Текст книги "Блатные и уличные песни"

ЗДРАВСТВУЙ, МАМА…

 
Здравствуй, мама и сестричка Нина!
Шлю я вам свой пламенный привет.
Расскажу я вам, что за картина,
дорогая мама,
Где пробыл я больше пяти лет.
 
 
Климат здесь, мамаша, очень строгий,
Дует сильный ветер в феврале.
И мороз, как будто волк голодный,
дорогая мама,
Отъедает пальцы на руке.
 
 
Но пройдут года, часы, минуты,
Отсижу я свой проклятый срок.
И тогда откроются дороги, дорогая мама,
Что ведут в родимый уголок.
 
 
Но, а может все не получиться,
Может выйти все наоборот —
Заболею, и цинга сломает, дорогая мама,
И с собой в могилку заберет.
 
 
И никто на свете не узнает,
Что сынок на севере зарыт,
Лишь весною зашумят бураны,
дорогая мама,
И звезда с землей заговорит.
 

ВОТ ОКОНЧИТСЯ СРОК

 
Из далеко колымского края
Шлю тебе я, родная, привет.
Как живешь ты, моя дорогая,
Напиши поскорее ответ.
 
 
Я живу близ Охотского моря,
Где кончается Дальний Восток.
И живу без нужды, и без горя,
Строю новый в стране городок.
 
 
Вот окончится срок приговора,
С Колымою и морем прощусь,
И на поезде в мягком вагоне
Я к тебе, дорогая, вернусь.
 

МАМА, Я ЖУЛИКА ЛЮБЛЮ

 
Жулик будет воровать,
А я буду продавать,
Мама, я жулика люблю! Одесса-мама!
 
 
Фрайер топает за мной,
А мне нравится блатной,
Мама, я жулика люблю!
 
 
Жулик, хоп!.. Жулик будет воровать,
А я буду продавать,
Мама, я жулика люблю!
 
 
Менты ходят, жулик спит,
А мое сердце так болит.
Мама, хоп, я жулика люблю!
 
 
Эх! Да что ты! Жулик будет,
да, воровать,
А я буду продавать,
Мама, я жулика люблю!
 
 
Где блатные, там и я,
Все блатные вдоль меня.
Мама, я жулика люблю! Хоп!
 
 
Эх! Жулик будет воровать,
А я буду продавать,
Мама, я жулика люблю!
 
 
Жулик мой в кандалах,
А я фрайера в шелках,
Мама, я жулика люблю!
 
 
Жулик, эх, жулик, да, будет воровать,
А я буду продавать,
Мама, я жулика люблю!
 
 
Фрайер будет мой страдать,
А я буду пропивать,
Мама, я жулика люблю! Эх!
 
 
Жулик будет воровать,
А я буду продавать,
Мама, я жулика люблю!
 

ГУЛЯТЬ БУДЕМ

 
Кабы знала бы,
Да не гуляла бы
Черным вечером да на бану!
Ох, кабы знала бы,
Да не давала бы
Чернобровому да уркану!
 
 
Ох, вышла я,
Да ножкой топнула,
А у милого
Терпенье лопнуло!
 
 
Ох, ночь будет,
Ураган будет!
А если сына я рожу —
уркаган будет!
Он красть будет,
Воровать будет,
А деньги матери своей
отдавать будет!
 
 
Патефон будет,
Самогон будет,
А первым гостем у нас
прокурор будет!
Прокурор будет.
Приговор будет,
А мне на то наплевать —
что потом будет!
 
 
Эх, пить будем
И гулять будем!
А как смерть придет —
помирать будем!
 

ДАН ГУДОК

 
В трюмах тесных и глубоких
А повезут нас в край далекий,
Как баранов.
Посчитают Петю с Ваней,
А потом погонят в баню
Да на всю ночку.
 
 
А дезинфектор, да не дай Бог!
А нету вшей – нагонит блох,
Ох, окаянных!
А нарядчики-тираны
А выгоняют да, но утром рано
На работу.
 
