Текст книги "Жизнь Мерлина"

Две фессалийских реки[104]104
  Фессалия – область в северной Греции.


[Закрыть] обладают обильною силой:

Выпив воды из одной, чернеет овца, но белеет,

Ежели пьет из другой, а из двух – так становится пестрой.

¹²¹⁰ В Умбрии[105]105
  Умбрия – область в средней Италии. Клитумн – не озеро, а река, приток одного из притоков Тибра.


[Закрыть] озеро есть Клитумн; про него повествуют,

Будто огромных быков порой оно порождает.

От Реатинских болот[106]106
  Реатинские болота – близ древней сабинской столицы Реаты (ныне Риети, Италия).


[Закрыть] у коней твердеют копыта

Сразу, лишь только скакун по пескам зыбучим помчится.

Озеро есть со смолистой водой в Иудее; не может

¹²¹⁵ Тело в ней утонуть, пока его дух оживляет.

Наоборот, в Индийской земле, в болоте Сигенском[107]107
  У Исидора Севильского (XIII, XIII, 7) и у Плиния Старшего (VI, 4) не «Сиген», а «Сидгн».


[Закрыть]

Плавать не может ничто: все на дно уходит мгновенно.

Озеро есть, что Алоэ зовут:[108]108
  У Исидора Севильского озеро с такими свойствами называется Апусцеданское («Этимологии», XIII, XIII, 7).


[Закрыть] ничего в нем не тонет,

Плавает поверху все, будь то даже свинец или камень.

¹²²⁰ Вытолкнув камни наверх, их несут Марсидийские воды.[109]109
  Марсидий – так в античности называлась одна из рек, протекающих по территории нынешней Сирки.


[Закрыть]

Стикса поток, что бьет из скалы, убивает испивших:

Страшные свойства его Ахадия[110]110
  Ахадия (Ахея, Ахайя) – область в древней Греции; часто под Ахайей подразумевали всю Грецию.


[Закрыть] вся подтверждает.

Про Идумейский родник[111]111
  Идумея – область в Палестине.


[Закрыть] говорят, что четырежды цвет свой

Он с течением дней меняет по дивным законам.

¹²²⁵ То в нем мутна вода, то в свои черед зеленеет,

То заалеет, как кровь, то бежит чиста и прекрасна.

Каждый из этих цветов Идумейский поток сохраняет,

Как говорят, из года в год по три месяца ровно.

Озеро есть Роготида: вода в нем становится горькой[112]112
  У Исидора Севильского («Этимологии», XIII, XIII, 9) озеро с подобными свойствами находится в «стране Троглодитов». Страну Троглодитов античные авторы помещали в Африке (см. Плиний Старший, «Historia naturalis», V; VII; VIII).


[Закрыть]

¹²³⁰ Трижды за день, и трижды – на вкус приятной и пресной.

Ключ в Эпире[113]113
  Эпир – область на северо-западе древней Греции.


[Закрыть] таков, что факел, если погаснет,

Вновь разгорается в нем и яркий свет посылает.

Ключ в Гарамантском краю[114]114
  Гараманты – народ, живший к югу от Нумидии (северная Африка).


[Закрыть] весь день остается студеным,

А по ночам до утра, напротив, кипит и дымится,

¹²³⁵ Так погрузиться в него то жар, то холод мешает.

Много есть еще вод, что текут струею горячей:

Все получают тепло, когда через серу проходят

Или квасцы, ибо в них от огня есть целебная сила.

Этой и многими бог наделяет силами реки,

¹²⁴⁰ Чтобы лечили они и больным возвращали здоровье,

Тем являя для нас, насколько могуча в природе

Благость творца, если он так прекрасно ее устрояет.

Также и этот поток по его промышленью целебен,

Думаю я, и лишь потому принести излеченье

¹²⁴⁵ Мог он, едва из земли пробился новою влагой.

Только недавно она по глухим полостям под землею

Так же текла, как текут подземные многие воды,

Но на пути у нее, быть может, стала преградой

Или скала, иль земли обвалившейся тяжкая глыба,

¹²⁵⁰ Вот почему она вспять, как думаю я, обратилась

И понемногу прошла сквозь почву, создавши источник.

Видел нередко ты сам, как, пробившись, снова уходят

Воды под землю и вновь свои затопляют пещеры».

Так рассуждали они, а меж тем разлетелся повсюду

¹²⁵⁵ Слух, что новый в лесах Калидонских пробился источник

И, чуть испив из него, немедля муж исцелился,

Что обезумел давно и в этих долгие годы

Прожил дебрях лесных, как живут лишь дикие звери.

Вскоре вожди явились туда в окруженье знатнейших,

¹²⁶⁰ Радуясь, что исцелен вещий муж нежданною влагой.

Тотчас его известив о делах государства подробно,

Стали просить, чтобы жезл он принял снова и правил

Вновь народом своим, как всегда, разумно и кротко.

Он им в ответ: «Не того мой, о юноши, возраст взыскует:

¹²⁶⁵ К старости я уж клонюсь, и она так мне тело сковала,

Что от бессилья с трудом через поле могу перейти я.

