Текст книги "Ромашки в октябре"

На концовке этой фразы голос у меня предательски дрогнул. Катя без отрыва смотрела мне в глаза. Бокал был давно уже наполнен, и газировка, булькая, текла по непромокаемой скатерти в оттиснутых клубничках к краю стола, но дочь этого будто не замечала. Немая сцена воцарилась на веранде, почище какой-нибудь мхатовской. Сергей со страдальческим лицом выглядывает из-за кашпо. Руслан стиснул коленями ладони так, что побелели лунки ногтей. Катина улыбка превратилась в судорогу на лице, она умоляюще смотрит на мужа, а вода все течет и течет в переполненный бокал. Виктор застыл с выпученными глазами и открытым ртом…

Наконец, вода дотекла до края стола, и струйка устремилась на брюки зятя, мгновенно вымочив ему пространство между ног. Он с шипением вскочил и начал стряхивать воду на пол. По веранде пронесся вздох облегчения, все участники немой сцены вспомнили, как дышать, и отмерли.

Видно было, что Витя специально слишком долго ухаживает за своими брюками – явно собирается с мыслями.

– Ирина Владимировна, вообще, у нас так не принято. Здесь, в Америке, так не живут, это не московская коммуналка.

– Витенька, сынок, а что ты предлагаешь? Нам некуда деваться, аренду жилья мы сейчас не потянем. Вы же с Катей, когда к нам приезжали, тоже у нас останавливались, мы вас в гостиницу не гнали.

– Но мы не жили у вас полгода. Два визита, один на три дня, второй, если мне память не изменяет, длился пять дней. Согласитесь, есть разница.

– Да, Витюш. Разница есть. Она есть, а денег нет.

– Послушайте, это какие-то шантаж и манипуляция, я не ожидал от вас. Вы же знали, выезжая, что у вас нет денег. Почему не отложили отъезд? Почему не предупредили нас заранее?

– Мы брали недорогие невозвратные билеты и сильно заранее. Плюс мы боялись просрочить визу. Ну, и не могу я на такие темы разговаривать по телефону или по «Скайпу». Я ответила на все твои вопросы?

Было видно, что Витя взбешен и обескуражен одновременно. Я предвидела, что разговор на эту тему будет непростым, но не ожидала, что настолько.

Виктор замолчал, ушел в дом. На веранде по-прежнему царило молчание. Катя принесла из кухни какие-то разноцветные салфетки и собирала разлитую кругом минералку. Буквально через десять минут зять появился на веранде со спортивной сумкой через плечо.

– Отдыхайте, мне нужно уехать. Завтра рано утром у меня встреча на Манхэттене. Поеду в город, переночую там, хотелось бы выспаться получше. До встречи!

Тон, выражение лица, скорость исчезновения – все это не оставляло сомнений в том, что Виктор взбешен и держится из последних сил. Через минуту из-за угла дома послышался звук заведенной машины, открылись и закрылись автоматические ворота, и снова воцарилась тишина.

– Мам, ну, как бы и правда… Тут так не принято. Но мне вас так жаль. И Витю жаль. Он совсем американец. Хотя и русский. Для него такое дико. Для него и Руслан в доме был чересчур, а тут еще вы. Но я вас понимаю, куда вам деваться. Да и люблю я жить большой семьей, рада, что вы приехали. Поживем сколько-нибудь вместе, как в детстве. С Витей вот только… Его мне тоже очень жаль. Он сильно расстроен. Я к нему подошла, обнять там, поцеловать на дорогу, а он меня оттолкнул и чуть не бегом от нас… Может, побудет в городе, как-то успокоится.

Сергей сидел на ступеньках дома и слегка, как будто медитативно, покачивался. Потом повернулся ко мне:

– Я тебе говорил, давай не спешить? Говорил? Говорил, давай дождемся денег хотя бы в таком количестве, чтобы не садиться на старости лет дочери на шею? Куда ты ломилась, как скаженная, а?!