 
А утром ты в санчасть заглянешь,
А песню Лазаря затянешь.
Врешь, что знаешь…
Так, мол, так… Да, так, мол, этак…
А я болею да, но с малолеток,
Понимаешь…
 
 
Доктор скажет: «Не ленитесь!
А на работу да вы годитесь!
А на работу…»
И пойдешь ты на работу,
Опечаленный заботой,
А неохота…
 
 
Вот вам, братцы, всем урок,
А на обед уж дан гудок,
И мы собрались.
Отощавши, как шакалы,
А мы ползем через три шпалы,
Спотыкаясь.
 
 
А за мисочкой фасоли,
Ой, ты подумаешь о воле,
Как бывало…
Суп ты кушаешь с треской,
А пузо щупаешь с тоской —
Ох, как мало!
 

ТЮРЬМА НАС РАЗЛУЧИЛА

 
Мы встретились с тобой на Арсенальной,
Где стояла мрачная тюрьма.
Ты подошел и протянул мне руку,
Но я руки своей не подала.
 
 
Зачем меня так искренно ты любишь
И ждешь ты ласки от меня?
Мой милый друг, ты этим себя губишь,
Я не могу любить больше тебя.
 
 
Была пора, и я тебя любила,
Рискуя жизнью молодой.
Мой милый друг, тюрьма нас разлучила,
И мы навек рассталися с тобой.
 
 
Тюрьма, тюрьма, ты для меня не страшна,
А страшен только твой обряд:
Вокруг тебя там бродят часовые
И по углам фонарики горят.
 

НЕ ПЛАЧЬ, ЛЮБИМАЯ

 
Не плачь, любимая, моя несмелая,
Остаться верною, мне не клянись.
Ждут лагеря меня, метели белые.
Судьба-насмешница сломала жизнь.
 
 
Другого встретишь ты порою летнею,
Ему отдашься вся, как будто мне.
А я на Севере холодном, ветренном
Заплачу, брошенный, о той весне,
 
 
Когда встречались мы,
как два подснежника,
Купались юные в ночной росе.
Останься прежнею, останься нежною,
Останься гордою в своей красе.
 
 
Под автоматами душа ломается,
Смерть смотрит в спину мне
зрачком ствола.
Колючей проволокой свобода связана,
Надежда горькою слезой ушла.
 
 
Прощай любимая, моя желанная,
Мы далеки с тобой в своем пути.
Вернуть прошедшее просить не стану я,
Ты за любовь мою меня прости.
 

ЗАТО КРАСИВО

 
Люблю я водку, люблю я пиво.
Пускай коротко, зато красиво!
Люблю гитару и звон бокалов.
Обнял бы шмару, она бы сказала:
 
 
«Не ходи, милый, по бану пьяный —
Тебя зачалит любой легавый!»
Милая Мотя! Я не боюся:
Пускай зачалит – я отмахнуся!
 
 
Тук-тук в окошко: «Я твой коханый.»
С постели встала, дверь отворила,
Поцеловала, спать уложила.
 
 
Люблю я водку, люблю я пиво.
Пускай коротко, зато красиво!
Люблю гитару и звон бокалов.
Обнял бы шмару, она бы сказала:
 
 
«Не ходи, милый, по бану пьяный —
Тебя зачалит любой легавый!»
Милая Мотя! Я не боюся:
Пускай зачалит – я отмахнуся!
 

АХ, ЛЮБОВЬ

 
Ты помнишь чудный, ясный вечер мая
И луны сверкающий опал?
А помнишь, целовал тебя, родная,
Про любовь, про ласки толковал?
 
 
От любви окутан ароматом,
Заикался, плакал и бледнел.
Ах, любовь, ты сделала солдатом
Жулика, который прогорел.
 
 
И погорел он из-за этих глазок,
Погорел он через этих глаз!
Ах, судьба, ты знаешь много сказок,
Но такой узнать не привелось.
 
 
А теперь в окопе сером, длинном,
К сердцу прижимая автомат,
Вспоминает девушку любимую
Бывший урка – Родины солдат.
 
 
Где ты, дорогая, отзовися!
Бедный жулик плачет по тебе.
Ведь кругом нетлеющие листья
«Шевелятся» в прохладной полутьме.
 
 
А может, фраер в галстуке богатом,
Он тебя целует у ворот.
Но судьба смеется, и напрасно —
Жулик все равно домой придет.
 
 
И он придет с победой, громкой славой,
С орденами на блатной груди.
Но тогда на площади на главной
С букетами цветов его не жди.
 
