Текст книги "Ромашки в октябре"

Он уезжал – и мир вокруг потухал. Силы оставляли меня. Любое, даже самое мелкое, действие требовало от меня каких-то невероятных усилий. Аппетита не было, еда не имела вкуса и запаха. Часто я хитрила и сокращала эти паузы без него приемом снотворных таблеток. Просыпалась, принимала душ, выпивала чаю, снова таблетка – и еще двенадцать часов списаны из бесполезной жизни без него.

Наверное, все это было плохо, неправильно и нездорово. Но мне плевать. Поймет меня только тот, кто хоть раз вот так любил. Сокрушительно, безоглядно и в последний раз. Ибо я точно знаю, что этот раз был последним. Осознание этой «последнести» придает всем чувствам особую остроту. Уж вы мне поверьте!

* * *

Сегодня вечером Катя сидела рядом со мной на кухне, пока я готовила. В Америке она пристрастилась к вышиванию и, пока мы болтали, возилась с пяльцами, на которых была натянута какая-то очередная будущая красота. На улице стояла непогода – холодно и ветер с дождем. Сергей, как обычно, пропадал в мастерской, Руслан был в гостиной, откуда доносились звуки что-то бормочущего на английском телевизора: преподаватель на курсах посоветовал сыну перестать так увлекаться русскими каналами и смотреть больше американских – для более плотного языкового погружения. В доме был разлит покой и умиротворение – тепло, уютный зонированный свет, пахнет едой, все дома.

Я с любовью и тревогой наблюдала за дочерью. Какая из нее жена – подросток, милый и забавный, как котенок. Это вызывало мою и отцовскую нежность – недаром с детства ее домашние имена были Катенок, Катруся. Но одновременно я беспокоилась за нее: девочке ведь за тридцать, ненормально это. Да еще и распадающиеся эти отношения с мужем…

– Мам, а что сегодня на ужин будет?

– Я варю бульон на борщ. Какая здесь дурацкая свекла! Совершенно не тот вкус и цвет у борща, не как в России.

– У тебя все равно вкусно получается. Я, конечно, люблю готовить, но от твоей стряпни так детством отдает. Приятно иногда полениться.

– Ну, ладно тебе. Выпечка мне как не давалась, так и не дается. Как я ни стараюсь, за твоими пирожками, пирогами и пирожными мне не угнаться.

– Я сейчас стараюсь не частить с выпечкой, а то будем мы тут как три толстяка, вернее – четыре.

– Ох, Кать, толстяков, скорее всего, будет только два – ты да я. На мужиках наших никакие плюшки, никакие калории не отражаются, как были стройные, так и остаются. А вот нам с тобой – да, надо быть аккуратнее.

– Мам, а расскажи, как я маленькой была. Как ты меня к бабушке в деревню возила на лето, а я сначала не хотела туда ехать, а потом – оттуда уезжать.

– Катенок, да я десять раз тебе уже про это рассказывала!

– Ну и что! Расскажи в одиннадцатый.

– Ну, как… Мы молодые с отцом тогда были. И погулять хотелось, и работы было много. Да и денег, честно сказать, не так чтобы много, особенно для того, чтобы обеспечить нормальное питание и содержание маленькой детке.

Мне кажется, что – несмотря на то, что мы сами себе тогда казались взрослыми и самостоятельными людьми, – родители нас таковыми не считали. Поэтому, как только выпадала такая возможность, бабушка, моя мама, забирала тебя к себе. Она где-то ближе к майским праздникам на дачу переезжала – удобное место, дальний пригород. Вроде и не город уже, природа, свежий воздух, но и не так сказать, чтобы прямо деревня.

Мама моя машину водила с моей школы еще, папа рассеянный был, да и зрение плохое. Так что, как первая машина в семье у них появилась, мама сразу на права отучилась и за руль села, а папа и не возражал. Тогда это редкость была, женщина за рулем – все оборачивались, удивлялись.

Так вот, переезжали они на дачу, бабушка переходила на другой режим работы – из дома все делала. Она в местном «Горгазе» перед пенсией трудилась, платежные квитанции делала для оплаты за газ. Это сейчас компьютер, а тогда она просто печатала их на печатной машинке. Заправляла целую пачку бумаги, прослоенную копиркой, и печатала. Очень громко, сильно на клавиши нажимала, чтобы до последней бумаги в пачке текст пропечатывался. Ты маленькая очень копирку любила, всегда у бабушки выпрашивала несколько штук и рисунки свои, каляки-маляки, через нее рисовала. Тебя это прямо завораживало: как это так получается, что какая-то простая синяя бумажечка, а рисунок так четко весь на лист под ней переводится? Вечно, как ни приеду, у тебя все руки копиркой этой перепачканные.

На работу бабушка с дачи ездила не чаще раза в неделю, готовые платежки отвезти, новые забрать. В этот «выездной день» с тобой дед оставался, отец мой. Бабушка тебе много воли давала, у нее теория была: чем больше самостоятельности предоставлять маленькому ребенку – тем более свободной и способной к самоорганизации личностью он вырастет. Дед же другой был. Во-первых, очень волновался за тебя. Отцом он был не очень ответственным, все работа да работа. А вот на внучке его проняло. Ты, бывало, за кустом скроешься из виду, а он сразу за тобой бежит – проверять, все ли в порядке. Поэтому, как только вы одни с ним оставались, он сто-тыщ-пятьсот игр придумывал, чтобы тебе с ним было интересно и ты не убегала.

И в морской бой играли – ты в результате очень рано узнала и цифры, и буквы (добрых пол-алфавита). И в куклы, и на велосипедах уезжали на реку, и сам он всякие игры придумывал, чтобы тебя занять. У тебя с ним любимая игра была в «бирюльки». Бирюльки эти сохранялись в семье с незапамятных времен. Во всяком случае, никто в семье не помнил, откуда они у нас взялись. Это был набор из двух длинных, изящных, украшенных тончайшей кружевной резьбой палочек с маленькими крючочками на конце и разнообразных маленьких деревянных фигурок, размером с половину твоего мизинца. Фигурки хранились в маленьком мешочке – зеленый бархат с золотым шитьем, и золотой, уже немного облезшей ниткой, которая мешочек этот затягивала.

В начале игры из мешочка все фигурки высыпались на стол кучкой. И игроки должны были растаскивать по очереди фигурки из кучки себе, поддевая их палочками. Не смог сделать это аккуратно, посыпались фигурки – заронился, считай, минус одно очко тебе. А три минусовых очка набрал – проиграл. Выигрывал в этой игре самый осторожный и аккуратный. Ты ребенком энергичным, непоседливым была, но игру эту, тихую и кропотливую, очень любила. Часами могла с дедом в «бирюльки» резаться. Бабушка ругалась, возвращаясь из города, что опять ребенка весь день дома продержали, без прогулок и физических нагрузок. Дед же всегда оправдывался тем, что эта игра развивает твою мелкую моторику, а мелкая моторика, в свою очередь, способствует более быстрому и качественному умственному развитию.

Катя слушала меня, улыбалась, наклонив голову к пяльцам, вышивая какую-то мелкую деталь; в этот раз рисунок представлял собой садовую скамью в тени цветущих сиреневых кустов. Пробор на ее волосах светился чистым золотом. Вообще она светло-русая у меня, но при таком освещении казалось, что головка у нее просто золотая. Как же жаль, что все у них так с Виктором. И как же ему ее не жаль, она же тихий ангел у нас, воды не замутит. Где он себе еще такую найдет…

Катя подняла голову:

– А бабушка со мной во что играла?

– Бабушка? О, бабушка у нас была сгусток домашней кипучей энергии! Бирюльки были посрамлены и закинуты за сундук бестрепетной рукою, как только она возвращалась из города с полной сумкой бумаг в одной руке и полной продуктов авоськой – в другой.

Вы пекли пироги с ней, пололи огород, где у нее только бананы, пожалуй, не росли. Ходили на рыбалку, за грибами и ягодами, она учила тебя шить, чистить картошку и мыть посуду в тазике, экономя воду: канализации на даче не было, нужно было аккуратно к сливу относиться, иначе яма переполнялась очень быстро, и приходилось вызывать дядю Петю-ассенизатора, который приезжал на своей машине с оранжевой бочкой и качал сточные воды, о чем знала вся улица – так это все воняло. Но тебе и в такие моменты удавалось извлечь пользу из происходящего. У деда на чердаке хранилось несколько старых противогазов, еще с советских времен. В ветхих брезентовых подсумках зеленого цвета, с черной, остро пахнущей резиной на шлемах и с гибкими сероватыми шлангами.

Катя оживилась:

– Мам, а я ведь их помню! Когда бабушки не было, я выпрашивала у деда эти противогазы, и мы играли с девчонками в цирк. Тот, кто надевал противогаз, был слон, а остальные были зрители и дрессировщики. И мы каждый раз менялись, кто слон, а кто дрессировщик. При бабушке так играть было нельзя, она ругалась и запрещала давать нам противогазы, говорила, что мы задохнемся.

– Да, я помню. Но тут бабушка не сопротивлялась, ибо повод был резонный: защититься от вони дяди-Петиной машины. Девчонки соседские, как только машину его на нашей улице видели, сразу опрометью бежали к нам, ибо противогазов было мало, а девчонок – много. Кто первый добежал, тому и давали их надеть.

Помню, приезжаю я тебя проведать из города и вижу совершенно сюрреалистичную картинку: у забора стоит машина дяди Пети, шланг просунут под забор, извивается весь, как какая-нибудь анаконда, машина ревет, дядя Петя рядом с ней важно курит свою «Приму». А рядом, на лавочке около калитки, в ряд сидят мелкие девчонки в ситцевых платьях и с противогазами на головах. Сидят, ногами в сандаликах мотают. Я аж испугалась сначала, что, думаю, такое происходит, что случилось.

Катя оторвалась от вышивания и засмеялась тихонько.

– Так интересно, мам. Я вот почти совсем не помню этих моментов, а ты начинаешь рассказывать, и в памяти моей все это всплывает, как будто поднимается откуда-то из глубин. Вот сейчас противогазы вспомнила. А ведь не помнила про это совсем.

– Попробуй бульон, как на твой взгляд, не пересолила?

– Нет, нормально. А самое главное, мам, знаешь что?

– Ну, что самое главное, что? Ты сейчас про борщи или про что?

– Да нет, при чем тут борщ, я про детство, про то, о чем говорим сейчас.

– Ну и что самое главное?

– Мне кажется, они, дед с бабой, так меня любили, так любили, что это до сих пор лежит во мне огромным таким мягким облаком. Как моя защита, как страховка. Мне кажется, с этим облаком мне ничего не страшно. Даже если со мной что-то случается, что-то нехорошее, неприятное, это облако будто раздувается во мне, поднимается вверх и окутывает меня всю. И мне уже не больно и не страшно.

– Кать, я все спросить хочу… Я виноватой себя чувствую, что мы приехали, что на шею к вам сели. Что у тебя теперь из-за этого с Виктором конфликт, что он дома не живет. Ты-то как на это все смотришь?

– Ой, мам, я не знаю, сложно это все. Я обижена на Виктора, что он так отреагировал. Взял да и сбежал. А мог бы, между прочим, и подумать, что мне тяжело, что он разрываться меня заставил между собой и вами. А так с любимыми людьми поступать нельзя, нечестно это. Нельзя любимого человека заставлять выбирать, какая любовь сильнее – к родителям или к мужу.

Я не хочу вообще думать, кто прав, кто виноват, – случилось как случилось. И ничего тут такого нет, чтобы раздувать из вашего визита такую историю. А он меня бросил. Раз бросил – и другой раз бросит, значит. А мне важно чувствовать себя в безопасности, защищенной себя ощущать. И я всегда думала, что нашла себе настоящую стену и защиту. А он в этой стене дырку пробил и сбежал. И из этой дырки теперь на меня дует.

Сначала я переживала сильно, прям каждую ночь плакала. А теперь как-то уже и привыкать начала. Я себя сейчас как ребенок чувствую. Деньги он дает, достаточно, чтобы жить нормально, – у меня, ты знаешь, потребности не самые большие. Ты на себя весь быт взяла, я могу готовить, могу не готовить – все по желанию. Папа с Русланом всю мужскую работу по дому и саду на себя приняли.

А я живу, как настоящая принцесса. Хочу – вышиваю, хочу – гуляю, хочу – ТВ смотрю. И никакой обязаловки – что ужин ко времени возвращения мужа с работы должен быть, что стирка накопилась и пора машинку заряжать, что не убрано уже несколько дней в доме. И получается, что никакого вреда, одна польза. Я и успокоилась. Так что ты не переживай и не вини себя, все хорошо.

М-да, похоже, я все-таки дура и виновата. Девка в детство впала и удовольствие от этого получает, возвращаться во взрослую жизнь не желает. Ведь мы же съедем в конце-то концов отсюда, а она что делать будет? Как жить и на что? Выйдет ли она назад из образа принцессы? И вернется ли к ней Виктор? Судя по его визитам, все более редким, он тоже уже привык к новой жизни…

* * *

Совершенно случайно, уже после того, как мы отпраздновали здесь свой первый американский Новый год, благодаря моей активности в социальных сетях нашлась моя давняя подруга, еще по студенческим годам, Алина. Она тоже жила в Штатах, тоже меня помнила, обрадовалась и захотела повидаться. Мне очень остро захотелось выйти из дома в свет, пообщаться, подышать воздухом большого города. Захотелось повидаться с кем-то из той, доамериканской еще, жизни. И мы договорились с ней о встрече.

Свидание Алина мне назначила в небольшом, но приятном кафе с итальянской кухней «Вениерос Пастичерья энд кафе», на «11-й стрит в Нью-Йорке». Мне эти названия улиц и кафе по-прежнему не говорили ничего: за несколько месяцев жизни здесь мы всего пару раз выбирались с Катей в Нью-Йорк, не считая экскурсии в день приезда. Гуляли, смотрели город, но своим и знакомым он пока, конечно, для меня не стал. Сказывалась и моя стеснительность в использовании английского, отсутствие языковой практики. И если с Катей мы ездили в Нью-Йорк на поезде, выезжая из «Трентон-транзит-сентер» с прибытием на «Пенн-стейт-стейшн» уже через час (всего-то восемьдесят километров с небольшим пути!), то в этот раз я решила ехать на такси. Дороже, конечно, но зато спокойнее – не так страшно заблудиться, без знания города и с неуверенным знанием языка.

Меня вез какой-то колоритный индус в чалме (кто здесь только таксистами не работает!). Его английский с каким-то невероятным, неудобоваримым акцентом был мне совершенно непонятен, как, кажется, и мой вариант языка ему. Мы были как два космических корабля в безвоздушном пространстве – как ни пытались состыковаться, ничего у нас не получалось. В конце концов я отдала ему написанный на бумажке адрес кафе, он радостно и облегченно закивал, и мы поехали.

Сидеть рядом с водителем, на переднем пассажирском сиденье, как в России, здесь не принято – пассажир всегда сидит сзади. Мне это очень нравится. Во-первых, сидение рядом с водителем провоцирует его на разговоры, а я ужасно не люблю вынужденного общения с незнакомыми мне людьми. Во-вторых, проводя за рулем очень много времени в России, здесь я наслаждалась ролью пассажира, зеваки.

Мы пролетали какие-то развязки, тоннели. Дороги были абсолютно чистые, и только глядя за ограждение трассы, на газоны и разделительные отрезки, где было немного снега, становилось понятно, что таки да, за окном зима.

Приехала я к кафе с небольшим, но еще приличным опозданием – попали в пробку на въезде в город, – так что Алина была уже на месте, но долго ждать меня ей не пришлось.

Мы обнялись, порассматривали немного друг друга ревнивым взглядом – постарели, конечно, сильно с момента последней встречи, но обе в приличной форме, еще очень даже ничего себе. Алина выглядела моложаво: короткая стрижка с резким переходом, умело наложенная косметика, узкие, модные в этом сезоне, чуть коротковатые брючки, зауженные книзу, изящный свитшот с ярким принтом.

– Давай, пока болтать не начали, заказывай чего-нибудь. Итальянская кухня в Нью-Йорке, мне кажется, самая вкусная. И десерты, и основные блюда – прощай, талия! Калорийно безумно, но так же безумно вкусно.

– Посоветуй чего-нибудь. Мне все эти буковки ни о чем не говорят. Что здесь вкусно?

– О-о, здесь вкусно, поверь мне, примерно все. И практически все ведет к ожирению, как и итальянская кухня в целом. Но ум ведь отьешь, какая вкуснота! Мы с тобой сто лет не виделись, предлагаю забыть про диеты, калории и сантиметры на бедрах и предаться кулинарному разврату.

Значит, так. Начать предлагаю с канноли – это такие трубочки из теста, типа мягких вафель, наполненные кремом или шоколадом. В обычном ките (то есть, наборе) их двенадцать, нам на двоих – на один зубок. Продолжим классическим итальянским чизкейком. На большее, боюсь, сегодня мы уже не взойдем – от этого бы не лопнуть. Ну, и много-много их кофе. Ты какой любишь, черный, капучино? Американский кофе пить невозможно, – это не кофе, это помои. А вот итальянцы поддерживают в своих заведениях кофейную культуру, тут его можно пить без опасений.

И мы начали пировать. Уже через полчаса мы отдувались, с полными животами, облокотившись на спинки стульев. Прозрачные витрины, полные кондитерских сокровищ, еще манили и вызывали слюноотделение, но мы отчетливо понимали, что в себя нам не воткнуть уже ни крошки. Мы заказали еще по одному кофе и принялись болтать.

Алина жила в Америке уже много лет. Когда-то давно она вышла замуж за американца, познакомившись с ним в Таиланде, на курорте. У Шона было свое небольшое агентство, занимавшееся бизнес-ивентами (то есть организацией бизнес-мероприятий), не слишком крупное, но давно и твердо стоявшее на ногах. Алина присоединилась к бизнесу мужа, и вдвоем дело у них пошло куда веселее и динамичнее.

Затем муж погиб, совершенно экзотическим образом: в 2004 году они решили отпраздновать десятилетие своей первой встречи там же, в Таиланде. На том же курорте и в том же отеле – 26 декабря, на Пхукете, в зоне Патонг-бич. Именно в этот день там грянуло землетрясение магнитудой девять баллов, и именно эти места оказались в зоне особенно сильного разрушения и были практически стерты с лица земли. Муж погиб, Алина чудом не пострадала: накануне у мужа началось небольшое несварение от специфичной тайской пищи, он остался в отеле, а она с группой уехала на экскурсию в Бангкок. Благодаря этому и выжила. Тело мужа не нашли. Вообще ничего не нашли – ни трупа, ни их вещей, ничего. Как будто Шона со всеми признаками его присутствия на этой планете кто-то взял и стер ластиком.

– Я чуть не спятила тогда, Ир. Это ни умом охватить, ни принять – вот только вчера у тебя была семья, был любимый, веселый и любящий муж, а сегодня его уже нет. Нет так глобально, что у тебя никакой возможности даже поплакать на его могиле. Я так страдала тогда, мне такие сны снились… То снилось, что его тело терзают акулы – их тогда тысячи кружили около берега, обратным же течением очень много трупов в море утянуло. То был сон, что его ошибочно выдали какой-то семье тайцев, чей родственник, работавший в обслуге отеля, тоже погиб при цунами, и он похоронен где-то в маленькой деревушке, на границе с Камбоджей, в джунглях, и по ночам обезьяны пытаются разрыть его свежую могилу.

Бедные тайцы, они так со мной натерпелись! Я отказывалась уезжать – мне казалось, что Шона еще могут найти и что это предательство по отношению к нему, взять и уехать, бросить его там одного. И потом, я панически боялась садиться в самолет. Мне казалось, что теперь, без защиты Шона, я погибну в авиакатастрофе – ему же на том свете без меня скучно, он так меня любил! Я бухала, потом скандалила с тайскими чиновниками, требуя найти и отдать мне тело Шона. Потом измученные пьяной русской бабой тайцы не выдерживали, вызывали на подмогу врачей, мне вкалывали какие-то мощные седативные средства, и меня на сутки вырубало. Потом я просыпалась, и все начиналось сначала.

