Текст книги "Одержимость"

6

– Пойдемте, что ли, куда-нибудь поедим? – предложил Гордеев, когда они вышли из подъезда. – У меня от этого рома с чаем ужасно шумит в голове и аппетит проснулся просто зверский.

– Насчет аппетита – аналогично. Пойдемте, тут поблизости есть вполне приличное кафе. А в голове у вас шумит от бездонных глаз и россыпи златых кудрей несравненной Валерии. «Проходите, пожалуйста, Юрий…» – Брусникина очень похоже воспроизвела интонации Гончаровой. – Запала она на вас, как выразился бы Норинский. Признавайтесь, что она вам нашептала?

– Рассказала, как Болотников делал ей предложение, и про любовь с неодновременного первого взгляда.

– Что, серьезно?

– Серьезно, а Норинский вам что?

– Показал кабинет Болотникова.

– Тоже голубой?

– Нет, нормальный. В смысле цвета.

– А в смысле форм?

– Много книг: по шахматам, монографии по математике, целая полка посвящена психологии и всяким трактатам о воспитании личности. Книги – это в какой-то степени Болотникову в плюс, а в минус – все стены увешаны всяческими дипломами и снимками его, гениального, с медалями, кубками; в шкафах и на полочках те же медали, кубки, самые разнообразные почетные призы и подарки, обязательно повернутые так, чтобы гравировочку было видно: Болотникову за выдающиеся, особые и тэ дэ заслуги, – в общем, тотальный культ личности хозяина, воплощенный в призах. Я подумала, может, это Гончарова ему прижизненный музей устроила? Норинский сказал – нет, все это барахло сам Болотников собирал и расставлял по полочкам. Но не это главное. Главное, думаю я, что вчера я была права, предположив, что никакие это не самоубийства. Гладенькая картина, нарисованная каким-то очень умным негодяем, прямо у нас на глазах начинает бугриться, ломаться и расползаться по швам. Слишком много вокруг наших погибших подозрительных обстоятельств, вы не находите?

Гордеев ничего не ответил.

– Какие-то непонятные отношения тетки Мельника и Мовсесяна, – продолжала Брусникина, – которые они явно не собирались афишировать, Норинский в домашних тапочках заплетающий косы Гончаровой, сама грациозная Валерия, которая первому встречному готова рассказать, как ей делали предложение, будто провоцируя сделать еще одно. – Брусникина еще раз скопировала Гончарову, выдохнув прерывистую тонкую струйку пара. На морозе пар тут же растаял, а не поплыл как дым. Она попробовала еще раз, и снова не получилось. – Короче, запутанные связи, но самое главное – большие деньги. А это значит, что имеется на самом деле громадье вполне рациональных мотивов для убийства. Или убийств. Убийств, возможно, не имеющих отношения к шахматам вообще или имеющих к ним весьма опосредованное отношение. Что скажете?

– Ничего.

– То есть как – ничего?! – Брусникина остановилась. Гордееву пришлось обернуться и повторить:

– Ничего.

Забавно, подумал он, сегодня они впервые по-настоящему работали вместе, говорили с одними и теми же людьми. Но увидел и услышал каждый свое. Евгения Леонидовна, как заправский сыщик, тут же ухватилась за какие-то деньги, супружеские измены и напрочь забыла о словах Болотникова и намеках Мовсесяна – компьютер неведомо как довел до самоубийства двух шахматистов. Это же тихий апокалипсис! Почему же тогда она хватается в первую очередь за «бытовуху»?! Это часть стратегии, разработанной Воскобойниковым, заготовленные версии, которые Брусникина должна плавно продавливать, отвлекая его, Гордеева, от чего-то главного? Для этого они сегодня вместе?

– Мы, разумеется, досконально проверим все возможные расклады, отработаем все мотивы, – неохотно продолжил он.

– Но?

– Но у меня есть предчувствие, что все ваши «реалистические» построения скоро заведут нас в хороший, добротный тупик.

– Предчувствие? – прищурилась Брусникина.

– Да, обычное предчувствие.

7

Гордеев сидел в ресторане «Пушкинъ», на антресолях, размышлял и пил красное вино с сыром и каштанами. За соседним столиком сидел улыбчивый мужчина, он много и со смаком ел и в спиртном тоже себе не отказывал.

Пять минут назад убежал Щербак, отчитавшийся о проделанной работе. Сыщики «Глории» тщательнейшим образом осмотрели квартиру Гуревича и не обнаружили ни следов взлома, ни свежих следов пребывания посторонних. Несмотря на то что в квартире побывала бригада «скорой» и топтались Гордеев с Брусникиной, Щербак уверял, что рассыпанные бумаги, разбитый цветочный горшок и прочие беспорядки – дело рук самого Гуревича. По поводу троих подозрительных милиционеров Николай тоже кое-что раскопал. Внимание на них обратила не только бдительная пенсионерка. Одна дама, гувернантка юного нувориша из соседнего дома, была до глубины души возмущена тем, что джип, на котором уезжали трое, забрызгал ее любимого воспитанника грязным снегом. Она записала номер машины и собиралась жаловаться. Щербак этот номер пробил. Джип был зарегистрирован на некую фирму «Универсал-Инвест», оставалось выяснить, какие отношения у Гуревича с данной фирмой и имеет ли это отношение к смерти Болотникова и инфаркту Гуревича.

Проверка Болотникова, а теперь уже и Мельника, по муровским каналам не дала ничего. Ни один из них, а также их родственники не привлекались, не фигурировали, даже жалоб и заявлений никаких не подавали. Кроме некоего Артура Львовича Куфмана. Муж суровой Ангелины Марковны погиб в автомобильной катастрофе в 1989 году, и его фамилия, естественно, упоминалась в уголовном деле. Он не был виновником аварии, за рулем сидел какой-то его приятель. Они оба погибли по вине водителя мчавшегося навстречу грузовика…

Хоть и подсказывала Гордееву интуиция, что «бытовуха» – пустышка, что искать надо вокруг компьютера и его разработчиков, но проверять все равно придется все. И Гончарову с Норинским, и тетушку с Мовсесяном, и все, что понарассказал Данила о сложных отношениях в команде Мельника, и справедливость отзывов Мовсесяна о Болотникове. И все это могут сделать, конечно, не Брусникина с Заставнюком, а только Щербак с Головановым, а он даже на текущие расходы ребятам не может выдать, потому что, видите ли, Воскобойникову взбрело в голову использовать только своих, доморощенных детективов.

Невесело размышляя обо всем этом, Гордеев механически разглядывал висящую на стене «Сравнительную таблицу скорости некоторых движений» – парохода, велосипеда, скаковой лошади, пушечного ядра и звука.

Улыбчивый мужчина за соседним столиком отсалютовал ему рюмкой коньяка. Гордеев машинально приподнял свой бокал и допил «Божеле нуво». Тут принесли счет, он расплатился и вышел из ресторана. Сел в свою машину и стал разогревать двигатель. Через две минуты выехал со стоянки и неспешно поехал по Тверскому бульвару. Погода была ничего себе, примерно ноль градусов и почти без снега, а для автомобильной Москвы это, как известно, самый оптимальный вариант. Сзади посигналили, и Гордеев сместился в свободный правый ряд. Но сигналы не прекратились. Юрий Петрович увидел, что следующий позади «БМВ» предлагает ему притормозить… Это было странно, знакомых у него, конечно, много, но никого он не мог припомнить на такой машине. А впрочем, мало ли, люди сейчас меняют машины как перчатки. Это только он, да, пожалуй, еще Денис Грязнов годами способны ездить на одной и той же.

Гордеев притормозил и ждал, что к нему подойдут. Сам выходить из машины он был не намерен. Тут у него зазвонил телефон.

– Юрий Петрович, – сказал незнакомый мужской голос, – будьте добры, пересядьте ко мне в машину на два слова.

– Чего ради? – сказал Гордеев, не вступая в дискуссию относительного того, откуда незнакомцу известен номер его телефона.

