Текст книги "Духовидец. Из воспоминаний графа фон О***"

Поздно вечером какой-то гондольер долго стучал в большие бронзовые двери. Когда ему, наконец открыли, он попросил разрешения поговорить с принцем и передал записку без подписи: «Кардинал Альярди знает все. Он поклялся отомстить за рану своего племянника, смертельную, судя по всему. Если вам дорога жизнь, поспешите в монастырь Карита. Там вы найдете убежище».

Принц показал записку барону, – после того, как остановили кровь и наложили правильную повязку, его рана успокоилась. Принцу не хотелось принимать анонимное приглашение, он, похоже, не очень-то сторонился опасности, однако уступил просьбам своих приближенных. Сопровождать его должны были барон и юнкер. Поскольку монастырь Санта Мария делла Карита располагался западней большого канала, решили избежать вояжа по многочисленным излучинам, где трудно было отразить вероятное нападение, проплыть за город, обогнуть Фондамента Нуове и войти в Канареджио.

Когда проплывали мимо острова святого Михаила, принц неожиданно приказал остановиться и спрыгнул на землю. Он попросил барона и Цедвица продолжать путь до Мурано, передал ключи от сада и дома и поручил, невзирая ни на что и даже применив силу, доставить дуэнью Вероники. Фрайхарт, естественно, понял замысел принца: ему не давало покоя удивительное утверждение Чивителлы, и он хотел убедиться в безосновности оного. Барон доплыл до Мурано и в сопровождении двух негров проник сначала в сад, затем в дом. За исключением старого глухонемого садовника, не нашли никого и, тщетно обыскав все комнаты, удостоверились в отсутствии пожилой спутницы Вероники.

Принц между тем подошел к воротам окруженного высокой стеной кладбища. После настойчивого стука объявился заспанный сторож, недовольство коего принц усмирил парой золотых. Сторож получил приказание выкопать гроб, и принцу самому пришлось светить факелом, ибо он не желал посторонней помощи: посему сторож едва управился к приезду барона Фрайхарта. Не без труда оторвали крышку и увидели фигуру, тесно обернутую белым полотном. У нетерпеливого принца даже факел выпал из рук. Он приказал Цедвицу снять покров. Вид взрезанной грудной клетки привел принца в ужас: его колени задрожали, на лбу выступили крупные капли пота. Голова покойной была с особым старанием обвязана плотной шелковой тканью, и юнкеру пришлось долго все это распутывать. Пальцы принца судорожно вцепились в запястье рядом стоявшего барона…

Бледный овал мертвого лица…

Это была не Вероника.

Принц потерял равновесие, зашатался, чуть не упал. Его подхватили, понесли, гондола медленно отплыла от острова мертвых.

В монастыре их, видимо, ждали. Приближенных и слуг отослали обратно, а принца и барона ввели в довольно большую комнату, где стояло несколько жестких походных коек. Принесли на ночь какой-то настой – они выпили с жадностью, – потом оставили одних. Утомленный до крайности, принц мгновенно уснул, а Фрайхарт достал свои письменные принадлежности и быстро набросал письмо, призывавшее графа Остена в Венецию.

Рана барона Фрайхарта поначалу казалась пустячной. Но вскоре вспыхнула лихорадка, так что он встретил графа Остена прикованный к постели. О событиях, случившихся во время пребывания обоих в монастыре Санта Мария делла Карита, граф Остен узнал не особенно много.

Молодой камер-юнкер фон Цедвиц рассказал следующее:

Было условлено, что Цедвиц назавтра в полдень снова придет в монастырь. Принц и барон еще спали, – очевидно, в ночное питье примешали сонного зелья… Когда принц Александр, наконец, проснулся, то первым делом послал юнкера во дворец кардинала – узнать о состоянии маркиза. Рана оказалась опасной, но вовсе не смертельной. Несколько дней спустя принц Александр лично написал длинное письмо Чивителле, где сообщал о ночном своем посещении островного кладбища. Он сожалел о недавнем инциденте, и выразил уверенность, что маркиз в подобной ситуации поступил бы точно так же. Однако удар шпаги есть удар шпаги. Он готов дать маркизу любое возможное удовлетворение.

В ответ было получено очень сердечное послание маркиза: принц спас ему жизнь, он никогда этого не забудет, действовал он сугубо в интересах своего спасителя и счастлив доказать свою преданность кровью. Он надеялся и впредь быть ему полезным, и вот его единственная просьба: пусть принц ему подарит на память роковой клинок.

Подобная позиция маркиза, равно как улучшение его состояния, устраняли вражду кардинала, и, следовательно, отпадала необходимость в убежище: тем не менее принц провел еще некоторое время в стенах монастыря. Во-первых, лихорадка барона внушала известные опасения, а во-вторых, случилась некая встреча…

Однажды принц Александр по пробуждении обнаружил в своей руке записку: «Автор этих строк хотел бы поговорить с Вами сегодня в три часа пополудни в монастырском саду».

Не удалось установить, каким образом записка попала к принцу: монахи-прислужники не заметили никого, кто входил бы или выходил из комнаты. Почерк был тот же, что и в письме, в котором монастырь предлагался в качестве убежища.

Беседа в монастырском саду длилась долго. По возвращении к постели барона принц казался весьма озабоченным. На вопрос Фрайхарта касательно личности неизвестного ответ прозвучал тотчас: армянин, на сей раз в костюме голландского купца. На остальные вопросы принц отрицательно качал головой. В последующие дни был задумчив, едва разговаривал, часами сидел на своей кровати, сосредоточив взгляд в неизвестном.

Страдающий от лихорадки барон переживал не лучшие свои времена и потому не мог влиять на настроение принца, не мог даже за ним наблюдать. Встречался ли еще принц Александр с армянином или нет, осталось неясным.

Не от своего патрона, но от одного из монахов услышал Фрайхарт потрясающую новость: принц Александр выразил приору желание перейти в католическую веру и недавно прослушал свою первую мессу.

Фрайхарт не осмелился прямо спросить о причинах подобного решения, выжидая, когда принц сочтет нужным сам рассказать об этом.

Долги были уплачены, однако ни барон, ни Чивителла, который уже появлялся на людях, так и не придумали, каким чудом это произошло: Фрайхарт боялся задать конкретный вопрос, а на разного рода намеки принц не реагировал.

Так обстояли дела ко времени приезда графа Остена в январе 1781 года. За несколько недель пребывания в Венеции он ни разу не видел принца, вернувшегося в свое жилище: принц не покидал апартаментов и вообще никого не принимал. Граф пока что занимался письменным изложением своих впечатлений или, вернее, вероятных впечатлений принца, черпая сведения у барона фон Фрайхарта, юнкера фон Цедвица и маркиза Чивителлы.

Вообще за эти недели не случилось ничего особо примечательного. Весьма неожиданно, правда, появился Вильгельм Хагемайстер – пропавший егерь. Он рассказал такую историю: ночью на него напали какие-то люди в масках, связали, бросили в гондолу и отчалили. После довольно долгого плаванья освободили от пут и высадили на сушу. Это оказался маленький остров, как он потом выяснил, остров Повелья близ Маламокко. Егерь обнаружил в кармане кошелек, набитый золотыми флоринами, – на эти деньги он и жил все последующее время. Бедные труженики острова приняли его дружелюбно, только отказывались, даже за высокое вознаграждение, предоставить лодку, с боязливым почтением ссылаясь на приказ государственной инквизиции. Посему Хагемайстер оставался и вольной птицей и пленником одновременно, так как рыбаки хорошо охраняли свои лодки. Наконец ему удалось сговориться с одним торговцем из Рагузы, который случайно завернул на остров: тот забросил его в Чоджию, затем он добрался до Венеции. Барон, однако, узнал от товарищей егеря, что Хагемайстер по возвращении сильно затосковал и зачастил в монастырь миноритов в Гвидекке. Егерь, смеясь, признался в неодолимой тоске – он смертельно влюбился в девицу, которая бурные его ухаживания встречала ироничными гримасками. Да, он посещал монастырь миноритов, но захаживал лишь в церковь, где предмет его страсти имел привычку ежедневно молиться.

