Текст книги "Одержимость"

13

– Юрий Петрович! Какой приятный сюрприз! – Гончарова была в халатике, с накрученным на голове полотенцем, видимо, только что вышла из ванной. – Что же вы не звонили?

– Понимаете, Валерия… – промямлил Гордеев.

Любовь-морковь, значит, усмехнулась про себя Женя, неужели охмурила, заморочила? А она еще удивлялась, что это Гордеев всю дорогу сам не свой? Плетется, словно агнец на заклание. Ничего не видит, ничего не слышит, ничего никому не скажет, глаза и уши задраены, погружен в себя.

– У нас к вам небольшая просьба. – Женя выступила из-за спины коллеги, и сладенькая улыбочка с лица Гончаровой немедленно стерлась.

– Вы не один?.. – протянула она.

– Валерия, позвольте, мы посмотрим книги в кабинете Богдана? – явно оправдываясь, объяснил просьбу Гордеев.

Гончарова только махнула рукой в сторону кабинета: дескать, валяйте, и двинулась на кухню, не собираясь демонстрировать неискреннее гостеприимство. Но стоило им войти в кабинет, как из кухни донеслось:

– Юрий Петрович, можно вас на минуточку?!

Гордеев, понуро пожав плечами, вышел. Разговора, конечно, слышно не было, а жаль, жаль. Ну, ладно. Женя обследовала полку с книгами по психологии. Их было порядка тридцати – от тонких популярных брошюрок до толстых монографий. Ни в одном названии слово „олигофрения“ не встречалось. Женя наугад просмотрела оглавления в двух наиболее толстых томах и не увидела ничего нужного. Если перелистывать каждую книжку, можно застрять тут до утра.

– Юрий Петрович! – позвала она.

Гордеев примчался заметно повеселевший.

– Ну, как успехи? – спросила Женя. – Достигли консенсуса?

– В чем?

– В личной жизни. Ладно, забудьте. Какую книжку вы читали?

– Сейчас… – Он прошелся пальцем по корешкам и выдернул средней толщины монографию „Вопросы практической психологии“. – Кажется, эту.

– Юрий Петрович! – капризно вскрикнула с кухни Гончарова.

Гордеев сунул Жене книгу:

– Я сейчас.

Женя осмотрела фолиант вначале снаружи, нашла, что его, несомненно, читали, и даже много раз, – корешок на сгибе заметно потерт. И хоть уголки страниц не загнуты, щели между листами в книжке неодинаковые. Женя поставила книгу корешком на стол и, осторожно придерживая руками, позволила раскрыться, как ей захочется. Книжка распахнулась, обнаружив закладку – старый билет в театр. Женя перечитала обе страницы – нет, глава посвящена детским психозам и ни о слова об олигофренах. Ладно, еще закладка? Так… Да, черт возьми!

"…олигофренам в большой степени свойственны апатия, пассивность или, наоборот, неадекватная активность. Конформность сознания, гипертрофированная внушаемость, стремление подчиниться часто приводят к тому, что олигофренов используют в своих целях преступники, злоупотребляя их внушаемостью».

«Высочайшая имитативность, свойственная нормальным детям в доречевом периоде, при патологиях не исчезает, а сохраняется на том же уровне. Глубокие олигофрены – идиоты и имбецилы – в необычайной степени имитативны по сравнению с нормальным человеком. Феноменальная имитативность наблюдается подчас у микроцефалов. Подражание имеет даже больший размах и диапазон, чем у обезьян, в том числе у их детенышей…»

– Юрий Петрович!

Это вырвалось само собой, и только потом Женя подумала: бедный Гордеев, мечется, как козлик между двумя вздорными бабами.

На этот раз они пришли вдвоем. Гончарова остановилась на пороге, подперла плечом дверной косяк, всем своим видом давая понять, что они слишком испытывают ее терпение. Женя показала Гордееву нужные абзацы и заверила хозяйку:

– Мы уже уходим.

