Электронная библиотека » Фридрих Рек-Маллечевен » » онлайн чтение - страница 4


  • Текст добавлен: 28 февраля 2024, 09:00


Автор книги: Фридрих Рек-Маллечевен


Жанр: Зарубежная публицистика, Публицистика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +

По дороге домой я проезжаю через Мюнхен, которого по возможности избегаю с тех пор, как его заняли пруссаки, – город, когда-то такой веселый и элегантный! Окраины, нетронутые пастбища которых еще вчера в своем буколическом спокойствии представляли собой нечто уникальное в Германии, разорены гравийными отсыпками, вырубкой лесов, промышленными подъездными путями и чудовищными заводами, которые Генеральный штаб в своем варварском непонимании невосполнимого теперь привел и сюда. Нет, я не узнаю´ его, этот окрыляющий веселый город молодости и радости, который никогда не был по-настоящему большим, а всегда лишь пригородом полных воздуха и света крестьянских земель. На Людвигштрассе, мимо фасадов флорентийских дворцов, эти широкобедрые женщины, жены наводнивших Баварию прусских функционеров, теперь толкают коляски со своим визжащим выводком, повсюду в коридорах отелей перед дверями стоят отвратительные ботфорты повышенных до «офицеров» фельдфебельских морд. В фойе придворного театра, который за три года, со времени увольнения Франкенштейна, выродился до уровня балагана, толпятся эти блондинистые коровы из Союза немецких девушек, отели заняты женами директоров северогерманских заводов, которые, к ужасу швейцаров, устраивают здесь незаконные свидания с какими-то партийными гангстерами. Нет, я не хочу больше видеть этот разоренный прусским варварством город до наступления долгожданного дня его воскресения. В Хофгартене, кстати, в уникальной уединенности которого этот герр Гитлер хочет построить «самую большую оперу в мире», убрав аркады и фрески Ротманна, мне показывают художника Циглера[86]86
  Адольф Циглер (1892–1959) – в 1937 г. президент рейхспалаты изобразительных искусств и советник Гитлера по художественным вопросам.


[Закрыть]
, которому герр Гитлер доверил очистить немецкую живопись от всего декаданса и который сейчас является чем-то вроде начальника всех художников; человек без затылка, которому, кстати, в профессиональных кругах дали прозвище «мастер женских лобковых волос» из-за его любви к подобным изображениям.

Вот так и с Мюнхеном. Реакция на систематически проводимое опрусачивание города, кстати, произвела эффект, который считался бы невозможным еще тридцать лет назад, в незабвенные времена старого регента. Пригороды Хайдхаузен и Гизинг, уютными уголками и тенистыми дорожками напоминающие Уайтчепел, с некоторых пор стали небезопасными из-за банды, называющей себя «Красный якорь», которая, вербуя подростков, начала терроризировать всех в партийной униформе. Если вы не говорите на северных диалектах немецкого, запрещенных в этих районах города, вы можете спокойно пройти через Гизинг в прогулочном пальто на меху и цилиндре и вас никто не побеспокоит – «Красный якорь» трогает людей только в партийной униформе, и особенно из СС. Безобидным хулиганством его деятельность считать нельзя, поскольку, как говорят, на его совести несколько убийств, и гибель эсэсовцев, чьи тела извлекали из Изара, полиция связывает с деятельностью этого почетного братства. Удивительно, что вся банда набирается из гитлеровской молодежи, которая де-факто является антинацистами, а отправившись на службу, молодые люди играют двойную роль. Но самое невероятное, что главой организации якобы является адвокат из Мюнхена, и это обстоятельство роднит ситуацию с подпольным миром в Чикаго. И это в нашем веселом, в общем-то добродушном городе, которым всего два с половиной десятилетия назад правил благородный патриарх – старый регент! Действительно, в Германии дьявол сорвался с цепи – увы, мы теперь не знаем, как вернуть его обратно.


20 марта 1938

Вот и Австрия.

