Текст книги "Блатные и уличные песни"

СЫНОВЬЯ

 
«Не шелестите, каштаны!», —
ветер доносит с полей.
Хочется матери старой вновь увидать сыновей.
Кто это в серенькой кепке робко стучит у окна?
«Сын это твой». – «Неужели?..»
Счастья дождалась она.
 
 
«Что ж ты стоишь у порога, не зажигаешь огня?
Ты постарела немного, милая мама моя!»
Свечи горели рубином,
праздничный стол был накрыт.
«Вот и дождалась я сына…» —
ласково мать говорит. —
 
 
Вот бы дождаться второго,
счастье бы вновь обрела…»
Сын отвернулся, ни слова…
Взгляд свой отвел от стола.
Вспомнил он лагерь суровый,
вспомнил звериный оскал,
Вспомнил убитого брата и ничего не сказал.
 
 
Запах увядшей полыни…
Мусор, пройди стороной!
Спи, мой братишка любимый,
спи, мой брательник родной…
«Не шелестите каштаны», —
ветер доносит с полей.
Хочется матери старой вновь повидать сыновей.
 

ТЫ ОТЗОВИСЬ, МОЯ ОТРАДА

 
Нависли тучи, словно грозди винограда,
Над моей больною головой.
А где ж ты, где? Ты отзовись, моя отрада!
Хочу по-прежнему я слышать голос твой.
 
 
Я помню суд – там приговор выносят,
Хотят лишить свободы на пять лет.
Ты опустила свои черные ресницы,
А слезы капали на шерстяной жакет.
 
 
В этап далекий ты меня сопровождала
И вслед этапу махнула мне рукой,
А на прощанье крепко в губы целовала
И говорила: «До свиданья, милый мой!»
 
 
На Волге лед давно уж поломался,
И с первым рейсом ушел наш пароход.
Побег из лагеря весной не состоялся,
Не жди, любимая, меня ты у ворот.
 
 
Прошло пять лет, но я не изменился.
Прошло пять лет, и кончился мой срок.
И вот теперь домой я воротился,
Покинул хмурый, пасмурный Восток.
 
 
Июньским вечером
экспресс к Москве подходит,
И из вагона выхожу я на вокзал.
Мой взгляд упорен, но любимой не находит,
И тут я понял, что немного опоздал.
 
 
Свобода – милая, чудесная награда.
Прошел мой срок, тяжелый и большой.
Ах, где ж ты, где? Ты отзовись, моя родная!
Хочу по-прежнему я слышать голос твой.
 

ЖИЗНЬ МОЯ ЖИГАНСКАЯ

 
На свет родился я маленьким ребеночком.
Отец работал, работала и мать.
А я, мальчишечка, без всякого надзорища
Пошел с блатными углы я принимать.
 
 
Так потекла жизнь моя жиганская.
Отец работает, работает и мать.
А я, мальчишечка, без всякого надзорища
Все дальше-дальше ходил я воровать.
 
 
Отец узнал про жизнь мою пропащую,
Он пригорюнился, ни слова не сказал.
А мать, узнав про жизнь мою проклятую,
Вдруг заболела и в больнице умерла.
 
 
Остался в свете круглым сиротою,
В вине я радость и горе утолял.
Так, наливай же ты, братишка, русской горькой.
Сначала выпью, потом на бан пойду!
 
 
На свет родился я маленьким ребеночком.
Отец работал, работала и мать.
А я, мальчишечка, без всякого надзорища
Пошел с блатными углы я принимать.
 

ВАНИНСКИЙ ПОРТ

 
Я помню тот Ванинский порт
И крик парохода угрюмый.
Как шли мы по трапу на борт,
В холодные, мрачные трюмы.
 
 
От качки страдали зека,
Ревела пучина морская;
Лежал впереди Магадан —
Столица Колымского края.
 
 
Не крики, а жалобный стон
Из каждой груди вырывался.
«Прощай навсегда, материк!» —
Ревел пароход, надрывался.
 
 
Будь проклята ты, Колыма,
Что названа Черной Планетой.
Сойдешь поневоле с ума —
Оттуда возврата уж нету.
 