Гордеев, прочитав, хотел было вернуть книгу на место, но передумал:

– Валерия, а можно мы это одолжим у вас?

Гончарова презрительно отмахнулась, дескать, берите, ради бога.

– И последняя просьба, – сказала Женя. – вы не могли бы одолжить нам еще фотографию Богдана?

Гончарова, даже не спрашивая зачем, открыла ящик письменного стола и достала два больших альбома:

– Выбирайте.

Женя ткнула пальцем в первый попавшийся портрет Болотникова размером 10х15. Гончарова аккуратно извлекла фотографию, положила ее в конверт и протянула Гордееву.

– Спасибо, – сказала Женя. – Обещаю, больше мы вас не потревожим.

Через минуту они действительно хлопнули входной дверью.

– Зачем вам понадобилась фотография? – Гордеев остановился, выйдя из подъезда.

– Чтобы проще было объяснять Колпакову, кто такой Болотников. Фамилию он вряд ли Колпакову называл, имя мог выдумать. Если вы правы и Колпаков не подозревает, что Болотников мертв…

– Я прав, – перебил Гордеев. – Я же не зря выслушивал бредни одного авторитетного психолога. Благодаря ему я понял, как мыслят и чувствуют великие спортсмены и спортсмены, мнящие себя великими! – Он с силой схватил ее за руку, но она не подала виду, что больно. Проходившие мимо жильцы и так на них оборачивались. – Не школу имени Мельника не мог простить Болотников Константину, Евгения Леонидовна! Это обидно – да, но не смертельно, любой крупный шахматист таит на кого-нибудь из соперников крупную обиду. И, наверное, не одну, но это же не повод для убийства! Вы же сами прекрасно понимаете!

– Понимаю. Но предпочитаю доверять уликам, а не психологии, так надежней.

– Ваша вера в улики только вчера вас подвела! – Гордеев еще сильнее сжал ее руку. – Уже забыли? Очевидно, что не обычная, в бытовом смысле, ненависть двигала Болотниковым. Еще год назад на турнире в Эмиратах он потерял психологическое равновесие, свою игру, веру в себя. И так уж получилось, что в этот момент на противоположном конце доски сидел Мельник. Вместо того чтобы пойти к психологу и попросить помощи, гордый Болотников посчитал, что сам справится с проблемами. Очевидно, ничего у него не вышло. И он стал буквально одержим идеей – вернуть все на круги своя! Но в какой-то момент, как сказал бы психолог, произошла подмена ценностей, и вместо того, чтобы избавиться от чего-то в себе, он решил избавиться от Мельника…

– У вас такой метод убеждения – давить?! – Женя в свою очередь перебила Гордеева. – Наступите на ногу, если это доставит вам удовольствие, а руку отдайте.

– Извините! – сказал Гордеев, как ей показалось, без должного раскаяния.

– Хорошо, вы меня не особенно убедили, – вздохнула Женя. – Но сейчас почти восемь вечера, у нас есть шанс застать Колпакова на работе?

– Есть. Если утром он терся под окнами Норинского и никуда не торопился, значит, работает вечером.

– Или у него выходной.

– Поехали, проверим.

– Юрий Петрович, – теперь Женя придержала адвоката, – я точно знаю, что просто так разговаривать с Колпаковым бесполезно. Он совершенно неадекватен.

– И что вы предлагаете?

– Предлагаю заставить его поверить в то, что вы – это Болотников. Внушить ему это, понимаете?..

– Женя, вы – гений! – тут же ухватился за новую идею Гордеев. – Мы заставим его повторить шаг за шагом все, что он делал в утро убийства Мельника. Эх, жаль, нет видеокамеры… Но все равно. Мы заставим! Я только должен обязательно позвонить…

Он отошел, отвернулся, прикрыл мобильник рукой и стал говорить чуть ли не шепотом. Она не обиделась: в конце концов, он не обязан перед ней отчитываться, кому и зачем звонит. Хотя, конечно, было любопытно: не с великолепной же Валерией он договаривается о ночном рандеву?..

На самом деле Гордеев звонил Щербаку.

– Коля, организуй ребят. Мы делаем эксперимент, он может получиться, м-мм… неожиданным.

– В каком смысле? – спросил Щербак подозрительно.

– В том, что мне нужна сильная страховка.

– Это что, новый вариант Рубинова? Ты собираешься совершить еще какое-то путешествие?

– Вроде того. Можно сказать, что эти зеленые человечки окружили меня со всех сторон. И знаешь, нет худа без добра. Действительно, этот шизоид Рубинов чуть нас обоих на тот свет не отправил. Но зато… – И Гордеев объяснил, какой собственно помощи он ждет от Щербака.

В который раз уже адвокат убеждался в действии причинно-следственных связей. Даже параллельное дело (в данном случае – дело о «похищении Рубинова зелеными человечками») – есть ступенька к постижению истины. Ничего не происходит напрасно.

14

Колпакова они нашли в кладовой. Он, высунув язык, разглядывал потрепанный комикс, рядом на столе стояла пустая тарелка и полная чашка чая, над которой курился пар. Обернувшись на скрип двери, уборщик вначале испугался, но, увидев знакомое лицо, тут же расслабился, как обычно заискивающе улыбнулся:

– Меня? Ко мне?

Женя пропустила Гордеева вперед. Этот разговор должен сразу начинать мужчина. И потому, что таков был план, но в первую очередь потому, что уже тут, буквально на пороге кладовой, Женя вдруг струсила. Она остановилась около самой двери, просто не смогла себя заставить подойти к Колпакову ближе, а он поедал ее глазами, и губы у него были мокрые и ярко-красные, наверное, от горячего чая.

Гордеев уселся за стол напротив уборщика, отодвинул тарелку, захлопнул и отложил комикс, специально гремя и шурша страницами. И Колпаков с усилием оторвал взгляд от Жени и перевел его на адвоката.

– Вы знаете этого человека? – Гордеев показал ему фотографию Болотникова.

Колпаков, сощурившись, потянулся рукой к снимку, но Гордеев не позволил ему даже прикоснуться к фотографии. Он вместе со стулом придвинулся ближе и поднял фотографию на уровень глаз.

Колпаков узнал. А то, что снимок оказался не только у него перед самыми глазами, но и закрыл собой лицо Гордеева, сработало лучше всякого внушения. Уборщик мгновенно изменился, словно у него в голове сработал какой-то тумблер. Вторые уши по бокам снимка, чужие лишние волосы, неболотниковская шея и плечи – все это перестало для него существовать. Чужой, незнакомый то ли следователь, то ли вообще неизвестно кто растворился в воздухе. Перед Колпаковым сидел Болотников.

– Друг, – уборщик снова заулыбался, – единственный и настоящий. Ты друг.

– Ты должен кое-что для меня сделать, – продолжил Гордеев, удивленный и окрыленный такой легкой победой.

Колпаков согласно кивнул:

– Я сделаю.

– Ты должен повторить все с самого начала.

– Уже можно? – уборщик сорвался со стула, чуть не вышибив у Гордеева снимок. – Теперь я стану знаменитый?

– Конечно. – Гордеев осторожно выглянул из-за фотографии. Она была уже не нужна. Колпаков, поверив, что перед ним Болотников, больше не нуждался в постоянном подтверждении этого факта.

Он отодвинул свой стул, встал на колени перед радиатором, нашарил где-то там, в пыльном углу, пластиковый пакет, достал из него резиновые перчатки и отмычку – универсальный ключ, подходящий к замкам всех номеров, – натянул перчатки на руки, взял пылесос и направился к двери.

– Я повторяю. Все, все. С самого начала. – у двери он вдруг остановился, словно впервые увидев Женю, оглянулся на Гордеева, хитро улыбнулся: – Вы вместе? Ты – и вы?

Женя не знала, что сказать, только кивнула.

– Я сразу все понял. Еще тогда. – Он подождал, пока Женя и Гордеев выйдут, запер дверь. – Я иду по лестнице.

И пошел по лестнице, не останавливаясь, не оборачиваясь. Шел очень ровно, не медленно, не быстро, даже наступив на яркую пивную пробку, подобную которой не так давно выуживал из мусора, не остановился, не подобрал, не обратил внимания.

– Может, пора это прекратить? – шепотом спросил Гордеев. – Мы уже во всем убедились.

– Мне тоже страшно, – так же шепотом ответила Женя. – Давайте вызовем службу охраны.

Если бы только Колпаков подождал! Но он уже достиг шестого этажа, вошел в коридор, дверь за ним медленно закрывалась. Гордеев проскользнул следом, и Женя не смогла заставить себя остаться в одиночестве на жутковатой гулкой лестнице, достать из сумочки телефон. Она поспешила за ними.

Коридор был пуст. Колпаков включил пылесос, мазнул пару раз по ковровой дорожке и, воровато оглянувшись, направился прямо к номеру 612, приложил ухо к двери, послушал и, сунув отмычку в замочную скважину, практически бесшумно открыл дверь.

В номере никого не было. Администрация, видимо, не спешила селить сюда нового постояльца. Колпаков, не включая света, на цыпочках подкрался к окну, поправив перчатки, распахнул обе створки. В комнату дохнуло сырым зябким ветром. Он остановился, глядя на пустую кровать.

Гордеев щелкнул выключателем. Колпаков сощурился от внезапного яркого света, но взгляд от кровати не отвел, стоял совершенно оцепеневший, ссутулившись, безвольно свесив руки. Женя тронула его за рукав:

– Спасибо, Алеша, достаточно.

Он дернулся, как от удара током, отскочил к окну, ткнул пальцем наружу:

– Темно.

– Ой, а что вы тут делаете? – на пороге непонятно откуда появился Данила. – Добрый вечер. А я шел от лифта, смотрю, дверь открыта… – он шагнул в номер.

– Потом, Данила, позже! – прошептала Женя, не в силах оторваться от Колпакова.

С уборщиком что-то происходило. Он вдруг затрясся мелкой дрожью, глаза как-то странно закатились, в уголке рта выступила капелька слюны.

– Данила! – Гордеев взял мальчика за плечи и повернул к выходу: – Потом, слышал? Потом!

– Темно! – Колпаков одним прыжком оказался рядом с мальчиком, плечом оттолкнув Гордеева, сгреб ребенка в охапку и прямо с середины комнаты швырнул его в окно.

Женя не успела даже вскрикнуть. Колпаков подпрыгнул на месте, хлопнул в ладоши над головой, завопил как резаный:

– Я – знаменитый! Теперь я – самый знаменитый! – И, выскочив из комнаты, понесся по коридору, продолжая вопить.

Комната закачалась у Жени перед глазами, поплыли куда-то стены, она закрыла глаза, ожидая удара об пол. Нужно отключиться, потерять сознание! Только не знать, не помнить того, что произошло…

Гордеев подхватил ее у самого пола, осторожно перенес на кровать. У него за пазухой пищал телефон. Пищал противно, тошнотворно, омерзительно. Она зажмурилась сильно-сильно: «господи, какие же мы идиоты! какая же я идиотка! как же можно было так?! Как можно?!!»

15

Телефон перестал трезвонить. Гордеев выглянул в окно, но там внизу, в темноте, ничего не было видно.

– Вы полежите тут, – попросил он Брусникину. – Я скоро вернусь. Постараюсь побыстрее. Просто полежите, хорошо?

Она ничего не ответила, только зажмурилась еще сильнее.