– Ты слепой? В стране черт знает что творится! Может, там завтра границы закроют, и ты будешь сидеть со своими деньгами в зубах, которые послезавтра превратятся в фантики.

– О боже… Ира, я тебе говорил – не сиди столько времени в Интернете, не сиди столько времени в социальных сетях. Чего и куда закроют-то? Кому ты нужна? Я вообще, если хочешь знать, был против отъезда. Чего ты сама себя и всех вокруг пугаешь, нагнетаешь глупости всякие?

Тут очнулся Руслан.

– Против отъезда он был… Чего молчал-то тогда, раз против? Молчал и делал, что она говорит! Вот и наделал. Сели Катьке на шею всем кагалом. И Кристинка там одна. Вы бы меня хоть заранее предупредили о таких раскладах, это просто как гром среди ясного неба.

Катя расплакалась. Сидела, молча утирала катящиеся по щекам слезы, совсем как в детстве. Меж тем разговор наш шел уже на повышенных тонах.

Я не выдержала:

– Послушайте, а ну заканчивайте это нытье и стон! Охренели вообще. Успокойтесь. Все нормально. Виктор ошарашен, это понятно. Завтра спокойно поговорим, когда он вернется. Что-нибудь придумаем, договоримся.

В этот момент цветущие кусты чего-то зеленого и плотного, растущего у забора – ну, как забора, маленького штакетника с завитушками, отгораживающего участок ребят от соседнего, – раздвинулись, и там показалась седая голова с аккуратными буклями:

– Kate, darling, what’s happened? Do you need any help?[1]1
  Кейт, дорогая, что-то случилось? Нужна помощь? (англ.)


[Закрыть]

Катька подорвалась со стула с явным испугом:

– No, Mrs. Cornwell, I’m fine, thanks! So sorry to trouble you[2]2
  Нет, миссис Корнуэлл, все в порядке, спасибо! Извините, что побеспокоили (англ.).


[Закрыть].

Голова посмотрела на нас, явно запоминая приметы для возможного полицейского протокола, и бесшумно скрылась в зеленых зарослях.

– Кать, чего это она? – изумленно спросил муж.

– Чего, чего… Раскричались мы. Тут такое не принято. Она решила, что у нас проблемы и пора вызывать полицию.

– Да ничего мы не кричали. Ну, просто разговаривали чуть громче обычного. Но не ругались же, что такого-то?

– Пап, здесь так не принято. Да и расстояние тут… Это тебе не твой новосибирский дом с участком размером с поле для мини-футбола. Вот оно, ее крыльцо, в нескольких метрах отсюда. Тут все друг у друга во дворах уши греют, и все всё друг про друга знают. Поверь мне, пара дней вашего проживания тут, и они стукнут в полицию. Приедут из участка знакомиться с вами, что да как, документы проверять. Мы тут и так, со своим русским языком и регулярными вечеринками, в этом квартале пенсов – как прыщ на одном месте. Они только и ждут случая на нас нажаловаться в полицию.

Руслан курил, слушал сестру, чуть прищурясь:

– Вы тоже скоро поймете, куда попали, чудо-что-за-страна, чудо-что-за-люди!

Катька вздернула подбородок, как в детстве, когда брат с сестрой ссорились:

– Отличная страна! И курить тут не надо, дым беспокоит соседей, здесь так не принято. Хочешь курить – иди вниз, в подвале мастерская, включай вытяжку и кури.

Руслан рывком вскочил с дивана, затушил сигарету.

– Пойду я по району погуляю. Это можно, не воспрещено? Никакой закон я этим не нарушу?

Сунул руки в джинсы, хлопнул калиткой и ушел.

Катя села ко мне поближе, обняла.

– Ну, мамулечка, ну, хороший мой! Не расстраивайся. Все как-нибудь уладится. Витя хороший, он просто растерялся. Эта новость, что вы жить у нас будете, да еще так долго, его напугала, он к такому не привык. Он и Руслана-то с трудом выдерживал. Я поговорю с ним завтра, как-нибудь все образуется.