– Вашего клиента ради.

Гордеев подумал немного и вылез из автомобиля. Пересел в «БМВ», который, оказывается, стоял в полусотне метров сзади – идти пришлось немало. И не слишком удивился, обнаружив там соседа по ресторану «Пушкинъ» – улыбчивого прожорливого мужчину.

– Что вам нужно?

– Мне ничего не нужно, – широко улыбнулся тот. – Зато, кажется, вам нужно слишком многое. И меня послали попросить вас, очень вежливо попросить, заметьте, что я и делаю с нескрываемым удовольствием, поскольку больше всего на свете после хорошей трапезы люблю общаться с интеллигентным собеседником, так вот, меня послали попросить вас умерить свои фантазии. Вы, конечно, человек не глупый, и с воображением у вас все в порядке, но знайте меру…

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Вы знаете, о чем я говорю. И какого клиента имею в виду.

– Я одновременно веду до пяти дел.

– Но не во всех же пяти делах вы до такого дофантазировались.

Гордеев обратил внимание, что руки улыбчивого мужчины совершенно неподвижны. Одна лежит на руле, другая покоится на колене. И даже мизинец не дрогнет. Однако, выдержка. Такое иногда можно встретить у бывших военных.

– И все-таки я по-прежнему не понимаю, о чем вы?

– Ну конечно! И знаете, вот ведь парадоксальная штука: с одной стороны, ваши изыскания совершенно тщетны, а с другой – они зашли слишком далеко, и вообще…

– Что, «вообще»? – непринужденно спросил Юрий Петрович, но на самом деле он чувствовал себя далеко не блестяще. Было, мягко говоря, не по себе. К тому же он совершенно не понимал, что происходит.

– Ничего. Я вам все сказал, и будьте любезны, выйдите из машины. Покиньте салон, так сказать, – тоном стюардессы предложил «улыбчивый».

Вернувшись в свою машину, Гордеев позвонил Рубинову. Собственно, из пяти, а вернее, четырех дел, которыми Юрий Петрович в данный момент занимался, интерес «улыбчивого» могли вызвать только Рубинов и гроссмейстеры-самоубийцы. Остальные: две давние и скучные тяжбы – раз в год давал консультации – рутина. У Матвея оба телефона молчали – и домашний, и мобильный. Что ж, на нет и суда нет… Или гроссмейстеры-самоубийцы все-таки? Кому-то не понравилось, что он ухватился за «компьютерную» версию? Нужно сегодня же затребовать у Воскобойникова все материалы по фирме-разработчику. Надо выяснить, что собой представляют эти Development Comp.Inc.

Но когда он уже подъезжал к своему дому, на мобильный телефон снова позвонили, на этот раз голос был женский и тоже незнакомый. Отчего-то Юрий Петрович сразу почувствовал, что услышит сейчас что-то нехорошее. Хорошего сегодня ждать уже не приходилось.

– Гордеев Юрий Петрович?

Кажется, весь город теперь знал его телефон.

– Да. С кем я говорю?

– Дежурная сестра отделения реанимации института имени Склифосовского. К нам доставили человека, у которого нашли вашу визитную карточку. Возможно, вы его опознаете, потому что никаких документов при нем нет.

– Он жив?

– Да. Но он без сознания.

– Опишите его, пожалуйста.

– Высокого роста, худощавый, вьющиеся темные волосы, года двадцать три – двадцать пять. Родинка на левой щеке.

– Керубино, – вздохнул Гордеев.

– Как вы сказали?

– Его зовут Матвей Рубинов. А что с ним случилось?

– Его сильно избили. Сломали ребра, несколько пальцев на руках, нос. Сотрясение мозга сильное. Его привезли к нам пять часов назад, однако он по-прежнему без сознания. Но жить будет. И еще его… изнасиловали.

– Что?!

– Вы слышали, что я сказала.

Гордеев схватился за голову и поехал в Склиф. Теперь он не знал, что и думать. Неужели все это правда? И есть какие-то разноцветные существа, которые вытворяют с бедным Матвеем, то есть с Керубино, всякие ужасы?!