Мы предвидели это уже нескольких недель и, конечно, понимали, что означают все эти угрозы и инсценированные беспорядки… весь этот жалкий театр, с помощью которого они пытаются устроить повод для вмешательства. И вот теперь по всем улицам под командованием взбудораженных эсэсовских молодчиков катятся колонны танков и артиллерии, а в моей деревне, словно борьба идет не на жизнь, а на смерть, тупицы-подростки из гитлеровской шайки изображают из себя героев, записываясь добровольцами в войска, будто речь идет о борьбе с великой европейской державой, а не крошечным государством с семью миллионами жителей. Я не могу не думать, что в этой всеобщей жестокости, в этом злорадстве по поводу участи венских государственных мужей, в этой всеобщей жажде насилия и издевательств есть нечто недостойное, чего я глубоко стыжусь…

Австрия, вечно оскорбляемая бедная Австрия, вся вина которой заключалась, наверное, в том, что вопреки притязаниям Великой Пруссии на власть она до конца сохранила последнее воспоминание о древней Священной империи немцев.

В Зальцбурге, который я посещаю в эти дни, толпятся вокруг со своими грудастыми женщинами эти берлинские картофельные лица, скупают все базары, сгребают за гроши по еще существующей стоимости шиллинга все, что уже исчезло в самой Германии… ведут себя в тихом аристократическом городе, как орда лакеев, которые в отсутствие правителей открывают найденными ключами винный погреб и устраивают оргии со своими женщинами…

 
Весь сброд гуляет дотемна,
Мы выпьем всё до дна.
 
 
Эй ты, целуй меня,
И ты, целуй меня.
 
 
Вот так, вот так!
Вот так, вот так!
 
 
До наступленья дня![87]87
  Здесь и далее перевод стихотворений выполнен Егором Зайцевым. Примеч. пер.


[Закрыть]

 

Вот примерно так. Рои берлинок из Союза немецких девушек, направленных сюда ad hoc[88]88
  Специально (лат.). Примеч. пер.


[Закрыть]
, с ликованием встречают проносящиеся по старым переулкам танковые колонны и в следующем номере «Берлинской иллюстрированной газеты» все увидят, как «местное население устраивает немецким освободителям бурную овацию»… мы знаем режиссерское мастерство этого хромого продавца пиломатериалов по имени Геббельс. Шушниг[89]89
  Курт фон Шушниг (1897–1977) – австрийский политик, федеральный канцлер с 1934 г. После аншлюса Австрии с Германией в 1938 г. находился в тюрьме до конца войны.


[Закрыть]
я слышал, будет содержаться в самой плохой тюрьме и подвергаться жестокому обращению, повсюду насмехаются над судьбой людей, которые совершили немыслимую ошибку, оставшись на своем посту до конца, а поскольку не обошлось и без всеобщего опьянения поэтов… их поэтов… то в какой-то тайно напечатанной юбилейной брошюре господин Бруно Брем[90]90
  Бруно Брем (1892–1974) – австрийский писатель, автор исторических романов. Когда Гитлер вторгся в Австрию, Брем выразил свой энтузиазм в статье «Счастливая Австрия» и вступил в НСДАП. В 1939 г. был удостоен «Национальной книжной премии», учрежденной Йозефом Геббельсом. В 1944 г. Гитлер занес Брема в список важнейших писателей, «одаренных Богом».


[Закрыть]
, этот жалкий предатель своего главнокомандующего, публикует гимн Гитлеру, которого он прославляет как объединителя германского рейха. Верх наглости, что северогерманская пресса осмеливается говорить о «возвращении Австрии в рейх», будто Пруссия имеет законное право считаться преемницей великой империи Штауфенов и Габсбургов… словно выскочка-свинопас, который женится на последней дочери древнего обедневшего рода, а потом заявляет, что является исконным носителем герба и семейной традиции.

Я говорю со своим кузеном Л., который, являясь генерал-майором, участвует в этом политическом ограблении, и не может поверить, что мои глаза не блестят от восторга. Я спрашиваю его, неужели он считает, что такой выдающийся человек, как старший Мольтке[91]91
  Гельмут Мольтке (1800–1891) – прусский маршал, главнокомандующий в войнах против Дании (1864) и Австрии (1866), а также во Франко-прусской войне 1870–1871 гг.


[Закрыть]
, немедленно бы подал в отставку, если бы ему приказали начать вторжение. Отвратительно и непонятно, почему прусские офицеры, представители великих и знаменитых родов, не чувствуют позора в роли, которую их здесь заставляют играть, и именно это стертое чувство чести, этот этический дефект, это безбожное отрицание каких-либо границ между справедливым и несправедливым, заставляет меня верить в окончательное и позорное падение немецкого духа.

Между тем приходится слышать жуткие рассказы об австрийских офицерах, обративших оружие против себя, о войсковой части Брегенца, которая вела безнадежную борьбу, чтобы защититься от захватчика, о простых солдатах старого Зальцбургского полка Райнера, которые не могли перенести позор родины и в отчаянии бросались из окон бараков Зальцбургской крепости. Почему же этот неудачник Шушниг не застрелился и почему он не сделал последней попытки эхом своих выстрелов пробудить окружение от непонятной летаргии? Вокруг Англия и Франция пожимают плечами на это мерзкое изнасилование маленького государства, никто вовремя не схватит виновника за воротник, и, кажется, все хотят подождать, пока большая кобра выползет из змеиного яйца, которое сегодня еще можно раздавить. Но я знаю, что наступит день, когда Англии напомнят об этой политике трусливой пассивности. Вина, возложенная на себя этим трусливым наблюдением, немыслима, и однажды это будет предъявлено Лондону. Позволяя первому крупному нарушению мира остаться безнаказанным, мы делаем нарушителя еще более сильным, чем есть, а делая его еще более сильным, мы одновременно делаем себя, его последних противников внутри Германии, еще более беззащитными и бессильными: неужели мы и все те, кто думает так же, как мы, должны бежать на пулеметы Гитлера, который, в силу вялости других правительств, теперь получит и австрийское оружие? Я сейчас задаю этот вопрос и вижу, что наступит день, когда после неизбежной Второй мировой войны я задам его во второй раз. Если бы Англия и Франция пять лет назад, во время так называемого захвата власти, достали меч – это было бы равносильно полицейской операции по захвату банды преступников. Что же они предприняли? Они стояли в стороне и сделали невозможным любое внутригерманское сопротивление. Что они делают сейчас? Они наблюдают, думают, как выйти из положения, как не раздражить герра Гитлера и тем самым сделать сопротивление еще более невозможным. Для вас будет приемлемым многое – наказание тех, кто помог случиться этому злополучному январскому дню в результате подлого политического смещения, наказание промышленных и военных влиятельных лиц. Одно для вас будет невозможно: сделать весь народ, сопротивление которого вы сломили политической летаргией, полностью ответственным за этот режим, которому вы сами – да, вы – позволили окрепнуть, и однажды потребовать от безоружного народа того, что вы, как хозяева сильной армии и самой сильной армады в мире, не смеете; придет день, когда вы почувствуете отпор и услышите упрек.

Пока я пишу, над моим домом с сильным грохотом пролетает огромная бомбардировочная эскадрилья – целый час она ревет, будто против нее выступила мировая держава. Я – немец, эту страну, в которой живу, я принимаю всем своим сердцем. Стоит вытащить меня со всеми корнями из этой земли, и я засохну… я дрожу за каждое дерево, за каждый лес, который исчезает, за каждую тихую долину, которая оскверняется, за каждую реку, которой угрожают эти промышленные пираты, истинные хозяева страны…

Я знаю, что эта земля – живое бьющееся сердце мира, я буду верить в это биение, несмотря на все наслоения крови и грязи. Но я знаю, что то, что грохочет и гремит там, наверху, – это отрицание справедливости и закона, веры и всего того, что делает жизнь достойной жизни… я верю, что это карикатура на Германию, которую разыгрывает сорвавшаяся с цепи злая обезьяна.

Вас там, наверху, я ненавижу, наяву и во сне, я буду ненавидеть и проклинать вас в час моей смерти, я буду ненавидеть и проклинать вас даже из могилы, и вашим детям и детям ваших детей придется нести мое проклятие. У меня нет другого оружия против вас, кроме проклятия, я знаю, что оно иссушит мое сердце, я не знаю, переживу ли я вашу гибель…..

Но я хорошо знаю, что нужно ненавидеть эту Германию всем сердцем, если ее действительно любишь, и лучше я десять раз умру, чем увижу ваш триумф. Я вздрагиваю, записывая это. Скоро Пасха, и как будто в насмешку именно в этот час по радио звучит заключительный хор «Страстей по Матфею»…

«Спокойно, сладко спи…»

Германия, моя Германия… да, этот хор когда-то был нами.

А теперь?

Наверху по-прежнему белые негры управляют своими тупыми машинами, летящими к насилию и злу, разрушая торжественную тишину весеннего дня. Я плачу. Но, наверное, больше от гнева и стыда, чем от печали…


Июль 1938

Боксер Шмелинг проиграл в Нью-Йорке.

И я, наверное, как того требует его величество сброд, должен верить в поражение Германии, потому что высокооплачиваемый мальчик-мясник, которого в Нью-Йорке избивает другой высокооплачиваемый мальчик-мясник, имеет ту же национальность, что и я! Тем временем мы сидим вчетвером и ждем исхода этого поединка до рассвета теплой летней ночи и, когда в течение нескольких мгновений разворачивается драма, разражаемся безудержным смехом. Дорогие соотечественники, вы застанете те времена, когда научитесь верить в других богов, кроме парочки киношлюх и боксеров победителей.

Я замечаю в одно такое счастливое летнее утро, оглядывая свои поля, три странные фигуры, совершенно непохожие на местные, которые работают на моей земле со всевозможными измерительными приборами, при моем появлении они не приветствуют меня, а когда их спрашивают, называют себя представителями берлинского завода «Сименс», который собирается построить здесь электростанцию, принадлежащую крупнейшему концерну Геринга…

Без дальнейших вопросов ко мне, без моего согласия, без уведомления и попытки соблюсти хотя бы приличия. Мой вопрос о том, что сделает завод «Сименс», если я однажды захочу без спроса бурить на их территории, приводит к оживленному диалогу, и поскольку я хотел бы ознакомить этих берлинских господ с основными понятиями приличия и хороших манер, к которым здесь привыкли, я вызываю своих людей brevi manu[92]92
  Быстро, без проволочек (лат.). Примеч. пер.


[Закрыть]
и прошу забрать и запереть инструменты господ.

Это приводит к громкой брани и всевозможным угрозам, и действительно, мягко сетуя на мою яростную защиту, на следующий день в моем доме появляется заместитель уездного чиновника и объявляет о визите комиссии на следующий день. И она появляется в составе пяти баварских государственных служащих и австрийского инженера со свастикой на лацкане сюртука, и я узнаю о проекте, в котором вся эта священная долина реки должна быть разорена, моя древняя усадьба, относящаяся к ранней готике, снесена, а площадь в 400 гектаров затоплена.

И это для того, чтобы произвести целых четыре тысячи лошадиных сил, то есть энергетическую мощность одного бомбардировщика, в стране, которая при каждом удобном случае заявляет о своих преференциях аграриям и в ряду золотых изречений имеет фразу «Германия будет крестьянской империей или ее не будет». Я понимаю с первых же слов, что речь идет не столько о четырех тысячах лошадиных сил, сколько о проекте, в котором эта северогерманская промышленность, предчувствуя приближение войны и связанное с ней обесценивание денег, за счет скромного счастья и скромного крестьянского процветания превратит свои обесцененные бумажные деньги в материальные ценности и отнимет эти ценности у крестьян – ссылаясь всегда на «интересы общества» и на ту жестокую верховную власть, которую после исчезновения немецких династий и старых сословий присваивают себе эти промышленные бароны-головорезы.

Я думаю о тишине этой несравненной речной долины, о восемнадцати поколениях, которым эта ферма давала кров и пропитание, я не вижу причин делать тайны из своего возмущения…

Под благожелательные улыбки баварских чиновников, которые спокойно принимают мою сторону, завязывается резкая полемика с каринтийским инженером, стигматизированным гитлеровским энтузиазмом. Все заканчивается тем, что я спрашиваю его, когда он говорит о «принципе равенства», о текущей рыночной стоимости этого всего, а когда он начинает говорить об экспроприации, я объясняю ему, что, возможно, когда-нибудь мне придется покинуть этот дом, но что он уж точно покинет его раньше меня – на носилках и в горизонтальном положении, ногами вперед.

Похоже, в Германии от такого языка уже давно отвыкли, и он теряет дар речи от ярости. Поскольку не знает, нет ли у меня в кармане пистолета наготове, и ерзает на своем стуле от неуверенности и страха, то быстро объясняет мне, пока чиновники смотрят на меня как на чудака, что все это может занять годы. На этом комиссия откланялась.

