Текст книги "Городские истории"

Глава третья

Уж что-что, а завтра придет обязательно. Непривычно светлая комната. Ура! Снег выпал. Я вскакиваю и прямиком к окну. Снегу навалило! Красота! Пробки теперь в Москве. Бабу снежную с Гордеем вылепим. В том году вышли ее лепить, так сколько еще потом жильцов присоединилось. Вылепили несколько штук. Женщины принесли морковки для носов, ставшие ненужными платки и фартуки. Загляденье! И ведь стояли долго…

– Гордей! Пошли бабу снежную лепить!

Я оборачиваюсь. На меня с соседней подушки смотрят и не мигают Натальины глаза.

– Проснулась? – машинально говорю я. – А где Гордей?

– Я выходить боюсь. Был тут…

К горлу поднимается чувство страха. Так бывает! Ты еще не знаешь, что произошло, но чувствуешь это. Я выскакиваю из комнаты. Прямо посередине дивана, без всяких спальных принадлежностей, в одежде лежит Гордей. Простите меня за сравнение, как покойник, и руки на груди сложены, как покойнику и подобает. Гордей умер? Я потряс головой, чтобы избавиться от дурацких мыслей. Мягко сажусь на диван. Никакой реакции. Трогаю его за руку, она ледяная, ногти на ней синюшные. Губы точно такого же цвета. Щеки обвисли. Я будто смотрел на отца Гордея. Я знал его по фотографиям.

– Лисенок умер.

Я как гвоздь заглотил.

– Кто, кто это сказал?!

Оборачиваюсь. Наталья стоит рядом. Подтверждая, качает головой.

– Чушь…

– Конечно, чушь… – сипит «покойник». – Не должно было быть такого…

– Как раз наоборот! Сколько случаев уже было… Официальных! – звучит опровержение от Натальи.

– То с кем-то, а это с ней…

Из глаз «покойника» катятся слезинки. У Гордея морщинки вокруг глаз? Надо у себя посмотреть внимательнее. Может, тоже уже появились.

– Гордей! Что мне сделать? Скажи!

Я сажаю друга и, как тюфяк, прислоняю к спинке дивана. Большая голова его клонится набок. Странно поведены губы, как у парализованного человека, когда говорят челюстью, без мимики. Я пугаюсь. Меня окатывает холодным потом.

– Там снег выпал, – ляпнул я.

– Она не увидит…

– Наталья!

– Ты что кричишь? Я же тут.

– Я думал, ты ушла на кухню или в ванную. От кого эти новости?

– Человек обзванивал всех по ее списку в телефоне. Спустя час, как ты ушел от нас. Тьфу ты! В спальню ушел.

– Может, это неправда?

Наталья пожимает плечами.

– Причина?

– Анафилактический шок и отек легких, так, кажется.

– Почему мне не сказали?

– Ну вот сказали, и что?

– Да… А я снежную бабу собрался лепить…

Гордей закряхтел, заворочался.

– Я тут всю ночь думал…

– Да, Гордеюшка, да… – невольно я сам стал превращаться в старого человека, кряхтел и охал.

– Ей надо было умереть… Ну что это за жизнь? Я с ней быть долго все равно не смог бы… Не дали бы. Забрать ее совсем тоже не дали бы. И-и-и… Как тушканчик покалеченный… Помнишь?

Гордей с трудом воротит в мою сторону голову.

Я действительно вспомнил. В далеком и расплывчатом детстве пытались мы лечить полураздавленного тушканчика. Смешное создание. Похоронили в коробке, в которой лежал неземной красоты флакон маминых духов «Белый ландыш». Флакон вынули. В белую атласную внутреннюю часть аккуратно вместили тело тушканчика. Как по заказу!

Наталья метнулась на кухню, и пока мы добрели с разговорами и воспоминаниями до стола, кофе поспел.

– Ну вот и решился вопрос сам по себе. – Наталья горестно покачала головой, отхлебнула из чашки и обожглась. Зацокала языком и губами.

Я открыл окно, набрал горсть снега с подоконника, протянул его Наталье. Та взяла и приложила к губам.

– В холодильнике есть флакон с облепиховым маслом.

Она стала чем-то греметь в утробе холодильника.

– Сможешь узнать, где могила?

– Смогу, наверное…

– Проведаем. Наталья, что у нас сегодня?

