Текст книги "Ромашки в октябре"

Галина Гонкур
Ромашки в октябре

© Гонкур Г., текст, 2019

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

Вы заметили, что, если качаться на качелях во взрослом возрасте, удовольствия это приносит куда больше, чем в детстве? Наверное, потому, что в детстве – это обычное занятие, доступное ребенку в любой момент, а для взрослого – укромная радость, чтобы посторонние не заметили и не начали пялиться с усмешкой. Поскрипывание качелей – в этом приморском влажном климате все поскрипывает, покряхтывает и облезает уже через неделю после покупки! – заполняет всю меня до отказа. Наверное, это происходит потому, что жизнь моя покатилась в тартарары, полетели клочки по закоулочкам, много свободного места образовалось, и есть емкости для заполнения.

Состояние невесомости и опустошенности. Ночь, качели и тихий шорох волн Атлантики. Все безопасно, все живы и здоровы, финансы позволяют не начать голодать прямо завтра – ровно то, о чем мечталось всю жизнь и чего просила у Господа Бога. Почему же теперь, когда все это в наличии, мне так плохо, так тошно, так хочется заснуть и не проснуться? Суицид – не про меня. А вот от внезапной и естественной кончины, по возможности – безболезненной, я бы сейчас не отказалась.

Где-то в формулировке желаний была допущена ошибка, наверное. Отмотать бы назад, найти тот день, тот час, когда я сделала неправильный выбор на развилке, и все переиграть. Перестроить, изменить, взять «подсказку зала» или «помощь друга». Глупые детские надежды. Не отмотаю и не переиграю. Выход наверняка есть, но, кажется, у меня нет сил доползти до него, докарабкаться. Да и нужно ли, хочу ли я вот этого всего – ползти, карабкаться и в итоге изменить настоящее? Ну, хотя бы отмотаю пленку назад, покопаюсь в прошлом.

* * *

Новосибирск. Морозный декабрь 2013-го. Мы с мужем Сергеем завтракаем на нашей уютной кухне, планируем предстоящие новогодние каникулы.

– Слушай, давай, может, на несколько дней пораньше в Москву сорвемся? Очень я по Катьке соскучилась. Хоть они и приезжали с Виктором весной, а как-то вот не навидалась я с дочерью. А тут так удобно складывается: Витя будет по делам своим командировочным мотаться, а мы Катьку у него умыкнем. Шопинг там всякий, салоны-театры, наши девочковые развлечения. Да и ты хотел в хед-офис «Сименса» съездить, поговорить про контракты на будущий год. Что-то, мне кажется, их здешний маркетинг налево стал посматривать, как бы не ушел клиент. У нас под будущий год уже солидная платформа для работы заложена – чувствую, пролетим, если не подсуетимся.

– Ир, мне кажется, ты зря паникуешь. Возможностей больше, чем у нашего рекламного агентства, в регионе мало у кого. На ногах стоим довольно крепко. Да и выкуп рекламных поверхностей на будущий год мы уже с ними согласовали – а это что значит? Это значит, что соскакивать они не собираются. Но повидаться с Хансом можно, отчего б не повидаться. Кедровой настойки отвезу: ему в прошлый раз она очень понравилась. Заодно и поговорим про планы на 2014-й.

– Эх, вот ты у меня настоящий деловой мужик. Из всего моего монолога услышал только про бизнес. А про дочь – как не с тобой разговаривала.

– Ну ладно, не начинай. Все я услышал, ты же знаешь. Можно подумать, я Катьку не люблю и не скучаю. Поехали, чего тут долго рассуждать. Попроси секретаршу билеты нам заказать. Только с датой давай поточнее определимся, как до офиса доедем. Я в еженедельник загляну, попробую подвигать встречи, что-то и на Игоря можно будет перевалить.

– Прямо олигарх крутой, ты посмотри. Ладно, договорим в офисе.

Ссориться с мужем мне совсем не хотелось. Ну, поддела чуть-чуть мужика, и будет с него. У Сергея зазвонил телефон, я взяла свою чашку с кофе и пошла в зимний сад.

