Текст книги "Блатные и уличные песни"

ЧИСТАЯ ЛЮБОВЬ

 
Для меня всегда большое счастье,
Я всегда благодарить готов,
Что в твоем письме за словом «Здравствуй!»
Есть еще немало теплых слов.
 
 
И дороги, трудности осилив,
В край далекий тундры и лесов
Письма мне надежду приносили
И, как воздух, чистую любовь.
 
 
Ты, когда писала, верно знала,
Что любовью, верностью своей
Ты меня от холода спасала,
Укрывала в тень среди ветвей.
 
 
Если мне в этапах было трудно,
Если колкий ветер дул в лицо,
Ты всегда, и в праздники, и в будни,
Мне на помощь слала письмецо.
 
 
Снег и грязь топтали мои ноги.
Ты меня повсюду берегла,
Потому что эти все дороги
Ты со мною об руку прошла.
 
 
Для меня всегда большое счастье,
Я всегда благодарить готов,
Что в твоем письме за словом «Здравствуй!»
Есть еще немало теплых слов.
 

КАПЕЛЬКА ЯДА

 
Ничего от тебя мне не надо,
Только знай, что на этом веку
Я в душе своей капельку яда
Для тебя все равно сберегу.
 
 
Только знай, что на этом веку
Для тебя все равно сберегу…
 
 
Мне хотелось тебя подстеречь
У ворот твоих в полночь глухую,
И в лопатки целованных плеч
Засадить тебе сталь голубую.
 
 
Я хотел тебя взять неусталую,
Отнести под черемуху в сад,
Где впервые меня напоила
И в напиток подсыпала яд.
 
 
Так играй же, проклятая гитара!
Чтоб покойника бросило вдрожь…
Наша жизнь – алкоголь и решетка,
И цена ей – поломанный грош.
 
 
А колючая проволока тоже
Нам дана вместо роз и акаций.
И сама проститутка-луна,
Выплывая, смеется над нами.
 
 
Ничего от тебя мне не надо,
Только знай, что на этом веку
Я в душе своей капельку яда
Для тебя все равно сберегу.
 
 
Только знай, что на этом веку
Для тебя все равно сберегу…
 

ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО

 
Когда наступает глубокая осень,
В садах осыпаются желты листы…
Усталое сердце спокойствия просит.
К тебе, дорогая, стремятся мечты…
 
 
А помнишь, родная, осенний тот вечер?
В тот вечер вернулся из лагеря я.
На сердце таилось желаний так много,
Но я почему-то стеснялся тебя.
 
 
А как бы хотелось начать все сначала,
Но круто расходятся наши пути.
Вернуться б обратно, сказать только слово,
И это последнее слово – «прости»…
 
 
Прости, дорогая! Сейчас ты далёко.
Сейчас ты далёко, далёко и я…
Но ты не осталась такой одинокой,
Каким одиноким скитаюся я.
 

В РАСПУТЬЕ

 
Ах, мама, мама! Родимая мамаша!
Забыл твой голос, забыл, где ты живешь.
Проклятая жизнь воровская наша!
Сошел с пути. Пути в распутье не найдешь.
 
 
Распутье, путь-дорога всем знакома —
По ней пошли, кто проклят был судьбой,
По ней пошли все, кто ушел из дома.
В распутье-путье пути жизни воровской.
 
 
А там в углу сидит один угрюмый,
Он был из тех, кто проклят был судьбой.
Сидит давно и совесть пропивает
В распутье-путье пути жизни воровской.
 
 
Ах, мама, мама! Родимая мамаша!
Забыл твой голос, забыл, где ты живешь.
Проклятая жизнь воровская наша!
Сошел с пути. Пути в распутье не найдешь.
 

НЕ ВЕРНУТЬ НАШУ ЮНОСТЬ

 
Я тебя вспоминаю, Катюша!
Полный нежности искренний взгляд.
Вспоминаю тебя, потому что
Не вернуть нашу юность назад.
 