 
Ты помнишь чудный, ясный вечер мая
И луны сверкающий опал?
А помнишь, целовал тебя, родная,
Про любовь, про ласки толковал?
 

А ПОКА ТЫ СО МНОЙ

 
Ты не бойся вора, детка милая!
Ворон ворону глаз зря не выклюет.
Ты со мной не лукавь – княжной сделаю.
А окажешься лягавой – не помилую!
 
 
Ох, глаза твои – неба синего!
Мы под стать голубей, всех красивее.
Это ж символ любви, знак единственный,
А не любишь – не зови, будь ты искренней.
 
 
Я любовь оценю высшей пробою,
А разлюбишь – не казню, не до гроба жить.
У вора любовь сильна, хоть короткая.
Между нас стоит стена да с решеткою.
 
 
А пока ты со мной – мне всё трын-трава!
Словом, будешь княжной, пусть идет молва!
Полюби же вора, вор – не пьяница.
На всю жизнь в кичмане не останется!
 

ЕХАЛА ДЕВЧОНКА

 
Шел «Столыпин» по центральной ветке,
В тройнике за черной грязной сеткой
Ехала девчонка из Кургана,
Пятерик везла до Магадана.
 
 
По соседству ехал с ней парнишка,
У него в конце этапа вышка.
Песня жизни для него уж спета,
Засылает ксиву, ждет ответа.
 
 
И ответила ему девчонка:
«Если хочешь ты ко мне на шконку,
Говори с конвоем, я согласна.
Я к твоей судьбе не безучастна».
 
 
Четвертак с сиреневою силой
Открывает дверь в отстойник к милой.
Это даже грех назвать развратом —
Счастье и любовь под автоматом.
 
 
А наутро прапорщик проснулся,
Подошел к девчонке, улыбнулся,
Руки протянул, к груди прижался…
Тут удар, и прапор окопался.
 
 
«Ах ты, сука! Не прощу профурам!»
Уцепился, фуфел он, за дуру.
Выстрелил в девчонку из нагана —
Не видать ей города Кургана.
 
 
В пересылке рапорт зачитали:
«Зечку при побеге расстреляли
Прапорщик погиб в геройской битве —
В тройнике у смертника на бритве».
 
 
Шел «Столыпин» по центральной ветке,
В тройнике за черной грязной сеткой
Ехала девчонка из Кургана,
Пятерик везла до Магадана.
 

ГРАММ УГЛЯ

 
На берегах Воркуты
Столбы уходят в туман.
Там живут зека,
Желтые, как банан.
 
 
Уголь воркутинских шахт
Ярким огнем горит.
И каждый грамм угля
Кровью зека обмыт.
 
 
Сталин издал закон,
Жестокий он, как дракон.
Тысячи душ поглощает он,
И ненасытен он.
 
 
Пишет сыночку мать:
«Сыночек любимый мой,
Знай, что Россия вся —
Это концлагерь большой.
 
 
На фронте погиб отец,
Больная лежит сестра.
Скоро умру и я,
Не повидав тебя».
 

ЛЮБО НА СВОБОДЕ

 
Выпьем за мировую!
Выпьем за жизнь блатную,
Рестораны, карты и вино!
Вспомним марьяну с бану,
Карманника Ивана.
На скок ходили мы давно.
 
 
Жулье Ивана знало,
С восторгом принимало.
Где ты, наш Ванюша, ни бывал!
В Харькове, в Ленинграде,
В Москве и Ашхабаде —
Всюду он покупки покупал.
 
 
Однажды дело двинул,
Пятьсот косых он вынул,
Долго караулил он бобра.
Купил себе машину,
Поймал красотку Зину,
С шумом выезжая со двора.
 
 
Долго он с ней катался,
Долго он наслаждался,
Но однажды к ним пришла беда:
Вместе со своей машиной,
Вместе с красоткой Зиной
Навернулся с нашего моста.
 
 
На трамвайной остановке:
Проходите – не смотрите!
С понтом на работу он спешит.
Шкары несет в портфеле,
Мастер в своем он деле —
Будет пить, пока не залетит.
 
 
Шкары эти надевает,
Когда жуликом бывает,
А когда ворует макинтош.
Когда грабит, раздевает:
Он перчатки надевает —
Нашего Ванюшу не возьмешь!
 