Гордеев выключил свет и осторожно прикрыл дверь номера. Коридор был пуст. Надо спуститься во двор, посмотреть, что там и как. Но ноги сами понесли его не к лифту, как было бы быстрее, а к лестнице. Необходимо было время, чтобы прийти в себя. Хоть он и чувствовал, что случившееся оказалось гораздо, несравненно круче.

На площадке между четвертым и третьим этажом валялась резиновая перчатка. Гордеев присел около нее, полез в карман за карандашом, чтобы аккуратно поддеть улику и спрятать куда-нибудь до приезда милиции. Рука наткнулась на пачку сигарет. Курить захотелось отчаянно, до головокружения. Закурил. Глубоко затягиваясь, подолгу удерживая дым в легких.

Телефон молчал. Гордеев взглянул на индикатор батареи – жива. Дым стал неприятно едким, горел уже фильтр. Выбросил сигарету в урну, нашел в кармане конверт, в котором лежала фотография Болотникова, переложил в него перчатку, взял с собой. Пусть это и нарушение процессуальных норм, зато улику точно никто никуда не запрячет.

Еле переставляя ноги, спустился еще на один пролет, прислушался. Тишина не была абсолютной: только стихло эхо его шагов, стало слышно, как ровно гудит, видимо, система кондиционирования. сверху доносились приглушенные звуки музыки, а слева кто-то громко спорил. возможно, просто за стеной работал телевизор. Но ни суматошной беготни по коридорам, ни любопытных постояльцев, торопящихся поглядеть на третьего «летуна» за неделю, нигде не было видно.

Телефон снова зазвонил. Гордеев взглянул на дисплей: Щербак, но отвечать не стал, сунул мобилу обратно в карман. Остановился перед последней дверью. За ней холл. Пройти по нему, потом обогнуть здание – хорошим шагом минуты полторы-две. На негнущихся ногах преодолел холл. На улице от фонарей и прожекторов было светло, как днем. А во внутреннем дворе ни одного путного фонаря… Пошел снег. Крупные мягкие снежинки падали медленно, планируя, зависая на мгновение, толкаясь и сцепляясь друг с другом. Опускались на лицо, но холода от этого почему-то не чувствовалось.

Снова захотелось курить, но Гордеев только сунул руки поглубже в карманы и ускорил шаг. Хватит, релаксировать можно до бесконечности. Пора взять себя в руки.

Посреди прохода во внутренний двор сидел на корточках Щербак и курил. Завидев Гордеева, бросил сигарету, поднялся:

– Ну и где ты ходишь? Я звоню, звоню. Уши, что ли, заложило?

– Все нормально? – спросил Юрий Петрович.

– Нормально.

– Совсем нормально?

– Что-то на тебе лица нет, а может, пойдешь в ресторан, коньячку тяпнешь?

– Я спросил: совсем нормально?

– Этот твой даун и тебя, что ли, по голове огрел? Говорю же, все хорошо. Сева повез пацана в больницу. Да на всякий случай! – Николай замахал руками, видя, как резко побледнел Гордеев. – Цел он, испугался только. Вот Сева его на всякий случай и повез, пусть еще врачи пощупают. А я сижу, кровати сторожу.

– Что сторожишь?

– Кровати. Знаешь, надувные такие, с электронасосами. По 120 баксов за штуку, между прочим, а мы их целых четыре купили, ты же сказал, здоровый мужик падать будет. Себя, что ли, имел в виду?

– Никого не имел… – Гордеев наконец вздохнул с облегчением. В первый раз с того момента, как кроссовки мальчика, нелепо мелькнув над подоконником, растворились в темноте. Он переспросил: – Что ты сторожишь?

– Кровати. Знаешь, такие надувные с электронасосами. По сто двадцать баксов за штуку, между прочим, а мы их целых четыре купили… Только ведь ты же говорил, что здоровый мужик падать будет, – это как же понимать? – повторил еще раз Щербак.

– Я себя имел в виду…

– Себя?!

– Теперь уже не знаю точно. Я просто подумал, что он что-то выбросит или сам выпрыгнет. Или меня спихнет.

– Ну, можешь считать, интуиция тебя не обманула. Ментов сам вызовешь или мне вызывать?

– Вызывай лучше ты. – Юрий Петрович присел на мягкую, приятно прогнувшуюся под его тяжестью поверхность стадвадцатидолларовой кровати. – И скажи, пусть психиатрическую «скорую» прихватят, может пригодиться.

16

Задержание Колпакова не заняло много времени, он никуда не убежал, сидел себе в кладовке и ждал, когда за ним придут. Гордеев дал показания, и его отпустили до завтра, до более подробного разговора со следователем. Он отвез Брусникину домой. Она так обрадовалась, что мальчик жив, что чуть снова не хлопнулась в обморок, а потом бросилась, как сумасшедшая, целовать Юрия Петровича. Щербака Брусникина очаровала с первого взгляда, и он подарил ей надувную кровать. Сдул накачанный воздух и подарил…

Гордеев невесело размышлял о том, сколько вокруг развелось психов. Время такое, что ли? Стрессы, компьютеры, гиподинамия… или конец света близится?..

Он вышел из машины у собственного подъезда и краем глаза заметил, как от припаркованной неподалеку машины отделились две тени. Одну Гордеев узнал совершенно определенно: «улыбчивый», тот самый, что демонстрировал не так давно чудеса боксерской техники.

Юрий Петрович выхватил из-под сиденья бейсбольную биту и искренне пожалел, что отпустил Щербака: двое на одного, даже с битой, может оказаться многовато. Но «улыбчивый», остановившись в пяти шагах, примирительно замахал руками и заулыбался широко и приветливо, как старинному другу:

– Юрий Петрович, мы с самыми добрейшими намерениями к вам. Извиняться пришли…

Спутник «улыбчивого», здоровенный детина в длинном кожаном пальто, вынул руки из карманов, поднял их, растопырив пальцы, и так и застыл. «Улыбчивый» приблизился еще на два шага и тоже поднял руки:

– Поговорим?

Гордеев, не убирая биты, утвердительно кивнул.

– В общем, имело место досадное недоразумение. Мы не поняли ваших намерений и не оценили по достоинству вашего профессионализма, – не переставая скалиться, принялся каяться «улыбчивый». – И в качестве компенсации за причиненный вам моральный ущерб позвольте предложить вам вот это. – Он сделал еще шажок и положил на крышу «форда» пухлый конверт. Видимо, выудил из рукава, во всяком случае, в карман не лазил.

– И вы полагаете, я возьму ваши деньги?

– Ну, если вы такой богатый, предложите другой способ компенсации. Вам, вероятно, интересны какие-нибудь карьерные возможности или иного рода услуги? Говорите, не стесняйтесь. Допустим, не в моей компетенции решить все немедленно, но для нас нет почти ничего невозможного…

– Для кого это «нас»?

– Ну!.. Юрий Петрович!.. Не стройте из себя простака, вам не к лицу. Готовы прямо сейчас рассказать, что вам угодно, или желаете подумать?

– Идите к черту!

– Нет, вы, конечно, можете подать иск, затеять тяжбу. Но вы же сами прекрасно понимаете, сколь ничтожны ваши шансы добиться успеха и насколько усложнится от этого ваша жизнь…

– Последний раз повторяю: идите к черту!

– Ну а деньги? Может, все-таки возьмете деньги?

Гордеев, не в силах больше сдерживаться, с размаха саданул «улыбчивого» битой прямо в солнечное сплетение. Тот со свистом сложился пополам, но жестом остановил детину, ринувшегося было на выручку:

– Ну, будем считать, мы квиты, – прохрипел он, распрямляясь, и, держась за живот, поковылял к своей машине.

Гордеев битой сбросил конверт в снег и, не оглядываясь, пошагал к подъезду.