 
Отшумели «Амурские волны»,
С неба наша упала звезда.
Поднимаю бокал этот полный
За твои голубые глаза.
 
 
Не смогла нас любовь переполнить,
И была она так коротка,
Что осталось теперь только помнить
Легкий взмах голубого платка.
 
 
Сколько писем я слал из далёка,
Но не всем им случилось дойти.
Так как кроме тебя, синеокой,
Их читал еще кто-то в пути.
 
 
Может, рвал их, совсем не читая,
И к тебе не дошел мой привет.
Из Колымского дальнего края,
Где тобою я жил десять лет.
 
 
Из Колымского белого края,
Где тобою я жил десять лет.
 
 
Когда слушаю вальс этот старый,
Я как будто бы чувствую вновь,
Что сомкнули с шампанским бокалы,
Пьем за нашу с тобою любовь.
 
 
Я тебя вспоминаю, Катюша!
Полный нежности искренний взгляд.
Вспоминаю тебя, потому что
Не вернуть нашу юность назад.
 

ЖУРАВЛИ

 
Журавли улетели, журавли улетели…
Опустели поля, разыгрались ветра…
Лишь оставила стая среди бурь и метелей
Одного с перебитым крылом журавля.
 
 
Застилает туман непроглядные дали,
Затухает навеки великий простор.
Скрип льняного крыла,
словно скрежет кандальный,
А в глазах, как безумный, бесцельный укор.
 
 
Был когда-то и я по-ребячьи крылатый,
Исчертил в своей жизни немало дорог…
А теперь вот лежу я в больничной палате.
Так безвременно рано я затих и умолк.
 
 
Где-то рядом командуют четко и мерно,
Будто вновь собирают в дальний этап.
У большого окна моя серая койка,
За окном догорает багряный закат.
 
 
Ну и что ж! Ну и пусть! Какое мне дело,
Что багряный закат до утра догорит.
Журавли улетели, журавли улетели…
Только я с перебитым крылом позабыт.
 

ЗВЕНИТ ЗВОНОК

 
Звенит звонок. Пора расстаться,
Пора расстаться с буйной головой.
Слезами горькими мать моя зальется,
Еще не скоро я вернусь домой.
 
 
Друзья, друзья… Таких не надо!
Друзья сгубили молодость мою.
А я шагаю тихо по проспекту
И эту песню, эх, вам пою.
 
 
Всего сидел четыре года,
А в пятый вздумал, вздумал убежать.
Сломал я медную, медную решетку
И в путь далекий пустился бежать.
 
 
Пришел домой под воскресенье,
Жене всю правду, правду рассказал.
Она пошла, пошла и заложила…
И снова мирная, мирная тюрьма.
 
 
Я думал тюрьма… тюрьма – это шутка.
А тюрьма – это просто лагеря.
 
 
Салам алейкум, камера шестая!
Салам алейкум, узкий коридор!
Салам алейкум, лысый мой начальник,
И ты, паскудник, проклятый прокурор!
 
 
И ты не жди, не жди меня, дорогая!
А я попал тут в камеру – шестая.
Пятнадцать лет за тюремной решеткой,
А потом уж, потом молодость пройдет.
 
 
Звенит звонок. Пора расстаться,
Пора расстаться с буйной головой.
Слезами горькими мать моя зальется,
Еще не скоро я вернусь домой.
 

ТАМ, В ДЕРЕВУШКЕ

 
Там, в деревушке, в убогой лачужке
В углу под иконой лампадка горит.
Старушка седая, малютку качая,
На злую погоду сердито ворчит.
 
 
«Спи, моя деточка… Спи, моя крошечка…
Мало ты видела хороших минут.
А ночи бессонные, а ночи безумные,
Мчитесь вы, мчитесь к рассвету быстрей.
 
 
В городе рядом своим жгучим взглядом
Мать полюбил твою уркаган молодой.
Он клялся ей в вечной любви бесконечной.
Они ворковали в саду в час ночной.
 
 
Но этот красавец большой был мерзавец,
Он мать твою бросил и тебя, сироту…
И с моста несчастная, о, дева прекрасная
Бросилась в бездну, смывая позор».
 
 
Там, в деревушке, в убогой лачужке
В углу под иконой лампада горит.
Старушка седая, малютку качая,
На злую погоду сердито ворчит.
 

БЫЛА ПОРА

 
Была пора, и я тебя любила,
Гордилась чувством молодым.
Но, милый друг, тюрьма нас разлучила,
И для меня ты стал совсем чужим.
 
 
Ты говоришь, что крепко меня любишь…
Ты просишь ласки, милый, от меня…
Но, милый друг, себя ты этим губишь.
Я не могу, я не могу любить тебя.
 
 
Тюрьма, тюрьма! Ты для меня не страшна,
Но страшный только твой обряд:
Вокруг тебя там ходят часовые,
А по ночам там фонари горят.
 
 
Все кончено, забыто между нами,
Дороги разошлися наши врозь.
Хотя мы встретились с тобой друзьями,
Но разошлись, как в море корабли.
 
 
Была пора, и я тебя любила,
Гордилась чувством этим молодым.
Но, милый друг, тюрьма нас разлучила,
И для меня ты стал теперь чужим.
 

ПЕРЕЖИВЕМ, МОЯ РОДНАЯ

 
Не вешай голову на грудь,
И так от горюшка больная.
Вздыхать не надо… Как-нибудь
Переживем, моя родная!
 
 
Охотно верю, что никак
Не примиришься ты с молвою:
Мол, «сын твой вор»,
Смеются люди над тобою.
 
 
Для них, конечно, все равно.
Прошу тебя: не слушай сплетни.
Пускай смеются, знай одно:
Смеется тот, кто есть последний.
 
 
Старушка милая моя!
Тебя стараются обидеть.
Надежда есть! Надеюсь я
Родимый край еще увидеть.
 
 
Вернусь я к дому своему,
И вспомним зорьку мы былую…
Как мать, тебя я обниму
И, как невесту, поцелую.
 
 
А может быть, из пустяка
Взойдут лучи для нас рассвета.
Да и из сына твоего
Страна увидит человека.
 

ХУТОР ДАЛЬНИЙ

 
А жил-был хутор… А хутор дальний…
Но вот пришла нежданная пора.
А где ж ты, милый мой, мой ненаглядный?
Куда тебя забросила судьба?
 
 
Вдали со сроком… А бесконечным…
Коротает дальние года.
Быть может, милый мой убит в побеге.
Его я не увижу никогда.
 
 
Быть может, Север… А Север дальний,
Где метели, вьюга и пурга,
Быть может, милый мой зарыт снегами…
Я не увижу карие глаза.
 
 
«Так не печалься и не скрывайся…
Я не вернусь, родимая, к тебе.
Я верю, знаю, что счастье будет
В жиганской перепутанной судьбе».
 
 
А жил-был хутор… А хутор дальний…
Но вот пришла нежданная пора.
Вернулся, милый мой, ты из заключения.
Которого я много лет ждала.
 
 
А жил-был хутор… А хутор дальний…
Но вот пришла нежданная пора.
А где ж ты, милый мой, мой ненаглядный?
Куда тебя забросила судьба?
 

ЖИТЬ НЕВОЗМОЖНО

 
Два года я скитался по тайге,
Я жрал зверей, морошку, хвою едкую…
Но верил я фартовой той звезде,
Что выведет меня к людскому свету.
 
 
Но, как случилось, расскажу я вам.
Вы помните те годы на Урале?
Как стало трудно деловым ворам
И суки в лагерях всем заправляли?
 
 
Мы порешили убежать в тайгу,
А перед этим рассчитаться с гадом.
Ползли мы, кровью харкая, в снегу…
Ну, да об этом вспоминать не надо…
 
 
Куда бежал? Была, брат, у меня
Одна девчоночка, лет пять как с ней расстался.
Этап мой угоняли в лагеря.
Я плакал, когда с нею расставался.
 
 
И вот я вышел. Повезло, как дураку.
И поезд прогудел на остановке.
Вскочил в вагон на полном я ходу
И завалился спать на верхней полке.
 
 
Нашел я улицу и старый, серый дом.
Я на крыльцо поднялся, сердце билось…
Внимательно я посмотрел кругом,
Но лишь звезда на небе закатилась.
 
 
Открылась дверь, и вот она стоит,
А на руках ребеночек, мальчишка…
«А мне сказали, что в побеге ты убит.
Ждать перестала. И не знаю, уж простишь ли…
 
 
Лишь одного тебя любила я.
Пять лет ждала и мальчика растила,
Но, видно, горькая судьба моя!
Я вышла замуж, обвенчалась я, мой милый!»
 
 
Я взял сыночка, пред глазами подержал.
Запомнить всё: лицо, глаза, ресницы.
Все деньги те, что в поездах я взял,
Ей сунул в руку, убежал и не простился.
 
 
Пошел к начальнику и сдался я.
Сказал, что, мол, в побеге и откуда.
Легавые собрались вкруг меня
И всё смотрели, как на какое-то чудо.
 
 
Потом начальник папки полистал
И, побледнев, промолвил тихо: «Точно!
Ты при побеге ведь убийцей стал!
И к вышаку приговорен заочно».
 
 
Простите меня, люди всей земли!
Спасибо, Бог! Ты есть – теперь я знаю!
Жить невозможно без большой любви,
Да и без сына жить я не желаю…
 

ВОРОВСКИЕ КОСТРЫ

 
Кончай работу! Греться у костра!
Мы протянули к свету наши руки.
Ни слова не сказали мусора,
И бригадиры промолчали, суки…
 
 
Нет! Не гаснуть вам, воровские костры!
Полыхать по тайге, развеяться!
Наши ноги быстры, ножи остры,
В побеге знаем мы, на что надеяться!
 
 
Лишь прокурор зеленый двери распахнет,
С Земли Большой потянет свежим ветром.
С товарищей мы крохи соберем
И убежим тропою незаметной.
 
 
Пошлют в погоню четырнадцать ребят,
У всех винтовки: пять патронов в каждой.
Не попадись нам на пути, солдат!
Кто волю выбрал, тот боец отважный.
 
 
И опять разгорелись в тумане костры,
Те, в ком не было сил, проводят.
И последние крохи голодной пайки
Для товарищей новых готовят.
 
 
Пусть поймают меня через десять часов,
Пусть убьют и собаками травят…
Есть тюрьма, есть замок, на воротах засов,
Но надежда меня не оставит.
 
 
Снова встретить тебя, дорогая моя,
Объяснить, что я не виноватый,
Рассказать как травили и били меня,
Как погиб без вины виноватый…
 
 
Воровские костры, вам гореть навсегда!
Честь и слава убитым в погоне!
А на Север угрюмый всё идут поезда,
Новых мальчиков гонят в вагонах.
 

НЕ ЗАБЫТЬ МНЕ

 
Из сторонки северной, далекой,
С Колымы суровой и седой
В край родной старушке одинокой
Шлет привет с неволи сын родной.
 
 
Здравствуй, ненаглядная старушка!
Ты о сыне плачешь и грустишь,
И в твоей убогой комнатушке
Воцарилась гробовая тишь.
 
 
Нет, тебя не радует светило
Золотым ласкающим огнем.
Ты от горя, милая, склонила
Голову седую на плечо.
 
 
Слезы не бегут из глаз любимых,
Сморщились усталые глаза.
Пожелтели щеки, словно нива,
Над твоим лицом прошла гроза.
 