В гордости, в радости я за долгий век мой довольно

Прожил отрадных дней, когда мне улыбалось обилье

Неисчислимых богатств, сверх меры накопленных мною.

¹²⁷⁰ Дуб узловатый растет в лесу этом, мощный и крепкий,

Но и его до того довела все изъевшая старость,

Что изнутри он истлел, лишенный живительных соков.

Я же видал этот дуб, когда только начал расти он,

Видел и желудь, когда стряхнул его с ветки случайно

¹²⁷⁵ Дятел, сидевший на ней, – а из желудя дуб этот вырос.[115]115
  Следующие два стиха искажены и смысл их восстановлению не поддается.


[Закрыть]

…………………………………………………………………

…………………………………………………………………

Значит, я долго живу и меня уж давно отягчает

Старость гнетом своим; вновь занять я престол не желаю.

¹²⁸⁰ В том, что дарит Калидон, где под кровом листвы я останусь,

Больше радости мне, чем во всех самоцветах индийских,

Больше, чем в золоте всем на брегах баснословного Тага,[116]116
  Таг – река на Пиренейском полуострове, ныне Тахо по-испански и Тежу по-португальски.


[Закрыть]

Чем в сицилийских хлебах или в лозах сладких Мефиды,

¹²⁸⁵ Иль в городах, обнесенных стеной, или в замках высоких,

Или в блеске одежд, что от тирского снадобья рдеют.[117]117
  Тирское снадобье – пурпур, в древности добывавшийся из раковин средиземноморских моллюсков сем. Murecidae. Торговля пурпуром шла главным образом через финикийские города, в тем числе – Тир.


[Закрыть]

Не по душе мне ничто, коль оно из моих Калидонских

Рощ уведет меня прочь: их всего почитаю отрадней,

В них и закончу свой век, довольный травой и плодами:

¹²⁹⁰ Благочестивым постом мою плоть я настолько очищу,

Что без срока смогу наслаждаться вечною жизнью».

Так говорил он; меж тем увидали знатные мужи

Длинный строй журавлей, в поднебесье летевших клином.

Видеть можно не раз, как они, не меняя порядка,

¹²⁹⁵ Над берегами кружат, по отрядам построясь в эфире.

Глядя на них и дивясь, Мерлина друзья попросили

Им объяснить, почему только так эти птицы летают.[118]118
  Стихи 1298–1385 – снова сплошное заимствование из «Этимологии» (кн. XII, гл. XII) Исидора Севильского.


[Закрыть]

Вот что ответил Мерлин: «Как и все остальное, пернатых

Мира зиждитель, создав, наделил особой природой:

¹³⁰⁰ Это узнал я за долгие дни, в лесах обитая.

У журавлей такова их природа, что если по небу

Стаей большой пролетают они, мы видим нередко,

Как очертанье их строй сохраняет иль то, иль другое.

Криком одна из птиц им велит соблюдать свое место,

¹³⁰⁵ Чтоб налету в их рядах привычный порядок не сбился;

Если охрипнет она, то другая ее заменяет.

Ночью они караул выставляют, и камешек держит

Сторож обычно в когтях, отогнать желая дремоту.

Если завидят кого, взлетают с криком внезапным.

¹³¹⁰ Чем старее журавль, тем черней у него оперенье.

Имя свое ради острых очей орлы получили,[119]119
  По-видимому, пример «ложной этимологии»: орел по-латыни «аквила», а острый – «акер».


[Закрыть]

Ибо из всех, говорят, лишь они таким обладают

Зреньем, что солнечный свет выносят и взгляд не отводят.

Сами птенцов подставляют лучам, убедиться желая,

¹³¹⁵ Не отвернется ли он, – чтобы не было выродков хилых.

На неподвижных крылах паря высоко над морем,

Высмотреть могут они глубоко в пучине добычу;

Тут же спускаются вниз, рассекая стремительно воздух,

Чтобы схватить, как рожденье велит, плавучую рыбу.

¹³²⁰ Дивно сказать: не приняв в соитии семени мужа,

Коршуна самка зачать и принесть потомство способна.[120]120
  Такое представление было распространено в Средние века. Разумеется, оно не соответствует действительности, равно, как и вера в то, что коршун разыскивает трупы по запаху и может учуять добычу даже «из-за моря».


[Закрыть]

Коршун, летя высоко, как орел, и клюв воздымая,

Даже из-за моря труп учуять может ноздрями

И, не гнушаясь, к нему подлетает на медленных крыльях,

¹³²⁵ Чтобы прожорливый зоб насытить желанной добычей.

До ста лет он живет, сохраняя силу и крепость.

Аист, что, клювом стуча, только правду всегда предвещает

Так усердно птенцов, говорят, лелеет и холит,

Что у себя на груди вырывает догола перья.

¹³³⁰ Чуть наступает зима, улетает он, бурь избегая,

И Азиатских краев достигает, ведомой вороной.

Если от старости он ослабеет, птенец его кормит

Столько же дней, сколько сам он птенца кормил, когда должно.

Всех, сколько есть их, затмит пернатых сладостью пенья

¹³³⁵ Лебедь в смертный свой час, мореходам любезная птица.