На Сергея было жалко смотреть. Он сидел, свесив голову, такой униженный и подавленный, что моим глазам было больно. Еще бы, не привык оказываться в положении бедного родственника и приживалы. Многие годы нашей достаточно состоятельной жизни приучили его как раз к обратному – оказывать покровительство более бедным и слабым. А тут такой поворот с ног на голову.

Я вдруг разозлилась. Расстроен он, подавлен, ишь! Помог бы мне с ликвидацией бизнеса, с продажей имущества – может, и не оказались бы мы все в таком положении. Я ж одна все на себе вытянула, как смогла! У одного девушка одиночеством страдает, второй – нестрессоустойчив, то голова, то жопа, то сердце. Все на меня взвалили, а теперь недовольны! Хоть бы «спасибо» кто сказал, что я их на своем горбу сюда привезла! Эх, мужики…

В тот вечер Виктор так и не вернулся. Я расценила это как временную вспышку раздражения, как желание надавить на Катю, перетянуть ее на свою сторону. Не хотелось думать, что это начало серьезного конфликта между ними. Конфликта из-за нас.

Потекли дни, невротичные, полные вопросов о смысле жизни и о завтрашнем дне. Руслану было легче: он сразу после приезда записался на курсы английского для эмигрантов, посещая которые наш коммуникабельный сын обзавелся некоторым интернационалом из приятелей: кореец, араб, два латиноамериканца и венгр. Так что целыми днями он либо пропадал на занятиях, либо тусил с новыми друзьями где-то в Нью-Йорке. Я обратила внимание, что у меня деньги он брать перестал. На мой вопрос отбрыкнулся невнятным «С пацанами по чуть подрабатываем». Оставалось надеяться, что это «по чуть» никак не связано с криминалом.

Сами же мы будто впали в какую-то апатию. Видимо, сказывалась накопившаяся перед отъездом усталость. Я записалась на курсы английского, но дело изучения нового языка двигалось с большим скрипом, хотя, как и все, язык я учила в школе и в институте. Постепенно посещения языковой школы сошли на нет. Я решила, что буду заниматься самостоятельно – больше смотреть американское ТВ, стараться чаще выбираться в город и общаться с людьми (благо американцы ужасно коммуникабельны).

Сергея же на изучение языка я уговорить не смогла. Со словами «старого кобеля новым трюкам не обучишь» он категорически отказался этим заниматься. Целыми днями он либо смотрел русские каналы по ТВ в гостиной, которая стала нашей комнатой, либо строгал что-то в гараже. Он все больше молчал, сильно похудел, так как почти ничего не ел. Разговорить его было невозможно. Да и трудно мне это: я сразу злиться начинаю и орать. Лучше не лезть, и я не лезла.

Дни тянулись один за другим, слипаясь друг с другом. В голове у меня постоянно варились всякие вопросы о прошлом, о текущей нашей жизни. Иногда я так задумывалась, что несколько дней пролетали незамеченными, и я с испугом видела на календаре четверг, в то время как мне казалось, что вчера был только понедельник.

Я понимала, что надо постепенно обустраивать нашу жизнь в Америке – цель была очевидна и неизбежна, – но мой мозг отказывался работать дальше, раскладывать цель на более мелкие и конкретные задачи, выстраивать пути ее достижения. То есть цель стояла, но я все как-то избегала начать движение к ней. Мне было стыдно от моего безделья и апатии, но ничего поделать с этим я не могла. Готовка была полностью на Кате, так что я взяла на себя уборку и могла драить полы хоть каждый день. Я как-то раньше и не предполагала, как это отвлекает от тяжелых мыслей. Ну, и ощущение собственной полезности какой-никакой тоже приносит.

Интересно, что в Америке раковины для мытья посуды всегда устроены у окна, в отличие от российской планировки кухонь. Так было и у Кати, так было и в фильмах про американскую жизнь, которые я пристрастилась смотреть, оправдывая это необходимостью аудировать чужой язык. Разумеется, на кухне была и посудомоечная машина. Но я наотрез отказывалась ею пользоваться, набирала гору посуды после еды и шла на кухню. Вода шумела, гора чистой посуды росла, за окном по кусту скакала какая-то птичка. Меня почему-то очень смешила мысль, что эта птичка – американка. Наверное, даже урожденная. Как бы узнать, понимает ли она по-русски? Как воробьи у нашего «Макдоналдса», прекрасно коммуницирующие с обедающими на открытой веранде и почти выхватывающие куски из рук. Или ей надо предлагать еду только на английском языке? Я так привыкла к крохе, что, когда мы ездили с Катей в «Волмарт» за покупками на неделю, я покупала ей корм для попугаев и насыпала его в деревянную кормушку, которую сделал Сергей в мастерской при доме, расписав ее вперемешку российскими и американскими флагами и пустив по низу надпись «Friendship! Together forever!» (Дружба! Вместе навсегда!), которую придумал Руслан, уже вполне бойко щебечущий на английском.

Потом, я много времени проводила в Интернете. Во-первых, процессами в России по продаже нашего имущества надо было руководить. Доверенность на ряд манипуляций юридического характера я оставила Кристине, Тамара тоже в этом деятельно участвовала, но я не хотела расхолаживать их своим невниманием к происходящему, так что регулярно проводила у компьютера часы, чтобы решать какие-то вопросы с нашими уполномоченными, читать присылаемые документы, вместе с Тамарой рассчитывать и обсуждать предлагаемые нам варианты сделок.

Потом эти процессы худо-бедно встали на рельсы и такого пристального внимания от меня уже не требовали. Все необходимые процедуры были пройдены, оставалось просто поставить финальные подписи на документах и дождаться поступления денег на мой счет. Вот как раз это ожидание давалось мне сложнее всего. По привычке каждое утро я все равно садилась за компьютер, но все больше времени проводила в соцсетях. Я поймала себя на том, что не стала меньше интересоваться политикой, чем во времена нашей жизни в России, хотя мне тогда казалось, что интересуюсь я ею вынужденно, а не «по зову души», и, как только покину страну, эта привычка у меня пропадет.

Я начинала каждое утро с того, что читала подробнейшим образом все новостные сайты, довольно эмоционально реагируя на каждую новость. Если писали, как все плохо в стране, я радовалась, что вовремя уехала: новости обещали мор, глад, разруху и террор. Если писали, хорошо, я снова и снова думала о том, не зря ли все это затеяла, сорвала с места семью, поломала нашу устроенную жизнь. Иногда в голову закрадывались предательские мысли. Да, у нас были трудности. Но, возможно, если бы к их преодолению я приложила столько же усилий, сколько к ликвидации всего нами заработанного (что могло принести деньги) и переезду в Америку, то, может, и уезжать было бы не нужно, все бы постепенно наладилось?

Потом направление моих размышлений сменялось на противоположное, и я радовалась, что мы поставили крест на своей прежней жизни, переселились в куда более благополучную страну. Правда, страх того, что я слишком… ммм… – ну, не хочу говорить «старая», пусть будет «слишком взрослая», – чтобы встроиться в эту благополучную страну, постоянно всплывал у меня со дна души. Я смотрела телевизор, стараясь выбирать американские каналы, мы с Катей выезжали погулять – то в Нью-Йорк, то в другие небольшие города вокруг. Мне все нравилось, но я чувствовала себя туристом, ощущение временности своего пребывания в предложенных обстоятельствах меня не покидало. Я много читала о ностальгии, о тоске по родине – наверное, что-то из этой серии я тоже испытывала.

Мне не хватало привычного круга общения, занятости, наполненности каждого дня какими-то делами разной степени важности, ежедневной круговерти личного и делового. То, что меня так тяготило в прошлой жизни – жизнь на разрыв аорты, бесконечные звонки, забитые срочными письмами ящики электронной почты, кончающиеся за полгода еженедельники, общий высокий градус моего существования, – вдруг стало казаться мне вовсе не страшным, не сложным, а привычным, дающим моей энергичной натуре возможность жить полной жизнью.

Я ругала себя за непоследовательность, искала в окружающей меня действительности приметы того, что все сделала правильно. Но внутренние весы продолжали качаться из стороны в сторону, и настроение мое менялось вместе с ними.

Вообще, надо сказать, вся эта русско-американская эпопея как-то сильно повлияла на мой мозг. Я, всегда такая четкая и определенная в решениях, вдруг будто утратила ясность разума и никак не могла найти решение самых простых вопросов. Мало того, я вдруг почувствовала, что вся моя энергия – а я всегда была мотором и терминатором в юбке! – будто делась куда-то. Я стала быстро уставать, много лениться, откладывать любое дело на потом, дотягивая его исполнение до самого последнего момента. Периодически ловила себя на откуда-то взявшейся желчности, нетерпимости, повышенной нервозности.

Каждый день я вставала с мыслью о том, что пора подниматься и что-то делать, устраивать нашу здешнюю жизнь. Но совершенно не было на это сил. Подумав еще и еще над этим, я решила себя простить: в конце концов, не горит. Имею я право отдохнуть немного? Вот придут оставшиеся деньги из России, тогда и будем планы строить по «завоеванию Вселенной».

Я стала завсегдатаем основных соцсетей – «Одноклассников» и «Фейсбука». В «ВКонтакте» я так и не прижилась: это все-таки более молодая аудитория, Руслан, например, общался только там, называя мой выбор «старперским». Постепенно мне открылся новый чудный мир. В нем кипели страсти, велись долгие сражения, были свои авторитеты, военачальники и лидеры, вокруг каждого из которых была целая армия последователей, фанатов и «хейтеров» – ненавистников, недоброжелателей (новое слово, которое я почерпнула в Сети).

Более того, оказалось, что это хейтерство (общая ненависть к кому-то), объединяла людей не меньше и не слабее, чем общие увлечения и симпатии. Первое время мне было как-то диковато, что, в общем-то, это все не живые люди, а ники, псевдонимы, дубли, как у Стругацких, живущие своей собственной жизнью. Странное, несколько иллюзорное войско, как деревянные солдаты Урфина Джюса из «Волшебника Изумрудного города», – сильное, иногда страшное, но пощупать его руками совершенно невозможно.

У меня даже сложился там свой круг общения, которого так не хватало в реальной жизни. Я была подписана на ряд групп, объединяющих русских эмигрантов в США, и на группы авторов, уделяющих много времени российско-украинским отношениям (меня все-таки не оставляла идея разобраться в этом вопросе). Были еще кулинарные группы, группы про здоровый образ жизни, которым я стала интересоваться в Америке. Я стала понимать, откуда берутся интернет-зависимые люди, то, что было мне совершенно непонятно в России. Согласитесь, когда взрослеешь и вырастаешь преимущественно в офлайн-среде, странно, трудно себе представить, что человек легко может подменить настоящую, живую жизнь вымышленной, сетевой, и не чувствовать при этом себя каким-то ущербным.

Катя, насколько я успела заметить, тоже была такой вот – плотно подсевшей на сетевую жизнь. Мы встречались все утром на кухне, завтракали, Руслан убегал на курсы, Сергей уходил в мастерскую, мы с Катей, если не было домашних дел и если не заезжал по каким-нибудь своим делам Виктор, расползались по комнатам и залипали каждая в своем компьютере. Ощущение неправильности всего происходящего иногда накрывало меня, и достаточно сильно. Но что я могла? Отучить себя от компьютера? А чем мне еще заниматься здесь, в американской жизни, где я, как и в Сети, фантомный, ненастоящий персонаж? Так у меня есть хоть какая-то жизнь, общение и активность, пусть и не совсем настоящие. Воспитывать взрослую дочь? Это приведет только к конфликтам.

У Кати с Виктором был трудный период. Начался он, судя по всему, с нашим приездом. Возможно, что-то не так было и раньше – наш приезд просто обострил какие-то давние смутные разногласия между ними. Тут не угадаешь, а лезть в душу дочери и расковыривать и так больную ранку мне совсем не хотелось. Виктор почти никогда не ночевал дома, да и вообще появлялся здесь нечасто. Приезжал раз-два в неделю, разбирал и упаковывал свои вещи, копался по каким-то своим делам в «бейсменте», как тут принято называть цокольный этаж с техническими помещениями, или в спальне, откуда доносились до меня их с Катей разговоры (иногда – на повышенных тонах), потом снова собирался и уезжал. Был с нами суховато вежлив и отстранен. В основном со мной – мужчины мои особенно на глаза ему не показывались.

Катя каждый раз, когда муж приезжал домой, ходила за ним с глуповатой полуулыбкой, заглядывала ему в глаза, как нашкодивший щенок. Пыталась покормить, в чем-то ему помочь, принести-подать. Наблюдая за их общением, я замечала, что Виктора Катина нынешняя суета сильно нервировала. Он не кричал, не хамил. Но раздражение так и било из него в разные стороны. Я слишком плохо знала зятя, чтобы разобраться в тонкостях его реакций, понять, раздражаем его мы, наше присутствие в его доме, или Катя, или мы все вместе. Но он входил в дом «на нервах» и уходил отсюда таким же. Каждый раз после ухода Виктора Катя плакала, улегшись одетой на кровать в своей спальне. Потом засыпала, часа через два спускалась к нам вниз – с чуть опухшим лицом, но уже немного повеселевшая и успокоившаяся.

Это был еще один повод для моих мучительных раздумий, плохо поддающаяся мне загадка, как и размышления по поводу целесообразности нашей американской эмиграции. С одной стороны, я остро ощущала свою вину за превращение дома дочери в коммунальную квартиру. С другой – я не понимала, какой другой выход я могла найти. Просрочь мы полученную визу, не воспользуйся ею – и второго шанса выехать у нас бы не было. Я все понимаю: излюбленное американское «прайвеси», принятое в их обществе обособленное существование разных поколений одной семьи, да и вообще – иная, другая, принятая в американском обществе дистанция даже среди родных друг другу людей. Но ведь форс-мажор же у нас, нет? Не понятно? Или форс-мажор – недостаточное основание для экстренной помощи семье жены?

Катьку вот очень жалко. Она послушная девочка, и всегда такой была, даже маленькой. У меня никогда не было проблем с ее поведением в детстве, в отличие от Руслана. Видимо, и Виктору она была очень послушной женой. Теперь же она существовала в явном конфликте с окружающей действительностью. Пока Виктора не было дома, у нас была совершеннейшая идиллия. Я готовила, Сергей возился в мастерской или стриг газон перед домом. Руслан в первой половине дня был на курсах английского, вечером смотрел русские каналы по телевизору в гостиной, иногда вместе с отцом, или гулял со своими новыми друзьями, которые у него появились благодаря курсам. Иногда Руслан вместе с Катей отправлялся в магазин за продуктами.

Автомобильные права Руслана здесь были недействительны. По словам старожилов, получить здесь новые, американские, не составляло большой проблемы, но Руслан сначала хотел закончить языковые курсы и на более или менее приличном уровне овладеть языком: чувствовал себя неуверенно, боялся, что остановят полицейские, например, а он двух слов не свяжет в ответ или вообще не поймет, чего от него хотят. Катя же вообще машину не водила, да и не было ее у нас – машина была у Виктора, он ее забрал. Поэтому поездки в супермаркет осуществлялись на такси.

Мы старались экономить, поэтому ребята ездили за продуктами в гипермаркет на другом конце Трентона, на выезде из города. Это увеличивало расходы на такси, зато уменьшало затраты на продукты. Поэтому в каждый такой выезд закупка была максимальной. Я составляла список, планировала бюджет и питание на неделю. Катя даже не порывалась принимать в этом участие. Поначалу я советовалась с ней – все-таки она в доме хозяйка, – но после нескольких ее «как хочешь, мамочка» и «как скажешь, мамочка» прекратила эти реверансы.

Время будто повернулось вспять, и если не выглядывать за окно, где маячил совершенно не новосибирский пейзаж, то казалось, что мы вернулись на много лет назад. Сейчас повозимся на кухне, и Кате нужно будет идти к себе в «девичью» и выполнять задание по сольфеджио к завтрашней «музыкалке», а Руслана пора усаживать за домашнюю работу: завтра контрольная по алгебре…

Я испытывала смешанные чувства по этому поводу. С одной стороны, это внезапное впадение в прошлое было очень приятным, я чувствовала себя намного моложе, снова переживала ощущение наседки, выпасающей своих цыплят (может, кого-то это чувство тяготит, но я вспоминаю эти годы как одни из самых лучших и светлых в своей жизни). С другой стороны, я чувствовала, что происходящее – неправильно, так не должно быть. Ведь на самом деле дети уже давно выросли. Катя замужем, у Руслана в России осталась практически жена. Желание детей спрятаться за меня, за нас отцом мы должны мягко, но пресекать. Вон у Катерины, кажется, семейная жизнь разваливается.

Вчера я совершенно случайно услышала их с Виктором разговор по «Скайпу». Шла вешать постиранное белье на чердак, проходила по коридору мимо спальни, а дверь была приоткрыта. Нехорошо, конечно, подслушивать, но уж лучше я послушаю, чем буду донимать дочь вопросами «Что происходит?» и «Вы расстаетесь?».

Монитор компьютера был повернут так, что видеть выражение лица или другие подробности изображения Виктора я не могла, зато звук был достаточно громким, чтобы я могла быть полноценным свидетелем супружеской беседы.

– Кать, я не могу так жить. Вот эта вот российская коммуналка посреди Америки совершенно выбивает меня из колеи. Я не буду так жить, не хочу и не буду. Я работать не могу после поездок к вам. Меня эти визиты просто раз-ру-ша-ют! – последнее слово он проговорил по слогам, как припечатал.

– Вить, ну что мне делать? Это же мои мама и папа, брат. Я не могу выгнать их на улицу. У них трудный период в жизни. Кто им поможет, если не я? Ведь если бы у нас с тобой случился трудный период, поверь мне, они были бы первыми, кто пришел бы нам на помощь.

– Я тебе давно говорю, тебе пора к психотерапевту. Ты – типичная жертва манипуляций. Какой такой «трудный период»? Все те трудности, которые есть у них, они организовали себе сами, конкретно – твоя безумная мамаша с энергетикой сбесившегося локомотива. У них в стране что, война, голод, разруха? Нет денег – зачем было затевать этот переезд?

– У них в стране было плохо. Власть совершенно не считается с народом, президент – типичный агрессор. Я вчера смотрела по Эн-би-си передачу…

– Катя, милая, не лезь туда, где ты ничего не понимаешь. Если каждый землянин от недовольства своим президентом будет менять страну обитания, мир будет бесконечно путешествовать, как цыганский табор. Поверь мне, для такой эмиграции, такой поспешной и неподготовленной, должны быть куда более серьезные основания. Россия – не Южный Судан, голод и истребление граждан там отсутствуют, слава богу.

– Хорошо, я не буду говорить о политике. Я знаю, ты этого не любишь. Но что мне делать, Вить? Ведь это моя мама, мой папа и мой брат. Я их люблю, я не могу выгнать их из дома на улицу.

– Катя, а я – твой муж. Получается, ты сделала свой выбор между мной и ими. И выбор оказался не в мою пользу. Мне, конечно, неприятно. Но я его уважаю, этот твой выбор. И мне нужно время, тишина и покой, чтобы подумать, как с этим дальше жить. В моем же доме, благодаря твоему выбору, с тишиной и покоем теперь некоторые проблемы. Поэтому, пока все так, как есть, я домой не вернусь. Денег, прости за это напоминание, я даю достаточно для нормального, комфортного существования и тебя, и всей твоей понаехавшей родни – по крайней мере, прокормиться вы все на них можете. Но другой вклад в эту нелепейшую ситуацию я делать отказываюсь, своим покоем жертвовать не готов. Мне кажется, это очень понятно.

На этом месте Катя уронила голову на руки и заплакала. Так горько, так безнадежно, как могла плакать только она.

Я отскочила от двери, стараясь производить как можно меньше шума. У меня кололо сердце, не хватало дыхания – было очень жалко дочь, я готова была разорвать зятя, попадись он мне под руку прямо сейчас. Стараясь ступать как можно тише, я ушла из коридора.

Я развешивала белье для просушки и размышляла. Получается, наш приезд сюда разрушил семейную жизнь дочери. Боже мой, что же мы наделали? Может, прав был Сергей, когда уговаривал меня подождать с отъездом из страны, дождаться денег и не садиться на голову семье дочери? Но мне вдруг стало ужасно душно там, в России. Дикое, гигантское противоречие между новостями из ТВ и тем, что я читала в Интернете, между тем, что видела вокруг.

Я вдруг увидела, что у меня не хватает знаний понять, что происходит на самом деле, и поставить ситуации правильный диагноз. Я смотрела ТВ – и соглашалась с очередным ведущим аналитической программы, что да, именно так все и есть: Крым – наш, Обама – чмо и санкции стране – только на пользу, период трудностей – временный и скоро пройдет.

Я открывала Интернет, читала ленту в какой-нибудь социальной сети, и сознание мое сползало на другой бок: во всем виноват Путин, Россия – страна-агрессор, Ленина надо достать из мавзолея и похоронить (вся беда страны в этой несчастной мумии), хлад, глад и мор наступают. Сверху меня нахлобучивало проблемами с бизнесом. Этот диссонанс ломал мне голову, лишал меня сна. От этого напора, от бесконечных размышлений о добре, зле и собственном завтрашнем дне я измучилась, потеряла нормальный сон, здоровье стало то и дело давать сбой, намекая, что стратегический запас истончается. Мне казалось, что прямо земля горит у меня под ногами, не было сил длить это состояние.

И что самое, наверное, главное – у меня было сильнейшее, непреодолимое внутреннее убеждение, что надо собираться и уезжать. Что этот период моей жизни окончен, надо запечатывать его, покрывать чехлом от пыли и закрывать в эту комнату дверь. Что новая, свежевылупившаяся жизнь, с тонкой кожицей на полупрозрачных еще крыльях ждет меня совсем рядом. И мне нужно спешить, успеть, пока она не окрепла, не оперилась и не улетела к кому-то другому, устав от ожидания.

Но что же делать с Катей… Ведь такими темпами им с Виктором и до развода недалеко. С другой стороны, а так ли уж это плохо? За фигом такой муж, который сбегает оттого, что его жена решила помочь своей семье?! Если он сбегает от такой мелочи, то, случись на семейном пути действительная проблема и кризис, – он вообще скроется, только его и видели! Ведь даже в венчальной клятве супруги клянутся «быть всегда рядом, в горе и в радости». А тут даже до горя дело не дошло, так, мелкие неудобства, и те – временные (я ведь сразу обозначила, что мы приехали ненадолго!), а он уже сбежал.

Может, даже и лучше, что сейчас всплыло, какой он на самом деле человек. Это убережет мою девочку от серьезных разочарований в будущем. Она – красивая молодая женщина, с удивительным, редким по нашим временам тихим и неконфликтным характером. Найдет себе кого получше, позаботливее, потерпимее. Что ж такое творится-то, перевелся совсем мужик нормальный…

* * *

Он подарил мне весь мир. И в прямом смысле этого слова я за время нашей любви увидела мир куда больше, чем за предыдущие годы. Не потому что раньше мало путешествовала, а потому что будто спала раньше. И в переносном: меня никто и никогда так не любил, и я так никогда не любила.

Он смотрел на меня, обнимал – и передо мной открывался космос, бесконечность. Жизнь начинала играть такими красками, будто кто-то нашел ручку увеличения яркости изображения и именно моей картинке ее добавил. Цветы в такие моменты пахли острее, люди были красивее, небо – синее и даже вода куда мокрее обычного.