Текст книги "Блатные и уличные песни"

ЖИГАНСКАЯ СЛЕЗА

 
Я встретил девочку на пересылочке.
Она портовою пацаночкой была,
И ей понравилась улыбка жулика
И откровенные жиганские глаза.
 
 
И вот идет этап, и уезжаю я,
И уезжаю я, быть может, навсегда.
Но ты не плачь, не плачь, моя пацаночка,
Ведь я вернусь и заберу тебя.
 
 
Вот сроки кончились, вернулись жулики,
Вернулся он в свой край родной,
Но среди всех подруг он не находит вдруг
Ту синеглазую пацаночку свою.
 
 
Спросил – ответили: «С другим уехала,
С другим уехала, быть может, навсегда…»
И в жизни в первый раз у жулика из глаз
Скатилась крупная жиганская слеза.
 

ДЕВЧОНКА МОЛОДАЯ

 
Перебиты, поломаны крылья,
Дикой болью всю душу свело.
Кокаина серебряной пылью
Все дорожки мои замело.
 
 
Воровать я тогда не умела,
На базаре учили воры.
А за это им песни я пела,
Эти песни далекой поры.
 
 
Начинаются дни золотые
Воровской непроглядной любви.
Эх, вы кони мои, вороные,
Черны вороны, кони мои!
 
 
Устелю свои сани коврами,
В гривы алые ленты вплету.
Пролечу неразведанной далью
И тебя налету подхвачу.
 
 
Мы ушли от проклятой погони,
Перестань, моя крошка, рыдать.
Нас не выдадут черные кони,
Вороных уж теперь не догнать.
 
 
Я хожу и хожу, и не знаю —
Есть ли счастье на свете иль нет.
Я девчонка еще молодая,
Но душе моей тысячи лет.
 

КАТЯ

 
Полюбил Катю, поверил
И квартиру Кате снял.
Перед людями лицемерил,
Воровал, Кате таскал.
 
 
Но квартиры стало мало:
Платья мягкие, как пух,
Итальянские картинки
Захотелось Кате вдруг.
 
 
Захотелось Кате сразу
Шелк, и бархат, и фарфор,
Чтоб коляска воровская
С шиком ездила во двор.
 
 
«Это, Катя, денег стоит,
Если взять да посчитать…»
Катя плачет, Катя стонет,
Посылает воровать.
 
 
Раз осенней темной ночью
Я с базара прихожу
С разбитой головою,
Посинел и весь дрожу.
 
 
Прихожу я ближе к дому,
Начинаю я стучать:
«Что ж ты, Катя, не откроешь,
Перестала узнавать?»
 
 
А мне дворник отвечает:
«Я в квартиру не пущу,
Если будешь беспокоить,
Я в милицию сведу».
 
 
«Ах ты, Катя, где ты, Катя?
Может, Катя умерла?»
А мне дворник отвечает,
Что квартира занята,
 
 
Катя мебель и посуду
Всю с собою увезла…
 

КАРЬЕРА

 
Помню, в начале второй пятилетки
Стали давать паспорта.
Мне не хватило рабочей отметки,
И отказали тогда.
 
 
Что же мне делать со счастием медным?
Надо опять воровать.
Помню: решил я с товарищем верным
Банк городской обобрать.
 
 
Помню ту ночь, ленинградскую, темную.
Быстро в санях мы неслися вдвоем,
Лишь по углам фонари одиноко
Тусклым мерцали огнем.
 
 
В санях у нас под медвежею полостью
Желтый лежал чемодан.
Каждый из нас, из решившихся полностью,
Холодный нащупал наган.
 
 
Вот мы подъехали к зданью высокому,
Вышли и тихо пошли.
А сани с извозчиком быстро отъехали,
Снег заметал их следы.
 
 
Двое зашли в подворотню высокую,
Чтобы замки отпирать.
Третий остался на улице темной,
Чтобы на стреме стоять.
 
 
Вот мы зашли в помещенье знакомое —
Стулья, диваны, шкафы,
Денежный ящик с печальной истомою
Тупо смотрел с высоты.
 
