Текст книги "Блатные и уличные песни"

ЧЕРНЫЕ КОНИ

 
Кони мчались, в снегу утопая,
Вспоминались прошедшие дни.
Ждет меня там моя дорогая.
Ой вы, кони, быстрее, мои!
 
 
Мы подъехали быстро и смело,
И из саней я вылез скорей,
Обнимая легкое девичье тело,
И на сердце мне стало теплей.
 
 
Чтоб сделать ее жизнь словно в сказке
Темной ночью я в банк проскользнул,
Набрал денег мешок под завязку
И с деньгами как в воду канул.
 
 
Восемь лет мы с ней жили как в сказке,
Но всему ведь бывает конец.
И всему тому, горе-несчастье,
Виноват, виноват лишь отец.
 
 
Как-то в карты старик проигрался,
Денег не было, чем уплатить.
У красотки занять постеснялся
И решил он меня заложить.
 
 
И вот меня вызывают,
Вызывают меня в ГПУ.
Областным меня судом судили
И послали меня в Колыму.
 
 
В Колыме я три года скитался,
В Колыме было там отдыхать.
Как-то раз я за зону прорвался,
Обманул часовых и бежать.
 
 
Вот приехал в родной городишко,
Вот мой дом, вот кони мои.
Я тихонько в конюшню пробрался,
Кони сразу узнали меня.
 
 
Узнали меня, дорогие,
Я им мордочки гладил в ответ.
А где ж хозяйка? А хозяйки дома нет.
Где же хозяйка? Хозяйки дома нет.
 
 
А хозяйка томилась в неволе,
Посадили хозяйку в тюрьму.
Ах вы, кони, вы черные кони!
Выручайте хозяйку свою!
 
 
Кони мчались, в снегу утопая,
Вспоминались прошедшие дни.
Ждет меня там моя дорогая.
Ой вы, кони, быстрее, мои!
 

ХОЧЕТСЯ ДОМОЙ

 
А на дворе хорошая погода,
В окошко светит месяц голубой.
А мне сидеть еще четыре года,
Душа болит, как хочется домой.
 
 
А лягу спать и что-то мне не спится,
А как усну – так милая приснится.
Там, далеко, на теплом нежном Юге,
Где в феврале цветут цветы.
 
 
А здесь пурга, тайга, зима и ветры,
А под окошком плачут и поют,
Тут начисляют хлеб на кубометры,
И по заслугам кажному дают.
 
 
Уж скоро год вот в этой самой жизни,
А с этой жизнью был я незнаком.
И на подобье хлопотливой пташки
По всем столам я лазил с котелком.
 
 
И вот теперь попал я в слабосилку,
Что ты не шлешь мне вкусную посылку.
Я не прошу, чтоб было пожирней.
Пришли немного черных сухарей!
 
 
Зайди к соседу к нашему, Егорке,
Он мне по воле должен шесть рублей.
Купи ты мне на два рубля махорки,
А на четыре – черных сухарей.
 
 
Писать кончаю, целую тебя в лобик,
Ты так и знай, что я живу, как бобик,
Привет от дальних лагерей,
От всех товарищей-друзей!
Целую нежно, твой Андрей!
 

ТАГАНКА

 
Цыганка с картами, дорога дальняя,
Дорога дальняя, казенный дом…
Быть может, старая тюрьма Центральная
Меня, несчастного, поновой ждет.
 
 
Таганка – все ночи, полные огня.
Таганка – зачем сгубила ты меня?
Таганка – я твой бессменный арестант,
Пропала молодость, талант в стенах твоих.
 
 
Прекрасно знаю я и без гадания:
Решетки толстые мне суждены…
Опять по пятницам пойдут свидания
И слезы горькие моей родни.
 
 
Таганка – все ночи, полные огня.
Таганка – зачем сгубила ты меня?
Таганка – я твой бессменный арестант,
Пропала молодость, талант в стенах твоих.
 
 
Иди, любимая, иди, хорошая,
Иди-ка, деточка, своей тропой.
Пускай останется глубокой тайною,
Что раз весна была для нас с тобой…
 
 
Таганка – все ночи, полные огня.
Таганка – зачем сгубила ты меня?
Таганка – я твой бессменный арестант,
Пропала молодость, талант в стенах твоих.
 