В Гиперборейские он, говорят, уходит просторы[121]121
  Гипербореи – мифический народ, обитавший на крайнем севере в безмятежном счастье и покое. Здесь «гиперборейские» – северные.


[Закрыть]

Под полнозвучный напев оглашающей берег кифары.

Яйца страус кладет в песок и там оставляет,

Чтобы лежали в тепле: сидеть на них мать не желает,

¹³⁴⁰ Так что солнечный луч птенцов высиживать должен.

Цапля, когда ее дождь и грозная буря пугают,

К тучам взлетает, чтоб так избежать непогоды опасной.

Вот почему говорят, что она предвещает ненастье,

Всякий раз, как ее мореходы за тучами видят.

¹³⁴⁵ В землях арабов живет всегда единственный феникс,

Коему бог даровал возрождаться телом воскресшим.

Как состарится он, так летит туда, где сильнее

Солнечный жар, и собрав благовонья в огромную груду,

Свой погребальный костер разжигает взмахами крыльев,

¹³⁵⁰ И с высоты упадает в него, и дотла в нем сгорает.

Тела сожженного прах порождает новую птицу,

И по такому всегда обновляется феникс закону.

Ветки коричных дерев на гнездо сбирает коричник,

Вьет же его он всегда на дубе самом высоком.

¹³⁵⁵ Люди оттуда его оперенными стрелами тщатся

Сбить, ибо так добывают они на продажу корицу.

Птица морская есть, – называют ее зимородок, —

Ибо зимней порой она гнездо себе строит.

На семь дней, что она сидит на яйцах, стихают

¹³⁶⁰ Волны и ветры в морях, умолкают свирепые бури,

Чтобы, пернатой служа, ей дать покой безмятежный.

Думают, что попугай человеческим голосом может

Членораздельно слова говорить, если люди не смотрят,

И средь веселых речей он то «здравствуй», то «радуйся» молвит.

Птица есть пеликан; птенцов она убивает

¹³⁶⁵ И в сокрушенье потом три дня по убитым горюет,

После же клювом сама начинает терзать себе тело,

Жилы в груди отворив, изливает крови потоки,

Ею кропит птенцов и к жизни их возвращает.

¹³⁷⁰ Ежели жалобно вдруг закричат Диомедовы птицы,[122]122
  Диомедовы птицы – спутники героя Троянской войны Диомеда, ранившего своим копьем богиню Афродиту, были превращены в птиц (некоторые источники уточняют: в цапель).


[Закрыть]

Словно бы плача над кем, то считают, что это пророчит

Скорую смерть королю иль большую беду королевству.

Если увидят кого, немедля они различают,

Грек или варвар идет; если грек, то с хлопаньем крыльев

¹³⁷⁹ Радостным близко к нему подойдут и ликуют, ласкаясь;

Всех остальных обойдут стороной, и перья встопорщат,

И нападут, как будто он враг, с пугающим криком.

Каждых пять лет, говорят, прилетают Мемноновы птицы,[123]123
  Мемноновы птицы – Один из героев Троянской войны, Мемнон, сын богини утренней зари Эос, сражавшийся на стороне троянцев, пал от руки Ахилла. По преданию, его спутники обратились в птиц и прилетели на могилу Мемнона оплакивать его.


[Закрыть]

Долгий проделавши путь, на холм могильный Мемнона,

¹³⁸⁰ Чтобы оплакать вождя, в Троянской погибшего битве.

Дивное есть перо в оперенье блестящем жар-птицы,

Ночью во мраке оно, словно яркий светильник, сверкает

И, коль его понесешь впереди, освещает дорогу.

Дятел, строя гнездо, от деревьев отщипывать может

¹³⁸⁵ Щепки и палки, каких никому оторвать не под силу;

Стуком при этом своим он всю оглашает округу».

Так он вещал, – а меж тем неожиданно некий безумец

К ним подошел, или жребий его привел неслучайный.

Страшными воплями он наполнял и рощу, и небо,

¹³⁹⁰ Пену, как вепрь, из уст испускал, войной угрожая.

Быстро схватили его и сесть заставили рядом,

И насмехаться над ним в шутливой стали беседе.

Вещий муж между тем, присмотревшись внимательным взглядом,

Вспомнил, как прежде он был, и всею грудью вздохнувши,

¹³⁹⁵ Так со стоном сказал: «Не таков был он обликом раньше,

В давние дни, когда мы расцветали юностью оба.

В те времена и красавец он был, и воин отважный,

И отличен средь всех благородством царственной крови.

Он при мне состоял среди многих, меня окружавших,

¹⁴⁰⁰ Ибо на добрых друзей и был, и слыл я счастливым.

Как-то случилось нам, когда мы охотились вместе

На Аргустлийских холмах,[124]124
  Аргустлийские холмы – горная цепь в Уэльсе (Великобритания).


[Закрыть] под раскидистым встретиться дубом,

Что высоко над землей простирал зеленые ветви.

Тек среди свежей травы под деревом чистый источник,

¹⁴⁰⁵ Чья, казалось, вода для питья человеку годилась.

Мы присели над ним, равно от жажды страдая,

Тотчас же начали пить из источника светлую влагу.

После взглянули вокруг – и на травах видим прибрежных

Яблоки: много их там лежало, душистых и спелых.

¹⁴¹⁰ Первый он к ним подошел и, плоды собравши, тотчас же

Мне их с улыбкой вручил, нежданному радуясь дару.

Яблоки, данные мне, разделил я меж спутников, сам же

Ни одного не оставил себе, ибо их не хватало.

Стали смеяться они, кому угощенье досталось,

¹⁴¹⁵ Щедрым меня называть и, зубами жадно впиваясь.

Быстро плоды поедать, лишь о том, что их мало, горюя

Но чрез мгновенье его и всех остальных охватило

Бешенство гнусное: все сей же миг лишившись рассудка,

Стали, как псы, друг друга кусать, разрывая на части;

¹⁴²⁰ Пена клубится у рта, все кричат, все валятся наземь,

И наконец разбегаются прочь, словно волки лесные,

Воздух наполнив пустой протяжным жалобным воем.

Думаю: мне, а не им те плоды предназначены были

(Это узнал я потом), ибо в тех краях обитала

¹⁴²⁵ Женщина: с нею в любви я прожил долгие годы,

Пыл любострастный она утоляла со мной постоянно.

После того, как ее я презрел и отверг ее ложе,

Злобная жажда меня погубить обуяла ей сердце,

И, подобраться ко мне не сумев после многих попыток,

¹⁴³⁰ Яблок она подбросила мне, облив их отравой,

Возле ключа на пути, повредить мне умыслив коварством,

Если бы я отведал плодов, на траве их нашедши.

Но меня уберег от козней жребий счастливый, —

Я уж об этом сказал. А его, прошу я, заставьте

¹⁴³⁵ Выпить целебной воды из ключа, что недавно пробился, —

Снова, быть может, к нему оттого здоровье вернется.

Вновь он узнает себя и в лесах этих будет со мною,

Сколько осталось нам жить, трудиться во имя господне».

Так поступили вожди, как велел он, и, влаги испивши,

¹⁴⁴⁰ Сразу пришел в себя тот, кто к ним явился безумным;

Прежних узнал он друзей, в единый миг исцелившись.

Молвил ему Мерлин: «Отныне должен упорство

В божьих трудах ты явить, ибо видишь сам, что по воле

Божьей пришел ты в себя после стольких лет, когда в дебрях,

¹⁴⁴⁵ Смысла лишенный, ты жил, словно зверь нечистый блуждая.

Разум вновь ты обрел, так не смей покидать эти долы,

Чащи зеленых лесов, где ты безумцем скитался,

Но оставайся со мной, и дни, что похищены были

Силою злой у тебя, ты все возместить постарайся

¹⁴⁵⁰ Повиновеньем творцу: отныне в подвиге каждом

Будешь со мной ты един, покуда живы мы оба».

Молвил в ответ Мельдин (ибо этим он именем звался):

«Я отказать тебе не могу, отец досточтимый:

Рад я буду в лесах оставаться с тобой и всем сердцем

¹⁴⁵⁵ Господа чтить, покуда живит дрожащие члены

Дух, который теперь я твоим наущеньем очищу».

«Так же и я поступлю и третьим с вами останусь, —

Им сказал Тельгесин, – все страны мира презревши.

Времени много вотще я потратил, так что пора уж,

¹⁴⁶⁰ Чтобы к себе самому я вернулся, ведомый тобою».

«Вы поезжайте домой, о вожди, города защищайте:

Не подобает, чтоб вы наш покой смущали речами:

Вы уж довольно часов провели здесь, радуясь другу».

Их оставляют вожди втроем; Ганеида четвертой,

¹⁴⁶⁵ Вещего мужа сестра, остается: приявши повязку,

Жизнь в чистоте проводила она после смерти супруга.

Та, что столько племен под своею властью держала,

Ныне, как брат, ничего не знает отраднее дебрей.

Также ее порой возносил в высочайшие выси

¹⁴⁷⁰ Дух, и она государств вещала грядущие судьбы:

Так однажды она, пребывая в палатах у брата,

Глядя в окно, озирая дома в сиянии солнца,

В смутной речи такой излила сердечную смуту:

«Вижу я град Радихену – и в нем шлемоносное племя,[125]125
  По мнению исследователей творчества Гальфрида Монмутского и, в частности, Э. Фараля (Указ. соч.), эти темные пророчества сестры Мерлина Ганеиды относятся уже к смутам во время царствования короля Стефана Блуаского (1135–1147), современника Гальфрида Монмутского. Подробная интерпретация этих пророчеств дана в книге Фараля, т. 2, с. 34–36.


[Закрыть]

¹⁴⁷⁵ В нем святые мужи и святые даже тиары

К узам приговорены, ибо так молодежь рассудила.

Пастырь будет смотреть, изумленный, в замке высоком

И, себе же в ущерб, отмкнет поневоле кувшины.

Вижу Кэрлоиктоик, окруженный свирепою ратью,

¹⁴⁸⁰ Двое заперты в нем, но один с другим расстается,

Чтобы с валлийским прийти владыкой и племенем диким,

И победить, отнявши вождя, свирепые толпы.

Сколь велико злодеянье – увы! – если солнце захватят

Звезды, что ходят под ним, и ни сила, ни Марс их не сломит.

¹⁴⁹⁵ Вижу близ Кэрвента я две звезды на небе высоком,

Два там мечутся льва, небывалой ярости полных,

Смотрит на двух мужей один, на стольких же смотрит,

Стоя напротив, второй, и оба к битве готовы.

Вот и другие встают, нападают с оружьем жестоким

¹⁴⁹⁰ Все на четвертого, но одержать не могут победы:

Твердо стоит, заслоняясь щитом и копьем ударяя,

Он и троих врагов повергает в битве недолгой;

Сразу отправив двоих за холодное царство Боэта,

Третьего только щадит по его мольбе; а светила

¹⁴⁹⁵ В разные стороны вмиг по всему разбегаются полю;

Армориканский же вепрь, под защитою отчего дуба,

Прочь уводит луну, угрожая ей сзади мечами.

Вижу я две звезды, завязавших свирепую битву

Под Ургенийским холмом,[126]126
  Угренийский холм – местоположение не установлено.


[Закрыть] где сошлися вместе деиры

¹⁵⁰⁰ И, во главе с королем их великим Когелом, гевиссы.

Пот сколь обильный мужей, сколь обильная кровь орошает

Землю, пока племена друг другу раны наносят!

Пала во тьму звезда, другой разбита звездою,

Скрыла сиянье свое, затмившись новым сияньем.

¹⁵⁰⁵ Горе! Чудовищный глад подступает! У целых народов

Страшно утробы впадут и все силы тело покинут.

С камбров начавши, пойдет он бродить по всему королевству,

Много несчастных племен в заморские земли прогонит.

В Скоттии вижу телят, молоком кормиться привыкших:

¹⁵¹⁰ Вот убегают они, а коровы в поветрии гибнут.

Прочь, невстрийцы, прочь! Идти довольно с оружьем

Вольной страной, где все разорил уже воин-насильник!

Нечем будет вам здесь ненасытное чрево насытить:

Все вы успели сожрать, что в своей доброте плодоносной

¹⁵¹⁵ Произвела для людей всетворящая матерь-природа.

Львов укроти, своему помоги, о боже, народу,

Дай королевству покой, вели окончиться войнам!»

Много еще вещала она. Сотоварищи брата

Вместе дивилися с ним. Тут Мерлин подошел к Ганеиде

¹⁵²⁰ И одобрил ее такой дружелюбною речью:

«Ужли тебя, о сестра, избрал возвещать о грядущем

Дух, полагая конец и моим предсказаньям, и книжке?

Отдан отныне тебе этот труд – и радостным будет:

Станешь ты все предрекать благочестно, ведомая мною».

¹⁵²⁵ Песнь эту мы довели до конца, а вы, о британы,

Лавры сплетите – вручить их Гавфриду из Монемуты,[127]127
  Монемута – ныне город Монмут в Уэльсе (Великобритания)


[Закрыть]

Ибо он ваш, ибо он и прежде ваши сраженья,

Ваших вождей воспевал и оставил книжку, что ныне

Славится в мире во всем под названьем «Деянья бритонов».

Приложения

А. Д. Михайлов. «Книга Гальфрида Монмутского и ее судьба»

1

В истории литературы встречаются произведения, на которые принято постоянно ссылаться, но которые давно уже никто не читает. Да, собственно, и зачем? Ведь все их темы, сюжеты, мотивы разошлись по другим книгам, повторились в десятках и сотнях литературных памятников разных эпох и разных народов. Между тем сами эти произведения не заслуживают столь решительного и упорного забвения. Они обладают неповторимым собственным лицом, и их роль вовсе не ограничивается изобретением сюжетов для других писателей. В самом деле, авторы таких книг вряд ли видят свою задачу в коллекционировании старинных преданий и легенд, в их пропаганде и распространении (хотя бывает, конечно, и такое). Они живут в определенную эпоху, живут ее интересами, идеями и вкусами и вписывают свою книгу в конкретный историко-культурный контекст.

Именно с этой точки зрения должны быть прежде всего рассмотрены и сочинения Гальфрида Монмутского. Написанные в 30-е и 40-е годы XII столетия, его книги отразили те существенные перемены, которыми был отмечен этот век в литературной истории Западной Европы. Только в тесной связи со своим временем произведения Гальфрида могут быть правильно истолкованы и поняты. Вместе с тем произведения его завершают собой многовековое развитие кельтской мифопоэтической традиции, без опоры на которую, без переосмысления, без переработки которой они просто не могли бы возникнуть. Поэтому, всячески подчеркивая место творчества Гальфрида Монмутского в литературе его времени, нельзя обойти молчанием многообразное и богатое наследие кельтской культуры, к которому он столь счастливо обратился. И, наконец, сочинения его, завершая кельтскую литературную традицию (по крайней мере ее наиболее значительный и плодотворный этап), вывели сказания древних валлийцев на широкий европейский простор. Сказаниям этим предстояла еще долгая жизнь. Она была особенно богата в рамках Средневековья, на заре которого эти сказания зародились и затем столь пленительно и ярко расцвели.

2

Мы очень мало знаем о Гальфриде Монмутском как человеке и деятеле своего времени (как, впрочем, и о большинстве писателей Средневековья). Он не был настолько заметной фигурой, чтобы сведения о нем попали в хроники и анналы. Да и сам он почти ничего не рассказал о себе. Упоминает он себя в своих книгах лишь четыре раза, и упоминания эти – обычные для Средневековья обращения к меценатам и заказчикам или своеобразная «подпись» автора в конце сочинения либо его раздела. Впрочем, сохранилось несколько не очень достоверных записей в монастырских книгах, относящихся к Гальфриду. Достоверность их сомнительна в том смысле, что мы не можем с полной уверенностью сказать, является ли упоминаемый в них персонаж автором интересующих нас сочинений. Не знаем мы и как следует понимать определение «Монмутский» – как указание на принадлежность к какому-то конкретному монастырю или как обозначение места рождения. Большинство ученых[128]128
  Специальных работ о Гальфриде не так уж много; важнейшие из них следующие: Faral E. La légende arthurienne. P., 1929 (мы пользовались переизданием 1969 г.); Tatlock J. S. P. The legendary History of Britain: Geoffrey of Monmouth's Historia regum Britanniae and its early Vernacular versions. Berkeley; Los Angeles, 1950; Parry J. J. Caldwell R. A. Geoffrey of Monmouth. – In: Arthurian literature in the Middle ages: A Collaborative History/Ed. by Loomis R. S. Oxford, 1959, p. 72–93; Jarman A. O. H. Geoffrey of Monmouth, Cardiff, 1966.


[Закрыть] склонны понимать определение «Монмутский» как раз во втором смысле, т. е. видеть в нем указание на место рождения писателя. Если это действительно так, то Гальфрид был уроженцем старинного валлийского города в Монмутшире (Юго-Восточный Уэльс) на реке Уай. В Средние века город входил в состав независимого валлийского королевства (княжества) Гвент. Королевство это прославилось своим мужественным противостоянием англосаксонскому завоеванию: здесь был рубеж продвижению германцев на Запад. Гвент потерял независимость лишь в середине XI столетия. В это время был воздвигнут Монмутский замок (развалины которого сохранились до наших дней) и были построены две линии оборонительных укреплений по рекам Аск и Уай. Город Монмут и прилегающий к нему район оказали упорное, но на первых порах безуспешное сопротивление норманскому завоеванию, подобно тому, как до этого они отражали набеги датчан и продвижение в Уэльс англосаксов. Но земли валлийцев еще не были покорены окончательно. В годы правления Вильгельма Рыжего (1087–1100) и особенно при Генрихе Боклерке (1100–1135) следуют одно за другим мощные восстания местных жителей. Один из вождей валлийцев, Гриффит ап Кинан (из Гвентского королевского рода), возвращается из Ирландии, где он был какое-то время в изгнании, и становится во главе своего мужественного народа. К нему вскоре приходит на подмогу с севера Гриффит ап Рис, и их объединенные силы наносят несколько внушительных ударов норманнским баронам, заставив последних отступить. В период правления безвольного Стефана Блуаского (1135–1154) в борьбе с норманнами особенно отличился молодой валлийский принц Оуэн ап Гриффит; его летучие отряды не раз обращали в бегство английские войска. И при преемнике короля Стефана Генрихе II Плантагенете валлийцы одержали несколько значительных побед. Лишь смерть Оуэна в 1169 г. несколько ослабила сопротивление уэльсцев. Между тем окончательно покорить страну удалось лишь Эдуарду I (1272–1307), королю из норманнской династии, после смерти последнего влиятельного валлийского князя Ллуелина ап Гриффита (1282). И вот что примечательно: Эдуард тут же ввел для наследника престола титул принца Гэльского, тем самым подчеркнув значение валлийских земель в своем королевстве.

Не приходится удивляться, что в своих произведениях Гальфрид упоминает и королевство Гвент, и его главный город Каерлеон, разрушенный в 976 г. данами. Существует мнение, что писатель был по своему происхождению валлийцем. Ведь он говорит о том, что при создании своих произведений использовал какую-то старинную валлийскую книгу («Britannia sermonis librum vetustissimum»). Впрочем, иногда замечают, что по самоощущению своему Гальфрид был скорее бриттом,[129]129
  См.: Parry I. J., Caldwell R. A. Op. cit., p. 73.


[Закрыть] хотя к началу XII столетия, бритты, представители одного из кельтских племен, населявших Британские острова, вытесненные в Уэльс и Корнуэльс англосаксами еще в V–VI вв., давно уже смешались с местным населением (ведь противопоказаний такому смешению не было) и утратили свою этническую самостоятельность. И если книги свои Гальфрид Монмутский посвятил именно племенам бриттов, их легендарным королям, то сведения, ему необходимые, черпал он прежде всего из валлийских источников, из преданий древнего Уэльса. Противопоставления валлийцев и бриттов мы у него вряд ли найдем.

Интересно отметить, что в ряде юридических документов эпохи писатель упомянут как Гальфрид Артур (Gaufridus Arthurus). Это, видимо, не двойное имя, а «отчество». Это подтверждают валлийские переработки его сочинений: они решительно называют писателя Гальфридом сыном Артура (Gruffydd ab Arthur), что просто не передано в латинском тексте.[130]130
  См.: Faral E. Op. cit., t. 2, p. 3; ср.: Jarman A. O. H. Op. cit., p. 11.


[Закрыть] Поэтому утверждение Вильяма Ньюбургского о том, что Гальфрид присоединил к своему имени еще одно – Артура, ибо, мол, он и придумал этого баснословного персонажа, вне всяких сомнений ошибочно и продиктовано скорее всего общим отрицательным отношением к Гальфриду этого историка конца XII столетия.[131]131
  Он писал о Гальфриде в «Historia regum anglicarum»: «Gaufridus hie dictus est, agnomen habens Arturi pro eo quod fabulas de Arturo… per superductum latini sermonis co'orem honesto historiae nomine palliavit» (Faral E. Op. cit., t. 2, p. 2).


[Закрыть]

Валлийская «Хроника королевства Гвент» («Gwentian Brut»), правда, мало достоверная, рассказывает некоторые подробности о детстве писателя. Так, она сообщает, что отцом Гальфрида был действительно некий Артур, капеллан Вильгельма, графа Фландрского; что молодой человек получил хорошее воспитание в доме епископа Лландафского Ухтриада, который доводился ему дядей с отцовской стороны.[132]132
  См.: Ibid., t. 2, p. 3.


[Закрыть] Но все это – лишь домыслы позднейших редакторов валлийской хроники и авторов интерполяций, сделанных, видимо, не раньше XVI в. Однако обратим внимание на само их появление: национальная валлийская литературная традиция числила Гальфрида среди тех, кем можно было гордиться, потому-то писателю и было придумано как почтенное родство, так и образованность.

Впрочем, последнее несомненно: Гальфрид свободно владел латынью, этой основой средневековой учености. Неплохо знал он доступную в то время античную литературу (Гомера в позднейших латинских пересказах, Вергилия, Овидия, Стация, Лукана), знал христианских писателей, был хорошо знаком с валлийской устной словесностью.

Точная дата рождения писателя не установлена. Ее обычно определяют весьма и весьма приблизительно – «около» 1100 г.[133]133
  См. Jarman A. O. H. Op cit., p. 11. Ср.: Barber R. King Arthur in legend and history. L., 1973, p. 35.


[Закрыть] Вряд ли много позже: в сочинениях Гальфрида четко проглядывает определенная зрелость – и политическая, и писательская. Первая дата, которая нам точно известна – 1129 год, когда имя Гальфрида впервые упоминается в одном юридическом документе, связанном с Оксфордом.[134]134
  Cm: Faral E. Op. cit., t. 2, p 2, 8; Jarman A. O. H. Op. cit., p 13.


[Закрыть] Он, видимо, занимал какой-то пост в местном монастыре, будучи ближайшим сотрудником его архидьякона Вальтера. Вальтер возглавлял монастырскую школу, в которой, наверное, преподавал и Гальфрид. Действительно в ряде документов он назван «магистром». Вот только мы так и не знаем, какой предмет был его основной специальностью. Занятия с учениками оставляли Гальфриду достаточно досуга и для того, что мы теперь назвали бы самообразованием, и просто для чтения, и для работы над своими сочинениями.

Творческий путь Гальфрида не был долгим. Как полагал Э. Фараль,[135]135
  Faral E. Op cit., t. 2, p. 8 sqq.


[Закрыть] он охватывал приблизительно два десятилетия, т. е. время пребывания писателя в Оксфорде (1129–1151). Собственно, нам довольно трудно говорить о каком-то «пути», о творческой эволюции. Мы не знаем, чем были его годы ученичества, не только ученичества обычного, но и писательского. Мы не знаем его первых опытов, хронология его произведений все-таки приблизительна, а их последовательность вызывает споры. Но не будем вдаваться в них и тем более приводить сложную и подчас зыбкую аргументацию ученых. Споры эти еще не кончились. Вот их некоторые результаты.

Первым произведением Гальфрида Монмутского были скорее всего «Пророчества Мерлина» («Prophetiae Merhni»), которые он «опубликовал»[136]136
  Когда говорят о «публикации» или «издании» применительно к Средним векам, то имеют в виду завершение писателем его произведения и изготовление его первой рукописной копии, той «матрицы», с которой затем делаются последующие списки. Как правило, эти первые рукописи до нас не дошли, но об их содержании можно судить, сопоставляя сохранившиеся копии.


[Закрыть] по просьбе Александра, епископа Линкольнского, около 1134 г. Впрочем, некоторые исследователи полагают иначе. Они относят создание этого произведения к рубежу 20 – 30-х годов,[137]137
  См. Meehan B. Geoffrey of Monmouth, Propheoie of Merlin: new manuscript evidence. – Bui of the Board of the Celtic Studies, t. XXVIII, 1978. p 37–46.


[Закрыть] когда, по их мнению, появилось отдельное «издание» этого произведения. Что касается Э. Фараля, то он считал, что Гальфрид прервал работу над «Историей», своим главным сочинением, чтобы создать эту небольшую книжечку, своими загадочными прорицаниями вызывавшую живой интерес у современников. Тогда «Пророчества» не предшествуют основной книге писателя, а являются лишь ее частичной «предпубликацией». Так или иначе это произведение было первым, попавшим к читателю. И не столь уж важно, действительно ли Гальфрид написал «Пророчества» тогда, когда дошел до соответствующего места «Истории», или это было первоначально вполне автономное произведение, позже использованное для другой работы. Тут вот что интересно отметить. Перед нами довольно редкий для эпохи Средних веков пример смелого введения своего авторского «я», пример рассказа писателя о том, как создавалась книга – на страницах самой этой книги (см. гл. 109). И, включая затем «Пророчества» в «Историю», Гальфрид не только рассказал об их появлении, но и сохранил посвящение, открывающее их отдельное издание. Это не рассказ в рассказе, это своеобразная «цитата», это произведение иного жанра, вставленное в корпус основного.

И действительно, в этом произведении (если считать его отдельной книгой) Гальфрид опирается на иную литературную традицию, что отразилось прежде всего на стиле, отличающемся от стиля остальных частей «Истории». Здесь писатель вдохновлялся некоторыми библейскими текстами (в частности, Апокалипсисом), а также традицией загадок и пророчеств, широко распространенных в литературах древних кельтов. Да и сам Мерлин заимствован писателем из валлийского и отчасти ирландского фольклора, где его функции и его «генеалогия», как увидим, весьма многообразны. Стиль этой части книги Гальфрида повышенно эмфатичен, периоды определенным образом ритмически организованы, а образный строй насыщен столь милыми средневековому читателю загадочными иносказаниями и аллегориями, что между прочим открывало затем широкий простор фантазии миниатюристов, охотно иллюстрировавших как раз эту часть книги писателя (например, сцену схватки белого и красного драконов, описанную в гл. 111 «Истории»). Можно, конечно, предположить, что сам материал заставил Гальфрида отказаться от спокойной дотошности хроникального рассказа, сделать повествование предельно увлекательным и волнующим. И еще: именно здесь писатель был наиболее свободен от источников, от какой бы то ни было литературной традиции.[138]138
  См.: Markale J. L'épopée celtique en Bretagne. P… 1975, p. 110.


[Закрыть] Но можно посмотреть на этот вопрос и иначе: часть, посвященная пророчествам Мерлина, настолько отличается от остальных частей главного сочинения Гальфрида, что была и задумана, и написана, как произведение самостоятельное, лишь позже инкорпорированное в «Историю бриттов». Стиль «Пророчеств» перекликается со стилем позднего произведения Гальфрида – его стихотворной «Жизни Мерлина», завершенной, по-видимому, в 1148–1150 гг.

Между созданием этих двух произведений, посвященных юному прорицателю и помощнику короля Артура, лежит работа над «Историей». Точное время «публикации» книги может вызвать споры. Дело в том, что ее разные рукописи (а их сохранилось около двухсот[139]139
  См. их перечень в кн.: Geoffrey of Monmouth. Historia Regum Britanniae/Ed. by Griscom A. N. Y., 1929, p. 551–580.


[Закрыть]) открываются отличающимися друг от друга посвящениями. В большинстве списков (из них наиболее авторитетные находятся в университетских библиотеках Кембриджа и Оксфорда, в Парижской национальной библиотеке и в библиотеке Ватикана) книга посвящена герцогу Роберту Глостерскому (ум. 1147), незаконному сыну английского короля Генриха Боклерка, и одновременно Галерану из Мелёна, крупному северофранцузскому феодалу. Другая группа списков «Истории» открывается посвящением королю Стефану Блуаскому, вступившему на престол в декабре 1135 г., и все тому же герцогу Глостеру. О чем говорит этот разнобой в посвящениях? Указывает ли он на время написания книги? Ответить на последний вопрос однозначно вряд ли возможно. Казалось бы, Гальфрид спешно переделал посвящение, приноравливая его к новым обстоятельствам: он порывал с влиятельными личностями предшествующего царствования и заискивал перед новым королем. Но, думается, дело обстояло сложнее. Ведь перед нами разные рукописи книги, и их назначение могло быть различным. Видимо, закончены они были после 1135 г., поскольку в главе третьей король Генрих упомянут в таких выражениях, что не вызывает сомнения, что к этому времени он уже покинул наш бренный мир. Как справедливо заметил Э. Фараль,[140]140
  См.: Fard £. Op. cit., t. 2, p. 16.


[Закрыть] имена Роберта и Стефана могли соседствовать в посвящении лишь тогда, когда эти политические деятели не находились в состоянии открытой вражды, т. е. до 1138 г. По-видимому, эту дату и следует принять за крайнюю: «История бриттов» была закончена до 1138 г. (кстати, в июле этого года герцог Роберт окончательно порвал с королем, а заодно и с Галераном, который не только остался верен Стефану, но и принял активнейшее участие в военных действиях против Глостера).