Текст книги "Последняя роль неудачника"

– Ваш муж также был впечатлен это парой? – спросил Гордеев.

– Артур сидел к ним спиной, но я не yверена, что он был бы поражен их совершенством, если бы даже мог их видеть. У меня же сложилось такое впечатление, будто я смотрю удивительный балетный дуэт. Каждый жест у них был согласован, каждое движение казалось координированным, точно рассчитанным, необходимым.

– Например?

– Ну, например, она взяла сигарету. Он вынул зажигалку. При свете язычка пламени я перехватила взгляд, которым они обменялись, и у меня возникло ощущение, что я подсматриваю интимную сцену в чужой спальне, хотя они не делали ничего непристойного. Но они вели себя так, словно никого больше не существовало. Знаете, это было потрясающе!

Я взглянула на Артура. Он о чем-то оживленно рассказывал, но я уже не слышала. Вообще-то меня часто огорчала его замкнутость. Но в тот вечер я была вознаграждена сторицей. Казалось, он вдруг открыл для себя новый способ общения. С неожиданной, незнакомой мне горячностью он рассказывал о своей юности, о студенческих друзьях, о родителях, которые всегда были слишком старыми и провинциальными, чтобы понимать его. И все это было мне безразлично, потому что мой взгляд, словно заколдованный, то и дело возвращался к той женщине. Время шло, но не могло быть и речи о том, чтобы покинуть ресторан. Как затянуть ужин? Как попытаться понять, как разгадать тайну такого счастья?.. В какой-то момент Артур спросил меня, в чем дело? Он встревожился – что-то почувствовал. Я, кажется, его не расслышала. Да нет, ответила, что всем довольна. Нет, я не устала, напротив, мне очень хорошо, и я вовсе не озабочена… Что же было делать? Оторваться от этой пары? Спуститься на землю? Вернуться домой? Разорвать чары? Что скажете, господин адвокат? – Грушницкая достала новую сигариллу.

Гордеев молчал, он решил, что не будет вмешиваться в этот маловразумительный монолог, пока она не выговорится. Хотя кое-что уже вырисовывалось. Пара, которая так потрясла воображение Грушницкой, это ведь вполне могла быть… Ну ладно, не стоит забегать вперед.

Грушницкая между тем продолжала:

– И вот представьте, непривычная веселость Артура показалась мне вдруг вульгарной. И я впервые подумала, что всегда, до конца жизни, у меня перед глазами будет Артур. Эта мысль пронзила меня и показалась невыносимой! Представляете?! Не будет никого другого до самой смерти! У меня появилось такое ощущение, точно я в тюрьме и из зеркал выросли pешетки… Так, значит, до сих пор моя жизнь была сплошной мистификацией?! Я увидела свое нищенское счастье во всей его безоблачной посредственности и рядом с ним – магическую нить, связывавшую тех двоих. Казалось, они могли общаться лишь с обитателями других миров, а здесь, в этом зале, они были совсем одни, отъединенные от окружающих так же надежно, как если бы находились на подводной лодке или в космическом корабле. Они не видели ничего вокруг – только друг друга! И однако же – ни нежных жестов, ни прикосновений. Зачем им эти ничтожные знаки любви? Ведь они – одно целое. Навсегда. Есть, значит, другие люди, и любовь у них – тоже другая… Но тут, – Грушницкая засмеялась, – Артур взял мою руку, а я едва не отдернула ее – так возмутилась внутренне. Я думала: почему мне не суждено вот так же познать что-то особое, исключительное? Картина, представшая передо мной, так пронзила мое воображение, что я испытала острую боль. Я мысленно возмущалась несправедливостью жизни и снова и снова смотрела на них. А они понимали друг друга без слов – это бросалось в глаза. Будто от одного к другому непрерывно шел поток впечатлений и чувств. Достаточно было полувзгляда, полужеста. Как если бы они знали друг друга еще до того, как появились на свет. А с какой спокойной уверенностью они держались! Как двое людей, по собственному выбору связавших себя навсегда. Однако сама идея выбора предполагает наличие других возможностей, сомнения, колебания. Но для них не существовало другого пути – лишь тот, по которому они пошли. Между тем Артур говорил что-то о нашей жизни, дескать, она такая у нас счастливая. Он любит меня. В этот вечер – в виде исключения – он считает возможным сказать мне об этом. А я? А я впервые не знала, что ответить, я молчала…

Что значит «любить»? Желать другому добра? В данном случае – да! Быть собственницей, рассматривать любимого как свое достояние? Да, и это тоже. И я вдруг поняла, что это ограниченное, немного мещанское существование, которое так нравилось Артуру, я выбрала сама. Разве потерпела бы я, чтобы моего мужа видели рядом с другими женщинами? До сих пор у меня не было почвы для ревности, но я знала, что она дремлет во мне. Артур – это мое. Однажды я зашла в банк под пустейшим предлогом: утром я намеренно забыла попросить у мужа денег, чтобы иметь возможность неожиданно заглянуть к нему на работу после обеда. Ничто тогда не вызвало у меня опасений. Я внимательно осмотрела все вокруг – ни одна из хорошеньких девиц не показалась мне чрезмерно соблазнительной, а при виде кабинета Артура – стеклянной клетки в конце зала, я окончательно успокоилась. С тех пор я больше не думала об этом. – Грушницкая вдруг замолчала и внимательно посмотрела на Гордеева: – Что с вами, Юрий Петрович?

Гордеев вытер пот со лба. Он не знал как быть. С одной стороны, ему смертельно хотелось прервать ее серией четких, конкретных вопросов, на которые можно будет получить такие же четкие ответы, с другой – он боялся, что тогда может вообще ничего не услышать.

– М-м, – сказал адвокат, – я весь внимание. Главное, не теряйте нить.

– Не сомневайтесь, – успокоила Грушницкая.

14

После недолгой паузы она продолжила свой чрезмерно эмоциональный и откровенный, но лишенный необходимых адвокату фактов рассказ:

– И вот тогда у меня вдруг возникло сомнение… нет, не в муже, а в моей любви к нему. В его любви ко мне, в наших отношениях, составлявших суть нашей жизни. А все потому, что я увидела другую пару, совсем на нас не похожую, настоящую… Конечно, я смотрела на этих двух незнакомцев глазами человека, одержимого древней, как мир, неосуществленной мечтой. Как хотелось бы мне узнать, что лежит в основе такого союза! Похоже, они были завсегдатаями этого ресторана, и я могла бы, по крайней мере, выяснить их имена. Жалкий кончик ниточки, на которую можно нанизывать мечты. Представляю себе, как удивился бы и как, наверное, был бы даже шокирован Артур, услышав, о чем я спрашиваю метрдотеля, но какое это имело значение? Меня удержало не это. Просто я решила не узнавать о них ничего больше – лишь то, что наблюдала сама. Вот что произошло со мной. Надеюсь, вы понимаете, что это оказалось для меня совершенно исключительным переживанием? Возможно, я описала ситуацию слишком длинно, но я до сих пор не пыталась ее анализировать, а ведь в ней и моя жизнь. Я прекрасно понимаю, что злоупотребляю вашим терпением, и…

Гордеев протестующе поднял руку.

– Да-да… Но, надеюсь, вы поймете меня. Я не жду от вас непременного одобрения моих действий, но… все же хочу ввести вас в курс и последующих событий.

– Я не против, – с облегчением выдохнул Гордеев, уже испугавшийся, что деликатная дама сейчас смотает удочки, и все закончится, так и не начавшись.

