Текст книги "Идея совершенства в психологии и культуре"

При том что идеал является осознанным и осмысленным, а совершенство постигается нами в значительной степени интуитивно, рассмотрим, как стремление к совершенству порождает все новые представления об «идеальном человеке» и путях достижения этого состояния.

3.4. «Идеальный человек» и поиски идеала

В работе «Невроз и человеческий рост» Карен Хорни утверждает, что в благоприятных обстоятельствах ребенок раскрывает, осуществляет заложенный в нем потенциал; если же условия препятствуют этому, ребенок так и не сможет удержать образ своего потенциального Я. У него формируется совсем иной образ – идеальное Я, заставляющее направлять всю жизненную энергию на его поддержание. Основное требование, предъявляемое невротиком к себе, – «не быть тем, кто я есть, быть лучшим, иным». Если потенциальное Я достижимо, то, как правило, в качестве идеального Я выбирается образец совсем уж нереалистический.

Юнг полагал, что опасности неблагоприятного развития (или остановки развития) есть на каждой стадии процесса индивидуации. И, как мы далее увидим, почти все эти опасности так или иначе связаны со сравнением с совершенными образцами. Сначала возникает опасность отождествления с Персоной: тот, кто отождествляется с ней, начинает стараться быть «совершенным», не может признать свои ошибки и слабости. Тень как препятствие к индивидуации заставляет человека прилагать «мерку совершенства» к другим, прибегать к проекциям отрицаемых качеств. Следующая ступень, встреча с Анимой или Анимусом, несет в себе опасность поглощения бессознательным материалом, и одна из этих опасностей – «раздувание эго», которое начинает претендовать на все совершенства и добродетели коллективной души. И, наконец, высвобождающаяся огромная энергия, когда индивид имеет дело с Анимой или Анимусом, может быть использована для укрепления эго (Юнг характеризовал это явление как развитие мана-личности (от «мана» – меланезийского названия магической энергии, истекающей от людей, предметов или сверхъестественных существ). Эго отождествляется со всезнающим и всемогущим архетипом мудрого старца, святого. «Индивидуумы, застрявшие на этой стадии, пытаются быть одновременно больше и меньше, чем они есть на самом деле: больше, потому что они начинают верить, что стали совершенными, святыми, чуть ли не богоподобными; меньше актуально, потому что они теряют связь со своей сущностной человечностью, не понимая, что нет совершенно мудрых, непогрешимых и безупречных» – поясняют мысль Юнга Дж. Фейдимен и Р. Фрейгер (1991, с. 98).

Еще одну грань выбора неадекватного образца для сравнения с собой отмечает Ф. Зимбардо: такой выбор, помимо очевидных страданий от сопоставления с идеалом красоты или таланта, ведет за собой утрату наслаждения от процесса самосовершенствования – поскольку все силы, все помыслы сосредоточены на идеальном результате (Зимбардо, 1991, с. 142). Этот идеал или образ отвлекает человека от его истинного, полнокровного бытия и обрекает на погоню за призраком. М. Эпштейн (1988) приводит как пример такого преследования идеала стендалевских Жюльена и Матильду, которые любят друг в друге образ, кажущийся каждому из них достойным любви. Но когда влюбленные сталкиваются с действительностью любимого человека, это приводит к разочарованию и даже взаимной ненависти.

Поиски идеального возлюбленного/возлюбленной являются нормативно одобряемыми в нашей культуре. В мужском варианте это скорее поиск, в женском – ожидание «прекрасного принца». Когда иронично, когда всерьез эта ситуация бесконечно обыгрывается в сюжетах массовой культуры. Изучавший женские стереотипы на выборке студенток филологического факультета МГУ в 70-е годы В.Ф. Петренко отмечает, что

… основной запрос девушек-филологинь к идеальному мужчине, будущему мужу или возлюбленному, сводился к тому, чтобы «он меня понимал». Фактически под этим запросом стоит следующее: чтобы он, идеальный, мудрый, сильный помог ей найти саму себя, выбрать тот личностный путь становления или выбрать ту модель женского поведения, которую она сама еще не знает. Чтобы среди возможных альтернатив он помог ей найти истинный путь, дао. Это запрос Галатеи к своему Пигмалиону (Петренко, 1997, с. 22–23).

Здесь мы видим не столько поиск идеала, сколько поиск «зеркала», благодаря которому можно четче разглядеть будущее, идеальное Я. Но что ждет повзрослевшую Галатею? Показательно в этой связи признание Эммы Герштейн:

Когда-то, в юности, я мечтала, что встречу мужчину, который будет опорой, духовным руководителем, другом и защитником. Эта мечта давно была забыта. Не было вокруг меня мужчин, живущих большой и ровной творческой жизнью. Все, с кем можно было найти общий язык, были неврастениками, усталыми и неудовлетворенными людьми или застывшими, подменяющими условными рефлексами движение живой души. А главное – они были заняты только собой (Герштейн, 1993, с. 143).

Надо отметить, что и само соответствие идеалу мужчины или идеалу женщины – вовсе не гарантия психического и социального благополучия. Так, фемининные женщины и маскулинные мужчины хуже справляются с деятельностью, «не предусмотренной» стереотипами традиционной полоролевой дифференциации. У фемининных женщин типичными личностными чертами являются тревожность и пониженная самооценка. Мальчики-подростки, чье поведение и внешность соответствуют маскулинным стереотипам, в юности чувствуют себя увереннее менее маскулинизированных сверстников, но, повзрослев, после 30-ти лет они оказываются менее способными к лидерству и уверенными в себе, более тревожными (Кон,1989).

Однако при всей спорности идеалов те, чья индивидуальность не укладывалась в прокрустово ложе гендерных стереотипов, всегда испытывали давление общества вплоть до безжалостной травли. В феминистской литературе столько сказано о репрессивной функции идеала женщины, что интересней остановиться на функциях идеала мужчины в современном обществе.

В работе А.Б. Холмогоровой и Н.Г. Гаранян (1999) с психотерапевтической точки зрения рассматриваются следствия попыток «быть идеальным мужчиной» в России. Одна из ведущих установок – «настоящему мужчине никогда не должно быть по-настоящему трудно». Поэтому мужчина – если, конечно, он настоящий мужчина, – не может расплакаться или испугаться, или пожаловаться кому-то, или обратиться за помощью.

Менее травматичны для мужского самолюбия трудности физического характера – головные и сердечные боли, одышка, бессонница и прибавка в весе. Обследование, как правило, не выявляет каких-либо заболеваний; особо «продвинутые» врачи направляют пациента к психотерапевту. А.Б. Холмогорова и Н.Г. Гаранян подчеркивают, что пациенты обычно не признают у себя трудностей психологического характера – ведь они люди сильные: их огорчают в жизни только загадочные сердечные боли да вероломство деловых партнеров. Наш современник, пишут авторы, хотя и переполнен зачастую чувствами тревоги, тоски, отчаяния и безнадежности, во многом утратил способность к пониманию своего внутреннего состояния и его регуляции. Традиционные маскулинные установки и стереотипы, в плену которых оказываются все новые и новые мужчины, поддерживаются женщинами – так, специально проводимое в психотерапевтических группах описание женщинами психологического портрета «идеального мужчины» выявляет образ «мужчины-стены» – надежной опоры во всех жизненных трудностях.

Итак, во-первых, «настоящий мужчина», отвергая и не воспринимая адекватно свою эмоциональную жизнь, переживает психологический стресс на телесном уровне (вегетативные сдвиги, мышечные зажимы и сопровождающие их боли, дрожь, аритмия…); во-вторых, чисто эмоциональные причины могут стоять и за таким распространенным среди мужчин недугом, как алкоголизм («симптоматическое пьянство», помгающее снять накопившееся эмоциональное напряжение). В-третьих, в семьях, где не принято выражать свои чувства, где ценятся сдержанность и сила, возникает дефицит любви и понимания, к которому особенно чувствительны дети.

Неумение выражать и осознавать свои чувства приводит к трудностям установления теплых доверительных контактов и получения социальной поддержки. Открытое, безбоязненное выражение чувств служит основой подлинных и искренних отношений и при необходимости – сигналом о помощи для окружающих.

Следует отметить, что репрессивность мужского идеала – отнюдь не только российское явление. Так, в рамках европейской культуры смущение, печаль, страх, депрессия рассматриваются как «немужские», и проявляющие подобные эмоции мужчины оцениваются более негативно в сравнении с женщинами (Siegel, Allow, 1990); мальчики воспринимаются как непопулярные, если они легко начинают плакать, проигрывают, словом, ведут себя как «неженки» (Adler, Kless, Adler, 1992).

Другой важный аспект в концептуализации «идеального человека» связан с понятием ответственности и локуса контроля. Эта проблема в психологии была поставлена Джулианом Роттером (Rotter, 1954), полагавшим, что интернальность и экстернальность локуса контроля являются устойчивыми свойствами личности, формируясь в процессе социализации. В многочисленных исследованиях было продемонстрировано, что интерналам нравятся больше интерналы, для экстерналов же не было обнаружено явных предпочтений (Phares, Wilson, 1971; цит. по: Муздыбаев, 1983, с. 59).

Особый интерес в плане характеристик образа идеального человека представляют исследования Т. Ханна (Hannah, 1973), П. Диксона и С. Элиаса (Dixon, Elias, 1979). В первом 48 студентам, ранее заполнявшим шкалу локуса контроля, предлагалось снова заполнить ее дважды: сначала за идеального, потом за среднего человека. Как интерналы, так и экстерналы описывали идеального человека как очень интернального; обычный же человек, неидеальный, описывался скорее как экстернал. Во втором исследовании Диксон и Элиас просили студентов заполнить шкалу Роттера за себя (1), за среднего человека своего пола (2), за среднего человека противоположного пола (3), за идеального человека своего пола (4) и за идеального человека противоположного пола (5). Тенденция оказалось вполне четкой: идеальный человек и своего, и противоположного пола оказывался более интернальным, чем сами испытуемые. В то же время средний человек представлялся испытуемым более экстернальным, нежели они сами.

Стремление к идеальному Я может осуществляться даже через шоппинг. Все чаще темой исследований становится феномен непреодолимого стремления делать покупки. Хельга Дитмар (Dittmar, 2005) исследовала несколько сотен мужчин и женщин, используя психологические опросники и анализируя дневники покупок, которые составляли участники проекта. Исследовательница обнаружила, что у подверженных этой страсти людей существуют внутренние противоречия, с которыми они пытаются справиться посредством покупок, приближающих их к образу идеального Я. Не каждый человек будет решать свои проблемы с помощью покупок. Те, кто ориентированы на материальные блага, с трудом могут распоряжаться своими деньгами по своему выбору и удержать себя от ненужных покупок.

3.5. Современные исследования перфекционизма

Существует специальный термин для обозначения сильной степени стремления к совершенству – «перфекционизм». Словари определяют перфекционизм как «установку рассматривать в качестве неприемлемого все, что ниже совершенства» (Merriam-Webster… 1996).

В работе В.Ясной (2004) обобщены основные понятия, относящиеся к перфекционизму и применяемые как психологами, так и клиницистами:

Термины и определения перфекционизма

Среди обобщающих трудов по проблеме перфекционизма прежде всего стоит выделить работу Мартина Энтони и Ричарда Свинсона (Antony, Swinson, 1998), стремившихся соединить научность и широту подходов. Книга включает в себя три раздела: «Понимание перфекционизма», «Преодоление перфекционизма», «Перфекционизм и другие проблемы». Перфекционизм рассматривается авторами как сформированное стремление максимально соответствовать социально поощряемым стандартам. Распределение благ с самого детства связано со степенью соответствия этим стандартам. Помимо внешнего давления требований есть и внутреннее давление: требование человека к самому себе с целью «быть на высоте», «не ударить в грязь лицом» перед друзьями. Здоровое стремление следовать высоким стандартам, с точки зрения авторов данной книги, ничего общего не имеет с перфекционизмом.

Более узкопрофессиональные публикации, в частности, психиатров, детализируют общее определение перфекионизма. Например, Дэвид Бернс определял перфекционистов как людей, чьи стандарты находятся «за пределами достижимости или обоснованности», чьи цели недостижимы и кто меряет свою значимость лишь только продуктивностью и успехом. Качества человека, согласно Бернсу, лишь ухудшаются в результате такого подхода (Burns, 1999).

В самых современных работах исследователи склонны относиться к перфекционизму как к более многостороннему явлению. П. Хьюитт и Г. Флетт в работах 1990–1991 годов выделили три вида перфекционизма: направленный на себя, направленный на других, направленный на общество (когда предъявляемые к себе требования субъект пытается объяснить как порожденные обществом) – см. последние публикации указанных авторов: Perfectionism…, 2002; Flett et al., 2003. Р. Фрост выделяет «шесть сторон перфекционизма»: повышенную озабоченность возможными ошибками, высокие личные стандарты, боязнь действий, потребность в организации (все должно быть аккуратно и содержаться в порядке; увлечение упорядочиванием не оставляет времени на остальное), высокие родительские ожидания и высокий уровень критики родителей (Frost et al., 1990; Frost, 1991; Cognitive approaches…, 2002). Вместе с тем Р. Фрост рассматривает эти «шесть сторон» не настолько независимо и отдельно друг от друга, как П. Хьюит и Г. Флетт. Школы Хьюита – Флетта и Фроста продолжают в известной мере определять интеллектуальную ситуацию в данной области и сегодня.

В работах 1990-х и 2000-х годов Хьюит, Флетт и их сотрудники сформулировали также свое представление о двух функциональных типах перфекционизма в зависимости от его значимости с точки зрения адаптивности индивида к его биографическим событиям (Flett, Hewitt, 2002). В принципе, это представление базировалось на теории двух типов перфекционизма – «нормального» и «невротического», сформулированной в самых общих чертах в конце 1970-х годов Д. Хамачеком (Hamachek, 1978). Флетт и Хьюитт переформулировали такую слишком оценочную позицию, предложив более нейтральное деление видов перфекционизма на адаптивный и дезадаптивный. Параллельно с ними теорию Хамачека использовал Уэйн Паркер (Parker, 1997), постулировавший дуализм «здорового» и «нездорового» перфекционизма. В качестве критерия деления У. Паркером использовались результаты осуществления той или иной личностью перфекционистской стратегии.

В итоге исследователи пришли к выводу о существовании адаптивного и дезадаптивного эффектов перфекционизма. В зависимости от многих факторов может «включаться» та или иная сторона перфекционизма. Адаптивный вариант воплощения перфекционизма включает высокие, но достижимые стандарты, предпочтение порядка и организованности, удовлетворенность собой, стремление отличаться в лучшую сторону, мотивацию достижения. Основной причиной возможных дезадаптивных проявлений перфекционизма считается возникновение таких интерперсональных потребностей, которые очень трудно удовлетворить (со временем они становятся центральными, стержневыми в личности). Дезадаптивный вариант воплощения перфекционизма включает, согласно ученикам Флетта и Хьюитта М. Эннс, Б. Кокс и И. Клара (Enns, Cox, Clara, 2002), нереалистично высокие стандарты; постоянно высокую озабоченность ошибками (заполняющую размышления); предполагаемое требовательное давление со стороны других, ожидающих от индивида совершенства; предполагаемое большое несоответствие того, кто ты есть, личностным стандартам; обязательное сомнение в своих действиях; мотивацию избегания неудач.

Теория Флетта и Хьюитта, интегрированная в другие области психологии, психотерапии и педагогики, привела к междисциплинарному комплексному рассмотрению перфекционизма, привязанности (теория Дж. Боулби в ее применении к взрослым) и приспособления – см. напр. Rice, Mirzadeh, 2000. Такая постановка вопроса оказалась довольно удачной, вследствие чего исследования были детализированы, например, в направлении просматривания возможных связей дезадаптивного перфекционизма с различными стратегиями привязанности, наблюдаемыми у взрослых, с депрессивными состояниями этих субъектов (Wei, Mallinckrodt, Russell, Abraham, 2004).

Такого рода разработки опирались на более ранние данные о влиянии стиля воспитания индивида в детстве на развитие у него перфекционизма в его взрослом состоянии. Eще в работах конца 1970-х годов появились сведения о дезадаптивном перфекционизме как результате детской потребности в принятии и любви, не находящей адекватного и позитивного отклика со стороны родителей, применявших холодную дисциплинирующую тактику воспитания. Было показано, что обе акцентуации чувства привязанности (озабоченность ею или ее избегание) при их весьма возможном возникновении в этом случае развития, могут приводить к дезадаптивному перфекционизму (Hamachek, 1978). Дети, «озабоченные привязанностью», могут достаточно быстро усвоить, что если они будут «совершенными» мальчиками и девочками, они скорее могут рассчитывать на любовь и принятие со стороны своих родителей. Отвергающие привязанность дети могут использовать перфекционизм, с одной стороны, как средство маскировки внутреннего ощущения своего несовершенства, и, с другой, – как средство приобретения авторитета (Ainsworth et al., 1978; Lapan, Patton, 1986; Cassidy, Kobak, 1988; Bartholomew, Horowitz, 1991). Во всех этих случаях перфекционисты растут в обстановке, где любовь и одобрение обусловлены. Любая неудача или ошибка несут риск непринятия родителями и потери любви. Для перфекциониста собственные оценки результатов деятельности неразрывно связаны с представлением о родительских ожиданиях, об их одобрении или неодобрении.

Если более ранние исследования усматривали в усилении перфекционистских тенденций в основном лишь отрицательное для личности явление (Pacht, 1984), то работы последних лет показывают, что это «обострение» имеет в своем основании положительную стратегию, направленную на совладание с проблемами интерперсональных отношений и компенсацию недостатков воспитателей. С этой точки зрения лишь только стремление быть совершенным, развитое сверх меры, «перехлестывающее» необходимую степень применения в используемой стратегии совладания с проблемами детства, приводит к дезадаптивному перфекционизму (Flett et al., 2002; Mallinckrodt, Wei, 2003). Следует отметить, что было получено подтверждение тому, что установление высоких норм и стремление к ним отражает позитивный взгляд на жизнь и само по себе, конечно же, не является патологическим (см.: Blatt, 1995).

Проблема перфекционизма в последние годы обсуждается в самых разнообразных контекстах, среди которых выделим следующие:

• психологическое сопровождение и консультирование студентов и выпускников университетов, иногда – и старших школьников;

• лечение различных болезней и физиологических расстройств, связанных с перенапряжением, вызванным усвоенным в детстве или приобретенным после перфекционизмом, поскольку перфекционист весьма негибок (среди наиболее частых – расстройства пищеварения и восприятия еды);

• разработка различных методик, позволяющих снижать возможные негативные последствия перфекционизма; прикладными результатами такой работы являются различные пособия, курсы, интернет-программы по самосовершенствованию и самообразованию;

• перфекционистские установки взрослых по отношению к детям; восприятие взрослыми детей-перфекционистов;

• обсуждение этической составляющей перфекционизма.

Что, собственно, отрицательного в перфекционизме, почему «давление перфекционизма» нередко рассматривается как негативный предиктор развития личности? Грань между мотивацией достижения, стремлением к совершенству и начинающим складываться перфекционизмом провести сложно. Дети рискуют так и не понять, когда их стандарты станут недостижимыми; об этом будут свидетельствовать головные боли, боли в желудке, тревожность, депрессии. Перфекционистские ожидания заставляют таких детей относиться крайне серьезно и тревожно к самым незначительным занятиям, делам, поручениям. Перфекционизм может быть тотальным или относиться только к отдельным областям – например, к выполнению интеллектуальных заданий, в то время как к спортивным соревнованиям ребенок относится вполне адекватно.

Тотальный, нездоровый перфекционизм обычно оказывает влияние не только на личность, но и на ее отношения с окружающими. Братья и сестры, друзья, знакомые перфекциониста чувствуют нередко гнев, когда он или она пытаются реализовывать свои высокие стандарты, невольно задевая этим окружающих. Родители подчас оказываются в замешательстве – хвалить ли им ребенка, поощрять ли его, и как. Так, Р. Дрейкурс и В. Золц обсуждают следующий случай как пример тех опасностей и сложностей, с которыми сталкиваются родители, желающие поощрить своих детей:

…Десятилетний Джордж был неугомонным ребенком как дома, так и в школе. Он хватался за многие дела, но никогда ничего не доводил до конца. Он не успевал в учебе. Джордж в семье был старшим из трех сыновей. Среднему было восемь лет, а младшему – три года. Джордж любил играть с малышом, а со своим братом Джимом постоянно дрался. В школе Джим получал хорошие отметки и всегда завершал начатое дело, хотя его интересы и не были столь разнообразными, как у Джорджа. Однажды Джордж начал сбивать полку для книг. А его маму беспокоило, что он не доведет это дело до конца, и она решила поощрить сына: «Джордж, ты прекрасно работаешь, твои полки восхитительны!» К ее крайнему изумлению, мальчик расплакался, швырнул на пол доски и закричал: «Они не восхитительны. Они противные». И убежал в свою комнату.

Мать Джорджа пыталась поощрить сына. Тем не менее реакция мальчика показала, что похвала подействовала на него наоборот. Почему? Приведенный пример подтверждает, что не существует идеального ответа и четкого правила для поощрения детей. Многое зависит и от ребенка. Например, Джордж стал весьма честолюбивым. Он ставил перед собой в основном невыполнимые цели. Когда мать его похвалила, то он озлобился потому, что не верил в свои силы, так как считал, что ничего не может сделать достаточно хорошо. Он принял похвалу за насмешку. Джорджу хотелось, чтобы готовая вещь была пределом совершенства. Однако его усилия не способствовали успеху из-за недостатка навыка, который вырабатывается исключительно практикой. Желая мгновенно достичь совершенства, он раздражался из-за своего неумения. Когда мать его похвалила, то он ощутил несоответствие похвалы с тем, что он ожидал от самого себя. Он, наверное, подумал: «Даже мама меня не понимает. Никто не понимает, какой я неудачник».

Отсюда его озлобленность.

Такой ребенок, как Джордж, очень нуждается в поощрении. Он рассматривает себя абсолютным неудачником во всех своих делах. Начиная одно дело за другим, он кажется себе занятым и активным. Таким способом он уходит от преодоления трудностей. Его младший удачливый брат увеличивает его ощущение неудачника. Чрезмерное честолюбие Джорджа усиливается также чувством превосходства над ним его брата. Убеждение мальчика в том, что он должен стать лучше своего брата, само по себе – ошибочная цель. Это лишь прибавляет ему уверенности в том, что его никто не понимает. Далее, если он в чем-то достигает успеха, то считает это простой случайностью.

Джорджу требуется более ощутимая помощь в переоценке самого себя, своего места в семье. И сделать это должны его родители. Ведь ситуация с ребенком появилась не на пустом месте. Отец либо мать (возможно, оба вместе), наверное, завысили требования, предъявляемые к сыну (Дрейкурс, Золц, 1986, с. 50–51).

Говоря о завышенных ожиданиях родителей, мы можем вернуться к случаю Генриха Нейгауза, отрывки из «Автобиографических записок» которого приведены в начале главы. Отец Нейгауза, страдавший от того, что его сын «не дотягивает» до исполнительского уровня Листа,

был весь воплощением «карлейлизма» <…> Преклонение перед гением, великим человеком, героем было не только основой его морали, но и его религии. <…> При огромной восприимчивости отца к искусству, особенно к музыке и поэзии, при страстной тоске его о «великом человеке», было естественно, что ему ужасно хотелось, чтобы кто-нибудь из его детей был гениально одарен, чтобы он мог своим ребенком восхищаться, как он восхищался известными из биографий и анекдотов ранними проявлениями таланта у Моцарта, Бетховена, Листа…

Это устремление его души было одновременно и очень трогательно и – смешно, так как к нему примешивалась изрядная доля обыкновенной Eitelkeit, мелкого тщеславия, свойственного всем людям и особенно родителям, дети которых проявляют какие-нибудь художественные способности и наклонности. С другой стороны, эта Eitelkeit была у отца и источником страданий, некой домашней трагедией <…> так как ни сестра моя, ни я не могли удовлетворить его завышенных требований, надежд и желаний. Теперь, я думаю, понятно «непедагогическое» восклицание моего отца (Нейгауз, 1983, с. 37).

Вспомним также разговор Генриха Нейгауза с П.Ф. Юоном, где молодой пианист убеждал своего учителя, что стремиться реализовать себя на композиторском поприще нужно только тогда, когда можешь стать «большим композитором». Или «большим» – или никаким. Но почему же тогда Генрих Нейгауз не стал перфекционистом, оказался способен к напряженной и требующей адекватной оценки своих сил карьере музыканта-исполнителя? Любовь к искусству и музыке превозмогла неудовлетворение от технической рутины, некоторой нехватки собственно пианистических способностей, собственную завышенную планку в отношении композиторства и исполнительства:

То, что я тогда смутно чувствовал, теперь могу выразить с полной уверенностью: не стоило делать из меня пианиста-виртуоза, но учить музыке и учить посредством фортепиано, – так как это самый надежный, самый верный способ, – не только стоило, но было необходимо (там же, с. 41).

Вернемся к современным исследованиям перфекционизма и остановимся на клиническом подходе. Клинические подходы к определению сущности перфекционизма во многом базируются на описанных уже в работах Э. Фромма и К. Хорни (без апелляции к самим понятиям «перфекционизм» и «нарциссизм») нарциссических чертах «невротической личности нашего времени».

Так, одним из типов социального характера, согласно Фромму, является «рыночная ориентация», предпосылкой которой является «пустота, отсутствие всякого специфического свойства, которая не может быть предметом обмена, поскольку любая устойчивая черта характера в один прекрасный день может вступить в противоречие с требованиями рынка» (Фромм, 1998, с. 68). А. Холмогорова и Н. Гаранян (2004) говорят о том, что размытая идентичность (проницательно подмеченная Фроммом) переживается пациентами, страдающими нарциссическим расстройством, в виде отсутствия собственных желаний и интересов, который подменяются искусственным эталоном совершенства, а также соответствием принятым стандартам и ожиданиям окружающих.

Карен Хорни, в свою очередь, отмечала, что «базовая тревога» возникает в детстве у тех детей, которые в своей семье не смогли найти надежных, теплых, доверительных отношений. Постепенно у ребенка чувство одиночества, бессилия, неполноценности образуют характер особого склада. Сам по себе такой склад характера, пишет Хорни, не образует неврозов, но «является той питательной почвой, на которой в любое время может развиться определенный невроз. Вследствие той фундаментальной роли, которую данный склад характера играет в неврозах, я дала ему особое название – базальная тревожность, которая неразрывно связана с базальной враждебностью» (Хорни, 1993, с. 71).

Но это не единственный сценарий развития нарциссического личностного расстройства. Выросший в атмосфере восхищения родителей и делегирования ими определенных ролей, в которых воплощаются их идеализированные образы, ребенок со временем обнаруживает несоответствие этим идеалам. Типичные чувства, появляющиеся при этом у ребенка – чувства стыда и собственной неполноценности, несостоятельности. Вся психическая энергия человека уходит не на саморазвитие и самосовершенствование, а на поддержание ложного образа Я.

Механизм расщепления, описываемый К. Хорни, впоследствии становится центральным в селф-психологии Х. Кохута: «Если невротику важно убедить себя в том, что он действительно соответствует этому идеализированному образу, то он развивает представление о том, что на самом деле он обладает выдающимся умом или является утонченным человеком, сами недостатки которого замечательны» (Хорни, 1997, с. 94).

В случае фиксации на реальном Я на первый план выходит самоуничижительная критика. В случае же, если внимание нарциссического пациента сосредоточено на разрыве между идеализированным образом и реальным Я, то самой главной его потребностью становится достижение совершенства. Карен Хорни говорит о «тирании долженствования» – невротик постоянно повторяет словосочетание «я должен» (должен чувствовать, должен делать) и одержим в претворении этих долженствований. «В глубине души он был убежден, что мог бы достичь совершенства, если бы был более строг к себе, более жестко себя контролировал, был более бдительным и осмотрительным» (там же). Идеализированный образ, говорит далее К. Хорни, лишает человека сил (в отличие от подлинных, воодушевляющих идеалов) и может привести к невротическому ступору. В таком состоянии человек не может ничего делать – ведь то, что у него получится, окажется заведомо несовершенным. Поэтому на смену переживаниям собственного несовершенства никогда не приходит деятельность самосовершенствования.

В современной клинической психологии название «перфекционизма» получил феномен ригидных невротических идеалов (см. напр.: Гаранян, Холмогорова, Юдеева, 2001). Из разработанных Хорни представлений о функциях «идеализированных образов» или невротических идеалов возникли идеи А. Эллиса о «тирании долженствования» как основе всех психических расстройств. «…Категорические императивы, требующие всегда выполнять все великолепно, всегда быть эффективным, всегда контролировать себя, ведут человека, согласно рационально-эмотивной терапии [основателем которой Эллис является. – Г.И.], не только к оговору собственных действий и особенностей, но и к жестокому самоосуждению. И тогда люди впадают в депрессию» (Эллис, 1994, с. 16).