ТИШИНА

 
Ночи лунные, звезды чудные
Посылают нам море огней,
Но в окно мое не входил давно
Ни один из желанных лучей.
 
 
Вижу тень свою одинокую
И скрипучий тюремный топчан,
И давно мне грудь широкую
От душевных терзающих ран.
 
 
Тишина. Спит тюрьма.
Все предано забвению сна…
Лишь ночной часовой,
Лишь ночной часовой
Нарушает тюремный покой.
 
 
Утро хмурое, просыпаемся,
Слышим звоны кандальных цепей —
В путь неведомый направляется
Вереница сутулых людей.
 
 
Жизнь суровая и угрюмая,
Не видать тебя больше, рассвет,
И влачет душа обвиненная
Двадцать пять незаслуженных лет.
 
 
Тишина. Спит тюрьма.
Все предано забвению сна…
Лишь ночной часовой,
Лишь ночной часовой
Нарушает тюремный покой.
 
 
А унылые жены милые
Ждут мужей в непроглядной тоске,
И туман густой пеленой густой
Закрывает печально виски.
 
 
Руки женские протянулись.
И в надежде, и в муке они.
И по-прежнему очень медленно
Горемычные тянутся дни.
 
 
Тишина. Спит тюрьма.
Все предано забвению сна…
Лишь ночной часовой,
Лишь ночной часовой
Нарушает тюремный покой.
 
 
Эх, Россиюшка, земля-матушка,
Посмотри на своих сыновей:
Почему в глазах серебрит слеза?
Где же счастье твоих дочерей?
 
 
Отчего в сердцах столько горечи?
Почему так страдает страна?
Отчего закон стал бессовестный,
Расскажи, дорогая, сполна.
 
 
Тишина. Спит тюрьма.
Все предано забвению сна…
Лишь ночной часовой,
Лишь ночной часовой
Нарушает тюремный покой.
 
 
Тишина. Спит тюрьма.
Только дремлет на небе луна,
Словно хочет сказать,
Словно хочет сказать:
Не надо, не надо рыдать!
 

ПАХАН

 
Это было весною, зеленою порою.
У перрона стояли. Поезд наш подходил.
У перрона стояли и кентов поджидали,
Чтобы дело обстряпать, покутить, погулять.
 
 
Из седьмого вагона фраерок показался:
Шапка, сбитая набок, чемоданчик в руке.
Чемоданчик набитый,
в пасти фиксы сверкают,
И карманчик раздутый говорил о себе.
 
 
Мы за ним поканали, в переулке догнали,
Чемоданчик забрали и хотели бежать.
Только он был из шустрых,
быстро к стенке отпрянул,
И в руке его тускло заблестело перо.
 
 
«А вы, ребята, ошиблись, вы на урку нарвались,
Вы ж меня не узнали, я ваш бывший пахан.
Собирайте же кодлу, будем пить, веселиться!
Пусть весь город узнает, что вернулся пахан!»
 

К ЧЕРНОГЛАЗОЙ

 
Смолкли скрипы тюремных затворов,
В темной камере спать все легли.
Только слышно – за дверью дубовой
Надзирателя ходят шаги.
 
 
Он проходит походкою львиной,
Мимо камер ключами гремит.
Этот стон, этот сон подземельный
Истерзал он, измучил меня.
 
 
Сердце бьется, что в западне птица,
От тоски разрывается грудь.
Скоро утро, моя дорогая!
Ночь проходит, а мне не уснуть.
 
 
Слышно, музыка что-то играет.
Тот на воле, а я здесь, в тюрьме.
Там, на воле, моя дорогая…
Вспоминаешь ли ты обо мне?
 
 
Вспоминаешь ли ты наши встречи,
Эти, радости полные, дни?
Как хочу я обнять твои плечи,
Посмотреть в ясны очи твои!
 
 
Я терплю и нужду, и мученья,
Я надолго заброшен судьбой.
Долго мучиться мне в заключении,
Долго быть мне в разлуке с тобой.
 
 
Я мечтою к тебе улетаю,
Я зову – ты не слышишь меня…
Где ты, где ты, моя дорогая,
Черноглазая радость моя?..
 

НЕ ПЕЧАЛЬСЯ

 
Десять лет трудовых лагерей
Подарил я рабочему классу.
Там, где стынут лишь трупы зверей,
Я построил Амурскую трассу.
 
 
За вагоном проходит вагон
Мерным стуком по рельсовой стали.
По этапу идет эшелон
Из столицы в таежные дали.
 
 
Здесь на каждом вагоне забор,
Три доски вместо мягкой постели.
И, окутаны в сизый дымок,
Нам кивают угрюмые ели.
 
 
Не печалься, любимая,
За разлуку прости меня.
Я приду раньше времени,
Дорогая моя!
 
 
Как бы ни был мой приговор строг,
Я приду на заветный порог
И, тоскуя по ласке твоей,
Я в окно постучусь.
 
 
Завернувшись в тулуп с головой,
Проезжаю снега да болота —
Здесь на каждой площадке конвой
Ощетинил свои пулеметы.
 
 
Там, где вязнут в снегах трактора,
Даже «Сталинцу» сил не хватало,
Эта песня под стук топора
Над тайгой одиноко звучала:
 
 
«Не печалься, любимая,
За разлуку прости меня.
Я приду раньше времени,
Дорогая моя!
 
 
Как бы ни был мой приговор строг,
Я приду на заветный порог
И, тоскуя по ласке твоей,
Я в окно постучусь».
 
 
За вагоном проходит вагон,
С мерным стуком по рельсовой стали
По этапу идут эшелоны, друзья,
Из столицы в таежные дали.
 
 
Не печалься, любимая,
За разлуку прости меня.
Я приду раньше времени,
Дорогая моя!
 
 
Как бы ни был мой приговор строг,
Я приду на заветный порог
И, тоскуя по ласке твоей,
Я в окно постучусь.
 

НА НАРЫ

 
Раз в Ростове-на-Дону
Я в первый раз попал в тюрьму,
На нары, понял, на нары, понял, на нары.
 
 
А за стеною фраера
Всю ночь гуляли до утра,
И шмары, понял, и шмары, понял, и шмары!
 
 
Но я, ребята, душою не поник,
Судьбу я взял за воротник.
Свобода, понял, свобода, понял, свобода!
Один вагон набит битком,
 
 
А я, как курва с котелком,
По шпалам, понял,
по шпалам, понял, по шпалам!
 
 
Вот захожу я в магазин,
Ко мне подходит гражданин,
Легавый, понял, легавый, понял, легавый.
 
 
Он говорит: «Такую мать,
Попался снова ты опять!
Попался, ты понял, попался,
ты понял, попался!»
 
 
Какой ж я был тогда дурак:
Надел ворованный пиджак
И шкары, понял, и шкары, понял, и шкары.
 
 
И вот опять передо мной
Всю ночь маячит часовой
С обрезом, понял,
с обрезом, понял, с обрезом!
 
 
Сижу на нарах, блох ищу —
Картошку чистить не хочу!
Кошмары, понял,
кошмары, понял, кошмары.
 
 
Один вагон набит битком,
А я, как курва с котелком,
По шпалам, понял,
хиляю по шпалам, хиляю по шпалам!
 

ТЫ УШЛА

 
Я прошел Сибирь в лапти обутый,
Слушал песни старых чабанов.
Надвигались сумерки ночные,
Ветер дул с Каспийских берегов.
 
 
Ты ушла, как в несказанной сказке,
Ты ушла, не вспомнив обо мне.
Я остался тосковать с гитарой,
Потому что ты ушла с другим.
 
 
Может, мне печалиться не надо,
Когда розы начинают цвесть.
Эти розы с молодого сада
Некому теперь мне преподнесть.
 
 
Эх, приморили, гады, приморили,
Отобрали волюшку мою…
Золотые кудри поседели,
Знать у края пропасти стою.
 

Я ТЕБЯ ВСПОМИНАЮ

 
Помню двор, занесенный белым снегом пушистым,
Ты стояла у дверцы голубого такси.
У тебя на ресницах серебрились снежинки,
Взгляд усталый, но нежный, говорил о любви.
 
 
Подошла ты к вагону, но уже было поздно —
Поезд тронулся с места. Север был впереди.
Ты бежала по шпалам, обливаясь слезами,
И, споткнувшись, упала на вагонном пути.
 
 
В Заполярье далеком я свой срок отбываю
И тебя, дорогую, вспоминаю всегда.
Пусть усталые годы пролетят без возврата,
Как из рек вытекает весною вода.
 
 
Помню двор, занесенный белым снегом пушистым,
Ты стояла у дверцы голубого такси.
У тебя на ресницах серебрились снежинки,
Взгляд усталый, но нежный, говорил о любви.
 

ПЕЙ ШАМПАНСКОЕ

 
Что так низко склонилась твоя голова,
Может, юность тебе еще снится.
Пей шампанское, друг, еще ночь впереди
Да и некуда нам торопиться.
 
 
Так давай посидим за дубовым столом,
Пусть пурга за окном вечно стонет.
Не горюй, милый друг, не грусти о былом,
А былое в груди не утонет.
 
 
Не смотри на меня, я простой человек,
Ни родных у меня, ни знакомых.
А заглянем в трущобу минувших времен —
Сколько дней там коварных бывало.
 
 
Знать и ты, друг, немало горя видал,
Если плачешь, вино наливая.
Вот послушай-ка, друг, все, что я испытал
В этой жизни проклятой, страдая.
 
 
Я родился на Волге в семье рыбака,
От семьи той следов не осталось.
Только мать беспредельно любила меня,
Но судьба мне ни к черту досталась.
 
 
Не взлюбил я в ту пору крестьянскую жизнь —
Ни косить, ни пахать, ни портняжить,
А с веселой толпой, под названьем «шпана»,
Убежал я по Волге бродяжить.
 
 
Вот и Волга-река, загудел пароход,
Мы там с братвой собирались.
И шампанское жгучее лилось вокруг,
С проститутками мы развлекались.
 
 
Верны мы были друг другу тогда,
На разбои ходили мы смело.
И однажды меня пригласили
На богатое, доходное дело.
 
 
И опять загуляла, запела братва,
Пела скрипка, баян и гитары.
Сколько баб молодых было тогда
В этот вечер хмельного угара.
 
 
Пела скрипка приволжский веселый мотив,
И баян с переливами лился.
Я не помню, друзья, как в тот вечер тогда
В молодую девчонку влюбился.
 
 
Ох и девка была! Словно розы цветок,
Словно в сказке ночная фиалка.
За один поцелуй я б полжизни отдал,
А за ласки и жизни не жалко.
 
 
Чтоб красивых любить – надо деньги иметь,
Я над этим задумался крепко.
И решил я тогда день и ночь воровать,
Чтоб с тобой, моя крошка, остаться.
 
 
День и ночь воровал, как царицу одел,
Бросал деньги направо, налево.
И в одну из ночей я так крепко сгорел,
И в ту ночь началась моя драма.
 
 
Коль случилась беда – открывай ворота!
Крикнул ей: «До свиданья, красотка!»
Здравствуй, камера-мать и старушка-тюрьма!
Здравствуй, цемент, замок и решетка!
 
 
Трудно было сидеть мне в Казанской тюрьме,
Сквозь решетку на волю взирая.
Только солнце одно улыбалося мне,
Мою душу младую терзая.
 
 
Разрывалась душа и болит голова:
Где она? Иль к другому прильнула?
Два раза передачку в тюрьму принесла,
А потом, как в воде утонула.
 
 
И решил я тогда: все равно отомщу
Я за эту большую обиду.
И про эти я дни никому не скажу,
Пускай сердце мое только знает.
 
 
Отсидел я тогда пять лет, не шутку, сказать…
Ну так что ж, не вернешь эти годы.
Вот опять выхожу на веселый простор
Долгожданной, веселой свободы.
 
 
Снова Волга-река, загудел пароход.
«Вылезай!» – мне сказали матросы.
И мне с детства знаком небосвод голубой.
Я увидел своими глазами.
 
 
Я искал ее ночью и днем
У того, кто идет иль едет.
Только сторож подсказал мне их дом,
Говорит: «Это наши соседи».
 
 
Утром встал с переполненной злобой в душе,
Выпил водки, чтоб слушались нервы.
Открываю калитку и вижу ее:
Подбоченясь стоит на пороге.
 
 
Вот она предо мною – тот же блеск в глазах,
В халате нарядном китайского шелка.
Только вместо гитары у нее на руках
Я увидел грудного младенца.
 
 
Не стерпела во мне тут жиганская кровь,
Вынул нож и всадил его словно в тесто.
Чтоб не слышать мне плача дитя,
Я быстрее ушел с того места.
 
 
Оттого и склонилась моя голова,
Оттого и ненастья мне снятся…
Пей шампанское, друг, уже ночка прошла.
Вот сейчас нам пора расставаться.
Пей шампанское, друг, уже ночка прошла.
Вот сейчас нам пора похмеляться.
 

НОЧЬ ОПУСТИЛАСЬ

 
Ночь опустилась над зоной,
Потухли в бараках огни,
А юноша тихо считает
Беды своей тяжкие дни.
 
 
Их много… Десяток годочков,
И надо считать да считать,
А хватит ли силы дождаться,
Чтоб снова обнять свою мать?
 
 
Девчонка, конечно, забудет,
Ведь что ей какой-то уркач?
В ночной тишине раздается
Утробный со всхлипами плач.
 

ЗАВЕТ

 
Не под звон гитары семиструнной,
А под крик тюремных сторожей
За решеткой толстой и чугунной
Встретился я с маменькой твоей.
 
 
Кем я был – тебе неинтересно,
В жизни ведь немало всех дорог,
Но по самой грязной и нечестной
Я пошел на воле, мой сынок.
 
 
А пока ты, сын, еще в проекте
И когда народишься на свет,
Может быть, умру я на проспекте,
А тебе оставлю свой завет.
 
 
Придержись за школьную скамейку,
Изучи шуршание страниц
И не льстись на легкую копейку,
Избегай накрашенных девиц.
 
 
А, бывало, урку обыграешь,
Урку же такого, как и сам,
А потом червонцы собираешь,
Едешь с проституткой в ресторан.
 
 
За дешево купленные деньги
Ты в ее объятиях уснешь,
А на утро рано-рано встанешь —
Денег нет, и воровать пойдешь.
 
 
Вот тогда ты вспомнишь про Танюшу,
Как ее ты нежно обнимал.
С горя ставил даму сто по кушу
И во цвет по новой проиграл.
 
 
На прощанье я скажу вам, урки:
Даму вы не ставьте никогда,
Вас на воле часто губят мурки,
Пять по кушу ставьте короля.
 

ИСПОВЕДЬ

 
Сейчас вам случай расскажу,
Своими видела глазами:
Судили девицу одну,
Она дитя была годами.
 
 
В суду Ростовском окружном
Толпа народу собиралась.
Судья, сидели все вокруг,
Они убийцу дожидались.
 
 
Подъехала карета в суд,
Раздался голос: «Выходите!
И вверх по лестнице крутой…
По сторонам вы не смотрите».
 
 
Блондинка, жгучие глаза,
Покорно голову склонила.
Блеснула искренно слеза,
Она лицо шарфом закрыла.
 
 
Она просила говорить,
И судьи ей не отказали,
Когда же кончила она,
Весь зал наполнен был слезами.
 
 
«Смотрите – всем я хороша.
Мой взор не охлажден годами.
Смотрите – вот моя душа,
Она открыта перед вами.
 
 
В каком-то непонятном сне
Он овладел, безумец, мною.
И тихо вкралась в душу мне
Любовь коварною змеею.
 
 
Среди товарищей своих
Он часто хвастался другою,
Он гнал и презирал меня,
Не дорожил, безумец, мною.
 
 
Однажды он ко мне пришел,
Я отомстить ему решила:
Вонзила в грудь ему кинжал…
О судьи, я его убила!
 
 
Рыдая, труп я обняла,
Во гневе – что ж я натворила.
Зачем мне жить, коль нет его…
О судьи, я его любила.
 
 
Я рассказала, что могла,
И говорить уже довольно.
Читайте ж приговор скорей,
А то и так уж сердцу больно».
 
 
Вдруг пошатнулася она
И слабый стон в груди раздался.
Так приговор в руках судьи,
Он непрочитанным остался.
 

ПРОЩАЙ

 
Ах, зачем эти горы высокие
Закрывают Восток голубой,
Ах, зачем этот Север далекий
Разделяет нас, детка, с тобой.
 
 
Далеко от родного я края,
Занесла меня злая судьба.
Хоть бы день, хоть бы час, дорогая,
Посмотреть бы я мог на тебя!
 
 
Сердце в груди моей бьется,
Пусть огонь не угаснет в груди.
Тяжелое время уходит,
И счастье нас ждет впереди.
 
 
Мы сегодня расстались с тобою:
Переброшен был в лагерь другой.
Среди зон, запорошенных вьюгой,
Мы навеки расстались с тобой.
 
 
Знаю я, что ты не изменишь —
Жизнь заставит тебя изменить.
Точно так же и ты не поверишь,
Что без женщины буду я жить.
 
 
В лагерях не имеем мы права
Откровенно друг друга любить.
Только с риском попасть под облаву
Можно ночью друг к другу ходить.
 
 
Так прощай! Прощай, прощай,
моя детка!
Не одна нам дорога с тобой.
Заключенные, детка родная,
Не владеют своею судьбой.
 

ВОЗЛЕ ДОМА

 
Возле дома белого, на краю села,
Белая черемуха пышно расцвела.
 
 
Белая, пушистая – прямо у ворот,
Прямо к той черемухе улица ведет.
 
 
Следы градом капают по щекам зека.
За решетку держится девичья рука.
 
 
А я завтра думаю совершить побег,
Может, счастье сбудется среди долгих лет.
 
 
Если счастье сбудется, я вернусь домой
И пройдусь по улице, улице родной.
 
 
Если любишь здорово,
значит, будешь ждать.
Я готов за это жизнь свою отдать.
 
 
Возле дома белого, на краю села,
Белая черемуха пышно расцвела.
 

ПИСЬМО

 
Здравствуй, мать, прими привет от сына.
Пишет он тебе издалека.
Я живу, но жизнь моя разбита,
Одинока, нищенски горька.
 
 
Завезли меня в края чужие
С бестолковой буйной головой.
И разбили жизнь мою младую,
Разлучили, маменька, с тобой.
 
 
Жаль одно: сестренку не увижу,
И братишку очень я люблю.
И тебя, родная, не обижу,
На прощанье крепко руку жму.
 
 
И под елкой или под березой,
Я, наверно, свой приют найду.
Распрощаюсь с горькою судьбиной,
И к тебе, мама, не приду.
 

СУДЬБА-ЗЛОДЕЙКА

 
В осенний день, бродя как тень,
Зашел я в первоклассный ресторан,
Но там приют нашел холодный,
Посетитель я немодный,
У студента вечно пуст карман.
 
 
Официант – какой-то франт,
Сверкая белоснежными манжетами,
Он подошел, шепнул на ушко:
«Здесь, приятель, не пивнушка,
И таким, как ты, здесь места нет!»
 
 
А год спустя, за это мстя,
Я затесался в винный синдикат.
И подводя итог итогу,
Встал на ровную дорогу
И надел шкарята без заплат.
 
 
Официант, все тот же франт,
Сверкая белоснежными манжетами,
Он подошел ко мне учтиво,
Подает мне пару пива,
Предо мной вертится, как волчок.
 
 
Кричу: «Гарсон! Хелло, гарсон!»
В отдельный кабинет перехожу я.
Эх, подавайте мне артистов,
Скрипачей, саксофонистов,
Вот теперь себя я покажу!
 
 
Сегодня ты, а завтра я!
Судьба-злодейка ловит на аркан.
Сегодня пир даю я с водкой,
Ну а завтра за решеткой
Напеваю вечный «Шарабан»:
 
 
«Ах, шарабан мой – «американка»!
Какая ночь, какая пьянка!
Хотите – пейте, посуду бейте,
Мне все равно, мне все равно!»
 

СТУК КОЛЕС

 
А Вася Ржавый сел на буфер,
А были страшные толчки.
Оборвался под колесья,
Разодрало на куски.
 
 
А мы его похоронили,
А прямо тут же, по частям,
А потом заколесили
Вдоль по шпалам, по путям.
 
 
Сигнал. Гудок. Стук колес.
Пускай несет тебя по кочкам паровоз.
Ведь мы без дома, без гнезда,
Шатия беспризорная.
 
 
Эх судьба, моя судьба,
Ты как кошка черная!
А что ты, падла, бельмы пялишь?
Аль своих не узнаешь?
А ты мою сестренку Варьку
Мне ж напомнила до слез.
 
 
Ах Варя, Варя, моя Варя!
Вари нет уже в живых —
На каком-то полустанке
Паровозик раздавил.
 
 
Сигнал. Гудок. Стук колес.
Пускай несет тебя по кочкам паровоз.
Ведь мы без дома, без гнезда,
Шатия беспризорная.
 
 
Эх судьба, моя судьба,
Ты как кошка черная!
А как на Невской перспективе
Повстречался нам нэпман.
А мы его остановили: «Слушай, дядя!
Дай полтинник на шалман!»
 
 
А он ответил: «Нехеренто!
Так и так, мол, денег нет».
А мы ему антеллигентно
Наблевали за жилет.
 
 
Сигнал. Гудок. Стук колес.
Пускай несет тебя по кочкам паровоз.
Ведь мы без дома, без гнезда,
Шатия беспризорная.
 
 
Эх судьба, моя судьба,
Ты как кошка черная!
 

ПОЕЗД

 
В Красноярске тюрьма большая,
Народу в ней не перечесть.
Ограда каменная высока,
Через нее не перелезть.
 
 
И вот заходит тюрьмы начальник
И начинает выкликать:
«Рецидивисты, все собирайтесь,
Пора вас в лагерь отправлять».
 
 
Рецидивисты все собралися,
Сложили вещи подле ног,
А чья-то, чья-то мать-старушка
Стоит и плачет у ворот.
 
 
А сын заметил и сам заплакал,
И вытер слезы рукавом.
Сестренка тоже вытирала
Своим батистовым платком.
 
 
Вот поезд тронулся и помчался,
Помчался прямо на восток,
И до лихого Магадана
Остановиться он не мог.
 

СТАРАЯ ПЕСНЯ

 
Дорогая моя, вот мы снова в Одессе,
И наш город любимый все цветет и растет.
И в душе у меня снова старая песня,
Эту песню мы пели, эта песня живет.
 
 
Мы сроднились с тобой ранней тихой весной,
Ты была без работы, я работу имел.
Я свой хлеб добывал кровавой рукою
И делился с тобой после злых мокрых дел.
 
 
Полюбились тебе наши песни и нравы,
Наша горькая участь, наша злая судьба.
И подругою нашей назвалась ты по праву,
И другого пути ты найти не смогла.
 
 
Но однажды с тобою нам судьба изменила,
И на деле накрыла нас с тобою ЧК,
И пятнадцать агентов нас с тобой обложило,
И не дрогнуло сердце, и не выпал наган.
 
 
Дорогою судьбой заплатили чекисты
За свободу блатного и девчонки его,
И окрасились кровью восемь кожанок чистых,
Ожидал нас с тобою арестантский вагон.
 
 
Не поставил нас к стенке судья милосердный,
Он нам дал два червонца и строгий режим.
Ты осталась со мной, друг мой верный и нежный,
Увезли нас с тобою в дальний город Ильин.
 

ПИСЬМО К МАМЕ

 
Моя милая мама, я тебя не ругаю,
Что меня ты так рано под закон отдала.
Мы сегодня с друзьями в жизнь иную вступаем,
Так прошла незаметно золотая пора.
 
 
Незнакомые дяди грубо брали за ворот,
По ночам нас учили, как полы натирать,
А потом месяцами не пускали на волю…
Все науки познали, как людей убивать.
 
 
Это было весною, золотою порою,
Трое наших парнишек из-под стражи ушли.
На седьмом километре их собаки догнали,
Их солдаты связали, на расстрел повели.
 
 
Их поставили к стенке, повернули спиною.
Грянул залп с автоматов, и упали они,
И по трупам умерших, как по тряпкам ненужным,
Разрядив автоматы, три солдата прошли.
 
 
Над холмом, над обрывом крест стоит деревянный,
Его девочка нежно прижимает к груди…
Впереди не икона, а запретная зона,
А на вышке маячит полусонный чекист.
 
 
Моя милая мама, я тебя не ругаю,
Что меня ты так рано под закон отдала.
Мы сегодня с друзьями в жизнь иную вступаем —
Так прошла незаметно золотая пора.