– В двенадцать первый клиент. Суббота сегодня. Успеете и снежную бабу слепить, – отозвалась Наталья.

– А ты не хочешь?

– Ага! В моей шубочке?! Я вас подожду в парикмахерской. Не мыла вчера пол.

Я вдруг ощутил желание купить ей шубку приличной длины. Отогнал его.

Лицо Гордея стало приобретать привычный оттенок.

– Ты как? Может, к врачу? Вид у тебя был непотребный… Как бы чего не вышло! Возраст все-таки…

– Я тонометр нашла! – Наталья внесла тонометр домработницы. – Сейчас мы померяем Гордею давление. Узнаем частоту сокращений сердечной мышцы.

Наталья задумалась над длинным предложением. Правильно ли сказала? Кажется, правильно. Давление было не очень высоким, а вот сердцебиение всего пятьдесят, и разрыв между верхним и нижним давлением оказался больше нормы. Если так пойдет, то диагноз стенокардия даже я поставлю Гордею.

– Останешься дома?

– Ни за что!

Двор пестрит прямоугольниками черного асфальта в местах, где стояли ночью машины. Непривычная белизна снега режет глаза. Мы стоим у подъезда и щуримся. Лепить снежную бабу нет никакого желания. Я наклоняюсь, беру в руки горсть снега. Снег сухой.

– Не лепится, – говорю вслух.

Даже хорошо, что так. Не представляю, как бы мы сейчас возились в снегу с такими мыслями.

Гуськом бредем по двору, ступая след в след. Наталья мельтешит ногами передо мной. Оборачивается, оправляет себя руками. Раздражает.

– Специально иду между вами. Чтобы прикрыть рваные колготки от посторонних глаз.

Ступени моей парикмахерской покрыты ровным снежным слоем. Напоминают куски торта с белым кремом. Гордей выхватывает из груды картонных ящиков возле лотка с фруктами сложенный коробок. Сложенной коробкой, как лопатой, начинает сгребать снег со ступеней. Из одного бетонного коробка вышли, в другой зашли, мысленно сетую я, оглядывая свое имущество и здороваясь с ним. Сегодня я впервые зашел в парикмахерскую без ощущения лаврового венка на голове. Сказалось все: и смерть Лисенка, и горе друга. Хотя как это назвать горем? Не мать же… Даже не любимая. И снова не то! А вдруг бывает такая вот скоропалительная любовь? С такими вот даже закавыками… Мимо меня проходит Гордей с лопатой в руках.

– Наталья! Что делает Гордей?

Я никак не мог развязать узел эффектного черного, с легким блеском фартука. Подарок благодарного клиента. Сколько их у меня! Не счесть. Этот то, что надо.

– Снег пошел чистить.

– Откуда у него лопата?

– Так не знаю! Нагнулся и достал из-под столов кухонных.

– Ты так, значит, моешь полы, что не знаешь, что у тебя под ногами валяется!

– Ой-ой… А как твоя домработница у тебя моет? Пауки по углам висят…

Я не стал пререкаться, а продолжал думать. Меня раздражает сама Наталья. Уволю! Как она вчера поднималась с моего дивана, будто корону брильянтовую на голове держала весом в пять килограммов. Видите ли, сказал что-то не так! А что вчера сама говорила обо мне и мне? Будто у меня в штанах только отверстие для нужды. И я ничего! Простил. Домой позвал. Зачем сделал это? Не знаю, но знаю, что не надо было этого делать.

– Я придумала! – Сияющие глаза Натальи возникли перед моим носом. – Вазу надо снять с окна и поставить в прихожую в угол. В вазу поставить высокую декоративную цветочную композицию под цвет обоев.

Точно. Не надо было приглашать. Я обошел ее. Она снова оказалась передо мной.

– Не хочешь? Тогда можно что-то мужское. Например, кованые ветки и листья. Горло у вазы широкое, можно зонт-трость в нее ставить.

– Нет у меня трости.

– Купи. Я дно вазы выстелю чем-нибудь мягким, можно будет обувной рожок с длинной ручкой туда же поставить.

– Нет у меня рожка с длинной ручкой.

– Купи.

– Наталья! Приступайте к своим прямым обязанностям!

На лице Натальи появилась улыбка «не сотрешь». Это означало, что в парикмахерскую входит клиент. Начинается! Желудок мой начал опускаться и оказался в пятках.