 
Пятьсот километров тайга,
Где нет ни жилья, ни селений.
Машины не ходят туда,
Бредут, спотыкаясь, олени.
 
 
Я знаю, меня ты не ждешь
И писем моих не читаешь.
Встречать ты меня не придешь,
А если придешь – не узнаешь.
 
 
Прощайте, и мать, и жена,
И вы, малолетние дети.
Знать, горькую чашу до дна
Пришлося мне выпить на свете.
 
 
По лагерю бродит цинга.
И люди там бродят, как тени.
Машины не ходят туда —
Бредут, спотыкаясь, олени.
 
 
Будь проклята ты, Колыма,
Что названа Черной Планетой.
Сойдешь поневоле с ума —
Оттуда возврата уж нету.
 

ЗДЕСЬ, НА РУССКОЙ ЗЕМЛЕ

 
Здесь, на русской земле, я чужой и далекий,
Здесь, на русской земле, я лишен очага.
Между мною, рабом, и тобой, одинокой,
Вечно сопки стоят, мерзлота и снега.
 
 
Я писать перестал: письма плохо доходят.
Не дождусь от тебя я желанных вестей.
Утомленным полетом на юг птицы уходят.
Я гляжу на счастливых друзей-журавлей.
 
 
Расцветет там сирень у тебя под окошком.
Здесь в предсмертном бреду будет только зима.
Расскажите вы всем, расскажите немножко,
Что на русской земле есть земля Колыма.
 
 
Расскажите вы там, как в морозы и слякоть,
Выбиваясь из сил, мы копали металл,
О, как больно в груди и как хочется плакать,
Только птицам известно в развалинах скал.
 
 
Я не стал узнавать той страны, где родился,
Мне не хочется жить. Хватит больше рыдать.
В нищете вырастал я, с родными простился.
Я устал, журавли, вас не в силах догнать.
 
 
Год за годом пройдет. Старость к нам подкрадется,
И морщины в лице… Не мечтать о любви.
Неужели пожить по-людски не придется?
Жду ответ, журавли, на обратном пути.
 

СЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ

 
Облетели листья, клен стоит опавший.
Осень наступила, налетели холода.
Я сижу, скучаю… Твой платочек алый
Мне напомнил ясные глаза.
 
 
Где же ты теперь, мой цветок прекрасный?
Розы, маки, губы, блеск волны, твои глаза?
Так скажи, зачем с тобой мы повстречались?
Было мне семнадцать, я не знал, что навсегда…
 
 
Помнишь, мы бежали, волны нас сбивали,
Дождик лил нам в лица, на ресницы и глаза.
А теперь русалкой в море показалась,
Обнимая волны, плача, уплыла…
 
 
Вот прочел в письме я, что ты выходишь замуж.
Год сидеть осталось – подожди…
Как мне жаль, поверьте, в этот год последний
Много потерял надежд я и любви.
 
 
Так не верьте, парни, в девичьи слезинки.
В них обмана много, много лжи.
Так скажи, зачем с тобой мы повстречались?
Было мне семнадцать, я не знал что впереди…
 

МИЛАЯ, ПРОЩАЙ

 
Заиграли жалобно аккорды,
Побежали пальцы по ладам,
Помню я глаза твои большие
И твой гибкий, как у розы, стан.
 
 
Я напрасно счастья добивался,
Мое счастье где-то за луной.
Доставать мне, детка, его надо
Не моей преступною рукой.
 
 
Строил я канал Белобалтийский,
В Мурманске я тоже отбывал.
Тяжкий труд ведь не для всех полезен.
Он мне исправимости не дал.
 
 
И теперь как тип неисправимый
Я бреду в этап в Колымский край.
Этот путь, наверное, последний,
До свиданья, милая, прощай.
 

ПЬЮ ЗА МАТЕРЕЙ

 
Осенний шептал ветерок.
Падая, листья шуршали.
Я выхожу на перрон,
Где меня долго так ждали.
 
 
Пусть не пришла
Ты к поезду встретить сыночка,
Я сам могу тихо дойти
До милого мне уголочка.
 
 
Но, оказалось, пришла!
Что тут скрывать, скажу прямо:
Долго ты сына ждала,
Милая, родная мама!
 