8

Попытка интервью с Леонидом Дименштейном корреспондента специализированного английского издания «Chesstime»:

– Как-то вы сказали, что вам удобнее жить в своем мире, где главное место занимают шахматы. А какое место в этом мире занимают шахматные компьютеры?

– К черту ваши компьютеры! Меня, как и всякого профессионала, беспокоит ситуация в шахматном мире. «Верхушке», замечу, жаловаться особенно не на что. Я же говорю о многих тысячах профессиональных игроков, которые к элите не относятся. Они в очень тяжелом положении. Вы, наверное, знаете, как трагически закончил жизнь гроссмейстер Лембит Оль? Он был очень хорошим шахматистом. И это лишь наиболее яркий пример. А сколько ежедневно происходит менее громких трагедий, не знает никто! Жизнь неэлитного шахматиста-профессионала чрезвычайно нелегка. И, конечно, надо что-то делать, чтобы «верхушка» не ограждалась от остальных турнирами типа Линареса или «Вейк-ан-Зее». Ситуация крайне несправедливая: те, кто выпадает из привилегированной обоймы, должны предпринимать прямо-таки сверхчеловеческие усилия, чтобы их вновь пригласили в элитарный клуб! Какого хрена? Дайте людям нормально зарабатывать!

9

Воскобойникову Гордеев сказал, что отрабатывает контакты Болотникова и Мельника (этим на самом деле занялся Щербак), а сам сосредоточился на Керубино.

Он еще раз тщательно опросил знакомых, друзей и клиентов Рубинова, которых смог определить по его записной книжке. Заново и многократно прослушал три кассеты с записями «похищений», но это выглядело натуральным фэнтази и ничего не дало. Он переночевал в его квартире, вооружившись видеокамерой и крепким кофе. Тоже безрезультатно. Никто не появлялся. Никто не звонил. Никто не интересовался Рубиновым.

Может быть, не интересовался потому, что знал, что дома его больше нет?

Гордеев регулярно звонил в Склиф и приезжал туда три раза – просто поговорить с докторами, но ничего, к общему недоумению, не менялось. Двое суток Матвей так и не приходил в сознание. Происходило что-то странное: жизненные показатели его были в норме, во всяком случае, полностью соответствовали полученным травмам, никаких внутричерепных гематом обнаружено не было, сотрясение мозга, как правило, не сопровождается комой, но он был в коме. И доктора даже не строили прогнозов, когда он придет в себя. Впрочем, как объяснил Гордееву один нейрохирург, травмы головы – такая иррациональная вещь, после которой с человеком может быть что угодно. Например, дольше жить после этого будет.

Гордеев корил себя за то, что не проследил за улыбчивым мужиком из «БМВ», а впрочем, наверно, это было нереально: насколько помнил адвокат, когда он вернулся в свою машину, «БМВ» уже и след простыл. Наверняка «улыбчивый» специально остановился далеко позади, чтобы иметь потом фору. Юрию Петровичу казалось, что когда он подходил к «БМВ», то бросил взгляд на номер машины, но, как ни тужился теперь, вспомнить его не мог…

Он сидел в офисе «Глории», когда позвонила Брусникина. Сева Голованов только начал рассказывать:

– …Наряд милиции, который его обнаружил и вызвал «скорую», был там примерно в половине пятого утра. Керубино лежал в пижаме и махровом халате на плитах у самой воды, ну, в смысле у края льда. Его дом там во втором ряду стоит, не прямо окнами на Москву-реку, и этот псих, получается, среди ночи поплелся в тапочках даже не во двор, а фиг знает куда. То ли он хотел реку по льду перейти, то ли топиться шел, да забыл, что лед стоит…

Гордеев извинился и ответил на звонок.

– Можно прямо сейчас поговорить с Колпаковым, – сообщила Брусникина. – Я еду в гостиницу. Присоединитесь?

Черт! Конечно же, в самый неподходящий момент! Как не хотелось сейчас разрываться между двумя делами!