Граф Остен снова взял на службу честного парня. Чивителла, пыл коего отнюдь не охладила сталь сиятельного клинка, снова увлекся расследованием. Через своего дядю кардинала имел он отменные связи в государственной инквизиции: легко удалось выяснить, – никто никакого приказа рыбакам Повелья не давал. При такой оказии маркиз попытался узнать, вмешивалась ли инквизиция вообще в какие-либо дела принца.

Только один раз. Речь шла о злонамеренном субъекте, который, по сведениям инквизиции, шпионил в пользу некоего враждебного правительства. Высший совет давно подписал его смертный приговор, исполнение откладывалось только из дипломатических соображений: ждали удобного случая. Этот случай представился, когда шпион публично оскорбил принца в игорном доме и, получив пощечину, обратился к услугам наемных убийц. При задержании сицилианца Калиостро стража действительно подчинялась инквизиции, однако неизвестный, который выдал себя за чиновника высокого ранга, таковым не был. Конечно, это обнаружилось только несколько дней спустя, после чего пленника незамедлительно отпустили.

Маркиз не преминул обо всем сообщить графу Остену и барону Фрайхарту: они, разумеется, согласно подумали о таинственных кознях армянина. Поскольку Фрайхарта единственного иногда допускал к себе принц, решили передать ему новости Чивителлы при первой возможности. Она представилась в один из ближайших дней.

Принц Александр вызвал барона и поручил распустить прислугу, ибо намеревался возвратиться в Германию. Он показал барону только что присланное письмо – шифрованное и без подписи, где сообщалось о смерти его старого больного дяди, брата владетельного герцога.

– Одной ступенью ближе к трону, – произнес принц задумчиво.

Барон Фрайхарт попросил разрешения поговорить откровенно. Принц кивнул, и Фрайхарт принялся излагать результаты поисков маркиза. Принц Александр слушал, улыбаясь, затем прервал:

– Полагаю, дорогой Фрайхарт, вы можете поберечь ваше красноречие. Вряд ли вам удастся раскрыть мне что-либо неизвестное. Маркиз безусловно прав, меня втянули в запутанную игру. Поверьте, барон, я знаю больше вас и, по крайней мере, отчасти знаю мотивы человека, который заставил танцевать всех этих кукол. Егеря похитили, приставили ко мне Бьонделло, он предал и продал меня. Мне известно, кто это устроил, а вы, во всяком случае, догадываетесь. Я знаю, какой фокус со мной проделали в Мурано: Вероника благополучно здравствует, вы, как и я, были полностью одурачены. Барон, все это, включая приключение на Брейте, где сицилианец Калиостро ломал комедию с вызыванием духов, имело одну цель: вынудить меня придерживаться определенной линии. Вы знаете, дорогой Фрайхарт, мой разум сохранил силу и ясность, несмотря ни на что, не отступил ни перед чертовщиной в том деревенском доме, ни перед искусным рассказом Калиостро, ни перед… скажем так… смертным ложем Вероники. Вы слышали, барон, мое твердое «нет» на исступленные просьбы любимой женщины. Все происшедшее трудно разложить на мелкие подробности – многое непонятно до сих пор. И вот мое признание, Фрайхарт: атака на разум не удалась, атака на чувства не удалась, я устоял перед фантастической мистикой и романтической любовью, но отступил перед… истиной. Вспомните встречу в монастыре Карита. Человек, посетивший меня, – инициатор этой небесно-инфернальной игры. Он пришел, чтобы сказать: до сих пор его игра не дала ощутимого выигрыша. Но именно потому что я сопротивлялся там, где многие бы проигрались в пух и прах, именно потому поверил он в меня. И пришел свершить новое нападение, на сей раз новым оружием: оружием истины. Все, что вы разузнали, Фрайхарт, все это он рассказал, – и многое другое. Он обнажил тайные пружины, с помощью коих надеялся сделать меня безвольной игрушкой в своих руках. И пришел возвестить конец игры и указать верный путь к моему благу и счастью человечества. Вам известно, барон, все эти годы я не помышлял о троне, но думаю о нем сейчас! Мой дядя умер…