 
Нежные глазки твои
Блеснули тогда на закате,
Когда к материнской груди
Прижался сынок твой в бушлате.
 
 
«Сын мой родной! —
Ты, вся в слезах, прошептала, —
Сын мой вернулся домой,
И жизнь моя радостней стала!»
 
 
Скажу я ей тихо: «Веди,
Веди меня в ту же избушку,
Где в детстве я плакал тайком,
Когда затеряю игрушку.
 
 
Где вырос я,
Где лаской твоей был согретый,
Где в детстве гонял голубей
Порою на крыше раздетый».
 
 
За круглым семейным столом,
Полнее бокал наливая.
Шипучим «Шампанским» вином,
Я пью за тебя, мам родная!
 
 
Пью за матерей,
Что сына с тоской провожают,
Ну а потом с лагерей
Седых на перронах встречают.
 

ЕДЕТ КАРЕТА

 
Едет карета по улице темной,
В ней два лягавых сидят.
Я между ними с руками связными,
В спину два дула глядят.
 
 
Помнишь, ты, милая, шла ты, строптивая,
Я ж тебя там не бросал.
Годы промчались, и мы повстречались,
Я тебя «милой» назвал.
 
 
Ты полюбила за нежные ласки,
За кличку мою «Уркаган»,
Ты полюбила за крупные деньги,
За то, что водил в ресторан.
 
 
Моя дорогая… Моя дорогая,
Ты помнишь, как вместе с тобой
Мы целовались и обнимались,
И я восхищался тобой?
 
 
Помню, подъехали трое на санях
И звали на дело меня.
А ты у окошка стояла и плакала
И не пускала меня.
 
 
Ты говорила мне, что очень строгий
Войдет в силу новый закон.
Я это знал, но тебе не сказал, что
Он в августе был утвержден.
 
 
Тебя не послушал, зашел в свою комнату,
Взял из комода наган.
Слегка улыбнулся и в путь устремился,
Лишь взгляд твой меня провожал.
 
 
Помню, подъехали к зданью огромному,
Встали и тихо пошли,
А кони с подельником с места сорвались
И затаились в ночи.
 
 
Помню, зашли в это зданье огромное —
Кругом стоят сейфы, шкафы.
Деньги советские, марки немецкие
Смотрят на нас с высоты.
 
 
Помню, досталась мне сумма огромная —
Ровно сто тысяч рублей.
И нас, медвежатников, ВОХРа из МУРа
Всех повязала во тьме.
 
 
Едет карета по улице темной,
В ней два лягавых сидят.
Я между ними с руками связными,
В спину два дула глядят.
 

ЖЕНА

 
В городке далеком где-то
Одиноко ты живешь.
Как весеннего рассвета
Ты меня все время ждешь.
 
 
Тяжела тюрьмы дорога,
Не бывавшим не понять.
Подожди еще немного,
Может, встретимся опять.
 
 
Вспомню милые улыбки,
Вспомню сталь прелестных глаз.
И вполголоса, тихонько,
Я спою последний раз.
 
 
Женушка-жена, только ты одна,
Только ты одна в душе моей.
Где бы ни был я, милая моя,
Нет тебя дороже и милее.
 
 
Как всегда, меня ты встретишь.
Я спрошу: как ты живешь?
Ты мне ласково ответишь
И любимым назовешь.
 

БУТЫЛКА ВИНА

 
Пропою сейчас я про бутылку,
Про бутылку с огненной водой.
Выпьешь ту бутылку, как будто по затылку
Кто-то примочил тебя ногой!
 
 
Бутылка вина – не болит голова.
А болит у того, кто не пьет ничего!
 
 
А вот стоят бутылочки на полках,
В магазинах молча ждут гостей,
А ханыги, словно злые волки,
Смотрят в них из окон и дверей.
 
 
Бутылка вина – не болит голова.
А болит у того, кто не пьет ничего!
 
 
В каждой капле есть твое мгновенье,
В каждой рюмке – собственная жизнь,
В каждой есть бутылке преступленье,
Выпил – со свободою простись!
 
 
Бутылка вина – не болит голова.
А болит у того, кто не пьет ничего!
 
 
Хорошо к бутылочке прижаться,
Еще лучше – с белой головой.
Выпьешь три глоточка —
получишь три годочка,
Сразу жизнь становится иной.
 
 
Бутылка вина – не болит голова.
А болит у того, кто не пьет ничего!
 
 
Уж давно бутылочки я не пил
За тюремной каменной стеной,
А в душе зияют мрак и пепел,
Он меня не греет уж давно.
 
 
Бутылка вина – не болит голова.
А болит у того, кто не пьет ничего!
 

КРАЯ ОТДАЛЕННЫЕ

 
Завезли нас в края отдаленные,
Где леса и болотная ширь.
За вину, уж давно искуплённую,
Заключили в былой монастырь.
 
 
И забилося сердце кручиною,
И наполнилась грудь тут тоской.
Порешили мы, трое молодчиков,
Пробираться тихонько домой.
 
 
Трое суток бежали без устали,
Но хотелося нам отдохнуть.
Кстати, в поле сарай был заброшенный.
Порешили все трое уснуть.
 
 
Но в сарай тот нежданно-негаданно
Вдруг облава на нас набрела.
Нас обратно везти не приказано.
Так судьба уж была решена.
 
 
Но обратной дорогой знакомою
Беглецов тихо стража ведет.
Тридцать верст провела и раздумала.
Что случилося? Каждый поймет…
 
 
Расстреляли далёко на Севере,
Расстреляли небрежной рукой.
А крестьяне селения местного
Заровняли могилки землей.
 
 
Не придут к ним родные, знакомые,
Дом последний уже отыскав,
Только поминальную песенку свою
Будут вечно о них напевать.
 
 
Шлю проклятья я вам, безказармные,
У кого поднялася рука!
Может петь, кто страдал там на Севере,
Но не ждал он такого конца…
 
 
Завезли нас в края отдаленные,
Где леса и болотная ширь.
За вину, уж давно искуплённую,
Заключили в былой монастырь.
 

ХОЧЕТСЯ ДОМОЙ

 
Костюмчик новенький,
колесики со скрипом
Я за тюремную холстину променял.
За эти восемь лет немало горя видел,
И не один на мне волосик полинял.
 
 
А на дворе хорошая погода,
В окошко светит месяц молодой.
А мне сидеть еще четыре года,
Душа болит, как хочется домой!
 

ПРОЩАЙ, СВОБОДА

 
«Комиссионный» решили брать,
Решил я мокрым рук не марать.
Схватил я фомку, взял чемодан,
А брат Ерема взял большой-большой наган.
 
 
«Комиссионный» решили брать,
Решил я мокрым рук не марать.
Мигнул Ереме, сам – в магазин,
На стреме встал один-единственный грузин.
 
 
Грузин, собака, на стреме спал,
Легавый быстро его убрал.
Раздался выстрел – я побежал,
Ерема тепленький у выхода лежал.
 
 
Исколесил я полста дворов,
Сбивал со следа всех мусоров,
На третьи сутки в подвал попал,
Биндюжник Васька через сутки есть давал.
 
 
Проплыли тучки, дождей прилив,
Надел я снова шикарный клифт,
Одесским шмонам кишки пустил
И на хавиру к своей Машке привалил.
 
 
Остановился я у дверей,
Ко мне подходит какой-то фрей,
Я знал, что раньше он здесь не жил,
И потому винтить отсюда предложил.
 
 
Он вскипишнулся: «Я старый вор,
Могу попортить тебе пробор…»
По фене ботал, права качал,
Схватил по тыкве и надолго замолчал.
 
 
Часы на стенке пробили пять,
И только с Машкой легли в кровать —
Вдруг кто-то свистнул – я на крыльцо,
Двенадцать шпалеров уставились в лицо!
 
 
Заводят воров, нас во дворец…
Я, право, думал, ребята, пришел конец!
Я, право, думал, что взят один…
А на скамейке сидел остриженный грузин.
 
 
Он что-то судьям, падла, двое суток пел.
А на третьи сутки я не стерпел.
Я крикнул судьям: «Кончай балет!»
А прокурор еще добавил пару лет.
 
 
Прощай, свобода! Прощай, Ерема!
Мы каждый едем своим путем.
Начальник к морю, на берег в Крым,
Грузин – в Тбилиси,
а я, без паспорта, в Нарым.
 

ПОД ЗВУКИ БОКАЛОВ

 
Я слишком много пережил.
Как посадишь рассаду – так вянет она,
Так и годы уходят в туман.
А любви мое сердце не знает.
Сколько слёз впереди – океан…
 
 
Запоешь – сердце слушает строго,
Понимает рассудок ума.
Молод я, пережил слишком много —
В этом жизнь подтверждает сама.
 
 
Все свои ядовитые плоды
Отдает мне решетка, тюрьма.
Отобрала мне в жизни свободу
И навеки с собой унесла.
 
 
Потерял я в тайге чувства. Ласки,
Разошлися в тумане, как дым.
Может чьи-нибудь карие глазки
Вспоминают меня молодым.
 
 
Вспоминают под звуки бокалов…
Я умел свою жизнь веселить…
И, мне кажется, в жизни немало
Я плохого сумел пережить…
 

С СУДЬБОЮ ПОБОРОТЬСЯ

 
Судьба во всем большу роль играет
И от судьбы далёко не уйдешь.
Она тобой повсюду управляет:
Куда велит – покорно ты идешь.
 
 
Друзья мои, судьбы скрывать не буду,
Правдивым быть пред вами я хочу.
Я буду петь с открытою душою,
Что мне дала судьба – я вам скажу.
 
 
Там далеко есть Родина родная,
Где жил отец, не помню я его.
И жаль одно, что в муках умирая,
Не обнял он сыночка своего.
 
 
Он с малых лет преступностью занимался
И заболел чахоткою в тюрьме.
Он молодым на каторге скончался
И все наследство передал он мне.
 
 
Чтоб легче жить, работала мамаша,
Я ж потихоньку начал воровать.
«Ты будешь вором, точно как папаша», —
Твердила мне, роняя слезы, мать.
 
 
Не слушал я мамаши наставленья
И не молился Богу пред двором,
Я исполнял судьбы своей веленья
И шел тропой, проложенной отцом.
 
 
Когда же мне семнадцать лет минуло,
И принял уж меня преступный мир,
Волною быстрою меня хлестнуло,
Я ревизором стал чужих квартир.
 
 
В ком сила есть с судьбою побороться,
Боритесь вы до самого конца.
А я ослаб, поэтому придется
Мне до конца идти тропой отца.
 
 
Когда мне минуло лет шестнадцать,
Умер тогда же мой отец.
Не стал я матери бояться своей
И сбился с пути да я вконец.
 
 
Стал по трактирам я шататься,
Научился водку пить.
И воровать я научился,
И стал я по тюрьмам жить.
 
 
Старший брат мой был здоровый,
Хотел он со мною на разбор пойти,
Но, когда он увидел
с кем знакомства я веду,
Боялся ко мне он подойти.
 
 
Двадцать первый год минуло —
Во солдаты отдали.
Солдатская служба надоела мне,
Нашел я дорожку, как уйти.
 
 
Уехал в город я Одессу,
Нашел моих товарищей кружок.
Продал я казенную шинельку,
Купил себе вольный сюртучок.
 
 
Едва ль я вечера дождался,
Ушел к своим товарищам на скок.
И сильно я с ними поругался,
И выбил я раму из окна.
 

ДЕВУШКА

 
Это было давно, год примерно назад,
Вез я девушку в тройке почтовой:
Круглолица была, словно тополь, стройна
И покрыта платочком пуховым.
 
 
Попросила она, чтоб я песню ей спел.
Я запел, и она зарыдала.
Кони мчались стрелой, словно ветер шальной,
Словно сила нечистая гнала.
 
 
Вдруг казачий разъезд переехал нам путь,
Наши кони, как вкопанные, встали.
Кто-то выстрелил вдруг прямо в девичью грудь,
И она, как цветочек, завяла.
 