 
Сверла английские, быстрые бестии,
Словно три шмеля в руках,
Вмиг просверлили четыре отверстия
В сердце стального замка.
 
 
Дверца открылась, как крышка у тачки.
Я не сводил с нее глаз.
Деньги советские ровными пачками
С полок глядели на нас.
 
 
Помню, досталась мне сумма немалая —
Ровно сто тысяч рублей.
Мы поклялись не замедлить с отвалом
И выехать в тот же день.
 
 
Прилично одетый, с красивым букетом,
В сером английском пальто.
Город в семь тридцать покинул с приветом,
И даже не глянул в окно.
 
 
Вот я очнулся на маленькой станции
С южным названьем подстать.
Город хороший, город пригожий —
Здесь я решил отдыхать.
 
 
Здесь на концерте я с ней познакомился,
Начал кутить и гулять.
Деньги мои все, к несчастию, кончились;
Надо опять воровать.
 
 
Деньги мои, словно снег, все растаяли —
Надо вернуться назад,
Вновь с головою браться за старое —
В хмурый и злой Ленинград.
 
 
Помню, подъехали к зданью знакомому,
Только с другой стороны.
Шли в этом доме не раз ограбления,
Знало о том ГПУ.
 
 
Сразу раздалось несколько выстрелов,
Раненный в грудь я упал.
И на последнем своем преступлении
Карьеру вора потерял.
 
 
Возьмите газету «Вечерняя Правда»,
Там на последнем листе
Все преступления Ленинграда
И приговоры в суде.
 
 
Жизнь поломатая, жизнь развеселая,
Кончилась ты под замком!..
Только вот старость, старуха горбатая,
Бродит под старым окном.
 

ПОБЕГ

 
За окном кудрявая белая акация,
Солнышко в окошечке, алым цветом лес.
У окна старушечка, лет уже немало.
С Воркуты далекой, ах, мать сыночка ждет.
 
 
Вот однажды вечером принесли ей весточку,
Сообщили матери, что в расцвете лет:
«Соблазнив приятеля, Ваш сыночек Витенька
Темной-темной ноченькой совершил побег».
 
 
Он ушел из лагеря в голубые дали,
Шел тайгой дремучею ночи напролет,
Чтоб увидеть мамочку и сестренку Танечку.
Шел тогда Витюшеньке двадцать первый год.
 
 
Вот однажды ноченькой постучал в окошечко.
Мать, увидев сына, думала, что это сон.
«Скоро расстреляют, дорогая мама!»
И, прижавшись к стенке, вдруг заплакал он.
 
 
Ты не плачь, старушечка, не грусти, не надо!
И слезами сына не вернешь назад.
Капельки хрустальные на ветвях березы
Тихо-тихо капали и роняли слезы.
 

ДОЛЯ

 
Где ты, юность моя? Где пора золотая?
Скучно, грустно, виски серебрит седина.
А в глазах огонек чуть блестит, догорая.
И в руках все по-прежнему рюмка вина.
 
 
Разве горе зальешь, разве юность вернется?
Не вернуть мне назад, что потеряно мной.
Да и та, что была, даже та отвернется,
Не заметив меня под моей сединой.
 
 
Может скажет она:
«Вы ошиблись, простите, I’m Sorry…»
Улыбнувшись лукаво, пройдет стороной.
Но ошибся ли я? Вы получше взгляните —
То ошиблась судьба, подшутив надо мной.
 
 
Много горя и бед мне на долю досталось
В диких дебрях тайги, в рудниках под землей.
И повсюду судьба надо мною смеялась,
Украшая виски роковой сединой.
 
 
Что ж ты смотришь мне вспять,
не смеешься уж больше,
Испугалась, наверное, седин серебра.
Знай, что это моя беспристрастная доля
В мои пышные кудри седины вплела.
 
 
Так играй, мой баян, мою душу терзая,
Не вернуть уж того, что потеряно мной.
Я дрожащей рукой свой бокал поднимаю,
Пью за тех, чьи виски серебрят сединой.
 