Несколько дней спустя, в Мюнхене, я узнаю кое-что о предыстории этой ситуации. Мой источник в отделе водного строительства Министерства внутренних дел объясняет, что существовал другой проект, который мог бы пощадить всю долину реки при той же выработке энергии… но тот проект был отменен, потому что Арно Фишер, глава департамента и изобретатель подводных турбин, хотел использовать подводные турбины на благо своего кармана, и что именно этому глубокоуважаемому карману и подводным турбинам будет принесена в жертву вся долина. За ним стоят мощные баварские азотные заводы, которые уже давно в ночную смену производят взрывчатку, а за ними – могущественный герр Геринг, который еще несколько лет назад давал одну за другой присягу в суде о признании себя должником, а теперь возвышается до положения Господина и Владыки судеб древних крестьянских родов.

Что ж. Мой источник утверждает, что в Германии больше нет ни одного дома, который был бы защищен от подобных мошенников. Посмотрим, месье, посмотрим. Уж лучше взорвали бы и меня, и мое имение, и всю Германию, чем передали им…


Сентябрь 1938

Возвращаясь домой из Берлина, который из-за продолжающегося чешского кризиса[93]93
  В течение 1938 г. между Германией и Чехословакией сохранялась напряженность, в частности, из-за беспорядков, вызванных нацистами в Судетской области. Гитлер требовал присоединения Судетской области к рейху и угрожал военной интервенцией. Чтобы устранить опасность войны, 30 сентября между Англией, Францией, Германией и Италией было подписано Мюнхенское соглашение, которое по договору регулировало уступку Судетской области Германии. Это лишь отсрочило вторжение в Чехословакию. Оно состоялось в марте 1939 г.


[Закрыть]
кажется нервным и каким-то неухоженным, я вижу в Верхнем Пфальце из окна спального вагона направляющиеся к границе бесконечные воинские эшелоны, груженные артиллерией и фургонами. Германия, то есть молодое поколение, выросшее после мировой войны в соответствии с принципами разбойничества с большой дороги, находится сегодня в очень странном состоянии, рассматривая волю этого так называемого фюрера как некий космический закон, а всех оппонентов, даже тех, кто находится за пределами границ рейха, как преступников. Конечно, конечно, речь идет ведь о каком-то чужом государстве и о каких-то пресловутых договорах, но фюрер так хочет…

Вот так. Если Англия наконец возьмет себя в руки и скажет «нет», то и фюрер, опьяненный успехом политических грабежей и начинающий чувствовать себя центром вселенной, в тот момент, когда наконец не добьется своего, исчезнет с политической сцены.

Конечно, все говорит о том, что и на этот раз Англия струсит – точно так же, как она бездеятельно взирала на вторжение в Австрию и этим укрепила позиции Гитлера. Что ж, пока нам, не самым плохим немцам, придется надеяться на войну как на избавление от нашествия паразитов. Я долго обсуждаю это с Пфл., который не понимает моих чувств. Конечно, Пфл. – экономист, а моя старая теория заключается в том, что реальная сущность национализма – экономическая. Все еще зависит от того, признает ли человек, пришедший к власти путем мошенничества, шантажа и обмана, этот режим своим законным правительством или, как я с 30 января 1933 года, видит в нем олицетворение преступления и отрицает легитимность нынешнего государственного строя. Разве я должен злиться на полицию, которая явилась спасать меня и выбивает тараном дверь моего дома, когда на меня нападает орда грабителей, затыкает рот мне и издевается?

А пока выборы, которые должны были узаконить или дезавуировать действия Гитлера в Австрии, были сфальсифицированы самым позорным образом, как я теперь смог убедиться. Я и четверо взрослых в моем доме, конечно, голосовали «против», мне знакомы по крайней мере двадцать других надежных людей в деревне, которые сделали то же самое – тем не менее в официальном результате деревня единогласно «одобрила политику фюрера», без единого голоса «против». Атмосфера наполнена слухами о заговорах и убийствах, которые, как ни странно, вращаются вокруг преторианской гвардии СС и так называемых юнкеров орденских замков (без паники, в основном это ученики аптекарей и молодые кассиры). А вот что на днях со мной случилось в Мюнхене…