– Монсеньер, – прервал Фрайхарт, – вы забыли сентябрьское сообщение нашего двора. Даже после смерти наследного принца, даже после смерти вашего дяди, вы еще не ближайший кандидат. Ребенок наследного принца…

Лицо собеседника несколько омрачилось:

– Знаю, знаю! Его ребенок, его сын стоит между мной и троном. Но верьте, барон, я перешагну через это препятствие. Чужеземец, неизвестный – о, для вас, не для меня! – дал мне в тот час в монастырском саду нечто доныне неведомое: цель и волю к достижению цели! Цель высока – выше трона! Заплатить придется немало, но я готов. И вы знаете, барон, я уже кое-что заплатил. Никакая сила на земле не превратит меня в «безвольное орудие», целеустремленным же человеком этот неизвестный сделал меня в полчаса, открыв истину! Помните ли гугенота Генриха – он, четвертым носителем этого имени, взял французскую корону – помните ли его слова? Paris vaut bien une messe![6]6
  Париж стоит мессы (франц.).


[Закрыть] Ранее меня, как любого доброго протестанта, отвращало циничное, фривольное замечание бессовестного отступника. Сегодня, Фрайхарт, я понимаю величие этих слов, чувствую, что означает, быть властелином, обладать властью. Он, неизвестный, меня научил. Поэтому мы возвращаемся в Германию, будем бороться, только такая жизнь имеет цену.

Принц вскочил, прошелся по комнате, его глаза сияли. Внезапно остановился около барона и дружески сказал:

– Вы почти семнадцать лет на моей службе, барон, вы протестант из очень строгой семьи, а я вероотступник, как Генрих IV! Уходите, если хотите, и будьте уверены в моей всегдашней признательности и помощи, – вы знаете, Фрайхарт, я свое слов держу. Как? Вы таки остаетесь?

Барон Фрайхарт заверил принца, что всегда и при всех обстоятельствах останется на его стороне. Собственная вера и убеждения для него священны, однако именно поэтому он уважает убеждения других людей.

Принц Александр засмеялся:

– Убеждения! Что такое убеждения? Только произрастающее из нас самих есть священная вера и сокровенное убеждение. Однако оставим это, барон, я благодарю вас и удерживаю на своей службе. Теперь позвольте рассказать тайну моего умершего кузена, наследного принца, вас необходимо просветить касательно семейных отношений при нашем дворе.

Тайна наследного принца

– Не припоминаете ли, барон, – начал принц Александр, – как три года назад в Базеле мы последний раз видели моего кузена? Мы было решили уезжать, когда к «Трем маврам» подскакал курьер и передал: карета наследного принца вот-вот будет здесь. Кузен подоспел часом позднее, взлетел по лестнице, ворвался в мою спальню и запер дверь.

Он попросил значительную сумму денег, не сказав зачем, но, судя по его виду, помощь требовалась незамедлительно. Я предложил все свои наличные, однако этого оказалось далеко недостаточно. Вы знаете о смехотворном содержании, которое мне много лет высылал наш двор, кузен тоже знал эту цифру, – его доход мало чем отличался от моего. Он заговорил о моей сестре Генриетте: как владетельная герцогиня чрезвычайно богатого дома она располагала почти неограниченными средствами. Естественно, я предложил обратиться к ней, но он передернул плечами. Мне она, конечно, не откажет, ему не даст ни пфенига. Он просил избавить его от объяснений. Короче, наследный принц убедил меня написать сестре. Я так и сделал и получил необходимые средства. Теперь вы понимаете, дорогой барон, куда шли деньги, которые все эти годы посылала сестра, – они доставались наследному принцу. В первый раз, когда я два месяца назад обратился к герцогине в собственных интересах, то получил известную вам резкую отповедь.

Я никогда не спрашивал, для чего кузену столько денег, да меня это, честно говоря, и не занимало. Он был действительно в трудном положении, и я радовался – верите ли, барон! – что в качестве лояльного подданного могу оказать услугу своему будущему суверену, не задавая лишних вопросов.

Только после его смерти тайна обнаружилась, только теперь я более или менее в курсе дела.

Шесть лет назад во время путешествия по Франции наследный принц встретил молодую даму и безнадежно влюбился. Девушка принадлежала к одной из княжеских фамилий, обедневшей, правда, но старинной и признанной: в некоторых владетельных домах браки с представителями этой фамилии считались весьма желательными. Семья была католическая и Элизабет – так ее звали – отличалась чрезвычайной благочестивостью. А наш дом, как вам известно, один из самых строго протестантских в Германии, – в данном случае брак был совершенно исключен. К тому же пылкая страсть моего кузена осталась неразделенной, девушка относилась к нему дружески, и только. Она охотно проводила с ним время до тех пор, пока его чувства не проявились: заметив это, она стала его избегать. Чем настойчивей кузен ухаживал и клялся в любви, тем больше росло в ней недоверие и даже отвращение к назойливому обожателю.

Однако принц не терял надежды. Прежде всего, он попытался поговорить с отцом. Но даже беглый намек столь возмутил старого сурового герцога, что стало ясно: здесь надежды нет. Слабая попытка привела к плачевному результату: содержание принца еще более урезали и всякие поездки за пределы герцогства запретили.

Мой кузен весьма здраво решил вырвать из сердца несчастную любовь. Придворные не посоветовали ему ничего лучшего, как пуститься в разгул, дабы вином, игрой и женщинами вытравить последствия рокового приключения. Слабый здоровьем с детских лет, он вскоре поддался болезни, которая унесла его так преждевременно. И все же рассеянная жизнь немного утишила боль безответной любви.

Герцог послал его на свадебные торжества гессенского двора и там, в Дармштадте, он снова встретил княжну Элизабет. При первом взгляде на нее улетучились благие намерения. Напившись до потери рассудка, он ворвался в бальный зал и повел себя так, что его пришлось удалить силой. На следующий вечер он подкупил нескольких лакеев, вломился, пьяный, как и накануне, в спальню Элизабет, устроил дикую сцену, угрожал самоубийством, словом, сделал все, чтобы ее неприязнь превратилась в очевидную ненависть. В конце концов, она закричала «помогите».

Скандал вышел невероятный. Кузена тотчас отозвали. Отец повелел увезти его в отдаленный замок, где он оставался, в сущности, пленником.

И тут случилось неожиданное. Через несколько недель затворничества он обнаружил однажды вечером на письменном столе письмо: княжна Элизабет соглашалась принадлежать ему на определенных условиях. Эти условия не оговаривались, наследному принцу предлагалось просто подписать «да» или «нет» и положить письмо в правый ящик письменного стола. Надо ли удивляться? Мой кузен, не раздумывая, большими буквами начертал «Да»!

Уже к этому времени появились первые признаки болезни, зарожденной после любовной ночи с французской танцовщицей. Однако он поверил своему врачу, который обещал полное излечение. На следующий день, возвратившись с прогулки, нашел в ящике стола ответ. Условия диктовались такие:

Свадьба должна свершиться в секрете и по католическому обряду. Перед свадьбой он поклянется: будущий ребенок будет окрещен по-католически и воспитан в католической вере. До кончины его отца, герцога, брак сохраняется в тайне.

Поскольку личного отступничества не требовалось, условия не показались моему кузену обременительны, и он черкнул второе «да» в прежней манере.

Третье сообщение, полученное наследным принцем, гласило: он должен немедленно отослать придворных и слуг, не внушающих полного доверия. Барон, вы знаете характер моего кузена, он был слабым, но добродушным человеком, и окружающие его любили. Прикинув «за» и «против», он отпустил одного придворного, двух егерей и лакея, – все поступили на службу недавно. И что же? Никто из его людей не унизился до предательства, и до самой его смерти хранили секрет.

Несколько дней спустя, ночью, приехала княжна, сопровождаемая служанкой и духовником. Последний принял клятву моего кузена, и бракосочетание состоялось.

– Происки иезуитов, – воскликнул Фрайхарт.