 
Где ты, юность моя? Где пора золотая?
Скучно, грустно, виски серебрит седина,
А в глазах огонек чуть блестит, догорая.
И в руках все по-прежнему рюмка вина.
 

БЕРЕЗЫ

 
Березы, березы, березы,
Вам плакать уж больше невмочь.
Горьки и скупы ваши слезы,
Как жизнь, уходящая прочь.
 
 
Вы плачете ранней весною,
Я ж плакал всю жизнь напролет,
И годы всей жизни со мною.
Вот мой наступает черед.
 
 
Я видел березы с этапа:
Вы ж плакали кровью тогда,
Но я, стиснув зубы, не плакал,
И нас унесли поезда.
 
 
Вагон, правда, мой не купейный,
И окна забиты на нем,
И нет в том вагоне забвенья
Ни утром, ни ночью, ни днем.
 
 
Состав наш умчался на Север,
Где нету российских берез,
И каждый во что-нибудь верил,
И каждый старался без слез.
 
 
Я помню березы на зоне.
Вы были и в этом краю.
А вечером в лагерном звоне
Вы жизнь украшали мою.
 
 
Мне грезились ночью березы,
Мне снились родные края.
Мне виделись матери слезы,
Больная старушка моя.
 
 
Вся жизнь словно сказка с березами…
Мне снятся кошмарные сны.
И с этими жуткими грезами
Мне не дожить до весны.
 

ЖИЗНЬ И ОТРАДА

 
Где-то пел соловей песнь любимой своей,
Ночь дышала весенней прохладой…
Дай гитару мне, друг, я тебе пропою,
Расскажу тебе жизнь и отраду.
 
 
Это было давно, уж прошли те года,
Шел этап, окруженный конвоем.
В незнакомых краях, далеко от родных,
Довелось повстречаться с тобою.
 
 
На разъезде одном ты ко мне подошла,
Вся в слезах, с голубыми глазами.
Дал мне строгий конвой попрощаться с тобой,
Попрощаться с родными краями.
 
 
Зубы белые в ряд, словно жемчуг горят,
Платье было на ней голубое.
«Ты на Север уйдешь», – прошептала она,
Так сказал ей начальник конвоя.
 
 
Вдруг раздался гудок, поезд тронул состав
И тихонько пошел от вокзала.
Я рукой помахал, поцелуй ей послал,
Она вслед за вагоном бежала.
 
 
Проходили года, я писал иногда:
«Здравствуй, Валя, моя дорогая!
Я преступник и вор, у меня срок большой,
И меня ждет могила сырая…»
 
 
Пишет Валя в ответ, шлет сердечный привет:
«Здравствуй, Коля, родной мой, любимый!
Без тебя, милый мой, в жизни счастья мне нет,
Я уйду за тобою в могилу».
 
 
В предвещающий май я вернулся домой
И с трудом отыскал я избушку,
Со слезой обнимал я родного отца,
Со слезой целовал мать-старушку.
 
 
И тогда я спросил у родного отца:
«Где же Валя моя дорогая?»
У отца по щеке покатилась слеза,
Сердце сжалось, беду предвещая.
 
 
«Видишь, сын, вдалеке серый холмик стоит,
Серый холмик, поросший травою,
А под холмиком тем твоя Валя лежит,
Вот скончалася этой весною».
 
 
Я букетик цветов ей нарвал полевых
И пошел, спотыкаясь, рыдая.
Вот я отбыл свой срок и вернулся домой,
Здравствуй, Валя моя дорогая!
 
 
Где-то пел соловей песнь любимой своей,
Ночь дышала весенней прохладой.
На гитару свою я тебе, друг, пропел,
Рассказал тебе жизнь и отраду.
 

ЗУБ ЗОЛОТОЙ

 
Есть в саду ресторанчик публичный,
Ольге скучно и грустно одной.
Подошел паренек симпатичный,
Парень в кепи и зуб золотой.
 
 
«Разрешите, прелестная дама,
Одинокий нарушить покой?»
И придвинулся парень к ней ближе,
Парень в кепи и зуб золотой.
 