Во время бритья в маленькой гостинице у центрального вокзала, где я всегда останавливаюсь, мимо окна моего номера на третьем этаже промелькнула тень, и сразу после этого я услышал глухой удар… отвратительный лопающийся звук, знакомый мне еще по Африке, когда машиной давишь раздувшихся шумящих гадюк, которые греются на проезжей части…

Выхожу, а на улице лежит мужчина в черных бриджах для верховой езды и пижамной рубашке в сине-белую полоску, ноги непристойно раскинуты, череп проломлен, и мозги вытекают в огромную лужу крови. Люди, стоя вокруг, таращатся, остановившийся велосипедист взволнованно рассказывает, что человек, прыгнувший с четвертого этажа, при падении чуть ли не угодил в него, а причитающая женщина даже видела самоубийцу перед прыжком на подоконнике четвертого этажа. Служащий отеля накрывает труп большой оберточной бумагой, пока две лохматые бродячие собаки слизывают кровь и пока носки ботинок все еще выглядывают из-под бумаги, наконец приходят уборщики, прикручивают шланг к ближайшей трубе и моют брусчатку.

Отвратительный труп остается лежать под оберточной бумагой, маленькая улочка перекрыта, его раскинутые ноги в позе макабрической попытки совокупления виднеются каждый раз, когда ветер задувает под коричневый покров. Портье, которого я допрашиваю, говорит мне, что этот человек в форме СС, слегка подвыпивший, в шесть часов утра заказал комнату как можно выше, а еще литр пива и целую бутылку коньяка, которую мы нашли на три четверти выпитой наверху, на этом жалком чердаке, рядом с мятой кроватью. А еще мы нашли черный военный мундир, брошенный на пол, и разбросанную вокруг кровати потрепанную коллекцию почтовых открыток, которые предлагают путешественникам в Лиссабоне на Praço do comercio и особенно в Порт-Саиде и которые воспроизводят акт совокупления во всех его подробностях и с увеличением, так сказать, для близоруких. Только через несколько часов я узнаю результаты первой полицейской экспертизы. Погибший, который зарегистрировался, конечно, под вымышленным именем, был курсантом школы руководящих кадров СС в Тёльце, который участвовал в заговоре против Гитлера и партии и за которым теперь охотился палач. Этот случай со всеми его отвратительными подробностями и еще более отвратительными останками погибшего напомнил мне историю, которую много лет назад рассказал мой друг Ганс фон Бюлов, племянник великого дирижера. Во время финской кампании 1918 года был схвачен как главарь большевистской банды прусский офицер, попавший в плен в первый год войны и ставший в плену и во время революции настоящим мародером… кадровый военнослужащий, который до войны успел несколько лет прослужить в своем полку. И вот этот человек, совершенно одичавший за четыре года сибирского военного плена и превратившийся в кровожадного Степку-растепку[94]94
  Нем. Struwwelpeter – персонаж 10 стихотворений франкфуртского психиатра Генриха Гофмана, написанных для сына в 1845 году. В русском переводе – Степка-растепка, образ грязнули и неряхи. Примеч. пер.


[Закрыть]
, попадает в плен и приговаривается к смерти как главарь банды, на совести которой бесчисленные зверства. Но происходит непостижимое: стоя перед взводом и глядя в черные глаза направленных на него винтовок, он просит сигарету, зажигает ее, делает несколько затяжек и в последний момент перед командой «огонь» срывает брюки…

Разворачивается, вытягивается навстречу смерти голым задом, испражняется перед взводом и в итоге принимает таинство смерти под пулями – в процессе дефекации. И снова я говорю с Бюловом о старой истории. Конечно, можно было бы вспомнить Шопена, который кричал «Merde» приближающейся смерти, можно было бы похвалить презрение к смерти молодого поколения…

Но это не так. То, что выглядит как отвага перед смертью, является лишь одичанием, то, что напоминает стоицизм, выражает лишь состояние масс, в котором человек не добр и не зол, а глубоко и с определенным воодушевлением вообще ничто. И я действительно не знаю, как лучше охарактеризовать состояние души этих мрачных современников.

Сейчас ходят слухи о народном восстании, вспыхнувшем в Вене, – слухи, которым я in nuce[95]95
  Буквально: в сжатом виде, здесь: ни на йоту (лат.). Примеч. пер.


[Закрыть]
не верю. В лучшем случае это будет брюзжание и беготня нескольких баб, торгующих овощами, и только. Массы упахиваются, едят, спят со своими водородно-супероксидно-блондинистыми женами и, чтобы куча термитов продолжала жить, производят детей – они молятся лозунгам великого Маниту, обличают или их обличают, умирают или их убивают и таким вот образом вегетируют, даже не краснея перед наследием отцов, перед мыслителями великого прошлого, перед сокровищами своей собственной культуры.

Невыносимо не то, что это наводнение мира неандертальцами случилось. Невыносимо то, что это стадо неандертальцев требует от немногих еще полноценных людей тоже стать неандертальцами, а за отказ угрожает физическим уничтожением. У Гераклита сказано: «Они не понимают, что многие всегда злы и лишь немногие добры. Ефесяне, видно, совсем состарились и должны повеситься, отдав город молодым. Раз уж прогнали Гермодора, самого значительного среди них, с криком: „Никто из нас не должен быть лучшим“ – пусть уж где-нибудь в другом месте и у других».


Декабрь 1938

Тщетно ломаю голову над смыслом организованного Геббельсом преследования евреев, которое сейчас, когда режим еще остро нуждается в мире, порождает смертельную вражду всех и à longue vue[96]96
  В долгосрочной перспективе (фр.). Примеч. пер.


[Закрыть]
делает войну неизбежной. Я не нахожу никаких мотивов, даже когда пытаюсь двигаться по линии мысли гитлеризма. То, что диктаторы, чтобы не дать остыть симпатиям канальи, должны каждые пять месяцев зажигать новый сверкающий фейерверк для масс… то, что по этой причине Наполеон III метался от севастопольских событий к китайской экспедиции, к Мадженте, Сольферино, Мексике, наконец, к Седану, все это бесспорно и, наверное, могло бы объяснить и события 9 ноября[97]97
  Имеется в виду так называемая «Хрустальная ночь» – волна антиеврейских погромов, прошедших в ночь с 9 на 10 ноября 1938 года и охвативших всю Германию, аннексированную Австрию и Судетскую область Чехословакии, незадолго до этого оккупированную германскими войсками.


[Закрыть]
, если бы не сама война, которую Гитлер затеял и которую он должен избежать, если не хочет вырыть себе могилу. Я говорю с Л., энергичным сотрудником Министерства иностранных дел, который просто смеется надо мной, моими сложными ходами мысли и объясняет все внезапным приступом ярости Гитлера, который теперь играет роль Артаксеркса – вдруг начинает реветь, а если не получает своего тут же, то бросается на пол и грызет ковер.

Если бы Лоренц был прав, то было бы нестерпимо больно и чудовищно стыдно. Но я опишу два случая, которые произошли, так сказать, на моих глазах. Один касается племянницы актера Зонненталя, некая венская доносчица выманила ее из убежища на озере Кимзее и преследовала от одного пристанища к другому, пока та, смертельно уставшая и без малейшего желания жить, не ушла куда-то в горы в морозную ночь, где после долгих дней поисков мы наконец нашли ее разложившийся труп…

Второй случай, чью несчастную жертву я не хочу называть по очень личным причинам, еще более шокирует своими подробностями, которые сообщила мне жена нашего бессмертного Лео фон Цумбуша[98]98
  Лео фон Цумбуш (1874–1936?) – профессор медицины, руководитель дерматологической клиники в Мюнхене.


[Закрыть]
. Пожилая госпожа X. ведет замкнутый образ жизни в своей двухкомнатной квартире на Максимилианштрассе в Мюнхене. Очень известный актер, который стал невероятно популярным у нацистов, положил глаз на эту двухкомнатную квартиру, считает возмутительным, что там живет старая еврейка, и, чтобы получить квартиру, доносит на старушку, что в эти славные времена приводит к депортации в концентрационный лагерь и медленной смерти от голода. Старая госпожа X. прекрасно это понимает, чувствует себя слишком старой и слабой для такого испытания, обращается к фрау фон Цумбуш с мольбой о быстродействующем яде, и действительно, эта волевая женщина с характером, напрасно предложив все другие средства защиты и всю мыслимую помощь уставшему от жизни человеку, оказывается достаточно сильной, чтобы осуществить желаемое, отправившись со скорбной просьбой к мюнхенскому фармакологу, коллеге своего мужа…