 
Перед смертью она рассказала мне все,
Как из лагеря ночью сбежала.
«Коль не смерть бы моя – я бы стала твоя,
И навеки твоею осталась…»
 
 
Видишь, парень, вдали холм высокий стоит,
Холм высокий, поросший травою?
А под этим холмом крошка-девушка спит,
Унеся мое сердце с собою…
 

МАМА, МИЛАЯ МАМА

 
Вот сижу я на нарах, вспоминаю про детство,
Вспоминаю про детство и отца своего…
Ах, зачем меня мама отдала в воспиталку?..
Понадеялась мама: воспитают меня…
 
 
А меня воспитали, как цыганскую шайку,
Научили свободу больше жизни любить.
Летом в жаркую пору угоняли нас в горы.
В непосильной работе рвал я жилы свои.
 
 
Летом в жаркую пору угоняли нас в горы.
В непосильной работе тратил силы свои.
 
 
Но однажды на воле разрешили напиться,
Разрешили напиться холодной воды.
Чья-то мама чужая нам воды подавала,
Головой вслед кивала, утирая слезу.
 
 
А наутро нас снова на работу погонят,
Снова кирка с лопатой приласкают меня…
Мама, милая мама! Ты сама виновата,
Что ласкает лопата вместо мамы меня.
 
 
Мама, милая мама! Ты сама виновата,
Что ласкает лопата вместо мамы меня.
 

МНЕ ТЯЖЕЛО

 
Мне тяжело о прошлом вспоминать,
Сидя в тюрьме весеннею порою.
Там за стеной свобода дорогая,
Сияет ярко солнце надо мной.
 
 
Стремится сердце к Родине далекой,
Которой я не видел много лет,
Но не видать мне милой синеокой,
Не для меня пришел весны рассвет.
 
 
Я верный сын преступности, разврата.
Не мучай сердце, красная весна!
Остался путь в Орловский изолятор,
Где изнывает в камерах шпана.
 
 
Любимая найдет себе другого.
Чему уж быть – того не миновать.
Никто, никто не вспомнит про блатного,
Прольет лишь только горьки слезы мать.
 
 
Поплачет мать и, свыкнувшись с тоскою,
Она поймет: напрасно сына ждать.
Он был рожден, чтоб рано за стеною
Чекистам жизнь безвинную отдать.
 
 
Мне тяжело о прошлом вспоминать,
Сидя в тюрьме весеннею порою.
Там за стеной свобода дорогая,
Сияет ярко солнце надо мной.
 

ДЗЫНЬ-ДЗЫНЬ

 
Жили-были два громила.
Дзынь-дзынь-дзынь.
Один – я, другой – Гаврила.
 
 
Дзынь-дзынь-дзынь.
Если нравимся мы вам.
Драла-фу, драла-я.
Приходите в гости к нам.
 
 
Дзынь-дзара!
Мы вам фокусы устроим.
Дзынь-дзынь-дзынь.
Без ключа замок откроем.
 
 
Дзынь-дзынь-дзынь.
Хавиру начисто возьмем.
Драла-фу, драла-я.
А потом на ней кирнем.
 
 
Дзынь-дзара!
Не успели мы кирнуть.
Дзынь-дзынь-дзынь.
А легавый тут как тут.
 
 
Дзынь-дзынь-дзынь.
Забирают в ГПУ.
Драла-фу, драла-я.
А потом везут в тюрьму.
 
 
Дзынь-дзара.
Девять месяцев проходят.
Дзынь-дзынь-дзынь.
Следствие к концу подходит.
 
 
Дзынь-дзынь-дзынь.
Собираются судить.
Драла-фу, драла-я.
Лет на десять посадить.
 
 
Дзынь-дзара.
Вот мы входим в светлый зал.
Дзынь-дзынь-дзынь.
Судьи все давно уж там.
 
 
Дзынь-дзынь-дзынь.
А налево прокурор.
 
 
Драла-фу, драла-я.
Он на морду чистый вор.
 
 
Дзынь-дзара.
Сидит справа заседатель.
Дзынь-дзынь-дзынь.
Мой старейший он приятель.
 
 
Дзынь-дзынь-дзынь.
А налево – заседатель.
Драла-фу, драла-я.
Он карманов выгребатель.
 
 
Дзынь-дзара.
Что сказать вам про судью.
Дзынь-дзынь-дзынь.
Знают – он берет. Даю.
 
 
Дзынь-дзынь-дзынь.
Получивши деньги в лапу.
Драла-фу, драла-я.
Станет он родным мне папой.
 
 
Дзынь-дзара.
Тут защитничек встает.
Дзынь-дзынь-дзынь.
И такую речь ведет.
 
 
Дзынь-дзынь-дзынь:
«Греха на душу не брать,
Драла-фу, драла-я,
Я прошу их оправдать».
 
 
Дзынь-дзынь-дзынь.
Ну проходит тут и час.
Дзынь-дзынь-дзынь.
Оправдали судьи нас.
 
 
Дзынь-дзынь-дзынь.
Ксивы на руки вручают.
Драла-фу, драла-я.
И на волю отправляют.
 
 
Дзынь-дзара.
Вот мы входим в ресторан.
Дзынь-дзынь-дзынь.
Гаврила – в рыло, я – в карман.
 
 
Дзынь-дзынь-дзынь.
Бочата рыжие срубили.
Драла-фу, драла-я.
А потом на них кутили.
 
 
Дзынь-дзынь-дзынь.
Жили-были два громила.
Дзынь-дзынь-дзынь.
Один – я, другой – Гаврила.
 
 
Дзынь-дзынь-дзынь.
Если нравитесь вы нам.
Драла-фу, драла-я.
Приходите в гости к нам.
Дзынь-дзара!
 

С НОВЫМ ГОДОМ

 
Ровно стрелки в двенадцать сойдутся,
Новый год вся встречает страна.
Я хочу в этот час улыбнуться,
С Новым годом поздравить тебя.
 
 
На балу, возле елки играя,
Среди юных друзей и подруг,
Если можно, то вспомни, родная,
Где находится верный твой друг.
 
 
Если можно, то выпей немножко
За того, кто в чужбине живет,
За его дорогую свободу,
За которой к тебе он придет.
 
 
Мы с тобой далеко друг от друга,
Нас и это с тобой не страшит.
Я в тайге, а ты в солнечном крае,
Но любовь среди нас будет жить.
 
 
Я же дал тебе честное слово,
Мой любимый, единственный друг!
Я тебя никогда не забуду,
Про меня, милый друг, не забудь!
 
 
Ровно стрелки в двенадцать сойдутся,
Новый год вся встречает страна.
Я хочу в этот час улыбнуться,
С Новым годом поздравить тебя.
 

ЗОНА

 
Ах ты, зона, зона – в три ряда колючка…
А за зоной – роща вдаль зовет меня.
А по небу синему – золотые тучки
В сторону любимую всё меня манят.
 
 
Ой ты, воля, воля, как тебя дождаться?
Той поры счастливой, радостного дня?
Выйду я на волю и к тебе прижмусь я…
Знать бы, дорогая, доживу ли я?
 
 
Ну а если даже захлебнусь я кровью,
Упаду в предзонник с пулею в груди.
Ты не плачь, родная! Слезы не помогут…
Лучше ты проклятья им свои пошли.
 
 
Меня зоны эти поломать не смогут,
Ни шизо, ни крытка душу не сомнет.
Я пройду по зонам воровскою мастью
И дойду до дому, где родная ждет.
 

А СЛЁЗЫ КАТЯТСЯ

 
Сидю я цельный день в темнице,
В окно тюремное глядю…
А слезы катятся, братишка, постепенные
По исхудалому мому лицу.
 
 
Ходю я цельный день в халате —
Одни сплошные рукава.
Шапчонку я ношу,
как видишь ты, на вате,
Чтоб не зазябла голова.
 
 
Готов я голыми руками
Окно тюремное сломать,
Да жаль, братишечка,
я скован кандалами,
Мне нипочем не убежать…
 
 
Меня заметют часовые.
Окликнут раз, окликнут два…
Потом взведут они курки свои стальные
И враз убьют они меня.
 
 
Так что ж ты ходишь пред тюрьмою?
Зачем ты мучаешь меня?
Ведь ты гуляла, стерва, с кем попало!
Совсем забыла про меня!
 
 
Так не ходи ж ты пред тюрьмою
И не звени подборами.
Катись ты, девочка, к такой-то,
стало быть, матери
С такими разговорами!