 
Ночь прошла так приятно и мило,
А под утро вернулись домой,
И с тех пор в глазах Ольги казался
Парень в кепи и зуб золотой.
 
 
И с тех пор он совсем изменился,
Объясниться искал он момент.
Но не знал, что любимая Ольга
В уголрозыске тайный агент.
 
 
Вот однажды начальник милиции
Отдал Ольге суровый наказ:
«Убить парня в семнадцатой камере,
А иначе погубит он вас».
 
 
Зашла в камеру пьяной походочкой
И прицел был дрожащей рукой,
Грянул выстрел, и рухнулся парень,
Парень в кепи и зуб золотой.
 
 
Он лежал так спокойно и мило,
Как бывало вечерней порой.
Только кепи у стенки валялось,
Пуля выбила зуб золотой…
 

КВАРТИРА БЕЗОБРАЗНАЯ

 
В одной квартирочке
пришлось мне побывать,
Картину безобразную
пришлось мне увидать,
Историю эту грязную,
Картину безобразную
Хочу вам в кратком виде рассказать.
 
 
Там нары деревянные, в углу они стоят.
На них, как окаянные, наркотики сидят.
Шушукают, сморкаются,
И в картах ковыряются,
Стараются друг друга обыграть.
 
 
А на левой половине
Спит сама хозяйка на перине,
Как сыр в масле катается,
И, как сапожник, лается
На грязных и оборванных ребят.
 
 
А дочка ее, Риммочка, красивая на вид,
Стройная, как куколка,
но злая, как бандит,
По номеру шатается
И грабить не стесняется
Зачуханных, занюханных ребят.
 
 
«Ах, черти вы ползучие,
на воле не бывать!
Ах, гады вы ползучие,
кто в штос велел играть?
К чему ж вы напиваетесь,
Коль палки добиваетесь —
Пора бы вам долги свои отдать!»
 
 
И так дом Румянцева
Сделан приютом оборванцев.
Для люда неимущего,
Курящего и пьющего,
Квартиры понастроили кругом.
 

ПО ДОСРОЧНОМУ

 
Так дай, гитарка, мне аккорд в последний раз.
Я с тайгою распрощаюся сейчас.
Уезжаю по досрочному домой,
Что даже с вышки улыбнулся часовой.
 
 
Сто двадцать месяцев в тайге я пропадал
И паровозного гудочка не слыхал,
Но вот и станция виднеется вдали.
Ты, шофер, там не забудь, притормози.
 
 
Машина стала. Оглядевшись, выхожу.
Выхожу, а сам на вывеску гляжу.
Буквы крупные, написано: «Буфет».
А на дорогу денег полон был кисет.
 
 
Слезал с машины, шоферу руку жал
И неуверенно за ручку двери взял.
Открываю, захожу и, в самый раз,
На меня смотрела сразу пара глаз.
 
 
От вина я разрумянился, как блин.
Слышу: «Ваши документы, гражданин!»
Вынимаю документы: «На, смотри!»
На часы взглянул попутно – было три.
 
 
Я такой, друзья, картины не встречал,
Чтоб чекист мне документы возвращал.
Он с улыбкою похлопал по плечу:
«Иди-ка, брат, тебя забрать я не хочу!»
 
 
Пути осталося километр один,
А через час я буду вольный гражданин.
А сопки скрылися, тайги уж не видать,
Скоро к дому будем, братцы, подъезжать.
 
 
Так дай, гитарка, мне аккорд в последний раз.
Я с тайгою распрощаюся сейчас.
По досрочному въезжаю я домой,
Что даже с вышки улыбнулся часовой.
 
 
Строил трассу, строил дамбу и канал,
Но такой красивой трассы не видал.
Хоть красива, но придется покидать.
Шофер, дай газу, чтобы годы наверстать.
 
 
Машина стала. Оглядевшись, выхожу.
Выхожу, а сам на вывеску гляжу.
Буквы крупные, написано: «Буфет».
А на дорогу денег полон был кисет.
 

ФОНАРИКИ

 
Когда качаются фонарики ночные,
Когда на улицу опасно выходить,
Я из пивной иду,
Я никого не жду,
Я никого уже не в силах полюбить.
 