– Ошибаетесь, барон, – рассмеялся принц. – Общество Иисуса столь же невинно в этом деле, как мы с вами. Иезуиты, уж поверьте мне, играют свою игру похитрей и, прежде всего, не дают своему избраннику просить милостыню – они, понятно, предоставляют ему необходимые средства. А в данном случае я, сам того не зная, заботился об этой семье благодаря щедрости сестры. Расследование, проведенное сразу же после кончины кузена, прояснило все подробности. Похоже, наследный принц перед смертью признался в тайном браке и просил отца позаботиться о ребенке. Герцог передал дело прокуратору, который, надо признаться, приложил немало стараний. Сначала он допросил всех придворных и всех слуг, затем занялся духовником наследной принцессы, – после бракосочетания княжна Элизабет стала таковой по праву. Духовника, принадлежащего ордену премонстратов, захватили в Саксонии и доставили к нашему двору. Он не выказал ни раскаянья, ни страха, напротив, гордился успехом во благо церкви. При этом отнюдь не выгораживал княжну Элизабет, более того, откровенно порицал ее последние поступки. Его рассказ оказался чистой правдой. Родители Элизабет умерли рано, отец не оставил почти ничего. Она воспитывалась у тетки во Франции, он стал ее духовником, когда Элизабет исполнилось четырнадцать лет. Обаятельная, красивая девочка жила у разных родственников, то в одном поместье, то в другом, и ей всюду были рады. Уже при первом знакомстве и ухаживании наследного принца духовник счел своим долгом склонить Элизабет к тайному браку – ведь таким способом она вернет трон и страну в лоно католической церкви. Но тогда Элизабет гневно отвергла это предложение.

Возвратившись из Дармштадта, она рассказала духовнику о скандальном поведении наследного принца при тамошнем дворе, и, кроме того, исповедалась в грехах весьма серьезных.

Еще до поездки в Дармштадт она посетила с болезненной своей теткой рейнский курорт и там познакомилась в гостинице с одним авантюристом. Этот человек – голландец или фламандец – назвал себя де Хооге. Он, по видимости, располагал большими деньгами. Ухаживая за Элизабет на глазах ничего не подозревающей тетки, он в результате неодолимо приковал ее внимание. Однажды вечером, когда она уселась за клавикорды, он предложил перелистывать ноты и, пользуясь выгодной позицией, потребовал ключ от ее комнаты – ему, мол, необходимо с ней переговорить ночью. Не сознавая, что она, собственно, делает, одурманенная его взглядом, Элизабет повиновалась. Ночью сей искатель приключений явился к ее постели – она не осмелилась возразить ни словом, ни жестом.

Она стала его любовницей, счастливая, трепещущая от малейшего его желания. Ни о чем не спрашивая, ничего не требуя, предалась головокружительному опьянению. Эта идиллия продолжалась шесть дней. Последней ночью он объявил об отъезде. И тут она, наконец, уразумела происходящее: бросилась на колени, в слезах умоляла жениться на ней, убеждала, что ей безразлично его звание и состояние, – только пусть примет ее религию. Фламандец слушал терпеливо, потом засмеялся. Откуда ей известно, католик он или нет? В любом случае, девичьих капризов ради он не собирается менять религию. Да и вообще о браке не может быть и речи. Пусть живет с ним, если хочет, с благословения церкви или без оного. Княжна Элизабет умножила мольбы и слезы – безуспешно. На прощание он сказал: «Где я присутствую, владеет только одна воля – моя. Хочешь быть со мной – покорись». С этими словами ушел, Элизабет его больше не видела. Однако на другой день получила письмо такого содержания: «Уезжаю во Францию, потом в Испанию. Вернусь через полтора года и дам о себе знать. Если сможешь жить согласно моим требованиям, заберу тебя с собой».

Элизабет поведала обо всем духовнику. Она была в исступлении – происшествие в Дармштадте, понятно, не успокоило взбаламученной души. Зловещее влияние фламандца и в разлуке не утратило силы.

Священник склонял ее к браку с нашим наследным принцем не только во благо церкви, но и ради умиротворения духовной дочери. Она его не любит, – пусть: брак с нелюбимым мужчиной послужит покаянием за плотские прегрешения. Истерзанная противоречивыми стремлениями, не имея ни единого советчика, кроме фанатичного исповедника, она, в конце концов, дала согласие.

Духовник, не теряя времени, открыл замысел тетке княжны и тотчас поехал с духовной дочерью и преданной служанкой в городок, расположенный по соседству с резиденцией наследного принца. Там он подкупил лакея – его потом рассчитал мой кузен – и начал игру, которая увенчалась быстрым успехом. После бракосочетания духовник вернулся во Францию, но каждые два месяца не забывал навещать Элизабет.

По словам придворных, брачная жизнь, по крайней мере, для наследного принца отнюдь не была несчастливой. Слепой и глухой от страсти, принимал он милостыню, брошенную супругой, за великий дар. Наследной принцессе стоило, надо полагать, немыслимых усилий выполнить принятые обязательства. Она с нечеловеческим напряжением преодолевала телесное отвращение и это ей, видимо, удавалось, поскольку принц не замечал ничего или почти ничего. Когда терпение истощалось, она отговаривалась женскими недомоганиями – сначала вымышленными, потом действительными. Беременность встретила с чувствами весьма разными. Ей претила мысль носить под сердцем ребенка от столь ненавистного мужа, а, с другой стороны, это давало возможность, подкрепленную советом знающего врача, уклониться от выполнения супружеского долга. Посему беременность благостно отразилась на семейных отношениях – принцесса, похоже, примирилась со своей судьбой. Избавленная от необходимости терпеть слишком интимные ласки, она с легким сердцем расточала мимолетные поцелуи. Прошло около года. Когда родился ребенок, мой кузен сдержал слово – его крестил духовник принцессы.

С помощью врача Элизабет вновь отыскала доводы против продолжения супружеской жизни. Относилась к мужу дружески, даже сердечно, – неприязнь целиком перешла на ребенка: она отдала его на попечение женской прислуги, и, казалось, забыла о материнских обязанностях.

И тут грянул гром с ясного неба. Однажды вечером, когда в музыкальной комнате Элизабет вела рассеянную беседу с одним из придворных, слуга передал ей письмо. Она распечатала, взглянула, переменилась в лице, руки бессильно опустились, письмо скользнуло на пол – камер-юнкер поднял его. Ни слова не говоря, поспешила из комнаты.

Больше ее не видели. Самые тщательные поиски не дали результата. В письме, которое потом попало к прокуратору – два коротких предложения: «Я вернулся. Жду в парке».

Остальное вы знаете, барон. Моего кузена герцог к тому времени простил, он вернулся ко двору и зажил тихо и замкнуто. Коварная болезнь, которая подтачивала его незаметно, вспыхнула вдруг во всем своем ужасе, – смерть, конечно, явилась избавлением.

И после смерти тайна раскрылась. Герцог признал юного принца легитимным наследником, более того, разом перечеркнул благочестивые упования духовника, ибо ребенка окрестили заново по лютеранскому обряду и приказали воспитывать в лютеранской ортодоксии, дабы стереть католическую скверну. И гнусной, противоестественной матери, сбежавшей с авантюристом, даже если б она захотела, не удалось бы изменить положение вещей.

* * *

Принц замолчал и надолго задумался.

Наконец, снова заговорил:

– Если бы не упрямство влюбленного глупца, не угрызения совести несчастной девушки, не фанатичные прожекты ничтожного священника и не фривольные выходки странствующего авантюриста, я был бы уже сегодня наследником трона своей страны. Между мной и троном только слабый ребенок, зачатый и рожденный матерью без любви, даже с отвращением. Отпрыск отца, отмеченного ужасной болезнью, верно и сам болен, едва способен жить и, безусловно, не способен властвовать. Нелепый случай бросил жалкое существо на моем пути, – скажите, барон, неужто это не мое право, более того, не моя обязанность перешагнуть через него?

Не ожидая ответа, он поднялся и протянул обе руки барону:

– Теперь вы знаете все, по крайней мере, в общих чертах. Расскажите графу Остену и маркизу Чивителле, вашим друзьям и, как я полагаю, и моим тоже. Граф выразил желание состоять при моей особе, передайте мое согласие: прошу его выехать заранее и взять несколько писем. До сих пор мы с вами, барон, бездумно колесили по свету – теперь у нас появилась цель.