 
Когда в камеру заходит,
Разговор такой заводит:
«Любо на свободе, братцы, жить!
Свободу вы любите,
Свободой дорожите,
Научитесь вы ее ценить!»
 

Я ВСЕМ ЧУЖОЙ

 
Раз с тобой мы встретились, так слушай
Честные правдивые слова.
Ангелом не стал, а ты не лучше,
Ты осталась той, какой была.
 
 
Прошлое мое не вспоминаю —
От него теперь я далеко.
Что со мною было, ты не знаешь,
Рассказать об этом нелегко…
 
 
Воркута, Норильск, Урал, Печора…
Абакан – Тайшет и Братский ГЭС
Строил по путевкам прокурора,
Жил в палатках, «Дружбой» валил лес.
 
 
Говорила: «Брось свои забавы!
Грабить, хулиганить по ночам!»
Докатился до позорной славы…
Жаль, что я не внял твоим речам.
 
 
Десять лет, как в сказке, пролетело.
Я вернулся в город свой родной.
Человеком стал – не в этом дело,
Дело в том, что стал я всем чужой…
 

ВОЛНЫ ШУМЯТ

 
Волны Охотского моря шумят,
Белой пеной набегая.
Я вспоминаю твой взор, твой наряд,
Ласки твои, дорогая…
 
 
Бальное платье твое, как пена,
В зале шуршало, шумело.
Счастьем горели глаза у тебя.
Я обнимал твое тело.
 
 
Тело, которое счастье сулит,
Чувство любви возбуждая.
Имя твое в моем сердце лежит,
Лапка моя дорогая!
 
 
Был я на воле когда-то артист,
Теперь я рыбак в заключенье.
Пил я вино и тебя целовал,
Радость, мое развлеченье…
 
 
Волны Охотского моря шумят,
Белой пеной набегая.
Я вспоминаю твой взор, твой наряд,
Имя твое вспоминаю…
 
 
А для меня – одна Колыма,
Рядом Охотское море,
Грусть, одиночество, грусть и тоска,
И беспредельное горе…
 

БЕЛЬГИЙСКИЙ НАГАН

 
Я помню – носил восьмиклинку,
Пил водку, покуривал план,
Влюблен был в соседскую Зинку
И с нею ходил в ресторан.
Я шабер носил за голяшкой
Скрипучих своих хромачей,
Имел под рубахой тельняшку —
Подарок одесских бичей.
 
 
В Одессе, Ростове, Самаре
Фартовых знакомых имел,
И часто меня вспоминали,
Пока я на нарах сидел.
Прошел до конца от начала
Этапы большого пути,
И Зиночка мне изменяла,
Поскольку не мог к ней прийти.
 
 
Не жалко теперь почему-то
Того, что ушло навсегда…
Лишь помнит Ногайская бухта
Мои молодые года.
Как лихо носил восьмиклинку,
Пил водку, покуривал план,
И другу соседскую Зинку
Отдал за бельгийский наган.
 
 
И другу красавицу Зинку
Отдал за бельгийский наган.
 

ЧАС СУРОВЫЙ

 
На железный засов ворота закрыты,
Где преступники срок отбывают.
А там за кирпичной высокой, длинной стеной
Дом стоит и прохожих пугает.
 
 
В этом доме сидел паренек молодой,
Спать ложился на голые нары.
Засыпал он крепким мучительным сном,
Она снилась ему – всех дороже…
 
 
Она снилась ему, как в зеленом саду
Они вместе с любимой гуляют,
А их маленький Вовочка, крошечка-сын,
С веткой в ручках котенка гоняет.
 
 
Но недолго он спал этим радостным сном,
Приоткрылася с грохотом дверь.
Этот грохот его ото сна пробудил,
Получил он письмо от любимой.
 
 
Шлю проклятья я вам, судьи! Вам, палачи!
Не судите с плеча подсудимых!
Час, быть может, суровый настанет для вас!
И вас тоже разлучат с любимой!
 

ТЮРЬМА ЗАКРЫТАЯ

 
Поют гитары вам, и вам поет баян,
Что я вернусь к тебе таким, как был,
Но кровь кипучую с любовью жгучею
Я вьюгам северным всю подарил.
 
 
А там на волюшке поют соловушки,
Той песней звонкою пленя сердца.
Ты в легком платьице, моя хорошая,
Сидишь в объятиях у молодца.
 
 
Я на побег пошел той ночкой лунною,
Чтоб до тебя дойти, я убежал.
Еще раз свидеться, моя хорошая,
Чтоб ты увидела, каким я стал.
 
 
Но был я задержан той ночкою лунною
И соловей мне пел: «Скатертью путь!»
Отправят молодца в тюрьму закрытую,
Чтоб от побегов смог он отдохнуть.
 

ПЕСНЯ СТАРОГО ВОРА

 
Песня, словно грустный разговор,
Камеру заполнила, качаясь,
Пел ее угрюмый старый вор,
Пел, как будто с песнею прощался.
 
 
Пел про то, что молодость его
По этапам пыльным прошагала,
И как где-то в дальней стороне
Мать его так долго ожидала.
 
 
Пел, и замирали голоса,
А в глазах навертывались слезы,
Пел про то, что быстро жизнь прошла,
Пел еще про белые березы.
 
 
Голос тихо вздрогнул, вдруг осел,
Вор про мать запел, слезу глотая,
Он так жадно эту песню пел,
Что она неслась, преград не зная.
 
 
Пусть нас наши матери простят
За несчастну боль и за страданья,
Этой песни так слова звучат,
Как звучала б клятва покаянья.
 
 
Вор допел, но долго тишина
В тесной камере еще витала.
За окном уже пришла весна,
А в душе зима еще стояла.
 

С ОДЕССКОГО КИЧМАНА

 
С одесского кичмана,
С одесского кичмана
Бежали два уркана,
Бежали два уркана да с конвоя.
На Сонькиной малине
они остановились,
Они остановились отдохнуть.
 
 
Один – герой гражданский,
Махновец партизанский,
Добраться невредимым не успел,
Он весь в бинтах одетый
и водкой подогретый,
И песенку такую он запел:
 
 
«Товарищ, товарищ,
болят-таки мои раны,
Болят-таки мои раны в глыбоке.
Одна вот заживает,
Вторая нарывает,
А третья – засела в глыбоке.
 
 
Товарищ, товарищ,
закрой ты мое тело,
Зарой ты мое тело в глыбоке,
Покрой мою могилу,
Улыбку на уста мне,
Улыбку на уста мне сволоки.
 
 
Товарищ, товарищ,
скажи ты моей маме,
Что сын ее погибнул на войне
С винтовкою в рукою,
И с шашкою стальною,
И с песней на веселой на губе».
 
 
С одесского кичмана
Бежали два уркана,
Бежали два уркана с конвою.
На Сонькиной малине
они остановились,
Они остановились отдохнуть.
 

ГОП-СО-СМЫКОМ

 
Гоп-со-смыком,
Гоп-со-смыком – это буду я!
Братцы, посмотрите на меня:
Ремеслом я выбрал кражу,
Из тюрьмы я не вылажу,
И тюрьма скучает без меня!
 
 
Родился на Фурштадте
Гоп-со-смыком,
Он славился своим
басистым криком,
А глотка у него здорова
И ревел он, как корова.
Вот каков был парень —
Гоп-со-смыком!
 
 
Сколько бы я, братцы, ни сидел,
Не было б минуты, чтоб не пел!
Заложу я руки в брюки
И пою романс от скуки,
Что же, братцы, делать —
столько дел!
 
 
Если я неправедно живу,
Попаду я к черту на луну.
А черти там, как в русской печке,
Жарят грешников на свечке —
С ними я полштофа долбану!
 
 
В раю я на работу тут же выйду,
Возьму с собою фомку, ломик, выдру.
Деньги нужны до зарезу —
К Богу в гардероб залезу.
Дай нам Бог иметь, что Бог имеет!
 
 
Иуда Скариот в раю живет,
Гроши бережет, не ест, не пьет.
Ох, падла буду, не забуду!
Покалечу я Иуду!
Знаю, где червонцы он кладет.
 
 
Родился на Фурштадте – там и сдохну!
Буду помирать, друзья, не охну!
Вот лишь бы только не забыться,
Перед смертью похмелиться,
А потом, как мумия, засохну.
 

АЛЕША, ША

 
Как-то раз по Ланжерону я брела,
Только порубав на полный ход,
Вдруг ко мне подходят мусора:
«Заплати-ка, милая, за счет!»
 
 
«Алеша, ша – бери на полтона ниже,
Брось арапа заливать, эхма!
Не подсаживайся ближе,
Брось Одессу-маму вспоминать!»
 
 
Вот так попала я в кичу
И там теперь других салаг учу:
Сначала научитесь воровать,
А после начинайте напевать:
 
 
«Алеша, ша – бери на полтона ниже,
Брось арапа заливать, эхма!
Не подсаживайся ближе,
Брось Одессу-маму вспоминать!»
 
 
Как на прогулку выведут во двор —
С метлой там гуляет старый вор,
И генерал здесь есть и старый поп —
Ему как раз сегодня дали в лоб!
 
 
«Алеша, ша – бери на полтона ниже,
Брось арапа заливать, эхма!
Не подсаживайся ближе,
Брось Одессу-маму вспоминать!»
 
 
А если посмотрите в углу —
Там курочка канает на бану,
А уркаган как один, как один —
С мелодией втыкает кокаин.
 
 
«Алеша, ша – бери на полтона ниже,
Брось арапа заливать, эхма!
Не подтягивайся ближе,
Брось Одессу-маму вспоминать!»
 
 
А вот, однажды, генерал
Перед шпаной такую речь держал:
«Я ж вас придушу всех, как мышей!»
В ответ он слышит голос ширмачей:
 
 
«Эх, генеральчик-чик-чирик,
бери на полтона ниже,
Брось арапа заправлять, эхма!
Не подтягивайся ближе,
Брось Одессу-маму вспоминать!»
 
 
А поп кадилою кадит
И шармака такого городит:
«Товарищи, я тоже за совет!»
Товарищи поют ему в ответ:
 
 
«Эх, попник, ша! Бери на полтона ниже,
Брось арапа заправлять, эхма!
Не подтягивайся ближе,
Брось Одессу-маму вспоминать!»
 

ЭХ, ШАРАБАН МОЙ

 
Эх, шарабан мой – американка!
Какая ночь, какая пьянка!
Хотите – пейте, посуду бейте!
Мне все равно, мне все равно…
 
 
Бежала я из-под Симбирска,
А в кулаке была записка.
Ах, шарабан мой – американка!
А я девчонка, я шарлатанка!
 
 
Один попутчик, веселый парень,
Был мой попутчик и был мой барин.
Ах, шарабан мой – американка!
А я девчонка, я шарлатанка!
 
 
Вся Молдаванка сошлась на бан,
Там продается мой шарабан.
Ах, шарабан мой – американка!
А я девчонка, я шарлатанка!
 
 
Привет ворам-рецидивистам,
Шиш мусорам и активистам!
Ах, шарабан мой – американка!
А я девчонка, я шарлатанка!
 
 
Все на войне, да на гражданке,
А воры все на Молдаванке!
Эх, шарабан мой – американка!
А я девчонка, я шарлатанка!
 
 
Зачем нам пушки, зачем нам шпанки,
Когда нас любят на Молдаванке.
Эх, шарабан мой – американка!
А я девчонка, я шарлатанка!
 
 
У нас в Одессе шути всерьез,
Здесь дружба дружбой, а ножки врозь.
Эх, шарабан мой – американка!
А я девчонка, я шарлатанка!
 
 
Эх, шарабан мой – американка!
Какая ночь, какая пьянка!
Хотите – пейте, посуду бейте!
Мне все равно, мне все равно…
 

НАША МОЛОДОСТЬ

Кто томится по тюрьмам и ссылкам,

Грустно, мамочка, все рассказать,

Как приходится нам, малолеткам,

Со слезами свой срок отбывать.

Что ни день – то как волки голодные,

С голодухи нас тянет ко сну.

И когда же мы будем свободные,

Как покинем мы эту тюрьму?

А как только мы выйдем на волю,

Ветер снасти на нас будет рвать.

И, чтоб быть поприличней одетыми,

Мы поновой пойдем воровать.

Через эти скочки и пределы

Уголовка нас снова возьмет…

Так, в колониях, ссылках и тюрьмах

Наша молодость быстро пройдет!

ОТЦВЕЛА ЧЕРЕМУХА

 
Отцвела черемуха в который раз,
Мы опять находимся в неволе.
Не целуем мы, не видим нежных глаз,
Знать, такая тяжка наша доля.
 
 
Кто-то там знакомится на Невском
Или по Крещатику гуляет,
Мы же не находим себе места
И пока об этом лишь мечтаем.
 
 
Хорошо на воле – там цветут цветы.
Хорошо сейчас на речке Волге.
Кто-то вспоминает те места, где мы
Коротаем срок свой этот долгий.
 
 
Прошлое уносит нас отсюда далеко,
Помню то веселье, дни удачи,
А сейчас приходится нам нелегко
Здесь томиться на казенной даче.
 
 
Друг от друга тайно мы мечтаем
По-другому жить потом на воле.
Так в мечтах и счастье обретаем,
Забываем так о тяжкой доле.
 
 
Отцвела черемуха в который раз,
Мы опять находимся в неволе.
Не целуем мы, не видим нежных глаз,
Знать, такая наша тяжка доля.
 

ПАЦАНКА

 
Давным-давно на Севере далеком,
Хотя и сам не знаю почему,
Я был влюблен, влюблен я был жестоко.
Тебя, пацаночка, забыть я не могу.
 
 
Так где же ты, любимая пацанка?
Так где же ты, в каких теперь краях?
Я вспоминаю те маленькие груди
И ножки стройные в шевровых сапожках.
 
 
Пройдут года, и пролетят минуты,
Как пролетела твоя любовь ко мне.
А ты отдашься уже другому в руки,
Забудешь ласки, что я дарил тебе.
 
 
Прощай, прощай, любимая пацанка,
Хотя ты женщина, но ты еще дитя.
О милая, любимая пацанка,
Ребенок взрослый, но я люблю тебя.
 
 
Давным-давно на Севере далеком,
Хотя и сам не знаю почему,
Я был влюблен, влюблен я был жестоко.
Тебя, пацаночка, забыть я не могу.
 

А ВОРЫ НОСЯТ ФРАК

 
Стою я раз на стреме, держу в руках наган,
Как вдруг ко мне подходит
незнакомый мне граждан
И говорит мне тихо: «Куда бы нам пойти,
Чтоб можно было лихо там время провести?
Чтоб были там девчоночки,
чтоб было там вино,
А сколько это стоит – мне, право, все равно!»
 
 
А я ему отвечаю: «На Ризовке вчера
Последнюю малину закрыли мусора!»
Он говорит: «В Марселе такие коньяки,
Такие там бордели, такие кабаки!
Там девочки танцуют голые,
там дамы в соболях,
Лакеи носят вина, а воры носят фрак!»
 
 
Он предлагал мне деньги и жемчугов стакан,
Чтоб я ему разведал секретного завода план.
Советская малина собралась на совет,
Советская малина врагу сказала: «Нет!»
Поймали того субчика, забрали чемодан,
Забрали деньги, франки и жемчугов стакан.
 
 
Потом его отдали мы войскам НКВД,
С тех пор его по тюрьмам я не встречал нигде.
Меня благодарили власти, жал руку прокурор,
Потом подзасадили под усиленный надзор.
 
 
С тех пор имею, братцы,
одну лишь в жизни цель:
Ох, как бы мне добраться
в эту самую Марсель!
 
 
Где девочки танцуют голые,
где дамы в соболях,
Лакеи носят вина, а воры носят фрак!
 

ЧТО ЗА НОЧЬ

 
Что за ночь над городом царила,
Что-то мне взгрустнулось неспроста.
Я облокотился на перила
Старого чугунного моста.
 
 
Пары шли и проходили мимо,
Синего зеркального пруда.
Я мечтал о девушке любимой,
Что сегодня мной пренебрегла.
 
 
Волосы твои, что кольца дыма,
Может быть, ты вспомнишь обо мне,
Что потеря девушки любимой —
Это пребольшое горе мне.
 
 
Скоро я отбуду наказанье,
Выйду я усталым и больным.
Для тебя, конечно, я не нужен,
Для тебя, конечно, я не мил.
 
 
Брось же ты, печалиться не надо,
Когда розы начинают цвесть,
Эту розу с молодого сада
Мне сегодня удалось принесть.
 
 
Что за ночь над городом царила!
Что-то мне взгрустнулось неспроста.
Я облокотился на перила
Старого чугунного моста.