Плетеное кресло под большим рододендроном было моим любимым утренним местом. Впереди, во всю стеклянную стену, – наш прекрасный заснеженный сад, по которому бегает, устраивая себе утреннюю разминку, алабай Грицай; скоро мы уберем его в вольер, перед тем как выгнать машину из гаража и открыть ворота, вот и старается мохнатый подзарядиться перед нашим отъездом, набегаться впрок. До него у нас жила русская борзая, Буря, прямо как у настоящих старосветских помещиков. С ней произошла смешная история, когда мы только-только сюда переехали.

Поселок у нас довольно пафосный, и, когда мы только купили здесь дом, местная община довольно долго к нам присматривалась, прежде чем принять в свои ряды. Мы старались соответствовать: пьяных и шумных вечеринок не устраивать, после 23:00 не шуметь, за ворота в трениках не выходить, за газоном вдоль своего забора тщательно ухаживать, и все такое. Через месяц-другой после вселения мы с Сергеем решили устроить новоселье.

Прекрасно посидели, душевно пообщались с гостями; без серьезных поводов мы с друзьями перестали просто так встречаться, как в молодости, на шашлыки там или вместе в кино. А здесь – кому-то неудобно было отказать, кого-то просто мучило любопытство, что там за дом они купили и что за такой закрытый поселок (про него много слухов в городе ходило), кому – деловые вопросы порешать. Так что «гостевой аншлаг» нам был обеспечен. Шашлыки, рыба и овощи гриль, многоярусный торт со свечами, душевное общение по группам, деловое и дружеское одновременно; наконец, вечер подошел к концу. Буря все это время то ходила между гостями, то лежала под голубой елью, посаженной предыдущими владельцами дома, и с некоторой царственной надменностью, свойственной борзым, любовалась происходящим.

Проводив последних гостей, мы еще немного посидели на лужайке с мужем, прикидывая, что необходимо убрать прямо сейчас, а какую уборку можно оставить на завтра, частично привели в порядок территорию, приняли душ и собрались ложиться спать. Перед тем как идти в кровать, я вышла на балкон в холле второго этажа (вот как раз здесь это было, где я сейчас сижу, – на месте холла и балкона мы потом сделали зимний сад!), полюбоваться вечерним, хорошо освещенным поселком, и тут – бац – понимаю, что собаки во дворе нет. И видела я ее последний раз тогда, когда гости еще толпились на стоянке, около своих машин.

Я, в чем была (а была я в детского вида фланелевой рубашке до колен, расписанной мячами и клоунами, – есть у меня такая слабость), ринулась на поиски Бури. Сад, пространство за домом, тупичок за сараями, под елкой, за качелями – нет нигде! Блин, кажется, я поняла: пока выпускали машины гостей, она и слиняла погулять на свободу. Что же делать-то, места для нее пока неизученные, непривычные. А если потеряется? А испугает кого-то в ночи? Собака хоть и добрая, но очень большая.

Размышляя обо всем этом, я выбежала за свою территорию и начала метаться по улицам поселка с криками «Буря! Буря! Иди ко мне!». Постепенно в уже уснувших домах начал зажигаться свет. Те, кто еще не лег, выходили на улицу посмотреть, что тут происходит. В одном из домов из окна высунулся мужчина и прокричал мне в унисон: «Буря! Скоро грянет буря!» – демонстрируя «пять» по литературе в школьном прошлом. Запыхавшись, я остановилась.

И тут меня накрыло: я вдруг представила себе, как именно это выглядит со стороны. Ночь, благообразный поселок, косясь с подозрением, только-только принял новичков, все еще посматривая время от времени в нашу сторону с настороженностью. И тут новые соседи открыли свое истинное лицо: безумная хозяйка в какой-то карнавальной рубахе бегает по поселку и требует бури. Нет, ну правильно Ивановы говорили: «Что-то с ними не то!..»

Разрешилось все благополучно. Вместе со мною искать Бурьку отправился Сергей. Только, в отличие от меня, он сел на машину и стал ездить по поселку. Беглянка была обнаружена возле пруда: шел сезон активного спаривания лягушек – она решила поохотиться, пока хозяева заняты гостями. Но ночную инсценировку горьковского «Буревестника» мне в поселке еще долго припоминали.

* * *

Позднее зимнее солнце только-только начинает подкрашивать горизонт, фонари, освещающие сад, еще горят, отбрасывая на снег причудливые узоры от витиеватых колпаков. Будним утром, как правило, у меня на эту чашку кофе и созерцание красоты, которую мы с мужем создавали несколько лет подряд, есть не более десяти минут, но этого времени вполне хватает, чтобы получить, как Грицаю, свой заряд бодрости на весь день.

Катька, Катенок, доченька… Как же я скучаю. Сначала она уехала учиться в Москву, на третьем курсе познакомилась с Виктором, сыном русских эмигрантов, давно уже отбывших за океан, влюбилась и, бросив институт, уехала за ним в Америку. Мы с отцом сначала ругались и ужасно расстраивались. Потом мой мудрый муж, походив насупленным с неделю, выдал рациональное соображение: дочь наша не особенно приспособлена для карьеры или академических занятий, пусть лучше у нее сложится сейчас семейная жизнь, чем мы будем продолжать требовать от нее хорошо учиться и планировать карьеру, чего ей не хочется и вряд ли сможется. Ну, уж толку будет больше, это точно.

Добрая, хозяйственная, чуть вялая девочка, исполнительная и совершенно не амбициозная, она и в детстве сторонилась любых соревнований, состязательного духа и необходимости бороться и добиваться – будь то волейбол в школе, олимпиада по биологии или полугодовой зачет в кружке танцев. Как будто природа сразу изготовила ее под «домашний функционал», должным образом оснастив лишь для того, чтобы из нее получилась высококачественная классическая жена и мать.

Второе, правда, пока у них с Виктором не очень получалось, не давал Бог детей – ну, или они сами не слишком их хотели. А вот как женой Витя был ею очень доволен и всегда нахваливал Катины домоводческие таланты, предмет неизменного восхищения его американских друзей. У кого еще в гостях можно попробовать вкуснющий украинский борщ с чесночными пампушками, как не у Вита с Кэт? Как, оказывается, эта черная крупа, гречка, годится не только для того, чтобы набивать ею ортопедические подушки в стиле эко, но и для еды?! Более того, она может быть настоящим парадным яством – с грибами, морковкой и луком, настолько вкусным, что оторваться невозможно, и бог с ним, с похудением, ум же отъесть можно! Недооцененной осталась только классическая окрошка на квасе: часть гостей требовала «вот этот салатик отдельно, а вот эту кисленькую водичку – отдельно».

А всякие заливные с хреном (хрен в Штаты везется как особая драгоценность, в чемодане, после каждого приезда в Россию, не дай бог найдут и конфискуют!), соленые огурцы с помидорами, плов по-узбекски, крошечные эклерчики на один укус, вязанные крючком скатерти и салфетки, так причудливо смотрящиеся в интерьере стиля лофт, куда Виктор привез молодую русскую жену, вышитые маки на диванных подушках и венец домоводства – свитер со сложным узором, который Катя связала для мужа в первые же месяцы пребывания в Америке!

Сокровище, настоящее русское сокровище (практически выигрыш в лотерею!) – вывод друзей и Витиных русско-американских родителей был быстрым и однозначным. Вербовка американцев в поклонники России через Катину любовь к домашнему уюту и книгу Елены Молоховец была такой успешной, что в течение первого же года американские друзья Вити вывезли к себе в Америку четырех русских Катиных подружек. Не все, правда, оправдали возложенные на них домоводческие ожидания, но в общем и целом мнение о прекрасных русских женах вполне подтвердили, теми или иными своими талантами.

Кате даже предлагали открыть частные курсы по домоводству, учить молодых американских жен всяким секретам рачительного ведения домашнего хозяйства, а также приемам русской домашней кулинарии, или уж хотя бы написать книгу-пособие по этому довольно непростому искусству. Все шансы стать этакой Мартой Стюарт, новой американской телезвездой в области домоводства, у Катюши нашей были. Одно «но» – слава ее интересовала столь же мало, сколь и карьера. Любая попытка вытащить девушку из ее уютного домашнего уголка на сцену, сделать центром внимания (пусть даже самой небольшой аудитории) была заранее обречена на провал: не то чтобы она была застенчивой, нет. Просто такая вот уродилась, с амбициями на нуле.

Через полгода после их переезда мы навестили молодых в Нью-Йорке и остались вполне довольны увиденным, спокойны за дочь. Неплохая квартира не в самом последнем районе, пусть и арендная, но на Западе в плане недвижимости другие правила – многие всю жизнь проживают в съемном жилье, и это совершенно не считается чем-то особенным или порицаемым в обществе. У Вити стабильная, хорошо оплачиваемая работа в сфере АйТи, Катя не работает, ведет дом. Правда, несколько тревожно нам было, что интегрировать в страну, в общественную жизнь вокруг себя дочь не хочет: не учит язык, неохотно ездит по стране, да и вообще – из дома выходит только по магазинам и на какие-то нечастые культурные мероприятия вместе с мужем, дома подключены только русские ТВ-каналы.

С другой стороны, рассуждали мы с Сергеем на обратном пути во время долгого перелета Нью-Йорк – Москва, не стоит мерить чужую жизнь своими мерками: главное, что ее и Виктора все устраивает, ребята производят впечатление влюбленных друг в друга, мирно и ладно живущих супругов. Хоть и дочь она нам, но все, выпорхнула из гнезда, и не нам уже судить, как ей жить правильно, а как нет. Хотя тревога в душе все-таки некоторая поселилась. Мне кажется, прошли те времена, когда главным было для женщины удачно выйти замуж, а дальше она будет за ним как за каменной стеной, вместе с чадами и домочадцами. Теперь свою собственную жизнь надо иметь обязательно, хотя бы на «всякий случай», как страховку, если вдруг что-то случится с мужем – умрет, заболеет, уйдет, ведь все мы под богом ходим. Но убедить в этом Катю, сколько мы с ней этот вопрос ни обсуждали, мне так и не удалось. Чисто птичка божия – светла, весела и беззаботна.

Виктор работал в большом международном концерне, имевшем офисы по всему миру, много летал по Европе и Азии, довольно часто приезжал в Москву. Катя старалась сопровождать его в этих поездках: повидаться с московскими подружками, пополнить запас специй, накупить подарков с русским колоритом друзьям и американской мужниной родне. Да и вообще, развеяться, поговорить по-русски, побродить по становящейся все более космополитичной Москве.

Мы с Сергеем старались выбраться и присоединиться к ним каждый раз, когда Катя с мужем приезжали в столицу. Сергей в основном решал рабочие вопросы – у нашего рекламного агентства в Новосибирске было много клиентов – филиалов московских крупных компаний, так что Сергею всегда находились дела в таких поездках. Я же, руководя бизнесом в Сибири, в Москве уходила чуть в тень – не хотелось тратить время на дела, когда есть возможность потратить его на любимую дочь. Да и Сергей вполне без меня справлялся. Мы с Катей устраивали себе активную культурную жизнь, с театрами, концертами и выставками, ходили в спа-салоны, развлекали себя шопингом. Ну, по крайней мере в те дни, когда мне удавалось вырвать ее из лап московских подружек.

– Ирусь, ну, поехали уже, время поджимает, – нарушил мое мечтательное оцепенение Сергей. – Вон снегу нападало сколько, точно сейчас по пробкам настоимся.

И правда, пора. С утра у меня назначено несколько встреч, опаздывать нельзя, и заменить себя некем. Муж – крепкая правая рука, но пока не скажу, что именно делать и как, сам пороха не выдумает.

Как-то так изначально повелось, что локомотивом в нашей семье была я. Локомотивом, зажигалкой, генератором идей. Сережа был куда осторожнее, основательнее, стены лбом по собственной инициативе не прошибал, но всегда был для меня отличным партнером во всех отношениях – в бизнесе, в семье, да где угодно. Мой фундамент, моя опора и надежная стена.

Моя мудрая и остроумная мама, когда еще была жива, всегда предостерегала меня: «Ириш, ты была бы поосторожнее со своей энергией сорвавшегося с якоря торпедоносца и своими лидерскими качествами. Ведь затопчешь мужика, нельзя так с ними. Отобьешь у него все желание свое мужское начало демонстрировать, а потом сама же и наплачешься. Нечего с мужиком мериться тем органом, которого природа тебе все равно не дала». И я старалась не особенно усердствовать. Тем более мама знала, что советовала: сама так при отце всю жизнь прожила (шеей, не головой). Правда, шея головой и вертит, но это за скобками остается.

У нас с мужем никогда не было африканских страстей в семье, даже в период юношеской влюбленности и встреч. Вернее, страсти были только со стороны Сергея – он пылал, был влюблен и безрассуден, ревнив и восторжен. Я же, как мне кажется, вообще лишена таких качеств. Не могу сказать, что это меня когда-либо расстраивало или расстраивает сейчас. Иногда во время просмотра любовных мелодрам или чтения романтических книг охватывала некоторая грусть, что мне такие порывы недоступны, не случилось их в жизни. Но с окончанием фильма или с последней страницей книги меня это сожаление оставляло.

Помню, как у моей старинной подруги Элки на первом курсе случилась «любовь-всей-жизни» – Гриша Берг, этнический немец, которых у нас в Сибири всегда было много. Гриша (Георг дома) был очень хорош собой, настоящий ариец, каких показывают в советских фильмах, – высок, худ, блондин, породистое лицо с высоким лбом и льдистыми серо-синими глазами.

На мой взгляд, внешностью его достоинства и заканчивались: в учебе он звезд с неба не хватал, бесед, так модных в нашей компании на тот момент (кино, литература, альтернативная музыка), поддержать толком не мог, ибо не интересовался. Он вообще мало чем интересовался, кроме зарабатывания денег у отца в автомастерской, разнообразных спиртных напитков и значков с городами СССР, которые собирал с неожиданными для его нордического темперамента страстью и фанатизмом. Короче, на мой взгляд, увлечься им было так же странно, как, например, триатлоном по телевизору или манной кашей на завтрак: оно, конечно, можно и так, почему нет, но все равно как-то удивительно.

Элла же моих советов не слушала, вся горела и была совершенно одержима Гришей-Георгом, сводя все наши беседы к обсуждению его достоинств, явных и вымышленных, поступков и слов. Я с изумлением наблюдала за Элкой, мне казалось, что с ней происходит что-то сродни болезни – иначе объяснить, как моя умная, саркастичная и амбициозная подруга вдруг споткнулась об этого примитивного Берга, я не могла. Она всерьез обсуждала его отзывы о просмотренном фильме (решила подтянуть парню культурный уровень и всерьез занялась его образованием), которые сводились к междометиям и неоконченным предложениям, типа «как бы оно да, зашло» или «ишь ты, как бывает». У меня вылезали глаза на лоб, когда Элка, остроумная и интеллектуальная барышня, объясняла эти непрожеванные комментарии как «глас народа», «интуитивное восприятие искусства» и «считывание контекста подкоркой».

Как только Гриша появлялся рядом с ней – Эллу было не узнать. Краснела, бледнела, кидала на него взгляды раненой лани, смеялась несмешным шуткам и каменела, как истукан с острова Пасхи, стоило ему кинуть одобрительный взгляд на какую-нибудь симпатичную особу женского пола.

Помню, как она мне пересказывала свой разговор с Гришиной матерью. Это была поздняя стадия их романа, незадолго до того, как они окончательно расстались. В тот момент ее влюбленность еще цвела и полыхала.

Мать Гриши была простой русской теткой, родом откуда-то вроде Малого Зажопинска или Верхних Трахунов. Приехала учиться в Новосибирск, не поступила, пошла работать на хлебокомбинат да так там и застряла. Самой большой жизненной удачей она считала то, что ей удалось подцепить Виктора, Гришиного отца, который и нес в их семье немецкое начало, попасть, так сказать, в «культурную семью» (ударение в последнем слове ставилось почему-то на букву «е»). Она, по доброте душевной, однажды взялась поучить Элку, как правильно нужно общаться с ее сыном.

– Эл, во-первых, краситься надо, а не как ты – дезиком шмыг, духами прыск, расческой возюкнула туда-сюда и пошла. Гриша такого не любит. Вот у него Марина была, до тебя. Вот та – да, час могла ресницы красить, не меньше. Выйдет из ванной, посмотрит на меня – а они аж стучат, когда она моргает. И блондинка она была, Гриша любит у нас блондинок. Ты подумай, мож, покрасишься?

Элла в ответ (я прямо представила это себе все отчетливо, хотя свидетелем разговора не была):

– Ыы… Аа… Да я, как бы…

– Вот, – продолжала мамаша, воодушевленная отсутствием отчетливого сопротивления. – И еще, значит, что ты к нему так сухо обращаешься? «Гриша» там или того хуже – «Григорий»? Вот Марина – она ласковая была, называла Гришана нашего «моя кукурузка», «моя кловуняшка».

«Кукурузка» с «кловуняшкой» Элку добили. Не способная к активному сопротивлению, она, шатаясь, вышла из кухни и сказала Грише, что подождет его внизу, у подъезда. И это Элка, наша Элка, которая за меньшее могла сровнять оппонента с плинтусом!

Это все было ужасно смешно, но и тревожно одновременно – по крайней мере, для меня. Смешно было потому… Ну, потому, что это мгновенное поглупение и зависание не может не быть смешным. Это как поведение пьяного глазами трезвого человека – потешно практически всегда, даже если пьяный абсолютно серьезен (этот вариант вообще самый смешной!).

А грустно мне было потому, что такое забвение себя, такая увлеченность были мне незнакомы. И чем старше я становилась, тем чаще казалось, что мне это просто не дано, так сказать, «недовложение при производстве». Что это – как талант, как умение петь или рисовать. Чисто технически этому научить можно, но у слушателя или зрителя от такого творчества ничего нигде не екнет, не встрепенется. Что нет у меня этого гена или кусочка мозга, которые отвечают за влюбленность, за безоглядность чувства, за глубину переживаний. По сути, я и замуж выходила по расчету – не в материальном, финансовом плане, а в том смысле, что объективно понимала: Сережа – мой человек, мне будет с ним спокойно, комфортно и уютно.

Постепенно у нас с мужем сложилось распределение ролей и обязанностей: вовсе не сложно поделить зоны ответственности, если между мужем и женой существует обоюдное стремление уживаться и договариваться. За мной были идеи, стартовые рывки и железная вера в то, что все у нас получится. За Сергеем – надежный тыл, реализация моих творческих проектов разной степени безумия и основательная проработка любых моих бизнес-затей, без каковой, я уверена, ничего бы у нас не получилось с агентством.

Тандем наш оказался удачным, помучившись на старте (творческие проекты – это не торговля: сложно окупаются и не особенно живучи, нежны и легко убиваемы парой-тройкой управленческих ошибок в младенческом возрасте), на сегодняшний день мы имели вполне солидный бизнес, который исправно нас кормил и позволял жить пусть не совсем уж на широкую ногу, но вполне сытно. И дочь смогли отправить на учебу в столицу, и сына в одном из лучших новосибирских вузов отучить, и дом построили красивый, большой и комфортный, и по машине у всех членов семьи было, кроме Кати (для нее заморочки с получением прав и ездой по специфическому московскому трафику оказались совершенно непривлекательными), и отдыхать в теплые края ездили пару-тройку раз в год исправно.