– Господи, Алина… Какой ужас-то… Ты мне как кино пересказываешь, нереально все как-то звучит, прости.

– Да, насчет нереальности ты права. У меня там, на Пхукете, тоже было ощущение полной нереальности. Будто по прихоти какого-то злого волшебника я попала в плохое голливудское кино жанра «природных катастроф». Меня спас Питер, помощник американского консула в Тае. По счастливой случайности он знал Шона – они земляки, оба родом из небольшого городка Сент-Мэрис в Пенсильвании. Посмотрел на то, что со мной происходит, спрогнозировал, что недолго мне так осталось, если не вмешаться (либо сойду с ума от пьянства, горя и транквилизаторов, и все это в одном флаконе, либо сигану со своего двадцать четвертого этажа отеля в Бангкоке, где нас держали), взял меня за шкирку и отправил в Штаты, к родителям Шона, в тот самый Сент-Мэрис.

– Как же ты справилась со всем этим?

Алина помолчала, покрутила ложкой в чашке с кофе, хотя размешивать там было уже нечего – напитка в ее чашке осталось пара глотков на донышке.

– Ну, любовь и забота свекра со свекровью, таблеточки, конечно – без медикаментозной терапии, разумеется, не обошлось. Но в таких историях всегда есть какое-то ключевое событие, которое открывает шлюзы к выздоровлению, к выходу из депрессии, хотя само по себе оно может быть нелепым, не имеющим прямого отношения к причине твоего горя, трагикомическим – каким угодно.

– И что же это было у тебя?

– Как ни странно это прозвучит – попытка купить гроб.

Я изумленно откинулась на спинку стула:

– Что-о-о? Какой гроб? Кому?

Алина горько усмехнулась, вспоминая те давние события:

– Понимаешь, я все не могла отделаться от надежды, что Шона в конце концов найдут, его тело, я имею в виду. Я видела, пока была в Тае, как хоронили неопознанные или невостребованные трупы жертв цунами – мешки с антисептической пропиткой, все довольно небрежно с точки зрения соблюдения хоть какой-то обрядности смерти. Меня эти мысли очень мучили. Я посоветовалась в Сент-Мэрисе с местным похоронным агентом, и он подсказал мне выход.

Есть такая услуга в этом бизнесе: ты по удаленному доступу заказываешь гроб, и, когда появляется покойник, остается только провести оплату за гроб и похороны, и все будет сделано без твоего присутствия. Разумеется, если бы Шон был найден, я бы срочно полетела в Тай и забрала его сюда – в любом виде, пусть даже в урне после кремации. Да сто процентов, конечно, что никакого трупа мне бы никто уже не отдал, если только прах: столько времени прошло, там уже хоронить-то, по сути, было нечего. Но вся эта возня с похоронными делами очень меня успокаивала, каким-то странным образом давала мне надежду, что Шона найдут, отвлекала от всяких ненужных мыслей, в том числе и суицидальных. Не зря, видимо, наши предки придумали похоронные обряды, это отлично лечит больную душу.

Так вот, я нашла в Интернете одну из похоронных контор в Тае и списалась с ними, объяснив, что мне от них нужно. Они совершенно не удивились моим пожеланиям, отправили мне каталог своей продукции. Я выбрала три наименования и попросила показать их с разных сторон, так как в каталоге был только снимок сверху и я могла увидеть, как этот гроб выглядит изнутри, но не понимала, как он выглядит снаружи. В ответ на эту просьбу я получила «ОК, tomorrow» (ок, завтра). А назавтра я получила письмо с фото. И вот представь себе: открываю я первое фото – а там виды изделия сбоку, снизу и фото моего агента, лежащего в гробу, который улыбается и машет мне оттуда рукой. И так – со всеми тремя гробами. То есть он, видимо, попросил кого-то ему помочь, взял три гроба, ложился по очереди в каждый и махал мне рукой.

Алина жестом показала официанту, что хочет еще кофе.

– Я чуть с ума от ужаса не сошла. Пошла с этими фото к Грегори, отцу Шона. Он, правду сказать, не понял, что меня так взволновало. Сказал, что агент старается быть любезным, дает мне возможность максимально точно представить, как будет выглядеть покойник в гробу, – то есть неформально подходит к делу, обходительно обращается с новым клиентом. Короче, нормально все, и нечего мне переживать.

Вторая чашка кофе у Алины была с корицей, приятный запах которой быстро достиг моих ноздрей.

– И чего-то меня прямо отпустило на этом моменте. Помню, я прорыдала всю ночь. Осознала, что ситуацию надо отпускать. Что вся эта возня с тайскими гробами – глупые танцы, которые кончатся ничем. Что надо либо ложиться и помирать, либо выходить из депресняка и как-то уже побыстрее определиться с выбором.

Так что месяца через три, с помощью родителей Шона, дай Бог им здоровья, врачей и какой-то матери, как в том анекдоте, я все-таки пришла в себя. Настолько, что смогла поехать в Нью-Йорк разбираться с делами.

Бедная Алина, как ей досталось. Надо менять тему, а то и у меня уже мороз по коже от ее рассказов.

– Ты теперь одна агентством руководишь? Как оно называется?

– «Бизнес Коннект». Да, одна. На жизнь-то зарабатывать надо. Здесь все жестко, если ты еще не поняла: топать надо много и активно, чтобы хоть что-то полопать. У нас небольшая команда, но достаточно крепкая, дружная. Профи, энергичные, и так получилось, что одни женщины. Две американки и Люся, такая же, как и я, – вдова американца. У нее другая история – муж в Ираке погиб. Пашем, как волы; тьфу-тьфу-тьфу, пока вроде все хорошо.

Я помялась, покрутила в руках кружку с остатками кофе. Алина ответила на пару деловых звонков на беглом английском. Что-то про какую-то конференцию. Я собралась с духом и спросила:

– Алин, а тебе еще люди не нужны? Я уже с ума схожу в домохозяйках.

– А с английским у тебя как?

– Да так себе. Без практики особо. На уровне «хау ду ю ду» и в «Волмарт» закупиться.

– Небогато. Подожди, я схожу, руки помою, липкие после всех этих сладостей, хоть облизывай.

По-моему, она пошла подумать, что со мною и моей просьбой делать. Зря я, наверное, напрашиваюсь. Кому я тут сдалась, со своим жалким английским и в бальзаковском возрасте. Неудобно получилось.

Алина вернулась из туалета.

– Слушай, ну что я могу тебе предложить. У меня сейчас готовится большая медицинская конференция, съезжаются ведущие пластические хирурги со всего мира. Работы – за гланды, времени осталось совсем немного. Хочешь, поработай на тайм-ворке у меня, на подхвате.

– А тайм-ворк – это что?

– Ну, почасовка. Не озолотишься, но практику получишь. И язык попрактикуешь.

У меня аж сердце быстрее заколотилось. Наверное, надо браться. Сколько можно дома сидеть, борщи варить, надо в люди выходить.

– Алин, я согласна! Когда выходить?

– Да давай прямо сейчас в офис заедем, я тебе все покажу-расскажу. А завтра с утра и выходи, чего тянуть. Времени до конференции всего две недели осталось. Надо быстрее поворачиваться, а то завалим проект. Пошли, я уже рассчиталась за наш загул, сейчас такси поймаем. Вот только пиццу возьму, с собой в офис заказала.

– А ты без машины?

– Поездки на своей машине по Нью-Йорку днем – это дорогое безумие. Такси куда удобнее.

Офис Алины располагался в Джерси, на задворках Кристофер Коламбус Драйв. Пара комнат и кабинет Алины с переговоркой, модный стиль лофт, сплошные полки-компьютеры, металл, стекло и бетон. Она быстро представила меня коллегам, приставила к Люсе, которая должна была стать моим боссом и одновременно переводчиком на время работы по проекту. Мы немного покопались в задачах и бумагах. Это меня успокоило: ничего особенно сложного: сметы, графики, счета – все то, с чем я и в России имела дело. Настроение у меня значительно улучшилось.

Люся была классическая «русская американка», как их показывали в 90-е годы в фильмах, – ярко одетая, разбитная, разговаривающая на каком-то адовом языке – смеси русских и английских слов. Родом она была откуда-то из-под Одессы, так что русско-английская смесь была изрядно сдобрена малоросским акцентом.

Когда мы пришли в офис, Люся с двумя другими девочками сидела и подписывала приглашения для конференции. На мое удивление, почему это нельзя сделать на компьютере, Алина пояснила:

– Ты что. Рукописные приглашения – особенный шик. Признак персонального внимания к гостю, чего-то личного, не казенного. Так что этот момент мы сразу с заказчиком оговорили, на самом старте проекта. Вот, присоединяйся к Люсе, если почерк у тебя разборчивый и красивый, на листе – все фамилии и пометка, кто это – «Мистер» или «Миссис». Благо в английском фамилии не склоняются, так что сильно нафакапить возможностей нету, списывай себе с листочка, да и все.

– Люсь, ты как пиццу будешь? – повернувшись, спросила Алина. – Кусочек себе отломишь или тебе отрезать?

– Не, лучше сразу писами послайсить! Я попозже поем, а то пятен на приглашения наляпаю[3]3
  Рiece – «кусок», to slice – «нарезать» (англ.).


[Закрыть].

Мы взялись с Люсей за дело. Она была из той категории людей, которым молчание дается с большим трудом – мучит и рвет их изнутри. А тут такая удача – соотечественница, да еще и свободные уши. Как говорила моя знакомая в Новосибе, приняв на грудь сто граммов алкоголя и плотно взяв собеседника за руку: «Сейчас я расскажу тебе всю свою жизнь!» А тут вон и без алкоголя человека прет!

Эх, отвыкла я от ручки, все мышка да клавиатура, прямо не слушается рука! Еле-еле разработала. Пока я думала о неожиданности происходящего со мной в жизни – от директора рекламного агентства к писцу приглашений для гостей в Нью-Йорке, – Люся бегло проскочила преамбулу какой-то истории из своего прошлого. Очнулась я, видимо, на кульминации:

– И вот мой фазер таки узнал, что я с женатым встречаюсь! Так орал, так орал! Потом надринькался, матери морду набил и из дома ушел фарэвей куда-то. Вернулся через сутки, эбсолютли лысый!

Я помолчала и спросила потрясенно:

– Люся, а лысый-то почему?

– Побрился. С горя.

– Не поняла связи между горем и побриться?

– Таки шо он, по-твоему, повеситься должен был?

Довод – не поспоришь. Не офис у Алины, а страна чудес. Но мне такие бабы сумасшедшие определенно нравятся!

* * *

Может, вся эта история, так вскружившая голову и заставившая рассыпаться в прах после резкого и ошеломившего меня финала, – это наказание за то, что я забросила свою семью? За Серегу, жизнь которого я перекрутила, перемешала и отбросила в сторону, – а мы ведь венчанные. За детей, у которых теперь сплошной странный сумбур, нагромождение людей и событий, личная жизнь которых совершенно очевидно не удовлетворяет ни их, ни меня и, скорее всего, скоро придет к прогнозируемому краху?

С другой стороны, неужели я не имела права на свою собственную жизнь, на поиск своего личного счастья и попытку его добиться? Не могу же я всегда жить только чужими интересами. Я ведь тоже чего-то хочу, я живая. Меня раздавил уже этот груз ответственности. А теперь еще и чувство вины смяло мне грудь надгробным памятником.

Поверни сейчас события вспять – как бы я поступила? Кинулась бы в погоню за мечтой, за любовью, за своей личной птицей счастья или дала бы себе по рукам, удержалась бы от этой авантюры? Наверное, да, кинулась бы. Это время было так упоительно, так ярко, столько счастья мне принесло, что я готова повторить. И черт с ним, будь что будет.

* * *

Выйдя из такси около дома, я увидела какое-то небольшое столпотворение на нашем участке: Сергей, Руслан, Катя, соседка миссис Корнуэлл и еще какой-то седовласый мужчина, незнакомая пара с двумя детьми младшего школьного возраста и пожилая женщина-негритянка, которую я сразу про себя назвала «Опра Уинфри». Сердце мое испуганно заколотилось – неужели что-то случилось? Я поспешила войти во двор.