 
Мне девки пятки целовали, как шальные,
С какой-то вдовушкой я пропил отчий дом,
И мой нахальный смех
Всегда имел успех,
Но моя юность раскололась, как орех.
 
 
О, что ты, подлая дешевка, натворила!
Ты пятерых ребят легавым предала,
Ты четверых пришила пулей к стенке,
А я попал в кишлак
На долгие года.
 
 
Костюмчик новенький, колесики со скрипом
Я на тюремную пижаму променял.
За эти восемь лет
Я видел много бед,
И не один на мне волосик полинял.
 
 
Сижу на нарах, как король на именинах,
И пайку серого мечтаю получить.
Капель стучит в окно,
А мне уж все равно,
Я никого уже не в силах полюбить.
 

ГИТАРА

 
Предо мной стоит стена,
За стеной стоит она —
Воля несравненная моя.
Сколько можно ждать,
Но нельзя бежать —
Автоматы смотрят на меня.
Сколько можно ждать,
Но нельзя бежать —
Автоматы смотрят на меня.
 
 
А я хотел бы счас пройти
По всем дорогам, что бродил…
Девчонку за руку вести,
С которой ночи проводил.
Но ни к чему теперь слова,
Всему виной моя судьба.
И лишь гитара, верный друг,
Среди разлук.
 
 
Пишет сыну мать:
«Что же ты, сынок,
Третий год свиданку не берешь?»
Ну, а как же взять,
Дорогая мать?
Но я верю, ты меня поймешь.
Ну, а как же взять,
Дорогая мать?
Но я знаю, ты меня поймешь.
 
 
Начальник с нами был на ты,
Он говорил, что мы скоты.
Я возражал и вот итог —
Тяну я срок.
Куда не глянешь – комсомол,
Все падлы красные кругом,
И где ж мне правды отыскать,
Скажи мне, мать?
 
 
А я хотел бы счас пройти
По всем дорогам, что бродил…
Девчонку за руку вести,
С которой ночи проводил.
Но ни к чему теперь слова,
Всему виной моя судьба.
И лишь гитара, верный друг,
Среди разлук.
 

ПРО ЛЮБОВЬ

 
Друзья, расскажу вам о том, что случилось,
О том, что я слышал из зала суда:
Судили парнишку совсем молодого,
А в зале немая была тишина.
 
 
И вот, подсудимый, красавец-парнишка.
Судья задает ему строгий вопрос,
А он отвечает: «Подайте гитару!
Я песней отвечу на этот вопрос».
 
 
Подали гитару, и струны запели,
И голос понесся из зала суда.
Запел подсудимый, красавец-парнишка,
И в зале немая была тишина.
 
 
«Я встретил случайно в саду ту девчонку,
Шутя подозвал, и она подошла,
Смотрели картины, и так потихоньку,
Девчонка до дому меня довела.
 
 
Узнав ее адрес, свиданье назначил,
Она согласилась и тотчас пришла.
Мы с ней целовались, в любви объяснялись.
Она говорила: «Тебя я люблю».
 
 
Друзей позабыл я, навеки простился,
А был у меня ведь хороший дружок.
Его променял я на эту девчонку,
А он все не верил, понять все не мог.
 
 
Вот крикнул я другу: «Скажи еще слово…»
А он некрасиво ее обозвал.
Я выхватил ножик, и друг пошатнулся,
И, весь окровавлен, к ногам он упал.
 
 
Она закричала, и вдруг убежала,
На утро случайно ее увидал:
Она с кавалером выходит из ЗАГСа,
Свидетельство брака он мне показал.
 
 
Она повернулась, сказала: «Прощайте!»
И вдаль по аллее тихонько пошли.
Я выхватил ножик и вслед за той парой,
И вслед за той парою я побежал.
 
 
Нагнал на аллее, где с нею встречались,
Где с нею мы виделись несколько раз.
Я врезал ей ножик по самое сердце
И белое платье в крови увидал».
 
 
Друзья, расскажу вам о том, что случилось,
О том, что я слышал из зала суда:
Судили парнишку совсем молодого,
А в зале немая была тишина.
 