– С той минуты, как я поняла, что не люблю Артура, с той минуты, как все, что было существом моей жизни, предстало предо мной гигантской ошибкой, состояние длительной спячки, неосознанного оцепенения сразу кончилось. Во всяком случае, с длительным ничегонеделанием в пустой квартире было покончено. Закончились как приступы бесконечного наведения чистоты, так и следовавшие за ними периоды бесплодных мечтаний. После десяти сумеречных лет я вышла наконец в шумный мир людей. Я тотчас решила перестроить свою жизнь – полностью и на другой основе. Надо заново начинать – слишком многое уже принесено было в жертву лжи. Теперь я знала, что все может быть иначе, и это придавало мне силы. Но прежде всего, в предвидении возможной независимости мне следовало внутренне настроиться иначе. Слишком долго я была вещью – пора было становиться человеком. Я была не юная дурочка и не обманывалась насчет прочности той свободы, к которой так стремилась, – конечно, это была всего лишь химера, и она могла рассыпаться в прах, едва я бы себя вновь с кем-то связала. С другой стороны, ну так что же?! Какого черта, собственно говоря?! Просто тогда, расставаясь с этой свободой, я буду твердо знать, почему я так поступаю. Ведь должен же существовать где-то человек, действительно предназначенный мне судьбой! Быть может, он совсем близко, и потому я его не замечаю, или он слишком далеко, и потому я не могу до него добраться. Но если ему и мне суждено встретиться и стать одним целым, мы найдем друг друга. Вот как я думала. Итак, я почувствовала необходимость немедленно сбросить с себя ярмо, а заодно – надо быть великодушной – снять цепи с Артура.

Мой первый шаг был весьма скромным: я посоветовала мужу не приезжать больше в полдень обедать домой. Его положение на работе изменилось, и это было вполне здравое предложение. Я сослалась на то, что он понапрасну теряет время и что такой распорядок дня давно изжил себя. Мне кажется, он удивился моей горячности, хотя и согласился со мной. Осознав, что мне безразлично, на что Артур употребит эти освободившиеся два часа, я ощутила сладкое чувство свободы: ведь тюремщик, как и узник, тоже прикован к своему месту. Но, естественно, я не могла поделиться с Артуром своими мыслями. Как же теперь приступить к главному? Объявить о том, что я хочу снова начать работать? Абсурдно, но факт: для женщины в моем положении свобода означала возвращение к труду, к тому самому труду, что порабощает столь многих!

Вывод этот заставил Гордеева искренне расхохотаться и подмигнуть Грушницкой. Она тоже была довольна сказанным и продолжала:

– В свое время, еще на последнем курсе института, я сотрудничала с одним однокашником, который уже тогда был полон грандиозных концертных планов – относительно гастролей в России разных эстрадных знаменитостей.

– Вы говорите о Варенцове?

– Вот именно. У него тогда мало что получалось, а кроме того, как только наши материальные возможности это позволили, Артур настоял, чтобы я отказалась от работы и проводила дни дома. С тех пор, как я уже сказала, прошло десять лет. То, что он мог содержать семью, видимо, придавало ему уверенности, которой ему так часто не хватало в других обстоятельствах. Честно говоря, я сомневалась, что мне удастся восстановить с Варенцовым какие-то отношения, а ведь они в свое время были очень дружескими и теплыми, но постепенно оборвались. Но я держала такой вариант в голове. Прошла неделя с тех пор, как Артур перестал приезжать домой в полдень, и я начала жаловаться, что скучаю, что мне совершенно нечем себя занять, а это в наши дни абсолютно недопустимо, – словом, появился предлог, для того чтобы заговорить о работе… Хорошо бы поступить в какое-нибудь издательство, например, или – почему бы и нет? – по старым следам в какой-нибудь музыкальный журнал или агентство. Все произошло так, как я и предвидела, притом без всяких осложнений. С тех пор как открытие, что я не люблю мужа, принесло мне свободу, я строила свою новую жизнь с терпением и тщательностью муравья. Меня можно было сравнить с заключенным, продуманно и расчетливо готовящим смелый побег. Что сталось бы со мной, не случись того потрясения? Но я же сама это потрясение вызвала! Другая на моем месте, без сомнения, и не заметила бы той пары. А теперь вот постепенно менялась и моя жизнь.

Однажды Артуру пришлось задержаться на общем собрании банковских служащих. И я знала, что его не будет дома допоздна, значит, у меня появилось время заняться своими проблемами. Вы понимаете?

Гордеев сосредоточенно кивнул.

– Продолжайте, пожалуйста.

– Короче, я встретилась со Степаном Варенцовым, и этот момент оказался для меня поразительно удачным. Он принялся меня уверять, что вот уже несколько месяцев занимается поиском кандидата на вакантное место своего референта. А когда я выразила беспокойство, что за прошедшие десять лет потеряла всякое представление о современной музыке, он беззаботно махнул рукой и расхохотался. Правда, потом Варенцов заметил, что квалифицированные сотрудники в наше время встречаются довольно часто, а вот людей, обладающих определенными моральными принципами, найти труднее. Ему уже не раз случалось ошибаться, но он убежден, что со мной такой проблемы не возникнет. В общем, положение мое сразу определилось. Последние годы мой босс много путешествует. Русских продюсеров сейчас все больше ценят за границей.

– Правда? – с сомнением сказал Гордеев.

– Это верно, во всяком случае, в отношении Варенцова, – заверила Грушницкая. – Словом, я появилась в его компании очень кстати, поскольку хорошо знала Степана и смогла снять с него бремя каждодневных забот и дать возможность плодотворно работать. Теперь он мог всецело отдаться своим безумным затеям. Цитирую его почти дословно. Жалование, которое он мне предложил, – сама я этого вопроса не поднимала, – намного превосходило мои запросы. Вообще, меня бы ничуть не обеспокоило, если б я мало зарабатывала, а вот то, что я зарабатываю много – в моем представлении, – внушало мне большую уверенность в себе.

– А как муж отреагировал?

– С Артуром и на этот раз все обошлось, даже проще, чем я предполагала. Я боялась, что он разволнуется, тут же придумает массу возражений. Он же, напротив, нашел мою идею удачной и вполне понял нежелание посвящать его в мои планы, пока не будет чего-то реального. Он чувствовал, что последнее время я нахожусь в подавленном состоянии, и искренне надеялся, что перемена в образе жизни пойдет мне на пользу. Он, со своей стороны, крайне обеспокоенный моей депрессией, тоже пытался что-то придумать и хотел предложить мне, наоборот, поехать отдохнуть! Но раз я решила по-другому… А потом, ведь я всегда, в любую минуту могу отказаться… Если, скажем, буду слишком уставать… Ха! Даже смешно.

Уже через неделю моя жизнь оказалась заполненной до отказа. Не успела я появиться в фирме Варенцова, как меня подхватил нескончаемый водоворот дел, Степан уже не мог без меня обходиться – в плане профессиональном, конечно, ибо в остальном… У него, оказалось, были две официальные любовницы, но еще, как я подозреваю, и немало увлечений. К счастью, этой стороной его жизни занимаюсь не я – в этом состоят основные обязанности его личной секретарши. Ей приходится следить за тем, чтобы дамы не сталкивались друг с другом, улаживать трудности и даже разрешать драматические ситуации, что уже случалось и наверняка повторится не раз. В вопросах же профессиональных Степан не перестает удивляться моей необыкновенной способности вживаться в дело и не понимал, как он мог до сих пор заниматься один всем тем, что теперь он делит со мной!

– От скромности вы не умрете, – заметил Гордеев, хотя ему, в сущности, было глубоко наплевать.

– Привожу в точности его слова, – объяснила Грушницкая. – Примерно через пять месяцев работы я уезжала в Лондон с целой кучей нерешенных проблем. Степан просил меня встретиться там с ним, так как он сначала поедет в Испанию и Португалию, а уж потом – в туманный Альбион. В общем, до встречи с ним я должна была подготовить встречу с одной капризной, даже не звездой – звездочкой, гастроли которой Варенцов позарез хотел устроить. Перспектива провести два дня за границей очень меня обрадовала. Я немного боялась, как бы Артур не начал ворчать, что работа отнимает у меня слишком много времени, но все прошло гладко. Он лишь пошутил, что будет вполне удовлетворен, если я хотя бы останусь по эту сторону Атлантики. Мне очень нравилась моя новая жизнь. Я чувствовала себя раскрепощенной, хотя у меня появились всевозможные обязанности, обязательства, я стала уставать. Но только теперь я до конца постигла бедность и пустоту моей прежней жизни… если только я все не придумала. – Она лукаво посмотрела на адвоката.

Гордеев даже поперхнулся от неожиданности.

– Нет, конечно нет, – засмеялась она. – Знаете, честно говоря, я очень рада, что рассказываю вам эту историю. Долгое время я как будто с трудом вспоминала, что же побудило меня искать перемен. Как бы сквозь туман видела ту пару, из-за которой пришел в движение любопытный механизм моего освобождения, и иногда спрашивала себя: а существовали ли на самом деле те двое и встречала ли я их? Быть может, рано или поздно все это как-то объяснится, думала я. Конечно, я имею в виду не факты, ибо они неопровержимы. Итак, мы подошли к самому главному.

