Текст книги "Обернулся, а там – лес"

Гала Узрютова
Обернулся, а там – лес. Стихотворения

Рыбное яблоко

*

Читая стихи Галы Узрютовой, я ловлю себя на мысли, что понимаю, для чего они написаны. Стихи могут быть виртуозны, прекрасно оркестрованы, пронизаны чувствами и смыслами – и при этом никак не соприкасаться с душой читателя. Озноб, беспричинная радость, удивление – эти детские чувства передаются тебе потому, что их испытал сам автор. Гала Узрютова передает опыт, возникший в момент написания текста. Пусть этот момент готовился годами, но само открытие и трансформация слов в чудо происходит на наших глазах.

Небольшие по объему, но необычайно емкие стихотворения похожи иногда на карандашные наброски или на импровизации на неведомом музыкальном инструменте. То ли флейта, то ли скрипка. Гибрид флейты и скрипки. Это не лирическая поэзия, утверждающая уникальность личного существования. Мы имеем дело с какой-то более древней формой творчества. Песня, заговор, мольба, молитва. Не стилизация, не имитация, а именно воссоздание жанра из материала сегодняшнего дня. Гала уходит в лес, слушает там песни леса и потом возвращается назад. Место возвращения не определено. Испания? Португалия? Аэропорт Хельсинки? Симбирск? Сестрорецк? Автор постоянно находится в своем мире и по существу никогда его не покидает. Она в нем родилась (выдумать такие вещи невозможно) и теперь этот мир обустраивает. С небывалой серьезностью. Самоотверженно. Прилежно.

Нелинейность образов Галы Узрютовой может отсылать к поволжскому фольклору, а может и не отсылать. Нечто этническое и даже колдовское проступает сквозь ее тексты, но не нарочито. В данном случае совершенно неважно, какое знание за этим стоит: книжное или интуитивное. Я догадываюсь, что она много читала и читает. Но она не форсирует культуру, не играет с ней, не выпячивает ее. Ей хватает собственной интонации, вбирающей опыт предшественников, но выносящий его за скобки. На второй план. Интонация – ключевое слово для понимания поэтики Галы Узрютовой. Чистота интонации. Четкость плача. Узнаваемость голоса.

Узрютова – один из самых «безумных» поэтов в своем поколении. К счастью, это «контролируемое безумие». Оно не только находится в поисках гармонии, оно ее практически обрело. Образный строй стихов Узрютовой не умозрителен, а физиологичен. То, о чем говорит, она «прочувствовала на своей шкуре» и смогла облечь в слова. Физиология бормотания незаметно прокладывает дорожку через душевность в духовность, смешивает их, меняет местами. Это языческая практика. Отмена иерархий и масштабных линеек. Точкой отсчета может стать детство, первая любовь или страшная беда. Гала Узрютова начинает строить свою поэтику с некоторого предполагаемого нуля, опираясь на свое отчаяние и счастье. Многочисленные посвящения поэтам-современникам в книге говорят скорее о том, что она любит поэзию и умеет быть благодарной тем, кто живет и пишет в настоящее время. Такое могут позволить себе только состоявшиеся поэты и сильные люди.

Вадим Месяц

В лес

«нетрог нетрог его, поле сытое…»

 
нетрог нетрог его, поле сытое
трава идет с ним по локоток
видно макушку – не слышно ног
 
 
же море, же соль, жернова
перемалывают ласточек на
черное и белое
нетрог же ласточек
 
 
что ему делать
с твоим лицом в окне
если ты смотришь в комнату, а не вне
если родился в этой, не стой в той стороне
снег как замерзший свет
крошится не на всех
имени его нет – же море, же близко, же соль, жениться
ему только с травой
 

«из всех других ты почему-то…»

 
из всех других ты почему-то это яблоко спасал
 
 
яблоки загодя будут истоптаны, под ноги бросят сочить,
светом измятое рыбное яблоко в гавани станет входить,
морем мироточить.
лица уже сдобны, как на масленицу. в это стрелять или в то
яблоко, что не стоит, а покатится. конница давит вино,
нет на кресте никого.
в снег оживают из мякоти косточки и заплывают за дно
 

«с подветренной стороны затишок нашли…»

 
А что бы со всеми нами сталось, кто всех
из месяца в месяц, вот
так, из года в год, –
если не вечное эхо –
не этих вод?
 

Сергей Морейно

 
с подветренной стороны затишок нашли
затишок нашли
окромя него туда все срыбились
срыбились
из-под воды ноги его видны
сваями растут сваями
лето хотели в тиши сидеть да сзимились
ноженьки, где вы ноженьки
преломите ледень, преломите
в затишок нетронутый приходите
 

«языки запоминаются в детстве…»

 
Так мало осталось того, что по-прежнему бы
меня занимало [интересовало].
Возможно само это малое [маленькое]
[сама эта малость]
одно [одна] только и занимает меня
измерением ее [его] параметров [периметров]
я занята [занят] целый день [целыми днями].
 

Гали-Дана Зингер

 
языки запоминаются в детстве
когда свет комнатен и протяжен
когда за пунктиром забора
нет стола и нет стульев,
а есть – одна сплошная поземка
но ландыши на белом не белы
они, как и все сосны, проточны
 
 
у кого длинны руки – собирает вишню
у кого винограден голос – ведет остальных через мост
у того зимен отец – кто безлетен
 
 
языки забываются в детстве
но их гул еще пчелен все лето
в метели из окна и обеда
 
 
языком немеют мне или не мне
ко мне или ото мне
обо дне об одном дне – не об этом
 

«катится-катится голубой вагон…»

 
катится-катится голубой вагон
в каком Бог – он
и сам вагон – и катится он
завернет за угол – видно начало
в начале был вагон – а потом и весь он
рельсы-рельсы перетоптали – в обе стороны – еще и в третью
в каждом вагоне – по человеку, если идти от головы поезда,
и по три человека – если считать с хвоста
 

«с берега-берега гром гребет…»

 
с берега-берега гром гребет, плотник в поту собирает плот.
беден, как рыба, его живот. люди живут не к нему, а от.
катится-катится, как игра, топот превыпуклого бревна.
по локоток ты уже застиг. бархатен день – шубунит старик.
ссорится-ссорится сор в избе, и начинает окно шмелеть.
что не растаяло – то все ледь. из винограда забросил сеть.
в детской из ели его узде не вынимает плечей по плеть —
деть тебя или не деть
 

«и такая настала вокруг спина…»

 
цельный снег
в тишине отражался, как сумасшедшие – след
в след
 

Хендрик Джексон (перевод Алексея Парщикова)

 
и такая настала вокруг спина,
что стояла из трех ни одна
 
 
ледяное яйцо с красно ярким желтком
так при тридцать семи закипает, что стекает
стеклом этот жар в скорлупе – стеклодувы его раздувают.
раз и два, раз и два – раз на выдох, а шорох на вдохе.
выходи ты одна из вспотевшего льда,
раз желтком ничего не выходит
 
 
через десять минут не растает яйцо,
                                      из какого бы льда ни рождалось
урожай соберет ярко-красное дно,
                                             куда все это лето стекалось.
 
 
через десять минут не растает яйцо,
                                      из какого бы льда ни рождалось.
ты же знаешь, что это яйцо изо льда —
                                       скорлупа его только взрывалась
 

«искали его искали…»

 
искали его искали, где, говорят, мальчик наш
где трава высока, там нет его
где топтана – пуще прежнего нет его
родили, а он куда-то делся
ааа-ааа, разве так можно
ааа-ааа
как же его тело? зачем оно?
побежали ноги ноги быстрее воды
голова качается, переминается в воздух принимается
долог околоток, длинна закута, мы зовем тебя-тебя,
                                                                 а ты не слышишь
где твои уши, зачем – тогда – тебе уши
если слово названо, кто-то должен его услышать
ты говорил, говорил да выплевывал, а учили – чтобы жевал
жевал пережевывал
глух и нем глух и нем и ел бы
да где твой рот, мальчик, где твой рот?
 

«так много холмов…»

 
Ясная, невыносимая явь
избываемая тремя ветрами
 

Виктор Качалин

 
так много холмов – так много лесов
как же все это вынести как же все это вынести
куда ни пойдешь – везде холмы и леса – холмы и леса
даже если стоишь – рядом стоит холм или лес
даже если скажешь слово – оно уйдет эхом в лес —
                                           хом – ом – в ес – эс – с – с
тук-тук – кто в холме лежит – кто в лесу сидит
нас нет дома – нас нет дома – у нас нет дома
пуганая сова – нестриженая голова —
                                               и кусок чего-то знакомого
из стволов кровь идет – кровь идет —
                                                засыхая березовым соком
ни до кого нельзя уже долюбиться – только дозвониться
из-под земли гулом жжет – абонент недоступен —
                                                               трубку не берет
а в лесу праздник – и хоровод идет – и хоровод идет
 

«кричали птицы, мальчики молчали…»

 
кричали птицы, мальчики молчали
 
 
молчали птицы, мальчики кричали
не знали, что в лодке стоять нельзя, поэтому стояли
и если бы могли, то называли бы
все те места, куда их весла не попали
 
 
меня сегодня на руки не взяли
сказал один – завернут в одеяле
меня сегодня даже не качали
сказал второй – в линялом покрывале
 
 
они друг друга сильно обнимали
кричали птицы, мальчики молчали
 

«У моста стоит собака…»

 
У моста стоит собака – что ей надо,
Что ей надо?
Старик идет, дряхлея, – куда он идет,
Куда он идет?
Ждет девушка у метро – кого она ждет,
Кого она ждет?
Начался ливень и льет – зачем он льет,
Зачем он льет?
Драконит коробку ворона – куда ее тащит,
Куда ее тащит?
Он смотрит на них из окна – почему он не идет с ними,
Почему он – не идет – с ними?
 

«Чьи это дома…»

 
Чьи это дома
Я бы сказал, ничьи
Если бы была в окне голова
И в горшке астра цвела
Были бы они чьистые
Маленькие чужие дома
А теперь жизнь нова, вынула
Из почтового ящика – понесла
Назови хоть одного, кому то письмо дошло
Сквозь парун и через сосны окраюшки
С полной сумкой писем проходит-сгибается
С той стороны номера домов начинаются
С этой – кончаются
 

«перекатываясь в голени изо рта…»

 
перекатываясь в голени изо рта
выпадает – вот и пережита
 
 
у чужого во рту снежок
не лезет в лунку бильярдный шар
это ты столько намолчал
это ты не пел, а дитя качал
 
 
и все это – у одного него
на ногах, в гвоздях и на голове
капли впитываются по сухой траве
и стоят варварушки на крове
 
 
поднимают на руки по ночам
я тебя когда-то не докачал
 

«шершавые болтаются старухи…»

 
шершавые болтаются старухи на ветру —
то лето не кончается, то три весны в году —
и затевает первая – а где же дед – мой – дом —
вторую слышно громче – и сына – нету – в нем —
никогда со двора я уже не уйду – третья воя в ветра поддувает —
а четвертая землю ногой причитает —
– где все люди – где все люди – где все люди —
раз и два и три водит руками – дочери сыпет в подол
и несет ей на стол – ягоды – какие твои годы – погодила бы ты
 

«убывает дерево кажущейся норой…»

 
Просто земля,
которую ты – так,
любишь;
голубовата на цвет, если кто не знает.
 

Федор Васильев

 
убывает дерево кажущейся норой
человека нет ни внутри, ни.
снаружи он стоит – и я к тебе стою, небо обратно, и деревья возвращаются тоже
 

«видел ли ты женщину…»

 
видел ли ты женщину больше себя?
а она тебя – видела?
держала тебя в руках, как октябрятскую звездочку,
пока ты давал клятву?
говорил ей, что чужие жизни неприятны,
когда хочешь заснуть, а соседи спускают воду
                                           и ворочаются в кровати?
говорил?
помнишь, на новый год к тебе пришел снеговик?
ты стоял на стуле и читал хлеб наш насущный
                                                        даждь нам днесь
думал, это Он пришел
снеговик слушал, а ты запинался и начинал снова
пока он не затаял
женщина больше тебя налила снеговика в ведро
                                              и поставила на балкон
ты спросил, придет ли он еще, и сказал,
что уже не будешь запинаться
Он и не уходил, – ответила женщина больше тебя
ты пошел на балкон проверить
но ведро было пусто – Им
 

«Посреди травы…»

 
Посреди травы, посреди травы он лежит —
Голову на бок не повернет,
Где у травы середина – где у травы бок.
Как лег, так и смог —
А не смог – кто ему скажи,
У травы нет ног —
Рта травы – за нее – жужжит:
У травы все живы – у травы – все живы
 

«где насолено – там вода…»

Бесчисленно то, чего нет

Шамшад Абдуллаев

 
где насолено – там вода
 
 
имя было такое, что стерлось
имени не было, было – другое – и шло
а имя остановилось
 
 
так покидали эти дома
что мироточили окна
у кого дерева – два ствола
у кого два дерева стёкол
 
 
руками можно было, не было льзя
а руки где? где теперь руки?
косточка издалека слышна
имя осталось, не стали руки
 
 
в подсоленном небе стоит вода
 

«Если будет смеркаться…»

 
Если будет смеркаться, куда мы пойдем?
И как ночью мы дом тот найдем, где ждет нас собака?
И кого мы оставим на нем?
И кого – мы оставим – на нем?
Или снова Его позовем?
Или снова – Его – позовем?
Но Его – предадут – только – завтра.
Если крест – это дом, то куда мы пойдем?
И кого – мы оставим – на нем?
Мы на ощупь идем – мы – на ощупь – идем —
И на ощупь нам – лает собака
 

«если четырнадцать человек…»

 
если четырнадцать человек – это две недели людей
значит, я один день
 
 
этот куст так костисто пуст
как туманом полностью обезлюден город
сорок лет мальчик жил и смотрел, как гусь
достает перо и вставляет его за ворот
 
 
самый мальчик маленький на земле
не может больше расти
с пяти сантиметров до десяти город был
                                              для него высок и долог
сантиметров с одиннадцати до семнадцати
                                                   старухи его любили
с восемнадцати до пятидесяти
                      с ним никто не говорил – не говорили
 
 
гусь – на стол, а мальчишка – в лес
так бескрыло на дерево влез
что перо на макушке встало
прибавляя не рост так вес
 
 
упало
 

«раз, два, три, четыре, пять…»

 
раз, два, три, четыре, пять
кто не спрятался —
меня в этом лесу нет —
я в нем не виноват
и имя мое – не папоротник
и лес этот – не мой
кто не спрятался, тот не виноват
лес кончается за мной
качается и тот, и другой
я иду искать
 

«шае шае шае шенешься…»

 
Скоро полночь: храпит жеребец землю копытом роет
я подпоясался туго
и жду заяц браток.
 

Улдис Берзиньш (перевод Сергея Морейно)

 
шае шае шае шенешься и вытупишься шае шае
дерево, кажется, тебя заметило шае шае
и корнеется за тобой
и плетется
шае шае спешаешь и шае шае
сосны были, не обращали, а шае шае и шае шае
корни пятками оглашались
шаешь ли шаешься шае шае
ветки уже волосами стали
шае шае и шае шае
шае шае и шае шае
шае шае и шае шае
 

Песни, доносящиеся из леса

«родила родную родила она…»

 
родила родную родила она
человека-человека
в дом несла
от реки к лесу дома везли
нянчили бревна, валили пни
 
 
– ты же, выворотень, меня любил
   сети на рыбу ставил, цветы носил
– дура ты, старуха-старуха
   то зима была
– на, милый, снега с того куста
   все порастаяло, пока несла
   снега-то снега в этом году
   по своим следам до дома дойду
 
 
урожай стынет
и внук нейдёт
яблоня опадает
яблоко упадет
 
 
яблоня опадает
яблоко упадет
 

«я ли или не я ли…»

 
я ли или не я ли
в ясли меня сажали
не я ли не я ли не я ли
я ли или не я ли
 
 
куда ни пойдешь, настает вокзал
ваше место – семнадцатое нижнее
садишься в черную келью
а напротив люди наги
уже режут яблоки
они так наги, так наги
что слышат слова проводника
не пачкайтесь
хотя их мажет весь вагон
проводник меняет билеты на овец и горлиц
те венчаются в проходе
волхатые спотыкаются,
но идут сквозь
керамический вой сношенного поезда
некоторые едут к
другие – от
но все – одной дорогой
сильная женщина считает шаги до семи
разворачивается, идет обратно
разворачивается, считает до семи
идет обратно
разворачивается
у мужчины на боковушке краснеют глаза
проводник просит надеть наклювник на петуха
но уже далека его кукарека
слышна только кровь проводника, видна рука
– Рано еще, он только зашел в последний вагон
– Не я ли, не я ли должен его встретить?
   Не я ли, не я ли, не я ли?
   Я ли или не я ли?
– Темно, споткнешься – я пойду,
                            в каком из двенадцати вагонов ты?
   Иди быстрее,
   Что делаешь, делай скорее
   я ли или не я ли
   я ли или не я ли
 
 
– Недолго уже быть мне с вами.
 
 
окна запотевали, окна запотевали
яблоки сердцевиной тамбуры освещали
горлицы нагих и овец прижимали
я ли или не я ли
я ли или не я ли
 
 
– Приду к вам, а вы не знали
 Смотрите меня в окно
 
 
окна запотевали, окна запотевали
я ли или не я ли
я ли или не я ли
не я ли не я ли не я ли
в ясли меня сажали
 

«Посадили меня на осла и везут…»

 
Посадили меня на осла и везут, и везут —
                                    и Везувий становится ближе.
Соглашают они до конца меня, соглаша —
                               соглаша – юсь быть выше для —
Для кого-то, может быть, – ниже
 
 
Ноги здесь мои не достают меня, и меня —
                                     и меняют, считая неслышно.
Имени ни одного не скажу не лю – не любимого, без которого я —
Без которого я бы выжил
 
 
Мальчик, девочка, иди сюда, приходи – подойди —
                                       подойдите, седые детишки.
Вы таки – такие же, как и я, и кричались вы в те дни
                                                      в тени того дня —
Дня, когда я всех вас услышал
 

Из леса

«он, как и его маленькая страна…»

 
он, как и его маленькая страна,
напоминал македонские сливы. напоминала
спина его кожуру, сшитую из старых рубашек
в просвечивающей коже тумана она меняла цвет
                                                         и казалась новой
словами гнал рыб изо рта, гнал
и они падали в луковые кольца. падали
на грязный фартук рыбной торговки на летнем рынке
запускала она скользкую чешую рук в первый лед
доставала его жену. доставал
он кошелек, набирал мелочь и отдавал, но монеты
всегда были ветрены
брал ту рыбу, нес ее в церковь. брал
свечу и забивал сваю в песок. оставлял
на песке жену. чешуилась свеча
на скребущие воздух жабры
 

«Дом, в который нас привели…»

 
Дом, в который нас привели,
Оказался слишком маленьким,
И нам пришлось жить снаружи.
А в том маленьком доме рождались какие-то люди,
Они стучались изнутри, а мы открывали им дверь снаружи,
И они заходили в гости.
– Какой у вас дом большой, – говорят. – Сколько метров?
– Мы не считали, все идем, а он не кончается.
– Так это можно у вас много маленьких домов поставить,
   И все тут будут жить, все поместятся.
И они расставили у нас маленькие дома,
Оттуда тоже стали появляться люди. Они стучали,
И мы уже не успевали им открывать.
Только откроешь одну дверь, так уже колотят в другую,
                                                                  а в третью – звонят.
В нашем доме стало столько людей, что мы уже не помещались,
И когда в триста седьмую дверь снова постучали,
Мы впустили гостей, а сами зашли в их маленький дом.
И оттуда больше не выходили,
И никому – не открывали:
                                в наш маленький дом – никто – не стучал
 

«У этого побережья – метеонезависимость…»

 
У этого побережья – метеонезависимость
И медузы немногие соглашаются выйти на берег
Я увидел их только, когда зашел в воду в конце сезона
Тебя же – никогда не увижу – метеозависим, как зонт
 
 
Лицо твое так песочно, что разлетается еще до того,
Как я успеваю его запомнить
 
 
Медуза смотрит на меня двадцатью четырьмя глазами, но
У нее нет мозга и сердца – ей некуда меня положить
                                               – некуда меня положить —
В доказательство своей пустоты она прозрачна
 
 
Во мне много костей, сердце, мозг, твой леденец —
тает – и я остаюсь без него —
много зубов, автоответчиков, нерасслышанных слов,
аэропортов, звуков под окнами, десен,
чужих рук и локтей, складок на шее —
 – прозрачного – нет – ничего
 

«самое большое, что мелькало передо мной…»

 
самое большое, что мелькало передо мной, – хлопковая юбка
в которую твои ноги звонили, как в колокол
на уцелевшей башне
никогда не было так, чтобы тебя держали в обеих руках
в обеих руках прятали
всегда – в одной
ты помещалась яблоком
никогда не было так, как ты вспоминала
всегда рассказывали иначе
идет твоя юбка снегом
в складках сугробов путается орех
раскрошил его – но его не стал
встань на снег этот, встань
перестал белой юбки снег – перестал
 

«стали стволы как вкопаны…»

 
стали стволы как вкопаны – вода под ними утоптана
 
 
у тех лип, где мы закапывали твою овчарку
уже построили дом
хожу вокруг зимних стволов и не могу найти это дерево
вокруг
не могу найти дерево
это дерево
помню только, что тогда тоже был декабрь
раз мы ехали в куртках
раз раз – вызов на дамбу – кто берет вызов на дамбу
в такси ты плакал и повторял, что знал еще с утра
Вулкан терся о колени, скулил не уходить
еще с ут-рааа
раа
ночью с твоей сестрой мы носили вёдра кипятка,
ты ош ошпаривал яму, чтобы было легче копать
кацеялась та и кланялись мы
Вулкану там будет холодно – приговаривал,
одевая овчарку в простыню
со со бачий скелет сы сы стынет со снегу са са скатывается в
может, под этим
где вспухла земля
но таких деревьев как минимум три
три
если только кто-то еще не закопал здесь двух своих собак
продается квартира с панорамным видом на
деревья
кто смотрит из окна, тот не видит,
как под одной из лип мерзнет овчарка
великолепный вид на
панорамный звук
нарушает лязг пожилых палок о глазурованные тротуары