А с другой стороны, и на одном Рубинове зацикливаться нельзя. так и не понятно ведь, что имел в виду «улыбчивый».

– Давайте через полчаса, хорошо?

– Хорошо, жду вас у главного входа.

До «Хилтона» от «Глории» ходьбы было минут пять, но Юрий Петрович хотел закончить с Севой.

– Где и кто его бил, не выяснено?

– Ни в квартире, ни во дворе крови нет. Обнаружили только то, что с него натекло, пока лежал. Следов борьбы так называемых тоже нет. Но там обледенелые бетонные плиты, на них много не наследишь. Свидетелей нет. Слушай, а ему в Склифе охрана не нужна, его там не достанут?

– Если бы я знал, кто его достает, я бы знал, нужна ли охрана.

10

– Что вы все привязались к дурачку, какой с него спрос, если он инвалид, умалишенный? Что он вам рассказать может? – возмутилась Галина Башкова, менеджер «Хилтона» по работе с техническим персоналом. – Мне он одно говорил, милиции – другое, вам – третье. У него память как дуршлаг.

– В каком смысле – дурачку? – не поняла Брусникина.

– в прямом. Он же олигофрен, не в курсе, что ли?

– Олигофрен?

– Ну, недоразвитый. Нет, он не буйный, разговаривает нормально, школу закончил специальную. Но – чистый ребенок.

– Как же он работает, если ничего не помнит? – поинтересовался Гордеев, досадуя про себя: что за невезение? Только еще одного психа сейчас и не хватало!..

– А я и не говорила, что он ничего не помнит, – возразила Башкова, поглядывая на часы: ее рабочий день, очевидно, заканчивался. Но не сослалась на занятость, не выпроводила надоедливых визитеров, взялась защищать подчиненного и защищала уже последовательно. – Я просила, чтобы вы его понапрасну не дергали. А память у него просто короткая, и соображает он очень медленно. Если ему долго объяснять и несколько раз, он запоминает. График работы, когда какую территорию убирать, он, например, не сразу, но запомнил. Работает очень старательно, никогда ни на что не отвлекается, как другие, поэтому его этажи всегда чистые, я им довольна. Техники, правда, Алексей боялся первое время: пылесос боялся включать, полотер, да и постояльцев дичится. А когда этот шахматист выпрыгнул – угораздило же его дверь в коридор не закрыть, а Колпаков рядом оказался – он испугался ужасно. Как ребенок. Прибежал ко мне и плакал тут, пока милиция не приехала. Я все допытывалась, что случилось, а он двух слов не мог сказать: "…там, он, окно, он, там, вниз». Заладил одно и то же, я ему хотела валерьянки накапать, а потом подумала: не знаю, можно ли им, недоразвитым, валерьянку, он пил какие-то таблетки, я видела, но какие? Позвала нашего врача, он его кое-как успокоил. Потом я дала ему два дня выходных, чтобы пришел в себя.

– И как он сейчас? Думаете, все уже забыл?

– Не знаю, специально не спрашивала, но на шестой этаж я его больше не ставлю, чтобы лишний раз не беспокоить. Мне наш врач сказал, что идиоты очень беззащитные, если с ними ласково, они хорошо работают, но могут вдруг ни с того ни с сего стать агрессивными.

Так и не взглянув на их документы, Башкова объяснила, где найти Колпакова.

Уборщик мыл лестницу между вторым и третьим этажом. Что-то мыча себе под нос, он самозабвенно скоблил перила. Довольно высокий, хорошо сложенный парень, на вид лет двадцати пяти, белобрысый, с крупными веснушками. Он был так увлечен своим занятием, что пару минут просто не замечал стоявших в двух шагах от него Брусникину и Гордеева. Только удостоверившись, что на пластиковой поверхности нет ни одного пятнышка, он поднял голову и сразу же бросился убирать с прохода свою тележку с ведрами и швабрами:

– Проходите. Я… я не заметил.

Тупая невыразительная улыбка, широко открытые детские глаза, в которых неуверенность соседствовала с горячим желанием угодить.

– А мы, собственно, к вам, Алексей, – сказал Гордеев. – Вы можете нам рассказать, как Мельник выбросился из окна?

Колпаков беззвучно зашевелил губами, зажал себе рот рукой и испуганно затряс головой.

– Не-ет, – выдавил сквозь пальцы. – Нельзя.

– Но почему?

– Нельзя.

– Вам кто-то запретил? – допытывался Гордеев. – Ваша начальница, да? Ваша здешняя начальница?

Колпаков снова отрицательно покачал головой.

– Милиция?

– Угу, – выдохнул уборщик. – Он сказал, нельзя.

– Что, вообще никому нельзя? – улыбнулась Брусникина.

Этот вопрос явно поставил Колпакова в тупик.

– Милиции же можно, следователю можно, правда? – Брусникина уговаривала мягко, медленно, давая возможность Колпакову успевать следить за логикой. – И нам можно.

– Вы – следователь? – расплылся в улыбке уборщик. – У вас есть «Мальборо»? У того следователя мне можно было курить сколько хочешь, и он отдал мне почти полную пачку.

– Нет. Но мы вам в другой раз обязательно принесем.

– Не забудете?

– Нет, не забудем.

– Хорошо. Я с вами буду разговаривать. – Он поднялся на площадку, достал из кармана мятую пачку «Примы» и присел на корточки возле урны. Закурил и замер, уставившись Брусникиной в рот, ожидая вопросов.

– Просто расскажите нам, что вы делали тогда, что увидели, все, что вспомните.

Слово «вспомните» очевидно, употреблять в его присутствии не стоило, поскольку он вдруг как-то напрягся, наморщил лоб, чуть ли не мышечным усилием выдавливая на поверхность требуемую информацию, даже вспотел, но так ничего из себя и не выдавил.

– Было утро, так? – подсказала Брусникина. – Вы работали на шестом этаже…

– Ага! – обрадовался он. – Я пылесосил ковер на шестом этаже. Да?

– Да, конечно, вы все правильно рассказываете.

– Я пылесосил ковер. Ковер был грязный. По нему тогда вчера ходили много людей. На улице был снег. Они ходили вначале по снегу, потом по ковру. Он был грязный, я его пылесосил. Я хорошо работаю. Я умею хорошо пылесосить. У меня бесшумный пылесос. Он не мешает постояльцам. Галина Ивановна говорит, я умею пылесосить лучше всех. Она говорит, я должен гордиться своей работой, потому что я ее хорошо делаю. Она дала мне одну премию. Десять долларов. Я купил себе «Мальборо», а потом спал с хорошей девочкой…

Брусникина, не дожидаясь описания хорошей девочки, мягко вернула его в нужное русло:

– А в тот день вы пылесосили ковер и что-то увидели, так?

– Увидел.

– Что?

– Я увидел: на часах на стенке большая стрелка почти дошла до восьмерки, а маленькая зашла за девятку. Я испугался. Галина Ивановна сказала, коридор должен быть чистым до восьми. Я очень старался научиться понимать по часам со стрелками. Но у меня не получается. Я тогда достал свои часы с цифрами. – Он стащил с брючного ремня довольно крупные электронные часы в прямоугольном пластмассовом корпусе и с гордостью продемонстрировал их Брусникиной. – Когда я ушел с прошлой работы, начальник мне их подарил. Он был очень добрый, всегда давал мне сигареты и пиво. Тут на стекле была трещинка, я ее заклеил…

Гордеев присел на ступеньку лестницы и откровенно зевал. Возможно, Башкова была права, и разговаривать с Колпаковым не имело смысла. Но Брусникина не сдавалась. Она терпеливо выслушивала весь этот бред, согласно кивала, даже взялась поближе рассмотреть заделанную трещинку. Уборщик просто пожирал ее глазами, он наверняка рад был бы помочь, он разбился бы в лепешку, чтобы угодить, но он просто не умел концентрироваться на одной мысли больше десяти – пятнадцати секунд. Он не успевал даже дослушать вопрос, не говоря уже о том, чтобы попробовать сознательно на него ответить. И все-таки он отчаянно пытался:

– Я вспомнил! Я посмотрел на свои часы с цифрами. Там было ноль, семь, четыре, семь. Правильно?

– Правильно. Вы замечательно рассказываете, – подбадривала Брусникина. – Посмотрев на часы, вы сообразили, что успеете сделать работу вовремя, так?

– Ага. Осталось чуть-чуть. Я повесил часы на ремень. Это меня мой хозяин научил. Он сказал, настоящие крутые парни все носят на ремне. Мобилы носят, ножики, часы, пистолеты и еще эти… те, которые пищат…

– Пейджеры, – подсказал Гордеев.

– И вы спокойно закончили пылесосить?

– Я кончил, – подтвердил Колпаков, – и поехал на лифте на пятый этаж. Нужно там было вымыть фикусы.

– Приплыли! – выдохнул Гордеев. – Фикусы! Вымыть! А Мельник выпрыгнул до или после фикусов?!

Уборщик уставился на него широко раскрытыми, непонимающими глазами, с усилием перевел взгляд на Брусникину:

– Я неправильно рассказал?

– Все хорошо, Алексей, вы молодец. Мой товарищ просто пошутил. Это шутка, правда же?

– Конечно шутка, – кивнул Гордеев. – Ха-ха. Смешно.

– Шутка! – засмеялся Колпаков. Смех у него был неприятный, металлический, словно ложкой барабанили по оловянной миске. Нечеловеческий какой-то смех. – Я люблю шутки.

– Давайте вернемся к человеку, который выпрыгнул из окна, – предложила Брусникина, когда уборщик отсмеялся. – Хорошо?

– Ладно.

– Вы увидели открытую дверь, да? А за ней человека, который…

– Он сидел. Потом встал. Открыл окно. Отбежал. Посмотрел на меня. Я думал: пылесос мешает. Я сказал: «Извините». У меня бесшумный пылесос. Если дверь закрыта, его не слышно. Я думал, он рассердился, будет меня ругать. Я хотел убежать. Но Галина Ивановна сказала: постояльцы всегда правы. Если они ругают, надо слушать вежливо и извиняться.

– Но он вас ругать не стал, так?

– Нет.

– Он вообще что-нибудь сказал?

– Сказал.

– Вы можете повторить?

Уборщик сокрушенно покачал головой, ему так хотелось ее порадовать.

– Он очень быстро говорил. Непонятные слова и быстро. Я не понимаю, если говорят быстро и незнакомые слова.

– Не расстраивайтесь, Алексей, – успокоила Брусникина. – Ничего страшного. Этот человек потом разбежался и выпрыгнул, так?

– Я вспомнил! – взвизгнул Колпаков. – Я вспомнил слово. Он сказал: «машина». Два раза. Я молодец? Потом он встал на подоконник и вышел.

– Вы уверены? – переспросил Гордеев. – Он именно вышел? не прыгнул прямо из комнаты, не перегнулся через подоконник и выпал, а вышел?

– Он вышел. – уборщик захлопал рыжими ресницами, не глядя на Гордеева. Что-то привлекло его внимание в урне. Он пошевелил смятые бумажки, почерневшую банановую кожуру, извлек на свет божий пивную пробку, тщательно вытер ее о штанину и, издалека показав Брусникиной, бережно спрятал в карман. – Я коллекционер. И еще я скоро стану знаменитым. Мое лицо будет в газетах. Все меня будут знать.

– В комнате больше никого не было? – спросила Брусникина.

– Никого не было, – повторил он, как попугай.

– А незадолго до того, может, кто-то входил в эту комнату или выходил из нее?

– Никого не было. Я посмотрел – он лежит на асфальте. Потом посмотрел на часы и тогда испугался. Начал быстро пылесосить.

– А потом пошли мыть фикусы, – закончил за него Гордеев.

– Алеша, а вы не заметили, тот человек, какой он был? Веселый, грустный, может быть, злой?..

– Я его не знаю. Про тех, кого я не знаю, я не знаю, какие они. В милиции меня тоже так спросили. А почему я должен придумывать неправду? Я теперь больше не говорю неправду, потому что я всегда попадаюсь.

Брусникина протянула ему руку, стараясь ничем не выдать своего разочарования:

– Спасибо, Алексей, вы нам очень помогли, мы обязательно как-нибудь на днях занесем вам сигареты.

Колпаков долго протирал ладонь о штаны, потом самыми кончиками пальцев коснулся ее руки, просто балдея от счастья.

– Когда вам надо будет натирать дома полы или пылесосить, позовите меня. Я могу хорошо пылесосить…

Гордеев буквально силой отодрал ее от уборщика и, увлекая за собой, сбежал с лестницы.

– Я бы сейчас и сам с удовольствием выкурил пачку… – возмущенно бурчал он себе под нос. – По крайней мере, глоток коньяку…

– Руку оторвете! – вырвалась Брусникина. – Но от глотка чего-нибудь крепкого я бы и сама не отказалась.

– В бар! – скомандовал Гордеев и с порога рявкнул дремавшему у пустой стойки бармену: – Мне – коньяк и апельсиновый сок – даме.

– Даме тоже коньяк, – поправила Брусникина, усаживаясь на высокий табурет. – И платите вы, Юрий Петрович, ибо вели себя просто возмутительно.

– лучше бы спасибо сказали. вы в курсе, что олигофрены отличаются слабым самообладанием и неспособностью подавлять влечения? Еще пара минут, и он в лучшем случае начал бы мастурбировать в кулачок, в худшем – просто на вас бросился.

– Вздор! – отмахнулась она, но скорее из чувства противоречия. Взгляд-то у Колпакова действительно был сумасшедший. – Благодарности вы от меня не дождетесь, но ваше мнение о его видении событий я так и быть выслушаю.

Гордеев залпом проглотил коньяк и жестом попросил повторить.

– По поводу падения Мельника он определенно соврал. Из милицейских отчетов мы точно знаем, что Мельник падал головой вниз, а на сальто в воздухе у него просто не было времени. Да и расстояние от стены до тела было приличное, то есть налицо стандартная парабола полета тела с ненулевой начальной скоростью. И по поводу фикусов – сказка. Башкова утверждает, что Колпаков прибежал к ней сразу, как только увидел прыжок, и ее слова наверняка сможет подтвердить доктор, которого она вызывала. Но почему Колпаков врет – это вопрос. У вас уже есть собственная теория?

– А у вас?

– Естественно. Я практически уверен, что у Колпакова нет собственных причин морочить нам голову. Но кроме неспособности подавлять влечения олигофренам также свойственны крайняя несамостоятельность и повышенная внушаемость, из чего я делаю вывод, что кто-то основательно запудрил ему мозги.

– Только не говорите мне, что это компьютер, – фыркнула Брусникина.

– Не буду. Но замороченный компьютером Мельник вполне мог.

– По вас определенно плачет какой-нибудь «Анти-Букер». За гениальные идеи в области научной фантастики. Спуститесь на землю, тут тоже весело!

– Ну-ну, – огрызнулся Гордеев. – Слушаю вашу сугубо почвенную теорию.

– Слушайте. Можете даже записать. Произошло убийство, Юрий Петрович. Кто-то вышвырнул Мельника из окна. А потом со знанием дела напугал Колпакова. Испугать его не трудно, вы сами видели…

– Что ж ваш убийца и Колпакова следом не выкинул? зачем было так рисковать, оставляя живого свидетеля?

– Не забывайте, свидетеля-олигофрена! Показания которого наверняка не будут признаны в суде. К тому же напуганного свидетеля-олигофрена, который от страха постарается побыстрее все забыть…

– Успешного вам копания в песочнице, – съязвил Гордеев и, бросив бармену деньги, пошагал к выходу. Все его начавшие было зарождаться теплые чувства к ней растаяли как дым. Дура! Ну если и не дура, то самовлюбленная дилетантка!

– Получите посылку из космоса, дайте знать, – крикнула Брусникина ему вслед.