ПОМНЮ ДЕВУШКУ

 
Шум проверок и звон лагерей
Ни за что не забыть мне на свете.
Изо всех своих старых друзей
Помню девушку в синем берете.
 
 
И, людей не стесняясь, она
С ним готова была повстречаться.
Иль просто была влюблена,
Или жизнь заставляла влюбляться.
 
 
А когда угасал в зале свет,
И все взоры стремились на сцену,
И склонялся тот синий берет
На плечо молодому шатену.
 
 
Он красиво умел говорить,
Не собьешь его фальшью в ответе.
Да и нет, он не может любить
Заключенную в синем берете.
 
 
Быстро годы промчатся над ней,
Пролетят, как осенние ветры,
Мимо тюрем и спецлагарей,
Мимо девушки в синем берете.
 
 
А когда упадет с дуба лист,
Он отбудет свой срок наказанья,
И на скором уедет в Ростов,
И не скажет тебе: «До свиданья!»
 
 
Шум проверок и звон лагерей
Ни за что не забыть мне на свете.
Изо всех своих старых друзей
Помню девушку в синем берете.
 

ЛОДОЧКА

 
Наш домик под лодкою у речки,
Вода по камешкам течет.
Не работай! Карты, деньги, ха-ха!
В нашей жизни все это почет.
 
 
Ты плыви, моя лодочка блатная,
Куда тебя течением несет.
Воровская жисть такая, ха-ха!
Нигде и никогда не пропадешь!
 
 
Воровка никогда не станет прачкой,
А урка не подставит нож к груди.
Грязной тачкой руки пачкать, ха-ха!
Мы это дело перекурим как-нибудь!
 

НОЖКОЙ БОЛТАЯ

 
Ну что ты сидишь и сверкаешь коленями
Стройных, еще неизношенных ног?
Ждешь посетителя, ножкой болтая,
Смотришь на старый потертый порог.
 
 
Кудри твои так мятежно растрепаны,
Груди твои жаждут ласки, любви.
Сам я когда-то ласкал твои локоны.
Вспомни, как им сочинял я стихи.
 
 
Всех ты влекла красотою и юностью,
Каждый парнишка мечтал о тебе.
Всех ты манила красою и свежестью,
Шелестом платья манила к себе.
 
 
Ну что же случилось? Почему ты так дешево
Пылкость любви и себя продала?
Что же нашла в этой жизни хорошего:
Спать, раздеваться всегда догола.
 
 
С рожею пьяной, бродягой бездомным
Шампанским и водкой свой стыд заливать.
Сколько нечистого, грязного, темного
Можно в глазах у тебя увидать.
 
 
Вот он зашел и дымит своей трубкой,
В темном плаще портмоне ты берешь.
Все его мысли ты носишь под юбкой.
Ласку, любовь ты за грош продаешь.
 
 
Ну что же случилось, зачем ты так дешево
Пылкость любви и себя продаешь?
Что же случилось, зачем ты так дешево
Ласку, любовь и себя продаешь?
 
 
Ну что ты сидишь и сверкаешь коленями
Стройных, еще неизношенных ног?
Ждешь посетителя, ножкой болтая,
Смотришь на старый потертый порог…
 

Я ВСТРЕТИЛ ДЕВУШКУ

 
Я встретил девушку, такую милую,
Такую нежную, как никогда.
Вилася змейкою ленточка синяя,
И были слез полны ее глаза.
 
 
Она то плакала, а то смеялася,
И доверяла мне свои мечты,
Но пришло времечко, и мы рассталися
С любимой девушкой моей мечты.
 
 
Куда девалися глазенки карие?
Кому любовь свою ты отдаешь?
А я давно сижу в тюряге Киевской
И жду, когда ты мне письмо пришлешь.
 
 
Теперь, как никогда, домой мне хочется.
Теперь, как никогда, тебя люблю.
Лишь об одном прошу —
останься верной мне
И сохрани ко мне любовь свою.
 
 
Я встретил девушку, такую милую,
Такую нежную, как никогда.
Вилася змейкою ленточка синяя,
И были слез полны ее глаза.
 

РАБОТА

 
Пожелтел и тает снова снег весной,
Все ожило и все вокруг поет.
Только нас с тобою ранним утром
На работу зорька поведет.
 
 
И теплу весеннему не рад,
Трезвого качает, как от водки.
Как хочется с себя сорвать бушлат,
Разогнать конвой, погнуть решетки.
 
 
Солнце, парень, светит не для нас с тобой,
И все ожило не для нас, и все поет.
Только нас с тобою ранним утром
На работу зорька поведет.
 
 
И теплу весеннему не рад,
Трезвого качает, как от водки.
Как хочется с себя сорвать бушлат,
Разогнать конвой, погнуть решетки.
 

СЕДОЙ

 
Случай на севере был в отдаленном районе:
Срок в лагерях отбывал паренек молодой.
Всюду по зоне звучал его голос чудесный,
Все уважали и дали кликуху «Седой».
 
 
Как-то приходит к Седому письмо заказное,
Пишет Седому из дому родимая мать:
«Я заболела… О, горе какое, сыночек,
И не хотелось, не видя тебя, умирать».
 
 
Брови, глаза у Седого тотчас потемнели.
Все замечали, что голос Седого дрожал,
А на рассвете, когда все начальство явилось,
Всем объявили, что ночью Седой убежал.
 
 
Вот, через месяц к Седому письмо заказное,
Пишет Седому из дому родимая мать:
«Я поправляюсь! О, счастье какое, сыночек,
И дождалась возвращенья родного отца!»
 
 
Слухи пошли, что Седого в побеге убили.
Горем убит, похоронен Седого отец,
Но никогда и никто из родных не узнает,
Где и когда похоронен был этот беглец.
 

ВОРКУТА – ЛЕНИНГРАД

 
Это было весною, зеленеющим маем,
Когда тундра надела свой зеленый наряд.
Мы бежали с тобою, опасаясь погони,
Чтобы нас не настигнул пистолета заряд.
 
 
Дождь нам капал на рыло и на дуло нагана,
ВОХРа нас окружила. «Руки в гору!» – кричат.
Но они просчитались. Окруженье пробито.
Кто на смерть смотрит прямо, пуля тех не берет.
 
 
По тундре, по железной дороге,
Где мчится скорый «Воркута – Ленинград»,
Мы бежали с тобою, опасаясь погони,
Чтобы нас не настигнул пистолета заряд.
 
 
Рано утром проснешься, на поверку построят,
Вызывают: «Васильев!» – и выходишь вперед…
Это Клим Ворошилов и братишка Буденный
Даровали свободу – их так любит народ.
 
 
Мы теперь на свободе, о которой мечтали,
О которой так много в лагерях говорят.
Перед нами раскрыты необъятные дали,
Нас теперь не настигнет пистолета заряд.
 
 
По тундре, по железной дороге,
Где мчится скорый «Воркута – Ленинград»,
Мы бежали с тобою, опасаясь погони,
Чтобы нас не настигнул пистолета заряд.
 

Я ДОМОЙ ВОЗВРАЩУСЬ

 
Дни уходят один за другим,
Месяца улетают и годы.
Я недавно так был молодым
И веселым юнцом безбородым.
 
 
Но пришла и увяла весна,
Жизнь пошла по распутистым тропкам.
И теперь вот сижу у окна,
Постарел за тюремной решеткой.
 
 
А на воле осеннняя стужа.
Рощи стонут под инеем синим.
Все равно я домой возвращусь,
И родные края меня примут.
 
 
Не по сердцу мне здесь ничего.
Край чужой, чужеземные дали…
Извели, измотали всего,
В сердце грубо, смеясь, наплевали.
 
 
Знаю, счастье мое впереди:
Грязь я смою, а грубость упрячу,
И прижмусь к материнской груди,
И тихонько от счастья заплачу…
 
 
Здравствуй, милая, добрая мать!
Обнимаю тебя и целую.
Может быть, опоздал целовать,
Не застав тебя дома живую.