Из Лондона я поздно вечером позвонила Артуру, и оказалось, что его нет дома. Мобильный телефон не отвечал. Это было просто невероятно! Я ломала голову, где же он мог находиться? Он, мой Артур, у которого нет близких друзей. Только бы с ним ничего не случилось. Мне уже начало казаться, что он в больнице. А я в Англии – и ничем не могу ему помочь. Да в самом ли деле по мне эта новая жизнь? В общем, я провела ужасную ночь, а утром наконец дозвонилась до мужа. Он был в отличном настроении и клялся, что я, должно быть, не туда попала, так как вчера вечером он никуда не выходил. Артур заявил, что решил воспользоваться моим отсутствием, чтобы последить за здоровьем, сходил в бассейн и рано лег спать. После этого разговора на сердце у меня стало тревожно.

Тем не менее я выполняла свои профессиональные обязанности. Довела переговоры с сумасшедшими рокерами до конца. Варенцов остался доволен. Он уезжал утром, а я собиралась лететь вечером, чтобы день провести в Лондоне без всяких дел. Едва ли не впервые после замужества я оказалась одна – совершенно одна! Меня так и подмывало вкусить холостяцкой жизни, но я решила лететь самолетом в тот же день…

Я вот о чем все время думаю: стать свободной женщиной – разве это легко? Освободиться от другого – да, но от собственных влечений?.. Ведь надо от столького отказаться! В который раз я вновь пересматриваю свои как будто бы уже бесповоротные решения. Почему прочность брака в значительной степени зависит от того, сколько времени супруги проводят вместе? Не говорит ли это о ненадежности чувств?

– Я не знаю, – честно сказал Гордеев. – Я знаю много женатых пар и много разведенных. У всех свои истории. Они похожи и… непохожи. Продолжайте, пожалуйста.

– Постепенно я пришла к выводу, что окружающий мир за те полгода ничуть не изменился – поколебалось лишь спокойствие моей скромной персоны. Когда я ехала в аэропорт и думала о муже, я испытывала только одно желание: вернуться в себя, уползти в свою раковину и забыть о вдруг проснувшемся тщеславии, которое едва не стоило мне счастья. Мне кажется, за эти полгода я обошла вокруг себя самой, как вокруг света, и теперь знаю достаточно, чтобы решить, чего я хочу на самом деле. В общем, я поняла, что не могу жить иначе. Разве побег мой был столь необходим, обогатил меня чем-нибудь? Впрочем, это не имеет значения… все равно никогда уже мне не стать той, что я была раньше.

Итак, во второй половине дня, уж точно не помню во сколько, я села в самолет в аэропорту Хитроу. Заснуть я не смогла, как ни старалась. Я не принимаю снотворное в самолетах, после этого голова квадратная. Вы спите в самолетах, господин адвокат?

Гордеев покачал головой.

– И правильно. Я хорошо помню, что уселась, даже не взглянув на соседа, и постаралась устроиться поуютнее. Книга, плеер, коктейль… Лишь вооружившись всеми этими необходимыми вещами, я повернулась налево. И увидела женщину с классическим профилем и гладко зачесанными волосами. Это была Она.

– Кто? – спросил Гордеев.

– Та самая женщина из ресторана, которая изменила мою жизнь.

– Давайте наконец называть вещи своими именами, – взмолился Гордеев. – Вы говорите об Альбине Артемьевой?

– Да, но тогда я еще не была с ней знакома.

– Значит, все же познакомились?

– Наберитесь терпения.

– Да уж терплю, – пробурчал Гордеев.

– Знаете, это просто необъяснимо, что я снова увидела ее. Будто колесико судьбы сошло с места, будто произошла ошибка. Она должна была навсегда исчезнуть с моего горизонта – а она сидела рядом со мной. Такое случается лишь однажды. Я думала: страдает ли она от разлуки, о протяженности которой я, естественно, не могла судить? Нет, конечно, не страдает: такую любовь не может убить разлука. В подобном чувстве нет места сомнениям. Вот это-то и было чудом. Убежденная в главном, я смотрела на эту женщину, а ведь, в сущности, еще совсем молоденькую девушку – но такую спокойную, уверенную в себе, словом, такую же, какой я видела ее в тот первый раз. И конечно, образ ее спутника незримо присутствовал рядом с нею.