 
Тяжесть ожиданья и тревогу
Ты несешь уж много лет в груди.
Вечерами ходишь на дорогу,
Ищешь встречи с сыном впереди.
 
 
Взгляд скользит украдкой из-под шали,
Ты в прохожих ищешь сына взгляд.
Нет его! Его украли дали,
О которых трудно рассказать.
 
 
Небосклон покрылся непогодой,
Жизнь моя охвачена тоской.
Матушка, охваченный невзгодами,
Вам пишу дрожащею рукой.
 
 
Здесь страданья, грусть, тоска и муки
Льют расплавленный металл в сердца.
И печальным монотонным звукам
Нет, родная, мочи и конца.
 
 
Гаснет радость, чувство жизни меркнет
В бесконечном шуме лагерей.
Сколько здесь, родная, исковерканных,
Карцером измученных людей.
 
 
О былом остались только грезы,
Давит грудь, сжимает боль виски.
Степь кругом под небосклоном розовым
Разбросала камни и пески.
 
 
Не забыть мне ни за что на свете
Много чувств, утерянных душой,
Теплой ласки и тоски в привете
На товарной станции большой.
 
 
И слова, которые шептала,
Мне не вычеркнуть их никогда.
В далеке вечернем угасала,
Заливалась яркая звезда.
 
 
Унеслись широкие просторы,
И окон вагонных красных даль.
Песни заунывные и споры…
Денег пропитых мне стало жаль.
 
 
Долго ты стояла на перроне,
Обливаясь жгучею слезой.
А сынок твой в пульманском вагоне
Мчался на восток по столбовой.
 
 
Из сторонки северной, далекой,
С Колымы суровой и седой
В край родной старушке одинокой
Шлет привет с неволи сын родной.
 

СЛЁЗЫ ГОРЬКИЕ

 
Среди топких болот затерялося
Неприметное наше село.
Горе-горькое по свету шлялося
И на нас невзначай набрело.
 
 
Над селением ночь опустилася,
Над селенцем погасли огни.
Пред иконой старушка-мать молится:
«Всемогущий, мне сына верни!»
 
 
Собрались как-то буйной ватагой.
Это горе вином не зальешь.
«Ваш сынок подо хмельною брагою
Совершил воруженный грабеж».
 
 
Осудили его судьи строгие
И сослали на Север в тайгу.
Через год получает мать весточку:
«Что находится сын Ваш в бегу».
 
 
Знать, дошла та молитва до Господа,
Знать, увидит мамаша сынка.
Кудри черные, кольцами вьющие,
И красивый румянец лица.
 
 
По селению гнали этап.
В том этапе сыночек твой был.
Кудри черные войлоком свалены,
И красивый румянец уплыл.
 
 
«Эх! Была-не была!» – Крикнул молодец.
И, как в прошлом, кудрями тряхнул.
И, собравшись с последними силами,
Он конвой от себя оттолкнул.
 
 
И, как зверь, парень в сторону бросился.
Грянул выстрел, и парень упал.
Грудь пробитая, кровью залитая…
И он еле губами шептал:
 
 
«Вот пришла пора, и я отмучился…
Только жаль очень старую мать.
Будет мамочка слезами горькими
Над могилкой сынка вспоминать».
 
 
А наутро студеной порою
На кладбище мать сына свезла.
И, обнявши могилу холодную,
Богу душу она отдала…
 

К ВАЛЮХЕ

 
А когда небо голубое в тучах скроется,
Я выходил из спаленки твоей.
Не взирая на твое, Валюха, прошлое,
Я слушал музыку отмычек от дверей.
 
 
Как надоело воровать и шаромыжничать,
И свою молодость по тюрьмам раздавать,
И то и дело перепрыгивать этапами,
И по пути конвой жестокий проклинать.
 
 
Как надоели эти соповцы до ужаса,
Как надоела эта гребаная власть!
Так поневоле я не выйду с изолятора…
Тебя, Валюха, я буду вспоминать.
 
 
И вот на волю собираюсь я, товарищи.
Душа обкурена, обширена, больна…
И, может, честым человеком жить сумею я,
А может, ждут меня поновой лагеря…
 
 
Я возвращусь, Валюха синеглазая,
В тот памятный и старенький наш дом.
И обниму тебя, Валюха, так взволнованно…
Не бойся, мы поновой заживем!
 

ДВАДЦАТЬ ПУЛЬ

 
Жил я в городе Одессе, шел по улице Донской.
Там стоят четыре дома, посредине —
дом большой.
 
 
То не дом и не домишечка – настоящая тюрьма.
В той тюрьме сидит мальчишка —
лет девятнадцати дитя.
 
 
Он не слышит и не видит, как заключники идут,
Тихо двери открывают и такую речь ведут:
 
 
– Сколько погубил ты русских?
Сколько погубил жидов?
– Православных восемнадцать,
двести двадцать пять жидов.
 
 
– За жидов тебе прощаем.
За православных – никогда!
Завтра утром на рассвете расстреляем мы тебя.
 
 
Не плачь, мама, не плачь, папа!
Не плачь, родная сестра!
Завтра утром на рассвете похороните меня.
 
 
Не прошло и полминуты —
прискакал хромой судья,
Приписал он двадцать пуль
прямо в сердце молодца.
 
 
Девятнадцать пуль пропело возле левого плеча,
А последняя, злодейка, прямо в сердце молодца.
 
 
Не прошло и полминуты,
не прошло и полчаса —
Всех легавых перебили, отомстили за вора.
 

ЗДРАВСТВУЙ

 
Здравствуй, добрая милая мать!
Обнимаю и крепко целую.
Может, я опоздал целовать,
Не застал тебя дома живую.
 
 
Помнишь, мать, как искала меня
По чужим по задворкам околиц?
И не помню, в каком нарсуде
Дали, мама, мне целый червонец.
 
 
Край суровый, сибирский такой,
Но весна нас немножко ласкает.
Только плохо, мама, одно:
Что домой к тебе не пускают.
 
 
Ты не жди меня, мать, молодым,
А вернусь я с седой головою.
Подожди еще, мать, умирать,
Может, выйду еще я на волю…
 

ДРУЗЬЯ, ВЕСЕЛИТЕСЬ

 
По широкой Амурской дороге
Молодой Кучеренко шагал,
Воружённый наганом и финкой,
И такую он речь напевал:
 
 
«Посещал я кафе, рестораны,
Часто-часто я в карты играл,
Воровством, грабежом занимался,
Из-под выстрелов часто бежал.
 
 
А теперь я лежу в лазарете,
Пулю вынули мне из груди.
Каждый знает меня на примете,
Что разбойником был на пути.
 
 
Одиночка моя, одиночка,
До чего ж ты меня довела!
Иссушила мне грудь молодую,
Рано-рано в могилу свела…
 
 
Не дождусь я того воскресенья,
Когда мать на свиданье придет.
И своей материнской слезою
Молодую мне грудь обольет.
 
 
Пойте, пейте, друзья, веселитесь,
Вспоминайте вы друга своего —
Был когда-то простой Кучеренко,
А теперь расстреляли его».
 

ОДНАЖДЫ

 
Север, Север – далекие страны!
Север, Север – родные края!
Над кроватью, склонившись, рыдает
Молодая девчонка одна:
 
 
«Ах, как рано я матерью стала!
Ах, как рано я стала гулять!
Полюбила отца-наркомана
За его раскумаренный взгляд!»
 
 
Мальчик вырос сам собою,
Стал все улицы посещать,
Стал девчонками увлекаться,
Научился курить и бухать.
 