Ученый, кто угодно, но не сторонник Гитлера, сначала приходит в ужас от этой дерзости и отказывается, но в конце концов, когда ему обрисовывают всю безнадежность дела, в глубоком потрясении уступает просьбе и дает ей в руки смесь курарина и цианида. Дама идет с этим последним подарком к госпоже X., которая в самом деле уже умирает, и вот происходит страшное: со слезами благодарящая за яд, она обращается с другой просьбой – фрау фон Зумбуш, тоже певица, должна спеть ей на прощание «Четыре серьезные песни» Брамса. Так и происходит. Обе женщины расстаются, а сегодня за обедом мы получаем известие, что старая госпожа X. найдена мертвой в своей квартире, перед которой, очевидно, уже ждет в нетерпении доносчик, этот самый актер П. Вот что произошло здесь, так сказать, на моих глазах. В обоих случаях я не называю доносчиков по имени. В случае Зонненталя это семидесятидевятилетняя венка, корибантка гитлеризма… старая карга, которая скоро окажется на смертном одре, вкусит смерть и увидит суд…

А другой?

Я прожил более пятидесяти лет, мне пришлось постичь многие глубины жизни, и одну мудрость я усвоил: за каждое злодеяние, которое совершил, мне пришлось искупать вину, хоть и через десятиления. Так или иначе, рано или поздно, часто тогда, когда уже почти все забыто. Не напоминают ли иногда коктейли, которые мистер П. пьет в добытой таким образом квартире, смесь курарина и цианида… не звучат ли иногда в его ушах те «Четыре серьезные песни», которые доносятся сквозь маршевую поступь его радио?


Апрель 1939

Итак, после этой бесконечной зимы, которая, кажется, приспособилась к общему девизу «северян», я снова в Берлине, где как раз готовятся праздновать день рождения Гитлера, и этот национальный праздник заранее документирован наводнением всех отелей всеми оберштурм-, штурм-, торнадо– и ураганными фюрерами, которыми располагает Германия и чьи отвратительные ботфорты можно увидеть у дверей всех гостиничных номеров.

Сначала я встречаю Ганса Альберса, с которым пью чай в его квартире с видом на Тиргартен, вероятно, немыслимо дорогой, набитой сомнительным антиквариатом, который он бесспорно считает подлинным.

Он славный малый, мучимый страхом старости и не без оснований считающий себя одним из самых популярных людей в этой глубоко деградировавшей части мира, похожий на кайзера Вильгельма II – тот наедине был приветливым и простым, но неприятным, когда представал перед многочисленной публикой, внимающей его речам, и считал, что в этом ореоле обязан вести себя по-другому. Здесь тоже: наедине он простой, приветливый сын гамбургского ремесленника, с небольшой долей сентиментальности в крови, со слезами на глазах, когда рассказывает о муках своей недавно умершей матери и о том, как она, сама голштинка, все еще пыталась в агонии петь знаменитый гимн «Шлезвиг-Гольштейн, окруженный морем»[99]99
  Неофициальный гимн земли Шлезвиг-Гольштейн. Примеч. пер.


[Закрыть]
.

Впрочем, Берлин пахнет войной, и я застаю город таким, каким ему, как парвеню, нельзя показываться: запущенным, развратным, беспутным. Меню скудное, вина еще более сомнительные, чем обычно, белье подозрительной чистоты. Кофе жалкий, бензина для такси нет, а поскольку всех рабочих отозвали на фортификационные работы, ремонт не ведется, в гостиницах повсюду под плюшем, штукатуркой и бронзовым мусором видно жалкое убожество, которое является естественным состоянием Пруссии. Ночью, благодаря шепчущему и подмигивающему проводнику, я оказываюсь на старом Западе в полуподвальном ресторане, который, по словам моего гида, в чести у герра Геринга и поэтому остается открытым в старом берлинском стиле до рассвета и до полного утомления персонала. Сейчас он заполнен до отказа молодыми людьми из провинциальной аристократии, упакованными в форму СС, которые, вероятно, приехали в Берлин на предстоящий «день рождения кайзера» и теперь наполняют этот паб вонью плохих сигарет и шумом еще более плохих манер.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации