков пристрелить и закопать. Старик выпросил их себе якобы для ухода за коровами. Старуха и дочка с невесткой жалостливо ухаживали за ранеными, немного откормили их. Ну, естественно, эти ребята, поднявшись на ноги, помогали как могли в хозяйстве. А как иначе, если ты живешь в этом доме? Пронырливые иностранные корреспонденты нагло, без приглашения ворвались в дом – как раз тогда, когда солдатики чистили хлев. Обычная крестьянская работа. Женщины обед готовили. Старик косу точил. Пацаны хлев чистили.

Во всех репортажах старика обзывали рабовладельцем. Помещали фотографии с подписями типа: «Бывший фронтовик заботится о своих белых рабах!»

Еще и прислали ему домой несколько таких лощеных журналов!

Собрал он своих солдатиков и, на собственный страх и риск, повез их в Россию, по домам. Хотел матерям вернуть. Но их арестовали в Ростове-на-Дону. Ребята стояли за него горой, написали собственноручные признания и показания, как и что было на самом деле. Это не помогло. Их, как дезертиров, отправили обратно – в свои воинские части. Для расследования происшествия. А старика, конечно, не стали судить на месте. Не было даже повода для задержания. Но почему-то переправили в Москву. На доследование.

– Наверное, хотят мне какое-нибудь преступление приписать, – вздыхал старик, лежа на нарах. – Это у них запросто. Тут посидишь, такого наслушаешься…

– Учитель, – сказал ему Аслан, – вы герой настоящий. Вы от Гитлера спасли не только Россию, но и весь мир. Пусть теперь и пишут. Это уже неважно. Вы уже совершили свой подвиг.

– Надоело мне все это, – закашлялся смущенный старик. – Все вы мне льстивые слова говорите. Ты бы лучше про себя рассказал.

– Да мне и похвастать-то нечем.

– Пока тебя на допросы не таскают, время есть. Расскажи, сынок, – попросил старик. – И сам жизнь свою обдумаешь, и нам полезно послушать.

– Не томи, – подталкивал его и седой, – рассказывай. Со всеми подробностями.

– Родился в Грозном, – начал вспоминать Аслан, – в самом прекрасном месте! В самом сердце города!

Он огляделся и увидел, что практически вся камера приготовилась слушать.

– Давай рассказывай. Все именно так и было! – подбадривал Баклан.

– У тебя кто родители? – Здоровенный амбал протиснулся в первые ряды слушателей.

– Папа, – задумался Аслан, – был ученым. Он физиолог. Много книжек написал про то, как устроен человеческий организм.

– Открыл чего-нибудь? – поинтересовался Баклан. – Разрабатывал лекарства?

– Нет.

– Зря ты так! – обиделся за папу Баклан. – Обязательно нужно сказать, что папа что-то важное изобрел! Академии наук все равно, а нам было бы очень приятно!

– Замолчи, – шикнул на него седой. – Он правду говорит, а тебе только всякие враки слушать!

– Они познакомились с мамой в университете. Вместе учились. Ну и…

– Понятное дело! Молодежь! Наверное, в общежитии жили? – комментировал неугомонный Баклан. – Там без этого невозможно! Обязательно нужно кого-нибудь поиметь.

– Заткнись! – рявкнул на него амбал. – А то я тебя сейчас… поимею!

– У нас тоже без этого никак нельзя, – хохотнул наверху писклявый голосок.

Аслан помолчал немного и продолжил рассказ:

– Поженились, свадьбу сыграли. Меня родили. Работали. Я вырос. И пошел в школу.

– Ну! – не унимался Баклан. – Ты давай с подробностями. Чтобы интересно было.

Амбал замахнулся было на Баклана, но сдержал удар:

– Прав Баклашка! Как ясный пень! Ты давай поподробнее. Чтоб не скучно было.

– Это же долго, – замялся Аслан. – Да и неинтересно. Все обычно. Как у всех.

– Ты давай рассказывай, – подначивал Баклан, – а уж мы сами решим, что у тебя получилось здорово, а что надо заново рассказать. Правда, братаны?

– Не тяни резину! – кричали с разных нар. – Начинай! Крути кино!

– Помню, как в самом раннем детстве мы с родителями ездили на Каспийское море. Стояла тогда пыльная и ветреная погода. По волнам бегали барашки. А в песке прямо под ногами попадались такие красивые круглые раковинки. Ребристые. Солью пахли. А у мамы платье крепдешиновое. Развевалось на ветру.

– А под платьем! – захихикал писклявый голосок. – Папаня небось задрал мамане платьишко да и… Ты уж все рассказывай.

Никто не оборвал охальника. Аслан помолчал немного и спокойно продолжил:

– Отец у меня был здоровым и крепким. Так что маму мою… он не обижал. Не волнуйся за нее! Уверен, что мало ей никогда не было. Я вам свою жизнь рассказываю. А дрочить ты будешь на фотографию из газеты «Спид-инфо», понял?

– Еще что-нибудь вякнешь, – обернулся к писклявому амбал, – я тебя сам надрочу. От лысины до жопы. Сечешь, падла?

– Молчу, молчу. Больше ни за что! Гад буду.

– Пусть все помолчат! – крикнул кто-то сверху. – Давайте так. Час парень рассказывает, мы молчим. Потом задавайте вопросы, комментируйте как хотите.

– А он успеет за час?

– Завтра продолжит. Или ты завтра откидываешься?

– Тоже мне сказал! – засмеялся от дурного предположения Баклан.

И снова все обернулись к Аслану: мол, мы за тебя все решили, так что давай исполняй!

– Первый раз в первый класс, – задумался Аслан и сделал внушительную паузу.

Все хором вздохнули, и каждый вспомнил свой исторический момент.

– Желтые листья, синее небо, фиолетовые астры в букете, учительницы добрые и красивые.

– Можно я про платья спрошу? – снова не утерпел писклявый. – Только одно уточнение. А то он пропустит важную подробность…

– Молчать! – гаркнул амбал. – Настроение портишь.

– Ну ладно, я потом…

Аслан, уже не обращая внимания на споры и пререкания, засмотрелся в мутное окошко и полностью погрузился в воспоминания…

– Первый раз я влюбился в первом классе, – мечтательно произнес Аслан.

– Молодец! – похвалил его Баклан шепотом. – Правильно заводишь!

– Это была девушка из десятого класса! Нас, первачков, десятиклассники за ручку провели в класс. Меня вела самая красивая девушка в школе! Все смотрели только на нас! Потом целый год я на каждой перемене обязательно бегал к дверям десятого класса смотреть на нее. У нее был парень, с которым она дружила. Он меня не ревновал. А один раз они взяли меня с собой на новогодний вечер. В нашей школе. У нас же, у малышей, был только утренник, а у них настоящий новогодний бал. Мы вместе пришли в школу… Только меня не пустили. И они повели меня обратно, домой. До сих помню, как весело мы шли по бульвару. На самом деле мне от школы до дома только трамвайные пути на улице Красных Фронтовиков перейти. Но мы-то шли самыми долгими окольными путями! Сидели в беседке. Ее парень все время что-то смешное рассказывал. Я просто по земле катался от смеха! Домой меня привели всего грязного! Я мечтал вырасти поскорее. Чтобы снова встретиться с ней. И вырос…

– А она постарела! – обрадовался такому финалу Баклан.

– Не очень, – смутился Аслан. – Но… У нее своя семья, куча детишек, наверное.

– Так ты ее больше не видел? – поразился седой.

– Говорят, что она с мужем и с родителями уехала в Турцию.

– Да поможет ей Бог! – заключил рассказ старик.

С этого дня Аслан стал регулярно рассказывать о своей счастливой довоенной жизни. О друзьях-товарищах, о мальчишеских проделках, о семейных поездках к старикам в деревню. О похоронах дедушки и бабушки. О старой учительнице музыки, которая так и не сумела выучить маленького Асланчика игре на пианино. Камера слушала с интересом. Все было уже переговорено, рассказано… Поэтому новый человек воспринимался как кладезь информации.

– Асланчик упрямый, как ослик, – горестно приговаривала она. – Легче собаку научить разговаривать, чем заставить его выучить гаммы. Не зря говорят, что в музыканты нужно выбирать только еврейских детей. Они исполнительные и послушные! Не то что вы, чеченцы!

Аслан рассказывал, словно перелистывал давно потерянный старый альбом с фотографиями.