Муж Лисенка окинул взглядом парикмахерскую, увидел диван, а его не увидеть нельзя, прошел и тяжело сел. Посмотрел в мою сторону, кивнул, мол, сейчас, и, откинув голову на спинку дивана, прикрыл глаза. Кисти рук сползли с колен и легли рядом с ним на диване вверх ладонями. Мы стояли и ждали. Наталья сопела мне в плечо. Ладони мужчины лежали сами по себе, как бы отдельно от их владельца. Вялые и безжизненные. Я посмотрел в окно. Гордея там не было видно, но по доносившимся звукам можно было предположить, что он там.

– Я, собственно, к вашему товарищу. Имя у него еще странное! Но он занят… Не стал его торопить. Да и сам отдышусь… Что-то нехорошо мне.

– Гордей его зовут, – вставила Наталья и спряталась за мою спину.

– Да, да… Так, кажется… Он еще не знает, зачем я пришел к нему…

Мужчина потер грудь рукой, набрал полные легкие воздуха.

– Знает! – крякнула Наталья из-за моей спины.

– Да? От кого?

– Кто-то звонил Гордею поздно вечером и сказал.

– А-а-а… Да, я давал такое распоряжение. И что он?

Наталья стала выдвигаться из-за меня с очередной репликой, но я задвинул ее на место и сам заговорил с гостем.

– Гордей мой друг, и я с полной уверенностью могу вас уверить, что между вашей супругой и моим другом Гордеем были буквально ребяческие отношения. Другого названия я и дать не могу! Ребяческие.

– Как вы точно их обрисовали! Я сам это заметил.

– Рад, что у вас нет претензий к Гордею.

– Ах, вы об этом! Нет-нет… Ничего такого не предвидится. Я, видите ли, с последним пожеланием покойной к нему… Вот так-то… – Он еще раз вздохнул глубоко и снова положил голову на спинку дивана. – С вашего разрешения…

Холодный поток воздуха вошел вместе с Гордеем в парикмахерскую. Было видно, как сидящий на диване мужчина с закрытыми глазами стал с наслаждением его вдыхать. Гордей узнал в нем мужа Лисенка, встал напротив, широко расставив ноги, с лопатой в руке, как Дед Мороз с посохом, и уставился в лицо нежданного гостя. Осыпались секунды в небытие, мужчина молчал, вдыхая холодный воздух. Наталья взяла со стола ложку и бросила ее на пол.

– Простите…

Она нагнулась за ней. Вот обязательно делать это стоя?! Можно же и присесть!

Гость открыл глаза.

– Вы освободились… Присядьте… Мне стоять трудно будет, – голос его был ровным и благосклонным.

– Вы негодяй! – прошипел Гордей и схватился за горло. Затем стал разматывать шарф и расстегивать верхнюю пуговицу рубашки. За его манипуляциями с печальным спокойствием наблюдал гость. Они обменялись взглядами. Гордей стал успокаиваться и присел рядом с гостем на диван. Шарф, как преграду, положил между ним и собой.

– Вы только знаете, что я негодяй. Я же им себя ощущаю. Вот, например, мои руки… Это не просто руки, а руки негодяя. Ноги! Ноги тоже негодяя! Голова негодяя! Рот, глаза, уши негодяя! И все помыслы и желания мои негодяйские! И мне с этим жить дальше! – Гость покрутил головой, как бы освобождая шею из ворота рубашки, и добавил: – А возможно, делать это совсем не обязательно.

– Что делать? – повернул лицо в сторону гостя Гордей.

– Жить необязательно…

Теперь оба мужчины положили голову на спинку дивана, и я первый раз после его покупки не пожалел, что купил эту кожаную громадину. Снова посыпались секунды в небытие.

– Гордей, я к вам не просто так пожаловал. Я от нее принес вам прощальный привет. За руку она держала меня, а говорила слова, предназначенные вам.

Гордей встрепенулся и явно хотел спросить, что она говорила, но гость остановил его жестом.

– Она объяснилась в любви к вам. Я должен передать вам это. Меня она простила. Ее имя Светлана. Вы его не знали. Фамилия Колокольчик. Смешная фамилия! Легко будет найти на кладбище.

Затем он сказал, какое именно кладбище.

Я повертел головой, Натальи рядом не было. Наверное, рыдает у себя в царстве. Заглянул туда. Так и есть! Гордей и гость собирались уходить.

– Я недалеко буду. В кафе, через дорогу, – сказал мне Гордей.

– Нам надо пообщаться, – напустил туману гость и вышел первым.

– Ты думаешь, что тебе обязательно слушать его скорбный плач? – спросил я Гордея, наблюдая, как гость за витриной запахивает полы великолепного пальто.

– Человек же…

– Негодяй он! – повторил я слова Гордея.

Я видел в окно, как гость что-то сказал водителю, а сам с Гордеем пошел на переход.

Казалось, какое мне дело до всего этого. Только липкой грязью поросла моя душа. Я посмотрел на себя в зеркало. Лицо мое было серое, как постаревшее.

– Наталья! Что с полами?

Не ответила мне Наталья, вынесла ведро с водой и шваброй, принялась за работу. Я сложил все расчески и ножницы в специальный аппарат обеззараживать. Раствором для этой же цели перетер все вокруг. Застелил свежими мешками корзины для использованных полотенец и накидок. Чтобы что-то увидеть в кафе через дорогу, полез между стекол витрины как бы заодно что-нибудь сделать. Люди, как назло, туда-сюда! Кроме того, Наталья снова выперлась раздетой на ступени парикмахерской. Ничего не увидел.

Время стало словно резиновым. Пришли лень и уныние. Такое в зимние дни происходит со мной часто. В сегодняшний день пришло известие о смерти. Не знаю, что и сказать! Какое слово подобрать? Необыкновенный был человечек! Пусть земля ему будет пухом. До чего нас довела цивилизация!

Многие мужчины предпочитают стричься за неделю до предстоящего события. За это время волосы отрастают, и стрижка выглядит на все сто. В преддверии Нового года именно такие любители повалили ко мне. На каждого час времени, с чаепитием, употреблением кофе. Поболтать иногда требуется с кем-то, да не просто о погоде, а по душам. Далее уборка рабочего места, обработка инструментов. Так рабочий день и пролетает.

Проводив первого клиента, я чувствовал себя разбитым и постоянно ожидал возвращения Гордея. Вроде бы поведение гостя в шикарном пальто ничего плохого не предвещало, но сердце ныло. Выражение лица Натальи действовало на нервы. И о чем печалится лебедь подбитая?!

– Наталья!

– Несу уже…

Она вышла с подносом и грохнула им о столешницу из мозаики.

– Мой любимый суп-пюре из тыквы и овощей. И бутерброды с красной рыбой!

– Гордея что, расстреляли? Позвони ему.

Два гудка, и я услышал голос друга:

– Я уже подхожу.

Он вошел. Я и Наталья, не произнося ни слова, следили за его передвижениями по парикмахерской. Наконец он сел рядом с нами. Наталья тут же вынесла миску с супом-пюре.

– Ну это хамство с твоей стороны заставлять нас так мучиться в неизвестности, – прокрякала Наталья.

Когда она злится, ее голос становится похожим на разговор двух уток и неприятно режет слух. Почему я ее терплю?

– Да нереальные новости. Не знаю, как их и воспринимать.

– Говори. Мы вместе решим, – снова крякнула Наталья.

Я поморщился и посмотрел на нее. Она была, как пика, навостренная в сторону Гордея. А тот глотал суп-пюре и разглядывал его убывание в миске.

– Цвет красивый. Этим суп выигрывает у всех супов.

– Давай уж, говори!

И рассказал Гордей невероятную историю, сказку, быль и небыль. Да, Лисенок умер. И последние минуты своей жизни, а смерть ее была неожиданной, она, поняв это, посвятила полностью Гордею. Вернее, своему последнему желанию. Сначала она попросила прощения у всех присутствующих за свой грех. Попросила своего мужа не винить себя в ее смерти, потому как делала она это по собственной воле. Попросила у мужа прощения за то, что последние дни своей жизни любила Гордея, и именно сейчас, в эти минуты поняла это особенно ясно. Поняла, каким шутом она выглядела в глазах окружающих. Сказала, что такого яркого мощного женского желания, как быть с Гордеем, не испытывала ни разу в своей короткой жизни. Свое состояние она завещала Гордею, не зная ни его отчества, ни его фамилии. Нотариус с большими уговорами подписался под таким вот предсмертным завещанием, чтобы впоследствии дописать отсутствующие данные о человеке.

– И что она кроме своих штанишек может тебе завещать? – Наша утка превращалась в гусыню прямо на глазах.

– Свой дом в триста квадратных метров площадью. Землю под ним, пятнадцать соток. Дом и двор совсем недавно закончили отделывать. Полностью меблированный. Гараж с двумя машинами. Одна спортивная, другая французская, микроавтобус тонированный. Дом выстроен на месте старого дома ее матери, со всеми благами цивилизации. Даже асфальт положили к дому от центральной дороги. Мать вышла недавно замуж. Дом оформлен на дочь. Не успела она провести следующее лето у себя на родине! Под Вологдой где-то… Поставила условие, чтобы я забрал кота, которому она не смогла помочь в твоей парикмахерской, и Лизу не обижал.

– Какую Лизу?

– Мою Лизу…

– Она о ней знает?

– Лиза звонила все время, когда мы были вместе. Мне пришлось объяснить. Привет вам прислала прощальный.

– Нет! Так не бывает! Так не бывает! В последние мгновения, и нам приветы!

Наталья стала реветь. По-бабьи, откровенно, с огромным количеством соплей. Я давал и давал ей салфетки по одной. Гордей схватил коробку с салфетками и поставил рядом с ней. Мы замолчали. Какое это было молчание!

Помню, в детстве мама ездила в гости к родственникам в город-герой Волгоград и брала меня с собой. Водила по Аллее Героев, показала Дом Павлова, вернее, то, что от него осталось. Даже остатки те вызвали во мне бурю эмоций. Я слышал в ушах вой сирен, свист пуль, взрывы снарядов и бомб. Далее был Мамаев курган. Космических размеров женщина с мечом, раскинув руки, стремилась обнять панораму города и падала-падала на меня, когда я задирал голову. Потом я попал в Зал воинской славы. Вот где молчание! Стены этого зала забиты фамилиями и именами павших солдат. Еле слышимая музыка, обстановка – все вызвало во мне сначала панический страх перед ушедшими событиями, а потом чувство, которому я до сих пор не нашел названия. Я, будучи маленьким мальчиком, ощутил себя взрослым мужчиной. Там, в полном молчании вдоль стен с именами павших, сутулясь, брели люди, неся на себе горе тех времен. Я ощутил мурашки по всему телу, пальцы рук сжались в кулаки до онемения. Мама рассказывала, что, выйдя оттуда, я сказал, что никогда не допущу войну в наш дом и город. Папа был горд, очень.

Сегодняшнее наше молчание так же, как и тогда, вызвало мурашки по всему моему телу. А ведь никакой войны нет. Есть ужас действительности, в которой мы живем.

– А кота унес с собой Серый Волк.

– Почему Серый Волк?

– У байкеров, у каждого, есть второе имя. Вроде клички. Только они к ним относятся очень серьезно.

– Дорастут до седых волос и всё с кличками ходят! Серьезные все такие! – Я терпеть не мог, когда кого-то кем-то называл или сравнивал с кем-то. Детский сад…

– Найдем, объясним, – проговорил Гордей.

– Ты прости меня, Гордеюшка, но ты в это во все веришь? Документы видел? – Наталья вытерла последний раз раскрасневшийся нос и отодвинула от себя коробку с салфетками.

– Верю. Документы будут готовы через две недели, вступят в действие после шести месяцев.

– И муж вот так запросто отдает тебе столько добра?!

– Ты права. Неправдоподобно. Но я верю ему.

– И ты возьмешь?

Гордей склонил голову набок и мочал. Думал. Потом вынул из коробки салфетку и начал вырезать снежинку. Осторожно расправил, плюнул на пластиковую поверхность кухонного шкафа и прилепил ее к ней. Вот дает! Как у себя дома!

Гордей поднял снопы бровей, расправил плечи и сказал:

– Нельзя не исполнить последнюю волю усопшей. Никак нельзя.

– И через полгода ты от нас уедешь?

Гордей развернулся в мою сторону.

– Вместе с тобой съездим, посмотрим, вместе решим.

Наталья начала дуться и греметь разноцветными мисками из-под супа.

– Наталью возьмем с собой, – наблюдая за ее действиями, добавил Гордей.

– Я вас люблю, – тут же откликнулась Наталья.

– И муж не проявлял ревности?

– Считаю, что он большая скотина. Ненавижу даже за извращения его. И не один я, думаю. Его это не волнует. Он жил как хотел жить. Ее не стало, и не стало его. Человек родился заново… Переоценка ценностей, так сказать.

– Сомневаюсь я, что он откажется от своих предпочтений к мальчикам, – сказал я.

Гордей нервно зевнул.

– Лучше бы я ее не знал! Мне так нехорошо! Лавр, я у тебя опять ночую… Ты не против этого?

– У меня есть выбор?

– Думаете, мне будет сладко одной? – заявила Наталья из своего царства.

Я намеренно молчал.

– Но мне надо переодеться, цветы полить, – быстро сообразила женщина, что она не нужна.

– Мы тебя отвезем на такси, хочешь?

– Хочу. Поухаживайте за мной. Мне сегодня, как и вам, не по себе.

Время подходило к визиту очередного клиента. Я был занят мыслями о работе с ним и перевоплощениями – подстраивался под настроение каждого клиента, под его вкусы и взгляды. Но это только на время общения с ними. Наталья обдумывала тактику действий, за которые ей дали бы на чай. Гордей разглядывал прохожих за окном, дремал и отвечал на свои телефонные звонки, каждый раз просыпаясь. Когда Наталья в очередной перерыв достала из морозильной камеры остатки мороженого в разноцветных баночках и предложила нам, мы отказались.

– Мне хочется. Это неправильно, по-вашему?

– Что ты, женщина! Ешь на здоровье! Переложи в вазочку и подожди, пока станет мягким.

– Ты стал заботливым, внимательным. Все замечаешь. Не позволяешь мне выскакивать на крыльцо раздетой, есть холодное мороженое… – Наталья мурлыкала и терлась носом о мое плечо. Мне было приятно.

– Если не я? Так кто? – театрально произнес я.

Наталья вдруг загрустила, подумала и проговорила:

– Действительно… Кто?

– Я тоже буду за тобой следить, чтобы не выскакивала раздетой. Пусть Лавр тебе удлинит шубку, – высказался Гордей.

– Каким образом? – живо заинтересовалась Наталья.

– Есть два способа. Настрочить что-то меховое снизу. Это первый способ. Второй – общепринятый. Это покупка длинной шубки.

Гордей смотрел в окно. Наталья вытаращила на меня глаза, будто я манекен и стою в ее вожделенной шубе. Так! С меня хватит!

– Когда у тебя день рождения? – строго спросил я.

– Так Новый год скоро, – ответила Наталья.

Теперь я уставился на нее.

– Сам начал, – прогундосила Наталья и скрылась в своем царстве. И уже оттуда спустя какое-то время выкрикнула: – Двадцатое марта. Вот пройдет Новый год, обведу фломастером это число в новом календаре.

Гордей встал.

– Пойду паука покормлю. Приду перед закрытием.

– Останься с нами!

– Ты намекаешь на то, что у меня горе? – Гордей остановился и посмотрел на Наталью.

– Чего мне намекать, я прямо так и говорю.

– Поганое состояние. Как будто щенка беспомощного раздавила на дороге долбаная цивилизация. Поубивал бы всех!

– Вот и останься с нами.

– И вас тоже поубивал бы. Крутишь им тут завиточки на их головах, а у них, кроме этих завиточков, в ней ничего нет. Это же надо, до чего дошли! Чтобы понять себя, им надо убить кого-то…

– Она была совершеннолетней и распоряжалась собой сама.

Гордей смотрел в зеркало на мое отражение. Лицо его багровело.

– Да щенок она была совершеннолетний. Купил ее в деревне, как щенка на птичьем базаре, и ну уши обрезать да хвосты обрубать! Как их жалко, Господи!

Из своего царства появилась Наталья. Уголки губ ее провисли, как у арлекина. Чтобы остановить ее слезы, я рявкнул на нее, как подобает злому хозяину:

– Где пылесос? Убирать я опять буду?

Та вздрогнула, длительно посмотрела на меня в зеркало и юркнула в свою норку. Вернулась с пылесосом уже с поджатыми губами. Ну и пусть! Это лучше, чем ее слезы. Двадцатое марта! Надо запомнить. Гордей продолжал говорить, я махнул рукой, мол, не слышно за воем пылесоса. Тогда он сел в кресло. Повозился немного в нем, ища удобное положение, и прикрыл глаза. Вот и хорошо… Так пролетел день. Я смотрел на ноги людей, месивших серо-бурую кашу из снега. Сзади подошел Гордей.

– Светлана, как снег первый. Появилась, вокруг меня стало светло, и тут же ее не стало.

– Ты что-то к ней испытал, влюбился?

– Я уже говорил про птичий рынок. Там ходишь, бродишь, смеешься, любуешься собачьими и кошачьими мордашками… Удовольствие получаешь. А взглянешь в глаза одного из них и понимаешь, он твой! Но лежит в чужой корзине. Придешь домой, и долго из памяти не выходит его образ. Страхи приходят всякие… Вдруг с ним плохо обращаются? Не кормят, не поят… Холодно ему, – голос друга сорвался.

Я понял, что мне не следует оборачиваться. Так и стоял, пока Наталья не вышла одетая из своей комнаты.

Все трое по негласной традиции сели на диван. Мы, мужчины, вытянули ноги, расслабились. Женщина присела на диван с самого края с сумкой через плечо. Три пары глаз из темного помещения смотрели в искусственно освещенный мир, заполненный людьми.

– Вредно носить сумки через плечо. Врач выступал по телевизору, – сказал я.

– Их и в руках вредно носить, – отозвалась Наталья каким-то новым покладистым голоском.

Помолчали.

– Шторы новые купила или деньги все растранжирила уже?

Это спросил я. Зачем? Так кто же меня знает!

– Когда бы я успела сделать и первое, и второе?! Я у вас ночевала.

– Поехали купим.

Это снова сказал я. Зачем? Так кто же меня знает!

Даже диван почувствовал, как Наталья напряглась.

«А что такого?» – подумал я, разглядывая события за витриной. Совет друга, он всегда важен. Да и пакет со шторами будет увесистым, небось…

За витриной девушка в лисьей жилетке, одетой на курточку, столкнулась с парнем в коричневой дубленке нараспашку и рыжем свитере. Милое, румяное ее лицо состроило сердитую мину, а рука подняла съехавшую на лоб шапочку. Глазкам открылся обзор, и эти глазки мгновенно разглядели в парне все: волнистые волосы, широкие брови, большие глаза, и растерянное их выражение, и качественные вещи на нем, и обувь. Не раздумывая, она имитирует скольжение ног по снежному асфальту, и парень тут же обнимает ее за талию.

– Видал? Как она его! – Наталья толкает меня локтем.

– Это не она! Это ее стрела амура пронзила.

Я не смотрю на Наталью. Я наблюдаю за парнем и девушкой, но вижу, как разглядывает мой профиль моя помощница.

– Ты в это веришь? – печально спрашивает она.

– В это надо верить.

Мы одновременно поворачиваемся друг к другу.

Я тихонько киваю головой в сторону Гордея.

– Вот тебе реальный пример.

Теперь Наталья уставилась на Гордея.

Он напоминал какую-то историческую личность, профиль которой был отчеканен на старинной монете. Он ничего не видел, был погружен в себя.

– Ты про шторы из-за него? – Наталья перевела свои глаза на меня.

Они у нее широко расставлены, как у ребенка, когда кожу на его лице еще не стягивает сила прожитых лет.

– И из-за него тоже.

– Так я согласна.

Я толкаю Гордея в бок.

– Слышишь? Она согласна.

– На что?

– Шторы ей надо купить и повесить у нее дома.

– Надо, значит, надо. Паука надо покормить.

– Так мы вернемся! Мы же не ночевать у нее будем.

Я смотрю вслед парню в коричневой дубленке. Он держит под руку девушку в лисьей жилетке и идет уже совсем в другом направлении. Мы поднимаемся и по одному выходим из помещения.

– Добрый вечер!

Я оглядываюсь. На тротуаре стоит милая старушка в пуховом вязаном берете, шарфе и таких же варежках.

– Днем заглядывала к вам, вы были заняты. Вот пришла вечером и, кажется, вовремя. Успела.

Как прекрасна была ее старость! Как волнительно было мое чувство радости от встречи с ней!

Я взял ее руки в рукавичках в свои руки. Поверьте мне! Это были девичьи ручки.

– Сегодня скользко. Нам придется проводить вас до дома. Мы прогуляемся вместе с вами. – Я сделал руку кренделем. Старушка взяла меня под руку.

– Вот! Тут телефон и адрес моей подруги. Она много с вас не возьмет… Пуховая нить у нее есть. – Старушка протянула мне свернутый пополам лист бумаги.

– Вы волшебница! Вы исполнили мое желание! – Я забрал лист и засунул его в карман куртки.

– Глаза мои стали плохо видеть, а то бы я сама вам все это связала.

– Зато мои глаза видят хорошо. Сначала я разглядел вас, а только потом пуховые шедевры. Куда мы идем?

Старушка махнула рукой в пуховой варежке в сторону, куда ушли парень и девушка.

Так как я вел под руку старушку, Гордей предложил свою руку Наталье, и две пары, не торопясь, пошли в зимнюю темноту заснеженного уходящего дня.

– Вам пошло бы пальто, – неожиданно сказала старушка.

– Разве моя куртка так плоха?!

– На вас надета курточка.

Я вспомнил коротюсенькую шубку Натальи и невольно обернулся на нее.

Вот если бы в этой ситуации на месте старушки была моя мама или сестра, я бы, наверное, огрызнулся. Нашел бы что сказать и чувствовал бы себя правым. Гипноз какой-то! Я был полностью согласен с милой дамой. Я почувствовал свои годы, и эта курточка на мне не совсем по возрасту.

– Я исправлюсь.

– Не сомневаюсь. Говорю это, беспокоясь о вас…

– Понимаю…

– Мы пришли.

– Вы живете здесь?

– Нет. Живу чуть дальше. Здесь я ночую. Ухаживаю за парализованным человеком. Он беспокойно ведет себя по ночам. У меня медицинское образование. Его родные должны высыпаться перед работой.

– А вы не должны?

– У меня есть возможность сделать это днем. У них нет. Потом, я старый человек, и ночь для меня такая же проблема, как и для больного. Мне платят, и это хорошая добавка к пенсии.

Снег падал кружевными хлопьями. Рекламное освещение делало его разноцветным. Разноцветные снежные лютики превратили мир вокруг меня и старушки в зимнее лето. Мне было тепло, мне было легко, мне было свободно! Я ощущал себя семиклассником сельской школы, влюбленным в девочку из девятого класса. У нее у одной во всей школе были нереально красивые кружевные воротнички на школьной форме. Перемещение во времени! Это она сейчас держит меня под руку, и весь школьный коридор замер, глядя на нас. Как я горд! Как она хороша!

– Что с вами? Вы так на меня смотрите! – донеслось до меня из настоящего времени.

– Я должен вам это сказать. Я хочу вам это сказать. Вы прекрасны!

– Я старый человек.

– Да! Вы старый человек, но в вас все прекрасно!

Удар снежком в правое плечо заставил меня вздрогнуть. Наталья залепила в меня снежком и ждала ответной реакции. Девочка из девятого класса с кружевным воротничком плавно растворилась в ворохе кружащихся цветных снежинок. Ее спугнула неоправданная ревность Натальи.

– До свидания. Не будем сердить вашу спутницу. – Старушка пытается отнять у меня свою руку в пуховой рукавичке, так как я с искренним желанием целую ее и долго смотрю вслед уходящей девочке из девятого класса. Память, как она избирательна!

– Да вы, батюшка, прелюбодей! – смеется Наталья. Ее неприкрытые колени раздражают меня. Вот почему она не напоминает мне девочку из девятого класса. Другой замес, так сказать, другая выпечка.

Машина остановилась и выдавила колесами нам под ноги вал мокрого и грязного снега. Мы смело ступаем и вносим в салон машины много грязного снега на своей обуви.

– Можно было и стряхнуть снег-то! – делает замечание водитель.

– Можно было и подъехать аккуратнее.

Молчание – знак согласия.

Дом Натальи пятиэтажный. Дверь подъездная, как и у всех, металлическая и с кодовым замком. Код, как у всех таких дверей, легко читается на стертых кнопках. Света на первом этаже нет. Почтовые ящики, кореженые и перекореженные, забитые рекламной продукцией, осыпанные столетней пылью, жалобно смотрят на нас с надеждой, что мы освободим их от макулатуры. Белые глубокие сколы на синей краске панелей – это отвалившаяся штукатурка. Так и лежит она кусками на цементном полу. Ею пишут на стенах всяческие выражения и признания в любви. Подтеки мужских испражнений и кошачьих меток дополняют картину подъезда, придавая ему еще и ароматические окраски. Грязь, мусор, среди которого видны одноразовые стаканчики и шприцы.