– То есть она была одна?

– Она была одна, – подтвердила Грушницкая. – Самолет тем временем взлетал. Небо в иллюминаторах из темного стало черным: в ту секунду, как мы оторвались от земли, опустился густой туман. Помню, я любовалась изысканным багажом своей соседки: все вещи были разных размеров и формы, но близкие по материалу и цвету. Они представляли собой как бы одно семейство. Мне хотелось на чем-то сосредоточить внимание и попробовать отвлечься от болтанки – самолет то и дело нырял в ямы, хотя нас уверяли, что все нормально. Но как?

Я обратила внимание, что на безымянном пальце моей соседки нет обручального кольца, но это в конце концов ничего не значит, ибо она, конечно, выше всяких условностей. Интересно, сколько ей лет, думала я. Должно быть, около двадцати пяти. А может, чуть меньше.

– Меньше, – кивнул Гордеев.

– Вот видите, вы все знаете лучше меня.

– Я, пожалуй, больше ничего и не знаю, – защитился Гордеев, хотя, конечно, это не было правдой. Взять, например, хотя бы то же обручальное кольцо. Он знал, что по договоренности с мужем Альбина его просто не носила: это испортило бы ее имидж молоденькой манекенщицы. – Продолжайте, пожалуйста. Вы познакомились?

– Да. Первой заговорила она. Сама бы я не решилась на это, несмотря на то что мне уже приходилось общаться с довольно знаменитыми людьми, тут бы я спасовала – все-таки эта женщина изменила мою жизнь. Она любезно осведомилась, хорошо ли я себя чувствую. Я что-то пробормотала в ответ, тогда действительно воздушные ямы следовали одна за другой. Я слабо улыбнулась, и вдруг что-то всколыхнулось во мне, словно неистовые волны прорвали плотину. Я позволила накопившимся во мне вопросам вырваться наружу. Сначала самые банальные: как ей удается так спокойно переносить качку? «Я столько часов провела в воздухе и много раз облетела вокруг земли», – ответила она и продолжила разговор: приземление будет нелегким, в любом случае мы намного опоздаем, если вообще нас не посадят на другом аэродроме, как с ней уже бывало… Да, на прошлой неделе… Она посмеялась над подобной перспективой – все непредвиденное явно забавляло ее. Как человека свободного, который наслаждается игрой воображения! Я же при мысли о том, что нас могут посадить где угодно, встревожилась. К тому же мне хотелось как можно скорее добраться до Артура. Или хотя бы предупредить его, чтобы он знал, где я! А моя соседка смеялась над моим волнением, придумывала тысячи возможных осложнений. Тогда я вдруг осмелела и спросила, ждет ли ее кто-нибудь в Шереметьеве. Она, казалось, была удивлена. Нет, но она оставила там свою машину… А кроме этого верного друга, она не представляет себе, кто бы еще мог ее ждать. Сказано это было очень просто, без всякой горечи, как нечто само собою разумеющееся. Но ведь у нее есть друзья? Ну, конечно, у всех есть друзья. Но друзья, которые приехали бы ради нее в Шереметьево… Она сделала недоверчивую гримаску. В сущности, у нее даже есть муж. Но он не знает, что она прилетает. Они уже практически в разводе. Тут же я узнала, что все ее время отнимает работа – подиум, вот почему она много разъезжает. Да, она работает для модельного агентства «Стар Лайтс»… Она произнесла название, которое мне ни о чем не говорило. Внезапно небо просветлело – мы приближались к Москве. Меня охватила паника – нет, я не могу расстаться с ней вот так! Лучше бы я вообще ее не встречала никогда! Но теперь это невозможно. И вновь за меня, без моего участия, сработал некий беззастенчивый механизм. Все, что произошло, несомненно, имело какой-то смысл. И мне пришлось повиноваться и все-таки попробовать разгадать тайну – тайну совершенства, тайну успеха. Как всякий робкий человек, я накрутила себя и с каким-то поистине злобным бесстыдством принялась выпаливать все подряд: и про годовщину, и про ресторан, и про впечатление, которое она на меня произвела, и про открывшиеся у меня вдруг глаза, и про последствия. Я смеялась, чтобы придать большую легкость словам, хотя слезы то и дело подступали к горлу. Я рассказала ей, как, дойдя в своих рассуждениях до логического конца, обрела наконец свободу и вот теперь сижу в самолете рядом с ней. Она смотрела на меня, а я все говорила, объясняла, как я предполагаю строить дальше свою жизнь… Она слушала меня, не прерывая, явно удивленная, но все с тем же непоколебимым спокойствием. Какой же издерганной, уязвимой, растревоженной чувствовала я себя рядом с этой женщиной, исполненной такой безграничной уверенности в себе. Наконец после долгой паузы она заговорила:

«Подождите, когда это было и где? Вы совершенно уверены? Но как все это, однако, странно…»

Она достала из сумочки электронную записную книжку. Ну вот, подумала я, а еще говорят, модели – непроходимые тупицы. Она пощелкала по кнопочкам, пытаясь восстановить в памяти прошлое, найти какие-то зацепки.

«На тот день у меня ничего не записано. Вы правда уверены?»

Отвечать мне казалось излишним. Ну, конечно, я точно помнила – и еще как помнила! Она опять заговорила:

«Ах да! Но это было не приглашение… И не что-то запланированное… Поэтому я и не записала… В тот вечер мы показывали свою коллекцию… И в ресторане я была с молодым англичанином, нашим покупателем. Меня попросили куда-нибудь с ним пойти. Мы ходили в кино, смотрели какой-то дурацкий фильм. Но я совсем не знала его, вот что странно. Впрочем, кажется, он был очень мил. А после того ужина я больше ни разу его не видела».

Улыбка исчезла с ее лица. Она вспоминала.

«Этот мальчик был действительно мил. Совсем-совсем не похож на моего мужа-психопата. У меня муж – знаменитый художник, – она засмеялась, – встретите его, не говорите, что знакомы со мной. А тот мальчик… интересно, я ведь о нем забыла, а вот сейчас вспоминаю и вижу его совсем в ином свете… Но, конечно, не таким, каким вам нарисовало воображение. Совсем не таким». Она еще долго сидела, задумавшись, и потом сказала как-то очень значительно: «А быть может, из нас и правда получилась бы идеальная пара, только вы разглядели это лучше нас самих».

– И все? – спросил Гордеев. – Вы больше с ней не общались? Не обменялись телефонами, ничего такого?

Грушницкая покачала головой:

– Она мне еще сказала одну вещь, совсем не подходящую для молоденькой женщины. Что-то в том духе, что жизнь для каждого – лишь более или менее длительный путь, который человек проходит один, а все остальное – игра воображения. И если, например, со стороны вы производите впечатление женщины, довольной своей жизнью, этакой победительницы, разве вам от этого легче?

Гордеев крякнул от досады. А ведь она врет. Она общалась с манекенщицей и позже. Но почему она врет? Почему?!

– Что вы думаете обо всем этом? – спросила Грушницкая.

Гордеев делано пожал плечами:

– Мне кажется, люди обычно боятся верить в совпадения. Писатели боятся их использовать. Жизнь соединяет в один запутанный клубок и случай, и общее направление человеческой судьбы. Но в конце концов, победителей не судят.

Грушницкая улыбнулась ему с благодарностью:

– Знаете, это ведь моя любимая поговорка! Конечно, сильная воля много значит, но разве может она противостоять обилию свободного времени? И оно разрушило мою прошлую жизнь.

– Да, и еще одно, – спохватился Гордеев, когда они уже прощались. – По поводу предстоящего концерта Маккартни…

– Ну вот, – расстроилась Грушницкая. – Вы все-таки не утерпели, да? Но я же вам сразу сказала…

– Нет-нет, – перебил адвокат, – я просто хотел сказать, что мне всегда больше нравились «Роллинг Стоунз».

Грушницкая выпучила глаза.