Я была азартна, мне хотелось наращивать и наращивать обороты, отжимать у конкурентов долю в бизнесе. Сергей был осторожен, уговаривал меня не жадничать и не торопиться, десять раз отмерить и один раз отрезать (причем утверждал, что, если этот один раз и не состоится, по итогам раздумий, тоже ничего страшного).

Мне тяжело давался небыстрый рост нашего бизнес-детища: я была нетерпелива, и динамика прироста на уровне одного-двух миллионов оборотных средств в год казалась мне черепашьим ходом. Сергей умел радоваться малому и учил меня этому искусству, иногда даже вовсе не безуспешно.

Так что, как показывала мне все эти годы жизнь, без всех этих горячих чувств и «волнительного придыхания» вполне можно обойтись.

* * *

Когда от меня ушла любовь, когда она обманула меня, обвела вокруг пальца, оставив тут, на качелях возле съемного дома на Оушн Бич в районе Фаэр Айленд, на косе Лонг-Айленда, в США, на берегу Атлантического океана? Аренда на который, кстати, скоро закончится, и Север наверняка не будет ее продлять. По крайней мере, без моей отдельной об этом просьбы. А просить я его об этом, в нынешних обстоятельствах, разумеется, не буду! Сама я себе такие непрактичные траты позволить не могу.

Да не только денег лишних нет – нет и семьи, и любви, и будущего. Вернее, наверное, будущее есть – ведь я живу, дышу, вроде как здорова, и завтрашний день, как и последующий, я увижу, – но дни эти будут совсем другими, не теми, которые я уже выстроила и спланировала в своих мечтах. Без полета, захватывающего дух, без ощущения жизни на острие, без любимого мужчины. А также без мужа, без детей и других огромных частей своей жизни, которые я, не задумываясь, принесла в жертву… Да и на фиг мне такой дом, без Андрея-то…

* * *

Руслан, наш сын, был полной противоположностью сестры. Он мне достался куда тяжелее дочери, прямо вот с самого его рождения пошло-поехало – приключения за приключениями, поводы для волнений переходили один в другой. И родился он как-то неправильно – накануне родов врачи диагностировали ягодичное предлежание, что означало стремление парня вырваться на волю ногами вперед, а не головою, как положено. Ну, или уж задницей в лучшем случае, голову он решил поберечь и вынуть из меня последней.

Из естественных родов, как я ни старалась «Дышать и тужиться! Дышать и тужиться!», как мне кричала акушерка, ничего не получилось, и все мои попытки закончились экстренным кесаревым сечением. Разрезали меня утром, а к вечеру, отойдя от наркоза, я ужасно захотела посмотреть на сына, несмотря на головокружение и очень болезненный шов на животе.

Двигаясь мелкими перебежками по коридору, поддерживая располосованный живот, я пробралась к палате, где держали новорожденных младенцев. На мое счастье, стены у этой палаты были стеклянными, так что я могла поискать сына глазами, не входя внутрь, где меня, нарушительницу режима, могли бы засечь и выгнать с позором.

Слева рядами лежали маленькие белые поленца – туго спеленутые в больничные пеленки краснолицые гномики. Справа, в прозрачных кувезах, лежали три младенца, два крохотных, сморщенных, размером с недорогого крупного пупса, и один – огромный, раза в два больше соседей, великан. Лицо у него было нежное, чуть с молочным отливом, румянец во всю щеку. Судя по мерно вздымающемуся пеленочному узлу на животе, великан спал, от длинных ресниц на щеки падала легкая тень. Я как-то сразу поняла, что вот эта вот некондиционная крупная особь – это мое.

Почти пятикилограммовый младенец и вел себя так, как положено крупным людям: не суетился, сосал важно, степенно. Если и орал, то так, что прибегали соседи и спрашивали, почему сработала пожарная сигнализация или кого тут пытают. Накупленные мною еще в беременность пинетки не пригодились: первая обувь у пацана была вполне нормального размера, примерно на двухлетку. Наша молодая участковая педиатр во время регулярных профилактических осмотров пеняла мне, что я Руслана перекармливаю. Я вяло отшучивалась, что прямо сегодня же сниму его с грудного вскармливания и переведу на огурцы и чай для похудения.

Сергей очень гордился сыном. Когда был дома (в те времена еще никаким нашим бизнесом и не пахло, муж учился на заочном, получая второе высшее, и сшибал, что называется, копейку где только возможно), сразу хватал Русика на руки и таскал, как кенгуру, мальчишку на себе весь вечер. Рус отвечал ему взаимностью, просто расцветая при виде отца, оживляясь, гуля и протягивая к нему руки.

Я не могу сказать, что Сергей не любил Катю или не помогал мне с ней, – нет, надо признать, он оказался отличным, любящим отцом, заботливым и ласковым к нашим детям. Но отношения с сыном все-таки были совершенно особенными. Я не обижалась: для очень многих мужчин сын – это предел мечтаний, мне хватало забот с пятилетней тогда Катей, и я была рада разгрузить себя по вечерам хотя бы от младенца.

При этом почему-то именно с Русланом я стала совершенно сумасшедшей мамашей в отношении здоровья ребенка. С Катей я была уверена в том, что все в порядке, с врачами общалась только по поводу плановых прививок или получения справки в бассейн или в детский сад. С Русланом же меня почему-то накрыло: любой его чих, любой его прыщик воспринимался мною совершенно панически и окружался ритуальными плясками, как моими собственными, так и родственников, которые, по-моему, переопылялись моей тревожностью. Дополнялся хоровод врачами – всевозможными платными, когда заканчивались бесплатные.

Сергей любит вспоминать момент, когда эта повышенная тревожность, очевидно, имеющая гормональную природу, меня покинула. Эта история долго была хитом среди наших знакомых и пересказывалась как анекдот.

У маленького Русика вдруг расстроился стул. Нормальная кормящая грудью мать со здоровой головой в этой ситуации просто скорректировала бы свою диету и, может, давала бы младенцу какой-нибудь безобидной укропной воды. Но то нормальная, а я же, смотри выше, была сжираема какой-то странной безотчетной тревогой, что младенец мой в беде неминуемой и надо его срочно спасать и лечить. Поэтому я срочно вызвала на дом участкового врача и замучила вопросами и паникой до того, что она высказала предположение о возможном дисбактериозе у парня. После чего она выписала мне направления на анализы, среди которых значился непонятный, но именно этим и внушающий доверие «кал на микропейзаж», который, по ее словам, точно позволил бы поставить окончательный диагноз Руслану.

Никаких Интернетов тогда в широком доступе не было, пришлось обойтись опрашиванием знакомых с медицинским образованием. Меня отчасти успокоили: я поняла, что полребенка у меня при этом не отрежут, и пустила свою кипучую энергию на выяснение, где именно этот «микропейзаж» можно продемонстрировать, в смысле, сдать. Надо сказать, что как раз в то время начиналась эра широкого распространения мобильных телефонов; номера у них были шестизначные, как и у стационарных городских номеров в нашем городе, и зачастую заранее выяснить, на какой именно телефон ты звонишь, мобильный или стационарный, было невозможно. Ну и плюс конец 90-х, кризис, народ продавал что мог, в том числе и телефонные номера. Видимо, так поступила и лаборатория при больнице, чей номер мне дали для продолжения увлекательной беседы про кал.

Вообще – в обычной жизни – я нормальный воспитанный человек и, когда звоню куда-то, сначала вежливо здороваюсь, потом выясняю, туда ли попала и есть ли время для разговора у собеседника, и только потом перехожу к сути вопроса. Тут же меня, как Сережа любит говорить, черти оседлали: мне казалось, что этот страшный дисбактериоз угрожает практически жизни моего любимого сына, поэтому, как только длинные гудки прекратились и мне ответил мужской голос, я без «здрасьте» и других вежливых рюшечек сразу перешла к делу: