Текст книги "Блатные и уличные песни"

ИЗМЕНА

 
Когда с тобой мы встретились,
черемуха цвела,
И в парке тихо музыка играла.
А было мне тогда еще совсем немного лет,
Но дел уже наделал я не мало.
 
 
Лепил я скок за скоком, а наутро для тебя
Бросал хрусты налево и направо.
А ты меня любила и часто говорила:
«Житье блатное хуже, чем отрава!»
 
 
Но дни короче стали, и птицы улетали
Туда, где только солнышко смеется,
А с ними мое счастье улетело навсегда,
И понял я – оно уж не вернется.
 
 
Я помню, как с форшмаком
ты стояла на скверу,
Он был бухой, обняв тебя рукою,
Тянулся целоваться, просил тебя отдаться,
А ты в ответ кивала головою.
 
 
Во мне все помутилось, и сердце так забилось,
И я, как этот фраер, зашатался.
Не помню, как попал в кабак,
и там кутил, и водку пил,
И пьяными слезами обливался.
 
 
Однажды как-то ночью я встал вам на пути.
Узнав меня, ты сильно побледнела.
Его я попросил в сторонку отойти;
И сталь ножа зловеще заблестела.
 
 
Потом я только помню, как мелькали фонари,
И мусора в саду кругом свистели.
Всю ночь я прошатался у причалов до зари,
А в спину мне глаза твои глядели.
 
 
Любовь свою короткую хотел залить я водкою
И воровать боялся, как ни странно,
Но влип в исторью глупую,
и как-то опергруппою
Я взят был на бану у ресторана.
 
 
Сидел я в всесознайке, ждал от силы пятерик,
Когда внезапно вскрылось это дело…
Зашел ко мне шапиро, мой защитничек-старик,
Сказал: «Не миновать тебе расстрела!»
 
 
Потом меня постригли, костюмчик унесли,
На мне теперь тюремная одежда.
Квадратик неба синего и звездочка вдали
Сверкают мне, как слабая надежда.
 
 
А завтра мне зачтется мой последний приговор.
И снова, детка, встретимся с тобою.
А утром поведут меня на наш тюремный двор,
И там глаза навеки я закрою.
 

ИДУ ПО НЕВСКОМУ

 
Иду по Невскому проспекту,
Ко мне подходит урка свой,
И говорит он мне: «Анюта!
Легавый ходит за тобой!
 
 
Он целый день канает следом,
Тебя он не засек чуть-чуть.
Давай, вались, а я покеда
Его попробую макнуть».
 
 
Иду по Невскому проспекту
И оборачиваюсь, вслед,
Гляжу, за мной канает некто,
Одетый в кожаный жакет.
 
 
Так мы доходим до «Пассажа»,
Там есть хороший парадняк.
Не обернувшись к нему даже,
Я захожу в тот парадняк.
 
 
Кругом меня шумят трамваи,
Мой шум остался за спиной.
Дорогу солнцу преграждая,
Вскочила кожанка за мной.
 
 
Тут тормознулась я чего-то
И думаю о том, о сем,
А он зашел и курит с понтом,
Как будто ждет кого-нибудь.
 
 
Тут двери с шумом отворились,
Ворвалась кодла уркачей,
И всё тут хором встрепенулось
Навстречу гибели своей.
 
 
Он вынул ножик из кармана
И начал ловко им крутить,
Двоих из них задел по роже,
А трех заставил отступить.
 
 
А он стоял в углу прижатый,
Махал поломанным ножом.
По фене крикнул он: «Ребята!
Ведь я с легавкой не знаком!
 
 
Ведь я приехал издалека
Так все любимой объяснить».
Тут я его узнала – Леха!
В приютке вместе мы росли.
 
 
Его я долго не видала,
В тюрьме он десять лет звонил,
Его я сразу не узнала,
Но он любимой не забыл.
 
 
«Иду по Невскому проспекту,
Потом рассказывал он мне:
Гляжу, смотрю – Анюта это,
А может, снится наяву.
 
 
Малин я в Питере не знаю,
Ни с кем по фене ни гугу,
И за тобою я канаю,
А обратиться не могу!»
 
 
Недолго счастливы блатные,
Пришла беда – от урки весть.
И вот мы снова крепостные,
Он в Воркуте, а я вот здесь!
 
 
Иду по Невскому проспекту,
Ко мне подходит урка свой
И говорит он мне: «Анюта!
Легавый ходит за тобой…»
 

ДОЧЬ РЫБАКА

 
Шутки морские бывают порою жестоки.
Жил-был рыбак с черноокой дочуркой своей.
Выросла дочка на диво стройна и красива,
Крепко любил ее старый рыбак Тимофей.
 
 
Часто они выходили в открытое море,
Рыбу ловили, катали на лодке господ.
Так и росла, словно чайка на море,
Но и она от судьбы не ушла роковой.
 
 
Как-то зашли в эту хижину трое,
Трое красавцев, средь них был красавец один.
Этот красавец со злобной, ехидной улыбкой,
Пальцы в перстнях,
словно был он купеческий сын.
 
 
Юный красавец напился из кружки,
Кружку поставил, остаток она допила.
Так и пошло – полюбили друг друга на море
Юный красавец и славная дочь рыбака.
 
 
Часто порой он в лачугу стучался,
Она выходила, встречала дружка своего.
В лодку садились и в темную даль уплывали,
Волны морские им были притоном любви.
 
 
Старый рыбак поседел от тоски и печали:
«Катя, опомнись! Твой милый —
картежник и вор!
Если сказал я тебе «Берегись, Катерина!» —
Лучше убью, чем отдам я тебя на позор».
 
 
Катя смеяться и петь перестала,
Пала на личико смуглая тень.
Пальцы и губы она себе в кровь искусала,
Словно шальная ходила она целый день.
 
 
Как-то, вернувшись из города Гродно,
Крикнул: «Катюша, конец молодцу твоему!
В краже поймали и там же его расстреляли,
В краже поймали, туда и дорога ему!»
 
 
Катя по-быстрому шарф надевает.
Город был близок, и возле кафе одного
Кучу народа она там с трудом растолкала,
Бросилась к трупу, целует, ласкает его.
 
 
Юный красавец лежал неподвижно,
Алая кровь запеклась на широкой груди.
Вечером девушка, вся разодетая в черном,
Бросилась в море с высокой отвесной скалы.
 

ПЕРВЫЙ ВАЛЬС

 
Перебирая поблекшие карточки,
Я на память оставлю одну:
Эту девушку в ситцевом платьице,
Эту милую крошку свою.
 
 
Я хочу, чтобы ты меня встретила,
И не год уже этого жду,
Из-за стенок режимного лагеря
Я к тебе невредимый приду.
 
 
Я пройду по дороге нехоженой,
Буду сам на себя не похож…
Чем ты душу развеешь тревожную?
Как сама ты себя поведешь?
 
 
Может, с места ты медленно тронешься,
Тихо имя мое назовешь?
Или чайкой на грудь мою бросишься,
Целовать меня будешь без слез?
 
 
Я хочу, чтобы ты меня встретила,
Как и раньше, но только без слез,
Седины чтоб моей не заметила
И морщин, что я с зоны привез.
 
 
Не страшны мне законы тюремные
И не страшен тюремный конвой —
Все равно я по-твоему сделаю —
Этот вальс мы танцуем с тобой.
 
 
Я танцую, а слезы все катятся
Из твоих затуманенных глаз…
Я хочу, чтобы все меня поняли —
Первый вальс я танцую для вас!
 

ВОР

 
Золотится серенький дымок,
Тая в золотых лучах заката.
Песенку принес мне ветерок, мне ветерок,
Ту, что пела милая когда-то.
 
 
Жил в Одессе славный паренек,
Ездил он в Херсон за арбузами,
И в дали мелькал его челнок, его челнок,
С белыми, как чайка, парусами.
 
 
Арбузов он там не доставал,
Лазил тот парнишка по карманам,
Крупную валюту добывал, он добывал,
И водил девчат по ресторанам.
 
 
Но однажды этот паренек
Не вернулся в город свой родимый,
И напрасно девушка ждала, его ждала,
У причала в платье темно-синем.
 
 
Кто же познакомил, детка, нас с тобой,
Кто нам преподнес печаль-разлуку?
Кто на наше счастье и покой, о, Боже мой!
Поднял окровавленную руку.
 
 
Лагерь разлучил, детка, нас с тобой,
Прокурор нанес печаль-разлуку,
Суд на наше счастье и покой, о, Боже мой!
Поднял окровавленную руку.
 
 
Но в каком бы ни был я краю,
Обещаю бить легавых крепко,
Потому что волю я люблю, о да, люблю!
Но на воле вор бывает редко…
 

ХУЛИГАН

 
Споем, жиган, нам не гулять по воле
И не скучать в весенний праздник «Май».
Споем о том как девочку-пацанку
Ночным этапом угоняли в дальний край.
 
 
О, Боже ж мой! И кто тебя фалует?
Начальник лагеря иль старый уркаган?
А, может быть, ты подалась на волю,
И при побеге по тебе пальнул наган.
 
 
И ты упала, кровью обливаясь,
Упала прямо грудью на песок,
И по твоим кроваво-русым косам
Ступил чекиста, суки, кованый сапог.
 
 
О, Боже мой! Как хочется на волю!
Побыть на воле мне хоть несколько минут,
Забыть колонию, забыть ее законы,
И на тебя, моя пацаночка, взглянуть.
 
 
Не губите молодость, ребятушки!
Не влюбляйтесь в девок с юных лет.
Помните заветы родной матушки:
Берегите молодость навек!
 
 
Я молодость потратил, не жалеючи,
Я слишком очень рано полюбил,
И теперь я плачу, сожалеючи,
Белый свет становится не мил.
 
 
Раз осенней тихой, ясной ноченькой
С неба мелкий дождик моросил.
Шел я с пьянки пьяною походочкой,
Тихо плакал и о ней грустил.
 
 
В переулке пара показалася,
Не поверил я своим глазам:
Шла она, к другому прижималася,
И уста тянулися к устам.
 
 
Мигом хмель покинул мне головушку,
Из кармана вынул я наган,
Выстрелил семь раз в свою зазнобушку,
А в ответ услышал: «Хулиган!»
 
 
Эх, зачем былое вспоминается!
Эх, зачем тоска волнует грудь!
Пой, гитара, плачь, гитара милая.
Что было, того уж не вернуть…
 

НЕВОЛЯ

 
Кто не был в тюрьме, судить не может,
Скольких она ужасов полна,
А кто был – тот уж не поможет,
Буду дожидаться я конца.
 
 
Часовой! Ребенка успокойте,
Чтобы этот мальчик не рыдал.
Дверь темницы чуть-чуть приоткройте,
Чтобы он свободу увидал!
 
 
Я упал на нары, сердце сжалось,
Вспоминая дом, родную степь.
Из темницы снова раздавалось:
«Дверь откройте, я уже ослеп!»
 
 
Часовой! Ребенка успокойте,
Чтобы этот мальчик не рыдал.
Дверь темницы чуть-чуть приоткройте,
Чтобы он свободу увидал!
 
 
Часовой стоял и стоны слушал,
Словно сыч на дереве сухом,
И, как будто, рвал он наши души,
Наслаждаясь кровяным куском.
 
 
Часовой! Ребенка успокойте,
Чтобы этот мальчик не рыдал.
Дверь темницы чуть-чуть приоткройте,
Чтобы он свободу увидал!
 

ВЕСНА НАСТУПАЕТ

 
Весна наступает, как в сказке старинной,
И звезды вмазаны в голубой небосвод.
Как хочется слышать мне песнь соловьиную
И видеть богатые виды природ!
 
 
Так давай же подружимся с тобой хоть немного,
Отбитое сердце в душе не согреть.
Оно заблудилось, не зная дороги,
Так прошу: отвечай, отвечай поскорей.
 
 
Ответить не хочешь – пиши пару строчек.
А может, ты связана с кем-то другим,
А может. ты злишься и знаться не хочешь?
Так давай по-серьезному поговорим.
 
 
Не бери во внимание, что я каторжанин,
Мужские ведь чувства таятся в груди,
А я утомленный тоской и тревогой.
Осталось немного еще впереди…
 
 
Весна наступает, вся жизнь оживает,
И птички из дальних краев прилетят,
Но вечер весенний всю кровь будоражит,
И слышатся звонкие песни ребят.
 
 
Не бери во внимание, что я каторжанин,
Мужские ведь чувства таятся в груди,
А я утомленный тоской и тревогой.
Осталось немного еще впереди…
 

ГОЛУБИ

 
Голуби летят над нашей зоной,
Голубям преграды в мире нет.
Как бы мне хотелось с голубями
На родную землю улететь.
 
 
Но забор высокий не пускает,
И колючек несколько рядов.
Часовые с вышек наблюдают,
И собаки рвутся с поводов.
 
 
Вечер за решеткой догорает.
Солнце тает, словно уголек.
На тюремных нарах напевает
Молодой уставший паренек.
 
 
Он поет, как трудно жить без воли,
Без друзей и ласковых подруг.
В этой песне было столько горя,
Что тюрьма заслушалася вдруг.
 
 
Плачут в дальних камерах девчата,
Вспоминая молодость свою,
Как они когда-то и кому-то
Говорили ласково: «Люблю…»
 
 
Даже самый строгий надзиратель
У стены задумчиво стоит.
Только он один, паскуда, знает,
Что парнишке ночь осталось жить.
 
 
А наутро грянули засовы,
Повели парнишку на расстрел,
И последним было его слово:
«Приведите сына повидать!»
 
 
И по темным, узким коридорам
Пробежал мальчишка лет пяти,
Бросился на шею с криком: «Папа!
Ты меня с собою забери!»
 
 
Вы летите, голуби, летите,
Вы летите в дальние края,
Вы родимой матушке скажите,
Что нет больше сына и отца…
 

ГОРЬКИЕ СЛЕЗЫ

 
Вешние воды бегут с гор ручьями,
Птицы весенние песни поют.
Горькими хочется плакать слезами.
Только к чему? Все равно не поймут…
 
 
Разве поймут, что в тяжелой неволе
Самые юные годы прошли.
Вспомнишь о воле, взгрустнешь поневоле,
Сердце забьется, что птица в груди.
 
 
Плохо, мой друг, мы свободу любили,
Плохо ценили домашний уют.
Только сейчас мы вполне рассудили,
Что не для всех даже птицы поют.
 
 
Вспомнишь о воле: былое веселье,
Девичий стан, голубые глаза…
Только болит голова, как с похмелья,
И на глаза накатится слеза.
 
 
Годы пройдут, и ты выйдешь на волю,
Гордо расправишь усталую грудь,
Глянешь на лагерь презренно глазами,
Чуть улыбнешься и тронешься в путь.
 
 
Будешь бродить по российским просторам
И потихоньку начнешь забывать
Лагерь, окутан колючим забором,
Где приходилось так долго страдать.
 

СУДИЛИ ПАРНЯ

 
Шумел бушующий камыш,
Судили парня молодого,
Он был красив и молчалив,
Но в жизни сделал много злого.
 
 
Его хотели расстрелять,
Он попросил у судей слова.
Ему не смели отказать,
Нет прав на это у закона.
 
 
«Когда мне было десять лет,
Я с родаками распрощался,
Я стал курить и выпивать
И со шпаною я связался.
 
 
Однажды мы вошли в село,
Где люди тихо мирно спали,
Мы грабили один лишь дом
И света в нем не зажигали.
 
 
Когда же я зажег свечу…
То я такое там увидел…
О, Боже! Ты меня прости…
Я сам себя возненавидел.
 
 
Там на полу лежал отец.
Он был убит моей рукою.
Его уже остывший труп
Был залит собственною кровью.
 
 
А рядом с ним лежала мать
В груди с кинжалом, умирая…
С ее печальных грустных глаз
Слеза хрустальная упала.
 
 
А малолетняя сестра
В кроватке тихо умирала…
Она, как рыба без воды,
Свой алый ротик открывала.»
 
 
Шумел бушующий камыш,
Судили парня молодого,
Он был красив и молчалив,
Но в жизни сделал много злого.
 

НИТИ ПАМЯТИ

 
Передо мной остатки древней старины,
А нити памяти с прошедшим неразрывны,
Но только мне воспоминанья не нужны,
А все, что было между нами, мне противно.
 
 
Ты в дни удачи одевал меня в меха,
И я под елкой находила чувств презенты,
Но незаметно подошла ко мне беда,
И жизнь помчалась, будто в жуткой киноленте.
 
 
Шум кабаков, меха и платья-декольте
Пришлось сменить мне на сатиновую робу.
И за окном пейзажи вижу я не те,
А завтра снова гонят в дальнюю дорогу.
 
 
Но ты остался непричастен ни к чему.
Я лишь мечтала сохранить все наши чувства,
А для чего, теперь сама я не пойму,
Ведь без тебя в душе и в сердце стало пусто.
 
 
Мне все равно, я жду какого-то конца.
Забыть пытаюсь я конвой, этап и зоны,
Но для чего ж храню я образ подлеца?
Для чувства, видно, не написаны законы.
 
 
И если ты придешь когда-нибудь ко мне,
Блеснув беспечно вновь улыбкой златозубой…
Теперь не снишься ты мне даже и во сне,
И я, клянусь, что все, что было, позабуду!
 

А МНЕ ПЛЕВАТЬ

 
Я всю Россию прошагал,
В шалманах пил, в притонах спал,
Попал, братишки, в лагеря, а мне плевать!
А мне плевать на белый свет,
И до звонка мне скидки нет.
А, значит, мне свободы не видать!
 
 
Я медвежатник, крупный вор,
И срок пришил мне прокурор.
На всю катушку размотал, а мне плевать!
Меня не купишь за калач,
Я не какой-нибудь стукач,
А значит, век свободы не видать!
 
 
Стоит на стреме часовой,
Он охраняет мой покой.
Он для зека родная мать, а мне плевать!
Закажут гроб, взведут курок.
Короче жизнь – короче срок,
А значит, мне свободы не видать.
 
 
Я всю Россию прошагал,
В шалманах пил, в притонах спал,
Попал, братишки, в лагеря, а мне плевать!
А мне плевать на белый свет,
И до звонка мне скидки нет,
А значит, мне свободы не видать!
 

МЕСТЬ

 
Это было летом, в жаркую погоду,
Когда сидели мы под липкою в скверу.
В твоих глазах метался пьяный ветер,
И папироска чуть дымилася во рту.
 
 
Ты подошла ко мне похабною походочкой
И тихо на ухо шепнула мне: «Пойдем…»
А через час, споивши меня водочкой,
Ты завладела моим сердцем, как рублем.
 
 
Я не был вором, а ты была блатная,
Ты уркаганом сделала меня.
Ты познакомила с малиной и наганом,
Идти на мокрую не дрогнула рука.
 
 
Нас было пятеро фартовых ребятишечек,
И все барышники имели барыши.
Четверых к стеночке поставили по делу,
Меня ж надолго в тюрягу упекли.
 
 
Брючата-чарльстоны, колесики со скрипом
Я на халатик тюремный обменял.
За эти восемь лет я много горя принял,
И не один на мне волосик полинял.
 
 
Так что ж стоишь, краснеешь и бледнеешь?
А ты такая, как восемь лет назад,
С такой же гордо поднятой головою…
Так что ж, дешевка, опустила в землю взгляд?!
 
 
Вот мчится, мчится «Черный ворон»
По главной улице Тверской:
Стоит там домик трехэтажный,
Окрашен краской голубой…
 
 
Вот прохожу я в перво зало,
И что я вижу пред собой:
Сидит там злой начальник МУРа
И сам сердитый прокурор.
 
 
Вот прохожу я дальше в зало,
И что я вижу пред собой:
Там сидит моя милашка,
Она смеется надо мной:
 
 
«Ах, смейся, смейся ты, зазноба,
До освобожденья моего,
А на свободу когда выйду
Страшися гнева моего!
 
 
Тебе я руки поломаю
И набок голову сверну,
Тебя, халяву, я порежу,
А сам опять в кичман пойду.
 
 
Пускай тогда меня осудят
Хотя на пять, на десять лет,
Но я и тем доволен буду,
Тем, что тебя на свете нет!»
 
 
Тюрьма, тюрьма, какое слово!
Она позорна и страшна.
А для меня – совсем иное,
С тюрьмой я свыкся навсегда.
 
 
Привык я к камере тюремной,
Привык к висячему замку,
Привык к решетке я железной,
Привык к тюремному пайку.
 
 
Сменял такси на «Черный ворон»,
В Таганку еду отдыхать.
И на свободу мне не скоро —
Я получил со строгой пять.
 

НЕ ДЛЯ МЕНЯ

 
Опять зима, опять пурга
Метет, метелями звеня.
Сойти с ума, уйти в бега —
Теперь уж поздно для меня.
 
 
От злой тоски не матерись,
Сегодня ты без спирта пьян:
На материк, на материк
Ушел последний спецэтап.
 
 
Здесь невеселые дела,
Здесь горы дышат горячо,
И память давняя легла
Мне синей тушью на плечо.
 
 
Не для меня цветут сады,
Не для меня Днепр разлился.
Девчонка с черными бровями —
Она растет не для меня.
 
 
Опять зима, опять пурга
Метет, метелями звеня.
Сойти с ума, уйти в бега —
Теперь уж поздно для меня.
 

ЖИГАНКА

 
Я на свет родилася ребенком,
Десять лет я девчонкою была,
А когда миновало семнадцать,
Я ругалась, курила и пила.
 
 
Вспомню прошлое лето былое,
Когда честной девчонкой была.
Вспомню имя того хулигана,
Кому первому честь отдала.
 
 
Хулиганы все носят фуражки,
На фуражках у них ремешки.
Они носят пальто нараспашку,
А в карманах стальные ножи.
 
 
Я, жиганка, фасон не теряю,
Юбку-клеш по колено ношу.
С хулиганами часто бываю,
Хулиганов я очень люблю.
 
 
Как не вижу – по ним я скучаю,
Как увижу – боюсь подойти
Потому, что они хулиганы
И имеют стальные ножи.
 
 
А теперь я с вором, с хулиганом,
Куда хочешь, туда и пойди.
Заработаю денег задаром,
С хулиганами вместе пропью.
 
 
По ступенькам все ниже и ниже,
По ступенькам я низко сошла…
А родные по дочке скучают,
Вспоминают родное дитя.
 
 
Не ругайте меня, не браните —
Не любить я его не могла.
Как сумела, его полюбила,
Ему первому честь отдала.
 

ЧЕРНЫЙ ВОРОН

 
Окрестись, маманя, маленьким кресточком,
Помогают нам великие кресты.
Может, сына твоего, а может, дочку
Отобьют тогда Кремлевские часы.
 
 
А ну-ка, парень, подыми повыше ворот,
Подыми повыше ворот и держись.
Черный ворон, черный ворон, черный ворон
Переехал мою маленькую жизнь.
 
 
На глаза надвинутая кепка,
Рельсов убегающих пунктир.
Нам попутчиком с тобой на этой ветке
Будет только лишь строгий конвоир.
 
 
А ну-ка, парень, подыми повыше ворот,
Подыми повыше ворот и держись.
Ой, черный ворон, черный ворон, черный ворон
Переехал мою маленькую жизнь.
 
 
А если встретится красавица молодка,
Если вспомнишь отчий дом, родную мать,
Подыми повыше ворот и тихонько
Начинай ты эту песню напевать.
 
 
А ну-ка, парень, подыми повыше ворот,
Подыми повыше ворот и держись.
Ой, черный ворон, черный ворон, черный ворон
Переехал мою маленькую жизнь.
 

НЕ ЗАБУДУ

 
Окончен процесс, и нас выводили,
Ты что-то хотела мне взглядом сказать.
Взволновано губы мне что-то шептали,
Но сердце мое не могло отгадать.
 
 
Друзей осудили на разные сроки —
Лишили свободы на десять и пять,
А меня посчитали для жизни опасным
И вынесли приговор – меня расстрелять.
 
 
А друг мой Никола рыдал, как ребенок,
Ему было жалко бедняжку меня.
Я горько рыдаю, я горько страдаю —
Никто не воротит свободы назад.
 
 
И вот я сижу, дожидаюсь расстрела,
И думаю думу одну только я —
Увидеть старушку-мать свою перед смертью
И девушку ту, что меня полюбила.
 
 
Помню, помню, помню я,
Как меня мать любила.
И не раз, и не два
Она мне так говорила:
 
 
«Не ходи на тот конец,
Не водись с ворами!
Рыжих не воруй колец —
Скуют кандалами!
 
 
Сбреют длинный волос твой,
Аж по самой шее!
Поведет тебя конвой
По матушке Расее!
 
 
Будут все тогда смеяться,
Над тобою хохотать,
Сердце кровью обливаться,
И на нарах будешь спать!
 
 
Выдадут тебе халат,
Сумку с сухарями,
И зальешься ты тогда
Горячими слезами».
 
 
Я не крал, не воровал,
Я любил свободу!
Слишком много правды знал
И сказал народу:
 
 
«Не забуду мать родную
И отца-духарика.
Целый день по нем тоскую,
Не дождусь сухарика».
 
 
А дождешься передачки —
За три дня ее сжуешь,
Слюну проглотив, заплачешь
И поновой запоешь:
 
 
«Помню, помню, помню я,
Как меня мать любила.
И не раз, и не два
Она мне так говорила:
 
 
«Не ходи на тот конец,
Не водись с ворами!
Рыжих не воруй колец —
Скуют кандалами»!
 
 
Не забуду мать родную
И Серегу-пахана!
Целый день по нем тоскую.
Предо мной стоит стена!
 
 
Эту стенку мне не скушать,
Сквозь нее не убежать.
Надо было мать мне слушать
И с ворами не гулять!
 
 
Выдадут тебе халат,
Сумку с сухарями,
И зальешься ты тогда
Горячими слезами!
 
 
Помню, помню, помню я,
Как меня мать родила
И не раз, и не два
Она мне так говорила…
 

ЦЕПИ

 
Спускается солнце за степью,
Вдали колосится ковыль…
Холодные звонкие цепи
Взметают дорожную пыль.
 
 
Идут они с бритыми лбами,
Вдали шагая тяжело,
Ведь, видно, такая невзгода
Им всем теперь на роду.
 
 
И вот они, братцы, затянули
Про Русь, про Русь, про родную поют.
Лениво сгибают колени.
Две клячи телегу везут.
 
 
Спускается солнце за степью,
Вдали колосится ковыль…
Холодные звонкие цепи
Взметают дорожную пыль.
 

ЧУБЧИК

 
Чубчик, чубчик, чубчик кучерявый,
Развевайся, чубчик, по ветру!
Раньше, чубчик, я тебя любила,
И теперь забыть я не могу.
 
 
Бывало, надену шапку на затылок,
Пойду гулять с полночки до утру.
Из-под шапки чубчик так и вьется,
Так и вьется чубчик по ветру!
 
 
Чубчик, чубчик, чубчик кучерявый,
А ты не вейся по ветру!
А ты, карман, карманчик мой дырявый,
Вот ты не нра-, не нравишься вору!
 
 
Пройдет зима, настанет лето,
В саду цветочки пышно расцветут.
У меня, у бедного мальчонки,
Ручки да ножки цепями закуют.
 
 
Но я Сибирь, Сибирь я не боюся,
Сибирь – ведь тоже русская земля.
Развевайся, чубчик кучерявый,
Ты развевайся, провожай меня.
 
 
Чубчик, чубчик, чубчик, кучерявый,
А ты не вейся по ветру!
А ты, карман, карманчик мой дырявый,
А ты не нра-, не нравишься вору!