 
«Что с тобою, мой маленький мальчик?
Если болен – врача позову…»
«Мама, мама, мне врач не поможет —
Я влюбился в девчонку одну.
 
 
Мама, у нее модная стрижка,
Голубые, как небо, глаза,
И похожа она на парнишку,
Да веселая, как стрекоза».
 
 
«Понимаю, мой маленький мальчик,
Ведь я тоже была молода.
Полюбила отца-хулигана
За его голубые глаза.
 
 
Разрешаю, мой маленький мальчик,
Полюбить голубые глаза,
Но скажу тебе, мой маленький мальчик,
Это дочь твоего же отца!»
 
 
Любит мальчик эту девчонку,
Смотрит ей в голубые глаза…
Но однажды сказала девчонка:
«Милый братец, люблю я тебя!»
 
 
Не играйте, гитарные струны,
Не тревожьте парнишки покой.
Он сегодня убил ту девчонку,
А на утро покончил с собой…
 
 
Север, Север – далекие страны!
Север, Север – родные края!
Над кроватью, склонившись, рыдает
Молодая девчонка одна:
 
 
«Ах, как рано я матерью стала!
Ах, как рано я стала гулять!
Ах, какая я мать молодая,
Но парнишку должна воспитать!»
 

СТАРЫЙ ДОМ

 
На Арсенальной улице
Я помню старый дом
С широкой темной лестницей,
С решетчатым окном.
 
 
Войти в тот домик стоит рубль,
А выйти – два рубля.
И если есть на роже дубль,
То будешь без дупля.
 
 
Веселые там мальчики,
Девчата хороши —
Не суй им в ротик пальчики,
Записки не пиши.
 
 
Там шлют записочки.
Шпиляют в терц и рамс,
А я привык у бабушек
Раскладывать пасьянс.
 
 
Разложишь – не разложишься,
Все масти не туда,
У милой дамы рожица
Скривилась от стыда.
 
 
Все карты из газетины,
Наверное, дело в том —
Такие уж заведены
В старинном доме том.
 
 
Пока сыграешь партию,
Узнаешь, кто и где
Создал в подполье партию
А кто сейчас в беде.
 
 
Я стал силен в политике,
А в картах стал гроза.
Эх, братцы! Помогите-ка
Нажать на тормоза!
 
 
Прошли года, по полюшку
Собрал я два рубля,
Купил билет на волюшку,
И вот пред вами я.
 
 
На Арсенальной улице
Я помню-таки старый дом
С широкой темной лестницей,
С решетчатым окном.
 

ПОСТОЙ, ПАРОВОЗ

 
Летит паровоз по долинам, по взгорьям,
Летит он неведомо куда.
Мальчонка назвал себя жуликом и вором,
И жизнь его – вечная тюрьма.
 
 
Постой, паровоз, не стучите, колеса,
Кондуктор, нажми на тормоза…
Я к матери родной, больной и голодный,
Хочу показаться на глаза.
 
 
Не жди меня, мама, хорошего сына.
А жди меня – жулика, вора…
Меня засосала тюремная трясина,
И жизнь моя – вечная тюрьма.
 
 
А если посадят меня за решетку —
В тюрьме я решетку пропилю…
И пусть луна светит своим продажным светом,
А я все равно же убегу.
 
 
А если заметит тюремная стража,
Тогда я, мальчонка, пропал!
Тревога и выстрел, и вниз головою
С баркаса я сорвался и упал.
 
 
Я буду лежать на тюремной кровати,
Я буду лежать и умирать…
А ты не придешь ко мне, милая мамаша,
Меня обнимать и целовать.
 
 
Летит паровоз по долинам, по взгорьям,
Летит он неведомо куда.
Мальчонка назвал себя жуликом и вором,
И жизнь его – вечная тюрьма.
 
 
Постой, паровоз, ну, не стучите, колеса!
Кондуктор, нажми на тормоза!
Я к матери родной с последним поклоном
Хочу показаться на глаза.